Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Морис Мендельсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

«Настоящая» жизнь

Казалось, наконец-то началась настоящая жизнь. Еще недавно Твен не чувствовал твердой почвы под ногами. В любую минуту судьба могла уничтожить его – провинциального журналиста, человека без определенной службы и обеспеченного дохода, неудачливого охотника за невадским золотом и серебром. Он даже испытывал стыд перед родными и знакомыми; в тридцать с лишним лет человек не имеет настоящей работы, приличного дохода, своего угла.

А теперь все было иначе. У Твена солидное положение в газетном мире – он не какой-нибудь наемный журналист, которого завтра же могут прогнать. Его акции, так сказать, идут на повышение. Ему принадлежит великолепный дом.

Жизнь с любимой женой приносила много радости. Вскоре после свадьбы Твен встретил своего старого знакомого по Неваде Хоуленда, рассказал ему, как он счастлив, и в обычной шутливой манере добавил: «Если женатые люди всегда так счастливы, как я счастлив в эти дни, то надо пожалеть, что у меня зря ушло целых тридцать лет жизни. Если бы я мог начать жить сначала, то женился бы во младенческом возрасте, вместо того чтобы терять время на прорезывание зубов и битье посуды».

Твен энергично трудился в редакции газеты «Экспресс». Он также принял на себя редактирование отдела юмора в журнале «Галакси».

Между тем издатель Блисс все более настоятельно требовал еще одной книги, на любую тему, лишь бы можно было распространять эту книгу по подписке. Твен согласился подумать. Почему бы ему не сочинить пародию на историю пребывания Ноя в ковчеге? Он опишет жизнь Ноя и его домочадцев совсем на современный лад. В Америке бастуют рабочие. Не плохо было бы описать, как строители ковчега устраивают забастовку, требуя более высокой заработной платы…

Такая тема едва ли могла вызвать энтузиазм у Блисса и других акционеров Американской издательской компании. Пародировать библию? Писать о забастовках? Ну, как же это можно!..

Родилось еще одно предложение. Публике понравилась книга Твена о путешествии в Европу – что, если описать поездку в Южную Африку и приключения на алмазных россыпях? Конечно, Твен не имеет теперь возможности поехать в Африку. Но туда отправится способный журналист – его приятель, а Твен оформит книгу на основе записок этого журналиста.

Блисс согласился, и Твен написал ему: «Я протянул свои жадные руки к самому подходящему для этой цели человеку во всей Америке. Через две недели отправлю его за свой счет в алмазные районы Южной Африки». План все же не был осуществлен: нанятый Твеном журналист случайно поранил себя вилкой и умер от заражения крови.

Работа в газете «Экспресс» надоела. Откликаться изо дня в день на темы местного значения было тягостно. Порою у Твена получались удачные фельетоны – например, о том, что кладбище в городе Буффало находится в заброшенном состоянии. Но все же писать снова и снова о проблемах, касающихся жителей небольшого и довольно скучного городка, не хотелось. К тому же участие Твена в газете «Экспресс» не принесло ожидаемых материальных результатов. Тираж газеты не рос. Пожалуй, Твена обманули, продав ему пай за двадцать пять тысяч долларов.

Да и семейная жизнь складывалась совсем нелегко. Оливия принесла с собой вполне определенные требования. Муж должен отбросить привычки, приобретенные в его туманном и пугающем ее прошлом. Он обязан усвоить манеры джентльмена, а это означало прежде всего, что он должен «по-джентльменски» относиться к религии. Накопленный жизненный опыт Твена, его душевная прямота, наконец, все тот же здравый смысл противоречили этому требованию. Библия… Библия просто глупа. Твен знает, как велико расстояние между звездами. Это слишком большой мир для библейского бога. Библейский бог – это бог кучки кочевников, мстительный, яростный, даже легкомысленный. Так написал Твен в одной своей статье начала 70-х годов.

Но он не хочет пугать Ливи богохульными мыслями. Статью эту Твен не напечатал. Он не стал спорить с горячо любимой женой. Он будет поступать так, как ей кажется нужным. За обеденным столом Твен произносил молитвы, по вечерам слушал чтение библии.

Через несколько месяцев после женитьбы Сэмюела Клеменса на Оливии Лэнгдон умер ее отец. Для Ливи, не очень-то здоровой физически, это был сильнейший удар. Вскоре после этого приятельница Оливии, которую Клеменсы пригласили к себе, заболела тифом и скончалась у них в доме. В конце 1870 года Оливия Клеменс родила хилого ребенка. Жизнь матери и сына была в опасности. Твен выбивался из сил, ухаживая за больными. Ребенок прожил недолго.

Жизнь в Буффало становилась невыносимой. С этим городом теперь были связаны тяжелые воспоминания. Да и вообще Буффало в конце концов только провинция.

Желая потеснее привязать к себе выгодного автора, Блисс звал Клеменса в Хартфорд. Там можно превосходно устроиться. Хартфорд, небольшой город штата Коннектикут, находится на пути из Нью-Йорка, крупнейшего промышленного и торгового центра США, в Бостон – главный город штата Массачусетс, который в ту пору еще, пожалуй, являлся культурной столицей Америки. Как и Массачусетс, штат Коннектикут составляет часть так называемой Новой Англии.

В свое время Новая Англия сыграла немалую роль в борьбе за независимость США и в схватках с южными рабовладельцами. Из штатов Новой Англии вышли крупные политические деятели Америки. Новой Англии принадлежало заметное место в развитии литературы страны в течение первых двух третей XIX столетия. С городами Салемом и Бостоном штата Массачусетс связано имя крупного американского романтика Н. Готорна. В Массачусетсе жил и такой видный литератор, как Р. Эмерсон – поэт и философ.

Новая Англия была одним из важнейших центров становления литературы аболиционизма, протеста против невольничества. Поэты Дж. Лоуэлл, Дж. Уитьер и Г. Лонгфелло, а также Г. Бичер-Стоу, автор «Хижины дяди Тома», – все они выходцы из Новой Англии.

Лучшие произведения писателей Новой Англии появились в течение десятилетий, непосредственно предшествовавших войне Севера и Юга. Эти писатели то выражали – в романтическом плане – свой протест против духа расчета и своекорыстия, присущего американскому дельцу, то воспевали буржуазно-демократические идеалы, связанные с борьбой против рабства. Нередко в их произведениях было и то и другое.

В послевоенные годы Новая Англия начала быстро уступать свое выдающееся положение в американской культурной жизни и прежде всего Нью-Йорку. Пафос демократизма, который придавал раньше произведениям столь многих «новоанглийских» писателей страсть и силу, после войны стал испаряться. Деятели культуры Новой Англии по-прежнему претендовали на руководящее место в литературе страны. Эмерсон, Лонгфелло, Лоуэлл, Холмс, как и прежде, с чувством превосходства принимали приезжавших к ним на поклон молодых литераторов. Но их произведения уже лишены были былой привлекательности: источники вдохновения иссякали. В величественности этих писателей теперь было что-то мертвящее. Они стали «браминами», как их нередко называли, литературными аристократами, все более и более консервативно настроенными.

Благодаря своему месторасположению – связям с Бостоном и близости к Нью-Йорку – Хартфорд сделался резиденцией ряда американских писателей. Там жила знаменитая Бичер-Стоу. Там жил писатель Чарлз Уорнер, почти позабытый нашими современниками, но в свое время пользовавшийся довольно широкой известностью. Там же поселился в начале 70-х годов и Марк Твен.

Однако Хартфорд был прежде всего городом не литераторов, а богачей. Тут находились предприятия, принадлежавшие известным фабрикантам оружия – Кольту и Гатлингу. Хартфорд являлся также штаб-квартирой крупных страховых и издательских компаний.

Твена поразили красота и пышность особняков на улицах Хартфорда, атмосфера обеспеченности, которая там ощущалась. Хартфорд состоит, заметил он как-то, не из маленьких домишек, расположенных впритык один к другому, точно колода карт, а из «массивных частных отелей, разместившихся на широких и прямых улицах, на расстоянии от пятидесяти до двухсот ярдов [2]2
  Ярд – 9/10 метра.


[Закрыть]один от другого. Каждый дом находится в центре зеленого участка величиной примерно с акр [3]3
  Акр – 2/5 гектара.


[Закрыть]…»

Всюду прекрасные деревья, цветочные клумбы.

Писатель не обманывал себя насчет того, что именно позволило хартфордцам создать такой привлекательный город. «Хартфордским долларам, – писал он, – принадлежит доля в половине всех богатейших предприятий Америки». Твен спрашивал насмешливо: «А где же проживают в Хартфорде бедняки?» – и отвечал, что они, вероятно, загнаны в какой-то «уголок этого рая, где мне еще не удалось побывать».

Жизнь в Хартфорде требовала немалых средств. Но Твен уже работал над новой книгой для Американской издательской компании. Книга должна была быть посвящена описанию приключений Твена на Дальнем Западе. Кроме того, писатель ощутил в себе жилку изобретателя. Может быть, и изобретения принесут ему доход? Правда, пока его деятельность в этой области ограничивалась довольно узкими рамками: он придумал автоматическую застежку для жилетов да получил патент на альбом для наклейки вырезок.

Твен купил большой участок земли в Хартфорде и приступил к строительству дома из девятнадцати комнат (и пяти ванных). Одна лишь мебель обошлась в два десятка тысяч долларов. Пока же семья поселилась в большом особняке, снятом в аренду у сестры Бичер-Стоу.

Наконец книга о Неваде и Калифорнии, известная ныне под названием «Налегке», была завершена. Марк Твен придерживается в ней в основном реальных фактов своей жизни, начиная с поездки в Неваду и до первых выступлений с «лекциями» по возвращении с Гавайских островов. Мы читаем о том, как братья Клеменсы после долгого пути в дилижансе прибыли в Карсон-Сити – город охотников за драгоценными металлами. Следует рассказ о счастливых днях, проведенных у озера Тахо. Твен описывает, как он поддался «серебряной лихорадке», и т. д. В книге есть немало забавных эпизодов, лукавых шуток.

В этой книге Твен говорит правду. Но не всю правду. Порою он показывает подноготную невадского бума, рисует такие стороны жизни в Америке, которые были известны лишь немногим читателям. Когда в районе приисков «появлялся свежий человек, никому дела не было до его ума, честности, трудолюбия; интересовались одним: есть ли у него «свой покойник»? (то есть убил ли он кого-нибудь. – М. М.). Если нет, его тут же списывали в разряд людей ничем не примечательных. В случае же положительного ответа степень радушия, с каким его принимали, определялась количеством покойников на его счету».

Твен, как это часто у него бывало, юмористически преувеличивает. Однако в нарисованной им картине есть элементы реализма. Что это действительно так, подтверждает другое замечание Твена, уже лишенное какого-либо комического оттенка. «В разгар нашего бума, – говорил он, – порок распустился пышным цветом. Кабаки ломились от клиентов, не говоря о полицейских участках, игорных притонах, публичных домах и тюрьмах…»

Сатирические нотки звучат в ряде глав произведения. И все же не они определяют его характер. По большей части в книге «Налегке» звучит веселый, а порой и беспечный смех. Гордясь своими выносливыми земляками, Твен даже отчасти идеализирует их. «…И буйный же это был народ! Они, можно сказать, купались в золоте» упивались виски, драками и кутежами – и были несказанно счастливы при этом». Да, атмосфера азарта, хищничества, в которой довелось жить десяткам тысяч старателей, привлеченных на Дальний Запад жаждой богатства, в определенной мере приукрашена.

Жизнь на Дальнем Западе была грубее и страшнее, а отчаяние сильней, чем это описано в очерках Твена.

В юморе, которым насыщена книга, легко ощутить нечто специфически твеновское. Писатель нагромождает горы комических нелепостей. Желая дать представление о том, какой сильный ветер дует в Неваде, Твен рассказывает, что ветер гнал «перед собой огромную тучу пыли, высотой с Соединенные Штаты, если поставить их стоймя». Дальше читателю сообщается, что «гигантская завеса пыли была густо усеяна предметами – одушевленными и неодушевленными, – которым, строго говоря, не место в воздушном пространстве; они сновали взад-вперед, мелькали там и сям, то появляясь, то исчезая в бурлящих волнах пыли». Следует перечисление этих «предметов»: «…шляпы, куры и зонты царили в поднебесье; чуть пониже – одеяла, жестяные вывески, кусты полыни и кровельная дранка; еще пониже – половики и бизоньи шкуры; затем – совки и ведерки для угля; уровнем ниже – застекленные двери, кошки и младенцы; еще ниже – рассыпанные дровяные склады, легкие экипажи и ручные тележки; а в самом низу, всего в тридцати-сорока футах от земли, бушевал ураган кочующих крыш и пустырей».

Твен не был ни единственным, ни даже первым писателем в США, в творчестве которого возникают картины жизни маленьких горняцких поселков Дальнего Запада.

Ко времени выхода в свет книги Марка Твена Фрэнсис Брет Гарт уже пользовался довольно широкой популярностью. В наиболее оригинальных и свежих его рассказах изображена Калифорния в период «золотой лихорадки». Брет Гарт рисует быт золотоискателей, создает образы простых рудокопов, а также проституток, шулеров, бандитов, которых так много было в тех краях. Его заслуга в том, что он сумел открыть в простом и грубом человеке большое сердце, гуманность, готовность беззаветно помогать людям. За это, как известно, ценил Брет Гарта Н. Г. Чернышевский, назвавший его человеком «необыкновенно благородной души».

Но Брет Гарт оказался все же писателем узкого по сравнению с Твеном творческого и идейного диапазона. Недаром тот же Чернышевский говорит о «недостаточности» у Брет Гарта «запаса своих впечатлений и размышлений».

Дружба, завязавшаяся между Брет Гартом и Твеном еще в Сан-Франциско, некоторое время продолжалась и в Новой Англии. Твен и Гарт даже как-то общими усилиями написали пьесу. Герой ее А Син хочет распутать тайну убийства; в конце концов оказывается, что убийства вовсе не было. Эту откровенно развлекательную пьесу сочинили ради денег, но денег она не принесла.

Те годы, когда Брет Гарт был редактором известного журнала, а Твен робким учеником, уже ушли в прошлое. Присущее Твену знание жизни широких слоев народа начинало приносить свои плоды. Росло его мастерство.

Недавно в США были опубликованы заметки Твена о рассказах Брет Гарта, относящиеся к началу 70-х годов. Твен уже хорошо осознавал тогда слабости Гарта как художника. Он подметил некоторую искусственность его диалога, элементы неестественности в построении сюжета. Твен видел, что персонажи Брет Гарта нередко говорят несвойственным им языком культурных людей.

Уже в то время Марк Твен проявлял свое умение наблюдать жизнь в мельчайших ее деталях, глубоко проникать в некоторые уголки действительности, точно и ярко воспроизводить подлинную речь обитателей разных областей Америки, людей, принадлежащих к самым различным слоям населения.

Между тем соседи Твена по Хартфорду, посетители его «лекций» и участники званых обедов, на которых он произносил так называемые послеобеденные речи, видели в авторе «Простаков за границей» и книги «Налегке» прежде всего весельчака из весельчаков, человека, который доволен жизнью. Когда этот шутник выступал в клубах, каждую его фразу обычно встречали хохотом. Многим казалось, что Твен вызывает только бездумный смех.

«Деньги – вот бог»

Даже в первых двух больших книгах Твена были элементы сатиры. Но одновременно, на рубеже 60-х и 70-х годов, появляются рассказы, в которых сатирическое начало уже является определяющим. Об этих произведениях никак не скажешь, что в них звучит беспечность.

Новелла Твена, в которой повествуется о том, что некий молодой человек поехал в Теннесси и поступил помощником редактора в газету «Утренняя Заря и Боевой Клич округа Джонсон», известна миллионам читателей. «Журналистика в Теннесси» – очень смешное произведение. С замечательным эффектом писатель использует в нем многие юмористические приемы, унаследованные у его предшественников.

Журналисты из Теннесси – шумный и драчливый народ. Они заняты больше всего тем, что морально и физически уничтожают друг друга. Рассказ до предела насыщен комическими гиперболами. Когда журналисты по-настоящему взялись за дело, то «началась такая свалка и резня, каких не в состоянии описать человеческое перо, хотя бы оно было и стальное. Люди стреляли, кололи, рубили, взрывали, выбрасывали друг друга из окна».

Утрировка характерна почти для всех сатириков. Но Твен с самого начала его литературной деятельности придает комическим преувеличениям гигантские, порою даже космические масштабы. Его гиперболы поражают, могут показаться нелепыми, бредовыми, но в них находит отражение правда жизни.

В рассказе «Журналистика в Теннесси», как и в других своих произведениях, Твен нередко прибегает к материализации метафор, заставляя нас хохотать. Если кому-нибудь нужно «всыпать», то на «поле битвы» остаются «кровавые останки». Писатель забавно обыгрывает контраст между высокими претензиями и низкой прозой жизни. И при этом он открывает читателю глаза на мир реальных отношений. Журналисты декларируют намерение «сеять правду, искоренять заблуждения, воспитывать, очищать и повышать тон общественной морали», между тем важнейшее орудие их деятельности – ложь и непристойная брань.

Герой «Журналистики в Теннесси» – простак. Комично, что ему достается больше всего. Нас смешат не только преувеличения, но и преуменьшения, которых в рассказе очень много. Во время дуэли между редактором и неким полковником рассказчику «раздробило запястье». Он восклицает: «Тут я сказал, что, пожалуй, пойду прогуляться, так как это их личное дело, и я считаю неделикатным в него вмешиваться. Но оба джентльмена убедительно просили меня остаться и уверяли, что я нисколько им не мешаю».

Да, этот фейерверк комических недоразумений, острот, смешных противопоставлений существует не сам по себе. Через три десятка лет после диккенсовского «Мартина Чезлвита» Твен показал, что в американских буржуазных газетах царят все те же дикие порядки, что печать, во всяком случае, не служит делу утверждения добродетели и милосердия.

В рассказе «Как меня выбирали в губернаторы» в не менее гротескной форме изображены растленные предвыборные нравы, существующие в США. Даже рассказ «Как я редактировал сельскохозяйственную газету», который на первый взгляд представляет собою лишь конгломерат уморительнейших нелепостей, на самом деле сатиричен. «Простак» – герой рассказа – рекомендует «сеять» гречневые блины, называет тыкву «разновидностью семейства апельсиновых» и сообщает, что коровы «теряют оперение». И вся эта клоунада позволяет ему сделать мудрый вывод: «Вот что я вам скажу: я четырнадцать лет работаю редактором и первый раз слышу, что человек должен что-то знать для того, чтобы редактировать газету… будь я круглым невеждой и наглецом… я бы завоевал себе известность…»

Эксцентриада все чаще служит теперь в творчестве Твена значительным целям, делу познания скрытых явлений действительности и обличения социального зла. Все чаще устами твеновских «простаков» говорит народная мудрость.

Совершенно очевидно, что «простаки», которых изображает писатель в своих сатирических рассказах, во многом решительно не похожи на героев «Простаков за границей», как ни метко некоторые из этих персонажей судили порой о том, что видели.

На протяжении почти всей своей дальнейшей литературной жизни Твен будет снова и снова, опираясь на богатую фольклорную традицию, обращаться к образам смешных «простаков» из народа. Для писателя это не внешний комический прием, не литературный трюк. В твеновском противопоставлении «простака» из низов «умнику» из верхних слоев буржуазного общества заложен, конечно, глубокий смысл.

Господствующие классы обычно видели в представителях масс лишь глупцов, тупиц. Писатель-демократ остроумно показывает, сколь это неправильно и фальшиво, – «простачки» из народа подчас умнее и талантливее, нежели власть имущие.

В своих произведениях Твен выявил и то, что и борьбе с верхами простые люди нередко вынуждены хитрить, прикидыватьсянедалекими, чтобы тем лучше защитить себя и нанести неожиданный ответный удар мощному врагу.

Готовность следовать советам жены, воспитанной в духе респектабельности, не помешала Твену выступить против одного из самых продажных политиканов в истории страны – знаменитого Туида. Речь идет о «шутке» «Исправленный катехизис», которая была напечатана в 1871 году в нью-йоркской газете «Трибюн».

Фельетон построен в форме вопросов и ответов. Вопросы задает преподаватель в школе «новейшей моральной философии» (своего рода воскресной школе):

«Какова главная цель человеческой жизни?

Ответ.Стать богатым.

Каким путем?

Ответ.Нечестным, если удастся; честным, если нельзя иначе.

Кто есть бог, истинный и единый?

Ответ.Деньги – вот бог. Золото, банкноты, акции – бог отец, бог сын, бог дух святой, един в трех лицах; господь истинный, единый, всевышний, всемогущий, а Уильям Туид – пророк его»…

Дальше перечисляются в качестве «двенадцати апостолов» ближайшие соратники Туида.

В эти же годы Твен многократно выступал в защиту людей разных национальностей, которых шовинисты в США подвергали всяческим гонениям и издевательствам.

Впрочем, надо признать, что упрек по поводу недоброжелательного отношения к индейцам, который был обращен к Твену как автору «Простаков за границей», может быть повторен и в связи с книгой «Налегке». И в этом произведении есть звучащие весьма грубо насмешки над первыми американцами-краснокожими. Видимо, Твену передались в известной мере настроения тех переселенцев на запад США, которые были воспитаны в духе вражды к исконным хозяевам просторов Америки. Позиция писателя не может быть оправдана (небезынтересно, что он не раз осуждал Купера за «приукрашивание» облика индейцев). Но надо добавить, что Твен – во всяком случае, зрелый Твен – почти никогда не проявлял предвзятости в отношении каких-либо других рас или наций.

С горячей симпатией и любовью писатель говорит о неграх. В послевоенные годы всякая дискриминация в отношении негров вызывала у него активный протест.

В одном из писем 1869 года Твен тепло рассказывает о своей дружеской встрече с выдающимся борцом за дело освобождения негритянского народа негром Ф. Дугласом: «Сегодня я встретил Фреда Дугласа: казалось, он был чрезвычайно рад увидеться со мной, – а я действительно был рад увидеться с ним, так как искренне восхищаюсь его мужеством». Десять с лишним лет спустя писатель выступил в защиту Дугласа, когда тому грозила опасность потерять скромную должность, которую он занимал в одном правительственном учреждении.

За годы жизни на Дальнем Западе и, в частности, в Сан-Франциско Твен получил немало возможностей убедиться в том, какими париями являются в США иммигранты из Китая. У Твена есть много рассказов, в которых выражены искреннее уважение к китайцам и презрение к тем, кто их преследует. Он не раз вспоминал сцены травли китайцев, свидетелем которых ему доводилось быть.

В рассказе «Возмутительное преследование мальчика» говорится, что Америка «стала убежищем для бедных и угнетенных людей всех стран». Но эти слова исполнены сарказма. На самом деле китаец в США «не имеет никаких прав… жизнь его и свобода не стоят ломаного гроша». Китайцев никто не щадит, «когда представляется случай их обидеть, и решительно все – отдельные люди, общество и даже представители власти – ненавидят, оскорбляют и притесняют этих смирных и бедных чужеземцев».

Писатель возвращается к теме преследования китайцев в рассказе «Друг Гольдсмита снова на чужбине». В прошлом этот рассказ печатался в сокращенном виде – полный текст его позволяет убедиться в том, как далеко еще в годы молодости уводил Твена порою его гнев против несправедливости. Американский юморист развивает мотивы сатиры английского писателя XVIII века Оливера Гольдсмита «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке».

Герой твеновского рассказа китаец А Сун-си в серии писем рассказывает о жизни в Америке. В канун столетия «Декларации независимости» Твен вышучивает представление, будто США «страна свободных» и «отчизна смелых».

Ведь «добрый американец», оплативший проезд героя рассказа в Америку, взял в залог его жену, сына и двух дочерей. Ведь китайцев на пути в Америку «утихомиривали» при помощи струи горячего пара, и многие были ошпарены или затоптаны.

«Я в убежище угнетенных и униженных, ниспосланном нам небесами!» – восклицает А Сун-си. А дальше мы читаем: «В ту самую минуту, как эта утешительная мысль пришла мне в голову, несколько молодых людей стали науськивать на меня злую собаку. Я попытался защищаться, но ничего не мог поделать… Два человека в серых мундирах (их здесь называют полисменами) поглядели с минуту на меня и не спеша направились дальше». В конце концов «полисмены объявили, что я арестован и должен идти с ними. Я спросил одного из них, какова причина моего ареста, но он ударил меня дубинкой и приказал «помалкивать».

Высмеивая реакционеров, которые вопили о «желтой опасности», якобы угрожающей Америке, Твен как-то сказал: «Золото – вот наша «желтая опасность».

В эти годы Твен написал и несколько других сатирических произведений. Среди них негодующая статья о фешенебельном проповеднике Талмадже, который решил лишить «дурнопахнущих» рабочих права посещать церкви для богатых.

Твен умудрялся вносить сатирическое начало в свои «послеобеденные речи» и даже выступления в воскресных школах. Однажды он рассказал учащимся историю о добродетели постоянства. Хорошие дети и взрослые, назидательно заметил Твен, всегда должны доводить свою работу до конца. В старое время, когда маленькие мальчики всегда были хорошими маленькими мальчиками, одному рабочему случилось забивать заряд в скалу. Заряд взорвался раньше срока, и рабочий взлетел в воздух. Он летел все выше и выше, делался все меньше и меньше, пока вовсе исчез из виду. Но вот он снова появился; сперва он казался величиной с птицу, потом с котенка, потом с собаку, потом с ребенка, и, наконец, он опустился на свое старое место и как ни в чем не бывало продолжал работать – вот это постоянство! «В нем заключается секрет успеха», – с лукавой улыбкой добавил Твен. Правда, хозяин не оценил как следует своего работника и при выплате ему жалованья вычел за те минуты, которые он провел в воздухе.

Неверно было бы полагать, что уже тогда, в первый период своей литературной деятельности, Марк Твен полностью разочаровался в буржуазной демократии, стал воспринимать окружающую действительность как совершенно чуждую ему, враждебную.

В своей статье «Статистика и социология» Ленин называет американский капитализм 1860–1870 годов прогрессивным, домонополистическим в отличие от реакционного, монополистического капитализма более позднего времени. Как и многие его соотечественники, Твен еще думал в начале 70-х годов, что на основе существующих, то есть, по сути дела, капиталистических, порядков может быть построена хорошая жизнь для всей нации. Надо лишь, казалось ему, не давать воли таким людям, как Туид или Стюарт, надо внести больше справедливости в законы и строго их придерживаться. Писателю были близки буржуазно-демократические идеалы, а вместе с тем и иллюзии миллионов простых американцев.

Но весь склад жизни в послевоенной Америке был таков, что с каждым годом эти иллюзии таяли все заметнее.