Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Морис Мендельсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Мы помним, что Гек сначала не может понять, как это его друг соглашается «украсть» негра – даже во имя восстановления справедливости. И Гек правильно оценивает Тома. Ведь на поверку выходит, что Том согласился оказать помощь Джиму лишь после того, как узнал, что негр уже отпущен его владелицей на свободу. Твен роняет замечание об этом мимоходом. Он сам как будто не придает ему значения. Но теперь ясно, что «побег» нужен был не Джиму, а Тому, и только потому, что он любитель приключений. В поступки Тома Твен вносит элемент пародии. Но вся затянувшаяся история с освобождением Джима начинает казаться возмутительной. Нет, Том не согласился бы последовать в ад за Геком, чтобы спасти беглого негра.

В моральном отношении Гек куда выше Тома. Впрочем, можно сказать, что образы Тома и Гека в «Приключениях Гекльберри Финна» вообще несоизмеримы. В образе Тома есть теперь известная условность, а образ Гека трехмерный, выпуклый.

Твен горячо любит Гека Финна, честного, смелого героя своего романа. Вместе с Джимом Гек представляет то положительное начало, которое, несмотря на все грустные картины, возникающие в «Приключениях Гекльберри Финна», придает книге утверждающий характер.

Уолт Уитмен, чувствовавший биение жизни на всем континенте Америки, спрашивал вскоре после войны Севера и Юга: почему в американской литературе еще не находит отражения подлинная действительность Миссисипи, Запада, Юга? Воинствующий демократ, поднимавший идею демократии на неприемлемую для «позолоченного века» высоту, Уитмен требовал создания положительных образов рядовых американцев.

Своим романом о Геке и Джиме Марк Твен вписал в американскую литературу одну из тех страниц, отсутствие которых Уитмен так остро ощущал.

В «Приключениях Гекльберри Финна» жизнь обитателей долины Миссисипи, да и всей Америки отражена в своем многообразии и противоречиях.

Иные буржуазные литературоведы склонны видеть в книге Твена лишь гимн во славу прекрасной реки и прославление ухода от действительности. Верно, что Гек иногда с грустью противопоставляет прелесть самой реки безрадостной жизни на ее берегах. «Везде кажется душно и тесно, – говорит он, – а на плоту – нет. На плоту чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно». Но и плот оказывается частью реального и недоброго мира. Ведь там находятся не только Гек и Джим, но и «король» и «герцог». Гек не может и не хочет прятаться от жизни. На протяжении всего романа он то и дело уходит от любимой реки в окружающий его мир моральной духоты и несправедливости. Не в характере Гека бояться правды, бояться трудностей.

В «Приключениях Гекльберри Финна», этой суровой книге, много комизма. В лучшем психологическом романе Твена мы обнаруживаем и элементы «дикого юмора», и бытовой юмор, и острейшую сатиру.

Немало прекрасных образцов юмора и сатиры, уходящих своими корнями в народное творчество, дают читателю беседы Гека и Джима. Бессознательно высмеивая религиозные представления о мироздании, Гек ссылается, например, на предположение Джима, что луна мечет звезды, как лягушка икру…

А вот рассказ о званом ужине в маленьком городке. Хозяйка, с добродушной улыбкой пишет Твен, говорила всем, что «печенье не удалось, а соленья никуда не годятся, и куры попались плохие, очень жесткие, – словом, все те пустяки, которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на комплименты; а гости отлично видели, что все удалось как нельзя лучше, и все хвалили, – спрашивали, например: «Как это вам удается так подрумянить печенье?» или: «Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные пикули?» – все в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за ужином – переливают из пустого в порожнее».

Комическое помотает Твену создавать характеры, лепить образы. Порою это образы второстепенных или даже третьестепенных персонажей. Но мы видим их, как живых. И созданная Твеном богатая галерея ярчайших образов дает возможность читателю как бы изнутри познать американскую жизнь.

Вот забавный и удивительно точный образ «мягкого и обходительного» гробовщика. Писатель показывает, почему «никого другого в городе так не любили», как гробовщика. Мы следим за каждым движением этого персонажа, мы видим во всех деталях обстановку, в которой он действует. Нам до конца понятна психология собравшихся на похороны горожан. Когда священник начал говорить речь у гроба, рассказывает Гек, «в подвале поднялся страшнейший визг, просто неслыханный, это была всего-навсего одна собака, но шум она подняла невыносимый и лаяла не умолкая, так что пастору пришлось замолчать и дожидаться, стоя возле гроба, – ничего нельзя было расслышать, даже что ты сам думаешь. Получилось очень неловко, и никто не знал, как тут быть. Однако долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору, словно говоря: «Не беспокойтесь, я все устрою». Он стал пробираться по стенке к выходу, весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны были одни его плечи. А пока он пробирался, шум и лай становились все громче и неистовей; наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через две мы услышали сильный удар, собака оглушительно взвыла еще раз или два, и все стихло – наступила мертвая тишина, и пастор продолжал свою торжественную речь с того самого места, на котором остановился. Минуту-другую спустя возвращается гробовщик, и опять его плечи пробираются по стенке; он обошел три стороны комнаты, потом выпрямился, прикрыл рот рукой и, вытянув шею, хриплым шепотом сообщил пастору: «Она поймала крысу!» После этого он опять согнулся и по стенке пробрался на свое место. Заметно было, что всем это доставило большое удовольствие – им, само собой, хотелось узнать, в чем дело. Такие пустяки человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками, – иронизирует Твен в заключение, – и приобретается общее уважение и любовь».

Добродушная насмешка и смертоносный сарказм соседствуют в романе, заставляя его сверкать самыми неожиданными красками. Печальная ирония, глубокое проникновение в духовный мир людей переплетаются с едкой сатирой и грубоватыми народными шутками. (Твен говорит, например, что «доктор отправлял больного на тот свет, а пастор показывал ему дорогу».) Сочетание тонкого психологизма, жгучего социального обличения, детального показа жизни разных слоев американского общества, светлого юмора и простонародного комизма, помноженное на искренне демократические симпатии автора и его любовь к людям, – такова, если угодно, формула, определяющая привлекательность и значение романа.

Язык Твена в этой книге простой, народный, ясный. Гоуэлс справедливо говорил, что Твен умеет найти неуловимое золотое зернышко – нужное слово. Автор «Приключений Гекльберри Финна» гордился своей способностью работать над словом, гордился тем, что умеет писать диалоги, по которым каждый узнает, из какой местности говорящие. Вместе с Уитменом Твен ввел речь простых людей в художественную литературу США, обогатил ее энергичными, точными и меткими оборотами народной речи.

Книга «Приключения Гекльберри Финна» успела завоевать столь широкую известность и популярность во всем мире, что может создаться впечатление, будто она сразу же была встречена всеми самым дружелюбным образом. Между тем дело обстояло совсем иначе. Печатая в «Сенчюри мегэзин» главы из «Приключений Гекльберри Финна» (до выхода романа в свет отдельным изданием), редактор журнала Р. Гилдер счел нужным опустить некоторые эпизоды. Были изъяты сцены с Шерборном, рассказ Джима о том, как он побил свою дочку, и многое другое. И все же Гилдер не избежал нападок за опубликование «сомнительной» книги и вынужден был уверять «респектабельных» читателей, что Твен отнюдь не насмехается над религией и моралью.

Роман не раз выбрасывали из библиотек. В нем видели нечто грязное. Но Гоуэлс и некоторые другие критики, а также сотни тысяч читателей в США и в Европе высоко оценили эту превосходную книгу. Твен горячо благодарил тех, кто поддержал его добрым словом в трудные минуты.

Американские литературоведы подчеркивают коренное отличие в приеме, который был оказан современниками писателя «Принцу и нищему» и роману о Геке. Так, один исследователь пишет, что «среди образованных классов, которые так полюбили «Принца и нищего», «Гекльберри Финн» вызвал разочарование». Обитатели Хартфорда ощутили в демократизме босоногого американца Гека Финна нечто новое по сравнению с демократизмом Тома Кенти, нечто вызывающее и даже опасное.

Недоверчивое отношение к «Приключениям Гекльберри Финна» отнюдь не исчезло в США и по сей день. Л. Фейхтвангер засвидетельствовал, что многие американские читатели воспринимают этот роман как произведение только для детей. Они «не замечают, – говорит он, – той проникнутой глубокой горечью любви к родине, какой полна эта книга. Немецкий или русский читатель гораздо сильнее чувствует всю глубину, горечь и мировое значение юмора Марка Твена».

Многие буржуазные литературоведы вот уже более трех четвертей века изображают автора «Приключений Гекльберри Финна» писателем, который стремился только забавлять свою аудиторию и приукрашивать действительность. Сегодня иные критики в США стремятся интерпретировать реалистические произведения Твена в еще более нелепом духе. Для них Гек, например, покорный слуга «бога реки». Делаются попытки принизить значение творчества писателя с помощью всякого рода измышлений психопатологического толка. Но широкие слои читателей в разных странах с каждым годом все лучше понимают, что автор «Приключений Гекльберри Финна» был великим реалистом.

Критическое направление, которое, по мысли Чернышевского, в русскую художественную литературу прочно ввел Гоголь, в американской литературе XIX века связано прежде всего с именем Твена.

«Ничто не может меня сделать более гордым, чем признание моей подлинности, – писал Твен еще на заре своей литературной деятельности. – Я стремился к этому так долго и добился этого наконец. Мне безразлично, буду ли я писать с юмором, или поэтически, или красноречиво, или что-либо в этом роде, моя конечная мечта и желание – быть «подлинным», считаться «подлинным».

Автор романа о Геке имел все основания считать себя «подлинным».

Твен говорил, что американский писатель может начать писать по-настоящему лишь после того, как будет впитывать в себя действительность по меньшей мере четверть века.

«Приключения Гекльберри Финна» – произведение художника слова, умудренного огромным жизненным опытом. В романе сказались серьезные перемены в родной Твену стране и в нем самом.

Создатель сказок «дядюшки Римуса» Джоэл Гаррис в письме к Твену, относящемся к 1885 году, проницательно заметил, что роман о Геке «представляет собой самый оригинальный вклад в американскую литературу, который сделан до сих пор».

Высоко оценивают это выдающееся произведение американского реализма и другие крупные деятели культуры США. Э. Хемингуэй в своей книге «Зеленые холмы Африки» говорит: «Вся американская литература вышла из одной книги Марка Твена, из его «Гекльберри Финна»… лучшей книги у нас нет».

«Письмо ангела» Эндрью Лэнгдону

Почти пять лет прошло после опубликования «Приключений Гекльберри Финна», прежде чем появилась следующая книга Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

Что же делал Твен все эти годы? Может создаться впечатление, что он тогда вовсе отошел от литературы.

В 80-х годах в США появилась новая издательская фирма «Чарлз Л. Вебстер и компания». Она целиком принадлежала Твену (Вебстер был женат на племяннице писателя). Первой книгой, которую выпустило в свет издательство, был роман о приключениях Гекльберри Финна.

Фирма «Чарлз Л. Вебстер и компания» потребовала у Твена немало времени и душевных сил. Его увлекла мысль опубликовать мемуары командующего войсками Севера в Гражданской войне генерала Улисса Гранта. Правда, в течение восьми лет президентства Гранта столица страны была окутана густым и едким туманом коррупции. Твен заметил однажды: «Какой бы высокой нравственностью ни отличался человек при вселении в Белый дом, пробыв свой срок на посту президента США, он покидает его с душой, черной, как сажа». Но все же Грант был для писателя прежде всего символом борьбы против рабовладельцев.

Твен был уверен, что ему удастся издать мемуары Гранта невиданно большим тиражом. Действительно, книга вызвала огромный интерес. Сотни тысяч читателей, подобно Твену, снова увидели в Гранте соратника Линкольна, национального героя.

В конце концов тираж мемуаров Гранта достиг трехсот тысяч экземпляров. Твен ощущал гордость. Вот кто умеет по-настоящему издавать книги – фирма Вебстера! Писатели засыпали издательство предложениями.

Чарлз Вебстер по большей части ставил перед собой откровенно коммерческие цели. Да и в Твене иногда начинал говорить дух Уошо, азарт золотоискателя. Стремясь к большим тиражам, фирма Вебстера решила опубликовать «Жизнь папы Льва XIII». Были пущены в ход все ухищрения рекламы. Читателей заверили, что эта «изящная и обильно иллюстрированная» книга, изданная с благословения самого папы, поступает в продажу по необычайно дешевой цене. Вебстер с женой, племянницей Твена, специально посетили папу в Риме. Деловые соображения оказались сильнее религиозных взглядов. Протестанты смиренно поцеловали святую печать на кольце папы.

Желая выразить свою признательность американскому издателю, Лев XIII пожаловал Вебстеру титул рыцаря. Узнав об этом, писатель ехидно заметил, что если папа сделал Вебстера рыцарем, то он должен был бы сделать его, Твена, архангелом.

Твен продолжал внимательно следить за успехами издательства. Он не отказался также принять участие – вместе с семьей Грантов – в деятельности фирмы, которая собиралась построить железную дорогу на Ближнем Востоке, и одновременно стал финансировать «величайшее изобретение века» – наборную машину Пейджа.

Строительство первого экземпляра этой необычайно сложной машины, которая должна была во много раз ускорить и облегчить труд наборщика, требовало все больше денег. Твен морщился, кряхтел, ругал Пейджа, но прилагал все усилия, чтобы предоставить ему необходимые средства.

Твен надеялся, что издательство, машина Пейджа и разные другие капиталовложения принесут ему огромный, может быть, миллионный доход. Тогда он полностью избавится от заботы о содержании семьи, привыкшей жить в роскоши, и целиком посвятит себя литературе.

Получилось, однако, совсем не так. По злой иронии судьбы предпринимательская деятельность Твена привела к тому, что материальные заботы стали одолевать его куда более прежнего. Жизнь не прощала писателю даже временной измены творчеству ради погони за богатством.

В середине 80-х годов Твену приходилось выплачивать Пейджу по три тысячи долларов в месяц. Работа по усовершенствованию наборной машины затянулась, и изобретение никаких доходов не приносило. Дела издательства тоже не всегда складывались блестяще.

Мучительнее всего было сознавать, что месяцы, если не годы, растрачиваются впустую. И в этот период жизни писатель не раз впрягался в ярмо «лекционной» работы.

Нелегко далось Твену большое «лекционное» турне, которое он предпринял совместно с Джорджем Кейблом, автором романов из жизни южных штатов. Кейбл был религиозен и во многом тяготел к консерватизму, но в некоторых его произведениях правдиво изображен быт южан, показано, как рабовладельческие устои подавляют в людях человечность.

Поездка оказалась очень утомительной. Сердила необходимость выступать с грубыми шутками, без конца повторяться.

Когда Твену, тосковавшему по родным, удалось ненадолго приехать домой, дети порадовали его инсценировкой «Принца и нищего». А потом снова поездки, гостиницы, читки. Что и говорить, в таких условиях много не напишешь…

По воскресеньям богобоязненный и педантичный Кейбл доводил Твена до бешенства тем, что неизменно отправлялся в церкви и воскресные школы тех городов, где их заставал день отдыха. Раздражало желание Кейбла читать библию вслух. Но больше всего мучила сама профессия «лектора».

Однажды, когда Твен и Кейбл возвращались в гостиницу после очередной «лекции», Твен сказал своему партнеру:

– О Кейбл, я унижаюсь. Я позволяю себе быть просто шутом. Это ужасно! Я не могу этого больше выносить.

Жизнь писателя складывалась теперь так, что он не только был окружен людьми, принадлежавшими к средним и верхним слоям буржуазии, но как бы в определенной степени разделял их интересы. Впрочем, от этого его презрение к миру буржуазных отношений не исчезало. Он слишком хорошо знал богатых обитателей Хартфорда, Элмайры, Буффало, Сан-Франциско и Нью-Йорка, чтобы относиться к этому миру иначе.

Только очень немногие близкие друзья Твена догадывались, какая тяжесть лежит у него на сердце. Понять писателя посторонним людям было тем более трудно, что уже в то время он создавал произведения, которые не надеялся увидеть в печати и почти никому не показывал.

Однажды Твен прогуливался со своей дочерью Сузи, даровитым и умным ребенком. Девочку беспокоило, что ее отец забросил литературную работу. В своей детской «биографии» Твена она писала: «…с тех пор как папа издал книги генерала Гранта, он как будто совершенно позабыл свои собственные книги и сочинения…» В ответ на замечание Сузи писатель сказал, по ее свидетельству, что он все равно собирается написать еще «только одну книгу» и что произведение, которое ему особенно дорого, «заперто внизу, в сейфе, и еще не напечатано».

Речь шла о «Путешествии в рай» капитана Уэйкмана, переименованного в капитана Стормфилда. Ранний вариант этого рассказа был написан, возможно, вскоре после окончания Гражданской войны. Племянница Твена вспоминала, что он читал рассказ в семейном кругу в 70-х годах. Но даже десяток лет спустя писатель не верил в возможность его опубликования.

Между тем Твен исподволь трудился над книгой о Янки.

Порою работа шла хорошо, иногда приходилось надолго откладывать рукопись в сторону.

По-видимому, во второй половине 80-х годов была создана одна из самых блестящих сатир Твена, его «Письмо ангела-хранителя». Завершив свое произведение, писатель запер его в том же сейфе – «внизу».

«Письмо ангела-хранителя» было впервые напечатано только в 1946 году, через тридцать шесть лет после смерти Твена и почти через шестьдесят лет после того, как оно было написано.

Этот гневный рассказ-памфлет позволяет нам судить о том, что творилось в душе Твена в годы, когда он, казалось, был погружен в коммерческие дела.

Ангел из «подотдела прошений» «управления ангела-хранителя» пишет письмо Эндрью Лэнгдону, углепромышленнику из города Буффало штата Нью-Йорк.

Углепромышленник Лэнгдон… Да ведь девичья фамилия Оливии Клеменс – Лэнгдон, а среди ее родных было немало углепромышленников.

Герой произведения действительно родственник Твена со стороны жены. В этом заключается одна из причин, почему рассказ не был опубликован. Одна из причин, но не единственная. Ведь Твену легко было изменить фамилию Лэнгдон на какую-нибудь иную и внести некоторые другие поправки, которые лишили бы реального Эндрью Лэнгдона возможности заподозрить, что речь идет о нем.

Твен не мог напечатать «Письмо ангела-хранителя» главным образом потому, что слишком ясен был антикапиталистический смысл этого произведения, слишком очевиден был социальный адрес, в который направлены сатирические стрелы Твена. Суть дела не меняется от того, что писатель, вероятно, даже и не пытался продвинуть «Письмо ангела-хранителя» в печать.

В своем рассказе писатель с еще невиданной у него конкретностью раскрывает моральный облик типичного американского предпринимателя. Речь идет, надо подчеркнуть, не о южном рабовладельце, не об аристократе, даже не о профессиональном политикане из Вашингтона, а о рядовом капиталисте, занятом обычного рода промышленной и коммерческой деятельностью – добычей и торговлей углем.

Они весьма «респектабельны», эти лэнгдоны, аккуратно посещают церковь, подают милостыню бедным и выражают публично самые высокие чувства.

Но вот оказывается, что все их претензии на благородство, богобоязненность, милосердие, заботу о ближнем фальшивы, что на самом деле это алчные скряги, лжецы, лицемеры, готовые во имя наживы мучить людей голодом и холодом, уничтожать всех и вся.

Этот рассказ-памфлет написан в традициях Свифта и насквозь пропитан сарказмом. По силе иронии и широте обобщений он может быть поставлен рядом с лучшими памфлетами великого английского сатирика, в которых заклеймены стяжатели и лицемеры.

С годами Твен все больше дорожил сатирой Свифта. О том, насколько глубоко он ощущал мощь свифтовской иронии, говорят, в частности, его заметки на полях известной работы о Свифте Теккерея, автора «Ярмарки тщеславия».

Повествуя о своем пребывании среди благородных лошадей – гуигнгнмов, герой «Путешествий Гулливера» говорит о своем хозяине: «Я собирался пасть ниц, чтобы поцеловать его копыто, но он оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Мне известны нападки, которым я подвергался за упоминание этой подробности. Моим клеветникам угодно считать невероятным, чтобы столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я… Но если бы эти критики были больше знакомы с благородством и учтивостью гуигнгнмов, они переменили бы свое мнение».

«Только Свифт мог написать это…» – отмечает Твен на полях книги Теккерея.

Американский сатирик не все понимал и не все принимал в Свифте и некритически следовал за теми, кто видел в авторе «Путешествий Гулливера» человека с холодным сердцем. Твен называет Свифта и «айсбергом» и воплощением «чисто интеллектуального величия». Создателя образов людей большой души, таких, как Том, Джим и Гек, огорчало, что он не находил у Свифта чего-либо похожего. В своих заметках о Свифте Твен косвенно раскрывает собственные взгляды на литературу. Вполне очевидно, что он хочет сочетания обличительного начала с ясно выраженным положительным идеалом, сатиры с добродушным юмором, гротеска с раскрытием внутреннего мира хороших людей. Твен ищет в искусстве как раз того, что характерно для многих его романов и повестей.

Но примечательно, что «Письмо ангела-хранителя» выдержано в свифтовских тонах.

В рассказе нет положительных образов, нет теплого юмора, в котором нашли бы прямое отражение добрые чувства автора. Это беспощадная сатира, где, как и во многих других шедеврах обличительной литературы, единственным положительным героем является правда. И в этом рассказе Твен исходит, конечно, из высоких гуманистических идеалов. «Письмо ангела-хранителя» было порождено любовью к простому человеку, болью за людей, находящихся во власти Эндрью Лэнгдона и ему подобных. Об этой любви и об этой боли в произведении Твена не сказано ни единого слова. Но они чувствуются в каждой его язвительной фразе.

Марк Твен до конца обнажает отвратительную душу своего героя. Весь рассказ построен на противопоставлении «гласных молений» героя, его приторно-сладких молитв в официальном христианском духе истинным желаниям, «тайным молениям» его сердца. Возникает образ американского Иудушки Головлева.

Твен высмеивает фальшивую патетику стяжателя-ханжи. Лэнгдон молится о ниспослании лучшей доли и обильной пищи «изнуренному сыну труда, чьи неутомимые и истощающие усилия обеспечивают удобства и радости жизни для более счастливых смертных, обязывают нас неустанно и деятельно оберегать его от обид и несправедливостей со стороны алчного и скаредного и дарить его благодарной любовью». Однако небо отклоняет это лицемерное «гласное моление», ибо оно противоречит, как сухо сообщает ангел в своем письме, «тайному молению» сердца Лэнгдона: «О росте безработицы с последующим снижением заработной платы на 10 %». Таким же образом отклоняются и другие «гласные моления» героя «Письма ангела-хранителя».

Бюрократический язык, которым написано письмо, цифровые выкладки, к которым питает пристрастие ангел, рассудительно-сдержанный тон рассказа – все это пародийно. И за всем этим кроется возмущение. Как и в других лучших сатирах Твена, сарказм писателя бурно нарастает.

Ангел иронически прославляет «самопожертвование» Лэнгдона. «Много лет тому назад, – восклицает он, – когда Ваше состояние не превышало еще 100000 долларов и Вы послали 2 доллара наличными Вашей бедной родственнице, вдове, обратившейся к Вам за помощью, многие здесь, в раю, просто не верили этому сообщению, другие же полагали, что ассигнации были фальшивые. Когда эти подозрения отпали, мнение о Вас сильно повысилось. Годом или двумя позже, когда, в ответ на вторую просьбу о помощи, Вы послали бедняжке 4 доллара, достоверность этого сообщения уже никем не оспаривалась, и разговоры о Вашем добродетельном поступке не смолкали в течение многих дней. Прошло еще два года, вдова снова воззвала к Вам, сообщая о смерти младшего ребенка, и Вы отправили ей 6 долларов. Это укрепило Вашу славу».

Когда Лэнгдон, наконец, послал вдове целых пятнадцать долларов, во всем раю не было никого, кто «не пролил бы слез умиления». Ангел продолжает: «Мы пожимали друг другу руки и лобызались, воспевая хвалу Вам, и, подобный грому, раздался глас с сияющего престола, чтобы деяние Ваше было поставлено выше всех известных доселе примеров самопожертвования, как смертных, так и небожителей, и было занесено на отдельную страницу книги, ибо Вам решиться на этот поступок было тяжелее и горше, чем десяти тысячам мучеников проститься с жизнью и взойти на пылающий костер. Все твердили одно: «Чего стоит готовность благородной души, десяти тысяч благородных душ пожертвовать своей жизнью – по сравнению с даром в 15 долларов от гнуснейшей и скареднейшей гадины, которая когда-либо оскверняла землю своим присутствием!»

Так Твен сбрасывает маску панегириста и открыто бьет по задрапированному в святошескую тогу стяжательству.

Это критика, цель которой полное уничтожение противника, критика остроэмоциональная, интенсивная, страстная.

Нет, Твен не замолк после выхода в свет «Приключений Гекльберри Финна»!