Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Морис Мендельсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Среди чужих

Книга «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» не вызвала симпатий в кругах буржуазных читателей. Им было не по себе. В Англии ведущие критики встретили роман с неприкрытой враждебностью. Но Твен уже начинал привыкать к тому, что он живет среди чужих, не очень-то дружелюбно расположенных к нему людей.

И он все чаще выражал свое несогласие с ними.

Когда издательство предложило Твену изъять кое-какие разделы из специального выпуска романа о Янки, предназначавшегося для Англии, он категорически запротестовал. Ему не хотелось, чтобы от английских читателей были скрыты какие-либо насмешливые замечания о королях и знати.

Впрочем, автор книги «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» считал необходимым внушать антимонархические чувства не только обитателям Англии и других стран, где существовал монархический режим, но и своим соотечественникам. В записных книжках Твена говорится: «Не подлежит сомнению, что больше всех пресмыкаются перед монархами и аристократами и больше всех извлекают из этого удовольствия именно американцы. Не все американцы, но если уж американец берется за это – он вне конкуренции».

В связи с отрицательными рецензиями на книгу о Янки Твен заметил в письме к одному критику, что не удивлен неблагоприятным отношением «образованного класса» к его творчеству, ведь он пишет не для подобных читателей. «Я никогда не пытался служить дальнейшему образованию образованного класса, – говорит Твен. – У меня нет для этого ни таланта, ни подготовки. Да я никогда к этому и не стремился, меня с самого начала влекла куда более крупная дичь – народные массы».

А все-таки Твен по-прежнему жил в кругу людей богатых и знатных. Он называл церковь в Хартфорде, настоятелем которой был его друг Твичел, «церковью святых спекулянтов», но многие годы являлся прихожанином этого фешенебельного «молитвенного дома». Когда Гоуэлс как-то спросил Твена: ходит ли он и церковь, писатель со стоном ответил: «Да, хожу. Меня это убивает, но я хожу».

С тяжелым чувством Марк Твен продолжал заниматься машиной Пейджа и издательством. Наборная машина все еще не работала как следует. Пришлось спешно искать компаньонов: собственных средств не хватало. Писатель выбивался из сил, безуспешно пытаясь доказать денежным людям, что если они вложат капиталы в это изобретение, то оно принесет им миллионы долларов прибыли.

Известный марксист – историк и критик Франц Меринг сказал как-то о Диккенсе, что по отношению к нему лично «буржуазное общество меньше всего выказало себя мачехой. Все, что оно могло ему дать, оно, после нескольких лет неутомимого труда, предоставило ему в изобилии». Жизнь Твена сложилась не так удачливо в этом плане, как жизнь Диккенса. Временами он испытывал материальные затруднения. И все же на протяжении четырех десятилетий Твен, как и Диккенс, получал немалые доходы. С ним не могли сравниться не только нищий поэт Уитмен, но и гораздо более удачливые американские писатели.

Меринг подчеркивал, что Диккенс «был почетным гостем министров и находился в тесной дружбе со всеми знаменитостями Англии». Марк Твен тоже стал почетным гостем министров, президентов и коронованных особ. Буржуазное общество не жалело усилий для того, чтобы сделать писателя выразителем своих идеалов.

Тем не менее все то, что говорил Меринг о симпатиях, которые Диккенс сохранил к бедным, несчастным, к пасынкам общества, в полной мере должно быть отнесено и к Твену.

«Никто не мог так глубоко, как он, вчувствоваться в жизнь пасынков природы, слепых, немых и глухих, и так же глубоко – что, несомненно, важнее – в жизнь пасынков общества», – писал Меринг о Диккенсе. Это верно и в отношении Твена. Диккенс не стал блюдолизом капитализма, продолжает Меринг, «его доброе сердце и здравый человеческий рассудок заботились о том, чтобы у него были раскрыты глаза на язвы этого общества…». Это может быть сказано и о Марке Твене.

В 1891 году писатель понял, что содержать большой дом в Хартфорде и вообще поддерживать тот уровень жизни, который был установлен почти два десятка лет тому назад, когда он переселился в этот город, больше невозможно. Решено было, что дешевле жить за границей. Дом в Хартфорде был заколочен, некоторых из слуг отпустили.

В Берлине Твен встретился за обеденным столом с кайзером Вильгельмом. Через несколько месяцев состоялось свидание с принцем Уэльским, будущим Эдуардом VII. Американский юморист понравился принцу.

Но как раз в ту пору, находясь в кругу аристократов, Твен обратил внимание собравшихся на висевшую в зале картину суда над Карлом I. Указав на одного из судей, писатель сказал: «Это мой предок».

Посетив Бейрут, Нюрнберг, Гейдельберг, Швейцарию, Клеменсы обосновались на некоторое время во Франции. Твен совершил путешествие в лодке по реке Роне. Он чувствовал себя превосходно вдали от Америки и связанных с нею забот. Но даже на тихой Роне душа писателя-демократа порою вспыхивала пламенем ненависти. После осмотра старинных замков, построенных христианами, он начал вспоминать преступления, освященные христианской религией. Теперь, писал Твен жене, эти «берега… заставляют презирать человечество».

Знатные и состоятельные знакомые Твена считали себя, конечно, добропорядочными христианами. Но писателя томило желание резче выразить свое истинное отношение к христианской церкви. Однажды он сочинил весьма неуважительный к религии рассказ о том, как вместе с архиепископом и евангелистом отправился в поезде на тот свет и как незаметно поменялся с архиепископом билетами. Оливия Клеменс, конечно, категорически запретила печатать это сочинение. Твен перевел рассказ на немецкий язык – он напечатает его по-немецки, и Ливи об этом не узнает. В последнюю минуту, однако, решимость оставила Твена, и он признался жене в задуманном «преступлении» – рассказ так и не был опубликован.

Клеменсам все еще не сиделось на месте. Из Берлина они снова отправились во Францию, оттуда в Рим, Флоренцию. Затем Швейцария, снова Германия. Казалось, это путешествие беззаботных американских туристов. Но всюду, куда ни ехали Клеменсы, их настигали известия об ухудшающемся положении издательства.

Жизнь продолжала мстить писателю за увлечение чуждыми ему делами.

Английский лорд в Америке

В 1892 году была опубликована повесть Твена «Американский претендент».

Сын английского лорда Трейси приезжает в США. Его влечет к демократии, и он уверен, что за океаном, где нет монархии и наследственного дворянства с его претензиями и обветшалыми нравами, он найдет более человечные порядки.

Твен, которого так любили приглашать к себе в гости короли, герцоги и князья, рад был отвести душу – он снова отпустил немало колкостей в адрес всякой знати. Если в книге о Янки речь шла как будто об аристократии далекого прошлого, то в «Американском претенденте» рассказывается о современных лордах. Сцены английской жизни в повести заведомо пародийны, карикатурны.

Трейси нравится кое-что в американской республике. По его убеждению, в США царят более здоровые понятия, нежели в монархических странах Европы.

Апологетам старых, реакционных идеалов писатель спуску не дает. Он готов защищать буржуазную демократию от их нападок самым энергичным образом. Но действительно ли хороша эта демократия? В «Американском претенденте» Твен ведет спор с самим собой, он мечется, тоскует и в конце концов приходит к печальным выводам.

Трейси поселяется в обыкновенном пансионе, где он может наблюдать американские нравы. И вскоре герой повести обнаруживает, что среди обитателей пансиона нет истинного равенства, которого он так жадно искал за океаном. Писатель заставляет юного лорда осознать, что и в американской республике существует своего рода высшее сословие, к которому принадлежат люди, обладающие властью и капиталом.

В «Американском претенденте» Твен пародирует современный мещанский роман с его искусственными сюжетными хитросплетениями и идиллическими концовками. Одновременно он показывает – и показывает весьма настоятельно – ограниченность буржуазной демократии. Взвешивая и достоинства американской демократии (в сравнении с феодальными устоями) и ее пороки, писатель кое-где отдает дань буржуазным иллюзиям. Порой он устами одного из своих героев уравнивает мир людей с миром животных. Но главный его вывод сводится к тому, что даже в «демократической» Америке одни люди господствуют над другими и что источником этого господства служат деньги.

Примечательно, что в «Американском претенденте» Твен касается жизни в США наемных рабочих, – мы редко встречались с этим в его более ранних беллетристических произведениях. Хотя убеждение в необходимости социальных преобразований не выражено в повести столь ясно, как в речи о «новой династии», все же вполне очевидно, что от былой веры Твена в извечную «благотворность» американской демократии осталось очень мало.

Повесть насыщена фарсовыми ситуациями. Вернувшись к одному из главных персонажей «Позолоченного века» – Селлерсу, этому предпринимателю-неудачнику, Твен заставляет его выступать с самыми нелепыми «деляческими» проектами. Во всем этом довольно ясно проступает насмешка автора над духом спекуляций. По существу, образ Селлерса в «Американском претенденте» – это пародия на бизнесмена. Его фантастические выдумки зачастую даже в самой непосредственной форме служат целям высмеивания современной американской действительности.

К примеру, Селлерс собирается вызывать к жизни покойников, превращать их в полисменов и класть в карман получаемое ими жалованье. На вопрос, будет ли толк от полисменов-мертвецов, Селлерс отвечает, что ведь до сих пор был. Углубляя сарказм, Твен вкладывает в уста Селлерса рассуждения на тему о том, что от нынешних полисменов не только еще меньше пользы, чем от покойников, но что они к тому же покровительствуют – за взятки – игорным домам, а также пьянствуют. «Материализированные» мертвецы ничего этого делать не станут. Дальше выясняется, что и члены конгресса США не сообразительнее покойников и могут быть заменены ими.

Собака не укусит…

Твен занес как-то в свою записную книжку следующие слова: «Мир, счастье, братство людей – вот что нужно нам на этом свете!» Но контраст между мечтой писателя и действительностью с каждым годом становился все более осязаемым и все более гнетущим. Автор «Приключений Тома Сойера» рад был бы создавать новые книги, полные задушевного юмора, но часто получалось так, что он вносил в темы, обещавшие много веселья, нечто совсем иное…

В 1891 году в Америке произвели сенсацию новые «сиамские близнецы» – итальянцы Джованни и Джакомо Точчи. Твен, вероятно, был знаком с описанием этих удивительных людей, которое появилось в журнале «Сайентифик америкен». Автор статьи сообщал, что один из этих сросшихся телами близнецов поглощает много пива, а другой любит минеральную воду; в то время как один из них бодрствует, другой преспокойно спит.

Твен решил создать повесть об «итальянских близнецах». Эта тема, казалось ему, обладает неограниченными возможностями. Читатели будут покатываться со смеху. Предположим, что один из близнецов не пьет спиртного, а другой – пьяница, один – буйный, другой – скромник, один влюблен, другой…

Книга «Эти удивительные близнецы» уже была, по сути дела, завершена, но писатель не чувствовал удовлетворения. Он исподволь продолжал работать над рукописью – и вот под его пером вдруг начало возникать совсем иное произведение.

С самого начала писатель поселил своих близнецов в городишке Пристань Доусона, одном из тех превосходно знакомых ему маленьких городков, с которыми были связаны его молодые годы. Не мудрено, что в повести появились портреты рядовых обитателей Пристани Доусона.

Мало-помалу они стали вытеснять экзотических близнецов.

Родился образ благородного чудака Вильсона, юриста-неудачника. Вильсон полюбился Твену, и вскоре он уже был главным персонажем повести. А место буффонады в какой-то мере заняли реальные и отнюдь не радостные картины жизни. Так, помимо «Этих удивительных близнецов», была создана повесть «Простофиля Вильсон».

Вильсон – мыслящий человек, вольнодумец. Он полон желания быть полезным своим согражданам. Но жители Пристани Доусона встречают его с тупым недоверием и даже враждебностью. Идиотичность жизни обывателей, о которой рассказывалось и в «Приключениях Гекльберри Финна», теперь акцентирована даже более резко.

Вильсон оказывается в одиночестве. Ему следовало бы уехать, но из гордости он остается жить в городке, приемля свою судьбу. Вильсон видит, какое жалкое существование влачат пошлые обитатели Пристани Доусона. И он предается мрачным мыслям. В середине XVIII века американский просветитель В. Франклин создавал оптимистические афоризмы, которые вкладывал в уста своего «Простака Ричарда». Твен противопоставляет им беспросветно-мрачные сентенции Вильсона, Простофили Вильсона, как его называют деревенские дуралеи.

За годы жизни Вильсона в Пристани Доусона там происходит много необычайных событий.

«Белая негритянка» Роксана – Рокси – родила белого ребенка, но остается, как и ее сын, рабой. Она нянчит родившегося в тот же день отпрыска одной из самых аристократических семей города. Желая вырвать своего сына из рабства, Рокси меняет одежду детей. Теперь негр считается сыном и наследником белого богача и «аристократа», а белый – его рабом. Сына Рокси, Тома, балуют, портят. Он трус, вор, бессердечный человек. Твен подчеркивает, что Том не был негодяем от природы; именно положение «хозяина» делает его моральным чудовищем.

Случайно в городок приезжают итальянские близнецы (в новом варианте повести они перестали быть «сиамскими близнецами»). Сюжет повести все больше осложняется. Произошло убийство. Обвиняют в нем близнецов, но истинный преступник – Том. И разоблачает его Простофиля. Он же раскрывает тайну происхождения «белого негра». Вильсон уже много лет втайне коллекционирует отпечатки пальцев обитателей городка. Именно это позволяет ему установить, кто держал в своих руках нож, которым было совершено убийство. Отпечатки пальцев рассказали и о подмене, которую совершила Рокси.

В книге повествуется о рабовладельцах Юга, которые приживают детей со своими рабынями-негритянками и затем обращаются с ними, как с рабами. Невольничество показано с ненавистью. Твену враждебен весь затхлый духовный мир обитателей южного городка. В этом царстве глупости, себялюбия и расизма плохо живется не только Вильсону, но и Роксане.

Изображенный Твеном городок, как понимает читатель, не является исключением в Америке. Есть нечто характерное для всей страны и в претензиях его богатых жителей на превосходство над простыми тружениками, и в их равнодушии к судьбам народа, и в лицемерии этих аморальных людей, и в убожестве суждений рядовых обывателей, во враждебности мещан всему чистому, хорошему.

Афоризмы Вильсона, помещенные в качестве эпиграфов к разным главам книги, перекликаются с тоскливыми суждениями, разбросанными в записных книжках Твена. «Тот, кто прожил достаточно долго на свете и познал жизнь, понимает, как глубоко мы обязаны Адаму – первому великому благодетелю рода людского. Он принес в мир смерть».

Горького сарказма полны слова Простофили: «Если подобрать издыхающего с голоду пса и накормить его досыта, он не укусит вас. В этом принципиальная разница между собакой и человеком».

Повесть «Простофиля Вильсон» частично построена на сенсационном материале, имеются в ней элементы мелодрамы, но есть также немало реалистических страниц, написанных с большим подъемом. В своей новой книге Твен продолжает развивать ту традицию критического изображения жизни в Америке, которая нашла столь блестящее воплощение в «Приключениях Гекльберри Финна». Пристань Доусона. – это, можно сказать, мрачный «гекфинновский» городок.

О людях высокого самопожертвования

На выставке в Чикаго, организованной в ознаменование 400-летия со дня открытия Америки, президент США торжественно провозгласил: «На глазах Старого Света новые народы творят подвиги труда». Твен, однако, уже не склонен был так горячо, как прежде, радоваться успехам отечественной индустрии. Его одолевали тяжкие мысли об американцах, а также о человеке вообще.

Дочь Твена Сузи рассказывает о том, как много занят был ее отец серьезнейшими проблемами жизни, как упорно пытался он философски осмыслить действительность. В своей «биографии» Твена Сузи пишет: «Он известен читателям как юморист, но в нем гораздо больше серьезного, чем юмористического… Когда мы дома одни, он в девяти случаях из десяти говорит о чем-нибудь очень серьезном… Он скорее философ, чем что-либо другое…»

Раздраженные суждения о людях, о природе человека встречались у Твена с давних пор.

Так, в середине 80-х годов, возмущенный лицемерным отношением американской печати и немалого числа его знакомых по Хартфорду к одному из политических деятелей того времени, Твен назвал человека «постыдным существом». «Человек, – в бешенстве писал он Гоуэлсу, – годится только для того, чтоб его поставили, подобно тумбе, на углу улицы для удобства собак».

Тогда же Твен, бросая вызов состоятельным хартфордцам, выступил против кандидата от республиканской партии Блейна, откровенного защитника капиталистической олигархии и автора законопроектов, направленных против китайских эмигрантов. По стопам Твена последовал его друг Твичел. Когда состоятельные прихожане церкви, в которой служил Твичел, подняли против священника целую кампанию, угрожая его прогнать, Твен с еще большей резкостью обрушился на «человеческую породу».

Буржуазные историки литературы в США нередко пытаются создать впечатление, будто твеновские злые высказывания о людях были порождены лишь семейной трагедией – смертью дочерей и жены писателя, банкротством издательства, которое он основал.

В середине 80-х годов все члены семьи Клеменсов еще были живы и здоровы. Его издательское дело процветало. Тем не менее уже в ту пору Твен клеймил «природу» человека. Совершенно очевидно, что поводом для таких выступлений служили не личные невзгоды, а явления социальной действительности. Твен видел в своих буржуазных современниках людей дурных, лицемерных, алчных. С горьким чувством взирал писатель и на поведение многих рядовых американцев, которые не осмеливались постоять за себя и даже воспринимали некоторые из пороков своих угнетателей.

В 90-х годах писатель стал куда чаще прежнего хулить человека. Он не раз говорил о моральном превосходстве животных над людьми. Много нелестных для человека афоризмов создал Твен за последние десятилетия своей жизни. «Человек, – писал он, – это единственное животное, которое способно краснеть. Вернее, должнокраснеть».

Значит ли это, что Твен закостенел в ипохондрии и повернулся спиной к человечеству? Нет, он настойчиво ищет людей, которых можно было бы полюбить всей душой – смелых, гордых, ясноглазых, с открытым сердцем. Но в Соединенных Штатах кануна империализма писатель видит жадность, хищничество, злодеяния. И вся Америка кажется ему погруженной в болото эгоизма и своекорыстия.

В своих поисках светлого начала в жизни Твен начинает обращаться к другим странам – то к далекой России, то к средневековой Франции.

Во время работы над «Американским претендентом» писателю довелось познакомиться с книгой русского революционера С. М. Степняка-Кравчинского «Подпольная Россия». Степняк-Кравчинский приехал тогда в США с намерением создать за океаном Общество друзей русской свободы и преподнес свою книгу американскому писателю. Твена потрясло повествование о русском революционном движении, о великом подвиге, который совершали борцы против самодержавия. Он ответил автору «Подпольной России» письмом, в котором говорится: «Я прочитал «Подпольную Россию» от начала до конца с глубоким, жгучим интересом. Какое величие души! Я думаю, только жестокий русский деспотизм мог породить таких людей! По доброй воле пойти на жизнь, полную мучений, и в конце концов на смерть только ради блага других – такого мученичества, я думаю, не знала ни одна страна, кроме России». Разумеется, Твену известно, что «история изобилует мучениками», но он говорит: «Во всех других случаях, которые я могу припомнить, есть намек на сделку».

Письмо американского писателя Степняку-Кравчинскому оставалось неопубликованным на протяжении шестидесяти с лишним лет. И только теперь, когда оно стало известным, нам ясно, почему в «Американском претенденте», который вышел в свет через год после того, как было написано послание Твена русскому революционеру, вдруг возникла тема русской освободительной борьбы. О революционерах далекой России говорит в повести Селлерс.

Это прежде всего комический персонаж. Но Твен не только смеется над своим героем. Он также любуется его богатой фантазией, неуемной энергией. И устами Селлерса писатель неожиданно выражает свое восхищение мужеством русских революционеров. Селлерс видит в них «людей мужественных, смелых, исполненных подлинного героизма, бескорыстия, преданности высоким и благородным идеалам, любви к свободе, образованных и умных». В сибирских «рудниках и тюрьмах собраны самые благородные, самые лучшие, самые наиспособнейшие представители рода человеческого, каких когда-либо создавал бог».

Вернемся, однако, к письму Твена Степняку-Кравчинскому. Оно интересно и важно не только потому, конечно, что раскрывает истоки русской темы в «Американском претенденте». Письмо говорит о том, как глубоко ощущал Твен моральное величие русского революционного движения, величие людей, которые идут к своей цели, выражаясь его словами, «сквозь адское пламя, не трепеща, не бледнея, не малодушествуя».

В письме находит косвенное отражение жажда всенародной борьбы за возвышенную идею, которая жила в душе писателя. Оно, наконец, снова подтверждает, с какой тоской глядел Твен на то, что происходило в родной стране.

Разумеется, и Америка являла тогда немало примеров истинного человеческого благородства, самоотверженности в борьбе за высокие цели, подвижничества. Письмо Твена было написано всего через несколько лет после казни жертв провокации 1886 года. В стране поднималась новая волна стачечного движения.

Социалистические идеи завоевывали все новых сторонников в рядах пролетариата. Создавались партии, представлявшие интересы разоряемых фермеров.

В последнем слове вожака рабочих Парсонса, произнесенном в суде перед вынесением ему смертного приговора, раскрывается облик человека высокой души, подлинного героя освободительной борьбы в США. Парсонс сказал: «Я социалист. Я один из тех, кто, будучи наемным рабом, считает, что было бы злом по отношению к самому себе и к своему соседу, а также несправедливостью к своим согражданам избежать участи наемного раба, став самому хозяином и владельцем рабов… я отверг этот путь и теперь стою на эшафоте. Таково мое преступление…»

Обращаясь к судье, другой американский революционер, Спайс, воскликнул: «Знайте, что вы затопчете только искру, что повсюду – позади и впереди вас – разгорается пламя! Это пламя рождается в недрах масс, и вы бессильны погасить его…»

Парсонс, Спайс и их товарищи были повешены. Но в 90-х годах американские рабочие не раз проявляли чудеса героизма во время забастовочной борьбы. В 1894 году, например, под руководством Дебса развернулась знаменитая в истории рабочего движения в США стачка железнодорожников. Солдатами и полицией были убиты десятки забастовщиков, а Дебс и другие руководители Американского союза железнодорожников попали в тюрьму. Там-то Дебс и познакомился с марксизмом. Несколько лет спустя он написал: «Я стою за социализм, потому что я стою за человечество. Мы слишком долго жили под проклятой властью золота. Деньги не могут быть надлежащей основой цивилизации. Настало время возродить общество – мы находимся накануне всеобщих перемен».

При всем своем дружественном отношении к трудящимся, к профсоюзам Твен не увидел рождения нового героя в американской жизни – пролетария, борца за социализм. Он недостаточно хорошо понимал роль рабочих в деле переустройства общества на новой, справедливой основе. Перед его духовным взором вставала тогда прежде всего Америка хищников и угнетенных людей, которые, как угольщик из романа о Янки, готовы были истязать себе подобных. Вот почему Твен искал признаков эгоизма и расчетливости даже в поступках подвижников. Вот что определило нарастание мизантропических настроений писателя. В полной мере эти настроения проявили себя позднее, в условиях империализма.