Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Морис Мендельсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Снова Том и Гек

Клеменсы переехали на жительство во Флоренцию. Писатель восторгался древним городом, ему понравилась старинная вилла, в которой он поселился вместе со своей семьей. Твен охотно описывает стены и башни замков, виднеющуюся вдалеке Флоренцию, собор, похожий на спустившийся воздушный шар, закаты, заливавшие город золотыми потоками.

Твен много работал. И в эти годы, когда в его письмах и записных книжках так часто встречались яростные выпады против «человеческой породы», он жаждал создавать произведения о хороших, привлекательных людях, стремился в самой непосредственной форме выразить свою любовь к человеку, простому труженику, рядовому американцу.

Этот колкий сатирик всю жизнь искал положительного героя. Он создал целую галерею образов душевных и смышленых детей. Это прежде всего, конечно, Том Кенти и Том Сойер.

Есть у Твена немало положительных героев-взрослых. В числе их Янки и Вильсон, Джим и Рокси. Да и Гек изображен в книге, названной его именем, мальчиком, в котором ощущается совсем недетское понимание жизни, переставшей быть гармоничной и радостной.

Так трудно стало Твену находить в современной Америке образцы высокого жизнеутверждения, моральной чистоты и человечности, что он сделал несколько попыток вернуться к дорогим ему образам Тома и Гека. В середине 90-х годов он пишет повести «Том Сойер за границей» и «Том Сойер – сыщик». Том и Гек оказываются центральными персонажами и других неопубликованных и по большей части незаконченных произведений Твена.

В «Томе Сойере за границей» рассказывается история путешествия Тома, Гека и Джима на воздушном шаре в пустыню Сахара.

Том Сойер теперь просто милый любитель приключений. Твен акцентирует его изобретательность, остроумие, здравый смысл. Конечно, это у Тома родилась мысль набрать песку в корзину воздушного шара, чтобы затем разбогатеть, продавая песок из Сахары по столько-то центов баночка. Устами Гека и негра Джима, компаньонов Тома по путешествию, часто говорит народная мудрость. Своими простецкими замечаниями походя они разрушают предрассудки, привычную ложь.

Стремясь повторить подвиги романтических героев прошлого, Том предлагает устроить «крестовый поход». Гек не знает, что это такое. Наш долг, объясняет ему Том словами, почерпнутыми из книжек, захватить «Святую Землю». Но Гек и Джим этого не могут понять. Языком простого, неученого фермера Гек говорит: «Знаешь, Том Сойер, уж этого я понять не могу. Если у меня есть ферма и она моя, а другой человек хочет ее отобрать, то разве справедливо будет, если он…»

Все попытки Тома разъяснить, что этот вопрос ничего общего с фермами не имеет, что это вопрос религии, нечто совсем другое, не могут поколебать уверенности Гека и Джима.

В уста негра Джима Твен вкладывает обращенные к Тому слова, раскрывающие истинную – кровавую – сущность «крестового похода», о котором он мечтает. С глубоким сарказмом Джим говорит: «Я… вот как понимаю. Ничего у нас не выйдет. Мы не сможем убивать этих несчастных чужеземцев, которые ничего худого нам не делают, до тех пор, пока мы не поупражняемся… Но если мы возьмем парочку топоров – вы, и я, и Гек – и переправимся через реку нынче ночью, когда луна скроется, и вырежем ту больную семью, что живет возле Снай, и подожжем их дом, и…» Разумеется, герои Твена не станут «упражняться» в убийствах…

В мире, где было так много захватчиков чужого достояния, чужой земли, Гек и Джим становились Твену все ближе и ближе.

Повесть «Том Сойер – сыщик» – одна из многочисленных пародий Твена на модные детективные романы и рассказы. Еще в «Похищении белого слона», опубликованном в начале 80-х годов, писатель использовал эту форму сатиры для того, чтобы высмеять тупых сыщиков, идиотических полисменов, не упускающих, впрочем, возможности создать себе рекламу или даже урвать какой-нибудь куш. Комизм контраста между громкими словами и нелепейшими действиями, высокими претензиями и низкими поступками воплощен в этом рассказе с очаровательной непринужденностью.

Кое-где и в «Томе Сойере – сыщике» можно обнаружить элементы насмешки над американским «правосудием». К сожалению, в повести нет легкости и блеска «Похищения белого слона». К тому же образы Тома и особенно Гека крайне обеднены. Гек лишь ведет летопись похождений своего друга и с трудом поспевает за развитием его гибкой мысли.

Душа, свободная от эгоизма

Недолго довелось Твену радоваться спокойной жизни во Флоренции.

Вообще литературную работу то и дело приходилось прерывать. Мучили деловые заботы, связанные с издательством и все с той же машиной Пейджа. Может быть, с тревогой думал Твен, у этой машины нет будущего и другие предприниматели вытеснят изобретение, с которым он связывал столько ожиданий.

Для урегулирования дел пришлось срочно выехать в Америку. Так уж получилось, что он, бывший лоцман с Миссисипи, старатель и журналист, американец до мозга костей, чувствовал себя счастливым только тогда, когда находился вдали от родины, во Флоренции.

В Америке начался новый экономический кризис. Фабрики закрывались, рабочих выгоняли на улицу. Твен вернулся в Европу в подавленном настроении. Дела его шли все хуже. Банк потребовал, чтобы фирма Вебстера немедленно оплатила долги. Над Твеном нависла угроза банкротства. Бессонные ночи. Он ходит из угла в угол. Оливия Клеменс в письме к сестре признается, что иногда не знает, откуда взять денег на расходы.

Кризис углубляется.

Писатель не может вынести неизвестности – он снова едет в США.

В отчаянии Твен обратился за советом к своему новому знакомому – Роджерсу, одному из крупных деятелей рокфеллеровской монополии.

Владельцы нефтяного треста «Стандард ойл» были широко известны своими темными махинациями. В журналы начали проникать статьи, разоблачающие грабительские методы Рокфеллера. На долю Роджерса выпала обязанность установить дружеские связи с литераторами и журналистами, чтобы помешать углублению разоблачительной, кампании против «Стандард ойл». И Роджерс согласился помочь Твену.

Вообще богачи в США стали охотно играть роль покровителей искусств. Даже самые крупные писатели не отклоняли приглашений на званые обеды к миллионерам. X. Гарленд, выходец из среды небогатых фермеров, вспоминая подобные обеды у заводчика Карнеги, писал: «Меня больше всего тревожило убеждение, что миллионер может приказывать таланту и талант подчиняется».

Твену предложили выпустить книгу, разоблачающую махинации «мерзавцев» из «Стандард ойл». Но Твен от нее отказался. Ведь Роджерс, один из столпов этого треста, наивно говорил писатель, «единственный человек, который, не жалея ни сил, ни труда, старается спасти меня и моих близких от нищеты и позора». «Если вы меня знаете, – сказано в одном письме Твена, – вы, поймете, нужна мне эта книга или нет». Слова эти грустно и больно читать.

Банк еще настойчивее потребовал уплаты долга. Речь шла об относительно небольшой сумме, но денег у писателя уже совсем не осталось. В письме жене, относящемся к осени 1893 года, Твен говорит, что за всю свою жизнь он не испытывал ничего подобного тому, что ему пришлось пережить за одну последнюю неделю. И дальше идет рассказ о мучительных попытках раздобыть денег для уплаты долгов. «Я срочно отправился в Хартфорд и вернулся обратно – денег не достал», – пишет он. Затем Твен обратился с просьбой о деньгах к одной родственнице. «…Я сказал ей, что потерял стыд, ибо мой корабль идет ко дну…»

«Когда я упал на кровать в восемь часов вечера, – продолжает писатель, – разорение казалось неизбежным, но я был так утомлен физически, что… заснул мгновенно».

Прошло еще несколько месяцев, и Роджерс дал совет – объявить банкротство. На следующий же день фирма «Чарлз Л. Вебстер и компания» была закрыта.

Одно радовало Твена: наконец-то покончено с предпринимательством, с тем, что мучило его на протяжении многих лет жизни.

Некоторое время спустя Роджерс уведомил писателя, что нужно отказаться от всяких надежд на машину Пейджа. Это сообщение, пишет Роджерсу Твен, «поразило меня, точно громом. Оно вышибло весь разум у меня из головы, и я начал бегать взад и вперед, не зная, что делаю».

Твен был разорен.

Именно в эти месяцы бесконечных тревог и волнений писатель активнее всего работал над новой книгой о Жанне д'Арк. Он давно задумал написать роман о великой героине французского народа. Это должна была быть книга о подлинном мужестве, о великой личности.

Писатель забывался над рукописью. Он знал, что пишет совсем не такую книгу, какой ждали от юмориста. Под его пером возникал роман о героической борьбе и великой трагедии. Твен обратился к образу Жанны д'Арк, ибо она в его представлении была совершенно свободна от эгоизма и тщеславия.

Жанна д'Арк совершила ряд беспримерных подвигов, на которые не был способен ни один полководец ее страны. В чем же причина ее успехов? «…Она была крестьянкой, – пишет Твен. – Этим все сказано. Она вышла из народа и знала народ. Те, другие, вращаясь в более высоких сферах, знали о нем немного. Мы не привыкли считаться с бесформенной, загадочной и косной массой, которую зовем «народом», придавая этому слову оттенок презрения. Это странно, потому что в душе мы отлично знаем: прочна лишь та власть, которую поддерживает народ; стоит убрать эту опору – ничто в мире не спасет трон от падения».

Мысль о том, что источником силы Жанны д'Арк был сам народ, Твен повторяет многократно.

С безошибочным чувством писателя, которому близок народ, Твен создал облик великой девушки, вдохновленной на легендарные подвиги силой любви к своей поруганной родине.

Высок был замысел Твена. Но не все в романе достаточно убедительно. Характеры не всегда раскрыты с должной психологической глубиной. Детство Жанны д'Арк дано в несколько идиллических тонах. Как правильно почувствовал друг Твена Гоуэлс, сцены битв и старинных обычаев искусственно романтизированы.

Лучше всего удались писателю те картины, где показана борьба героини романа против предателей-церковников, которые довели лицемерие до уровня тончайшего искусства, научились ловко прикрывать гнусные деяния святошескими словами. Жанна д'Арк, трогательно слабая телом и могучая духом, заставляет полюбить себя еще сильнее, а враг ее – Кошон – делается как бы личным врагом читателя.

Даже в этом романе о средневековой Франции встречаются образы, напоминающие о том, что его автор вырос на реке Миссисипи. Есть что-то весьма характерное для Твена, например, в образе Паладина, этого рассказчика-враля. «Он не сознавал, что врет; он верил в то, о чем рассказывал», – шутливо говорит Твен о своем герое. Так, когда Паладин передавал подробности приема у короля, на котором вовсе не присутствовал, то в его рассказе, в полном соответствии с традициями «западного» фольклора, «четыре серебряные трубы превратились в двенадцать, затем в тридцать шесть и, наконец, в девяносто шесть».

От работы над «Жанной д'Арк» Твену приходилось много раз отрываться – жизнь современной Америки требовала своего. Писатель принял предложение, которое должно было разрешить вопрос об оплате долгов, оставшихся в результате банкротства, – он совершит «лекционное» турне вокруг света.

Тяжко было Твену согласиться на это. Несколько раньше он написал жене: «Иногда я начинаю бояться, что мне снова придется прибегнуть к этим ужасным публичным чтениям. Что же, раз надо, то надо, но я пойду на это, только если меня к тому принудит абсолютная необходимость».

В Хартфорд Клеменсы не вернулись, их дом по-прежнему оставался необитаемым. Писатель чувствовал себя плохо. Появились мучительные нарывы на теле. У Твена, опытнейшего мастера эстрады, возникло чувство неуверенности в себе, он стал бояться провала.

Да, надежды не оправдались. На старости лет, думал Твен, когда полагается пожинать результаты трудов своей жизни, он оказался бедняком, таким же неудачником, каким был в Неваде.

Начались утомительные поездки из одного города в другой. На северо-западе, еще недавно совсем пустынном, Твен порадовался зрелищу «хлебного моря». Есть в этом зрелище «покой океана и глубокое удовлетворение, небесное чувство простора, где не должно быть мелочности, маленьких мыслишек и раздражений». Писатель жадно смотрел на летние домики вдоль берегов Великих озер, искал веселых людей, счастливых картин семейной жизни.

В семье Клеменсов не было радости. В турне отправлялись Твен, Оливия и одна из дочерей – Клара. Сузи хворала. Решено было оставить ее вместе с младшей дочерью. Твен всегда был добрейшим отцом, и разлука с детьми была для него очень тяжела. Сузи казалась писателю самой многообещающей из его дочерей: у нее подлинный литературный вкус.

На западном побережье Канады окончилась американская часть турне. Предстояла поездка через океан. Твен выступил с заявлением для газет. Он сказал, что оплатит свои долги полностью, хотя закон от него этого и не требовал.

Твену было уже почти шестьдесят лет.

По экватору

Из Канады Клеменсы отправились в Австралию, из Австралии в Новую Зеландию, оттуда на остров Цейлон, затем Индия, снова Цейлон и Южная Африка. Твен по большей части чувствовал себя нездоровым. Состояние его улучшалось только во время длительных морских путешествий. В океане – лицом к лицу с могучей, величественной природой – он чувствовал себя почти счастливым.

Всюду Твена встречали хорошо – залы были полны. Он читал отрывки из своих опубликованных книг, рассказывал анекдоты. В программу иногда включалась знакомая с детства негритянская страшная история о пропавшей «золотой руке». Нужно было умело выдержать паузу в конце рассказа и, уставившись в какую-нибудь робкую девушку, вдруг вскрикнуть: «У тебя моя рука!» Слушатели вздрагивали от испуга. Популярностью пользовался рассказ про арбуз, который Сэм в детстве стащил на чужом баштане. Оказалось, что арбуз незрелый, и Сэм вернул его хозяину. В награду за «честность» он получил другой, спелый арбуз.

Когда, наконец, пришел долгожданный момент и турне было окончено, Клеменсы вернулись в Лондон. Сюда должны были приехать и оставшиеся в Америке дочери. Но пришло несколько телеграмм, глухо сообщавших о болезни Сузи. Жена и дочь Клара спешно выехали в Америку. Через три дня пришло известие, что Сузи умерла.

Эта смерть нанесла Твену удар, от которого он не скоро оправился. Вся семья погрузилась в глубокий траур. Казалось, Клеменсы сами наложили на себя наказание за неизвестную вину. На протяжении нескольких лет в семье не праздновались ни рождество, ни дни рождения других детей.

В записных книжках Твена появляется много заметок, о Сузи. Он с болью вспоминает разные факты из жизни дочери, и даже малозначительное приобретает теперь волнующий смысл.

«Сузи была очень близорука. Как-то, когда она была маленькой, я поднимался с ней по лестнице и, обернувшись на полдороге, увидел через стеклянную дверь столовой кошку-трехцветку, свернувшуюся клубком на ярко-красной скатерти на круглом обеденном столе. Поразительное зрелище. Я сказал Сузи: «Взгляни!» – и был очень удивлен, что она не видит». В другой раз Твен записал: «В те дни в Париже, когда она так быстро развивалась, ее речь была подобна пущенной ракете; мне казалось иногда, что я вижу, как огненная полоса взлетает выше и выше и взрывается в зените, разлетаясь цветными искрами. И мне хотелось сказать: «Чудесная моя девочка». Но я молчал, и мне горько теперь вспоминать об этом… Она так интересовалась моей работой, – продолжает писатель, – и мне так не хватает ее, и нет охоты что-либо делать».

Какая-то газета пустила слух, что престарелый юморист Твен брошен своей семьей и остался без средств. В записных книжках писателя мы читаем: «Твичел прислал мне большую газетную вырезку с заголовком на пять столбцов: «Конец Блестящей Карьеры». Там сообщается, что я живу в Лондоне в нищете и что семья бросила меня. Если бы это исходило от собаки, коровы, слона или другого высшего животного, я преисполнился бы ярости и отвращения, но это дело рук человеческих, и нужно быть снисходительным».

Крупная нью-йоркская газета «Геральд» начала сбор денег в пользу писателя. Нет, он пока в пожертвованиях не нуждается, сообщил Твен печати, и семья его не бросила. Правда, он очень устал от долгов…

Надо было работать. Твен принялся за книгу о своем кругосветном путешествии. Это снова должны были быть путевые заметки с юмористическим уклоном. Но на душе было очень нехорошо.

Во время своего кругосветного путешествия Твен побывал во многих колониальных странах. Естественно, что судьба туземцев Индии и Южной Африки привлекла его внимание. В записной книжке Твен называет Индию печальной страной, страной невообразимой бедности и страданий.

Тяжкая жизнь индусов, с которыми белые обращались, точно с рабами, заставила писателя снова вспомнить судьбу невольников-негров в Америке. Он описал, как его отец избил негра. Оливии Клеменс это не понравилось, и писатель сделал пометку: «Выкинул, и отец мой обелен».

О том, что Твен хорошо осознавал, как относились белые к туземцам в Южной Африке, говорят следующие слова в его записной книжке:

«В Иоганнесбурге управляющий крупной шахтой сказал: «Мы не называем наших негров рабами, но это слово определяет их положение и, поскольку от нас зависит, будет определять и в дальнейшем».

Находясь в Южной Африке, писатель был свидетелем нарастания противоречий между англичанами и выходцами из Голландии – бурами, создавшими там свое государство. И Твен сумел понять, что англичане не правы, что они ведут себя как захватчики. Он осудил Сесиля Родса. Это был тот самый главный виновник англо-бурской войны (по характеристике Ленина), который еще в 1895 году демагогически говорил: «…чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами» [13]13
  Цитируется по книге В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 27, стр. 376).


[Закрыть].

Сразу видно, с каким трудом создавались путевые заметки Твена. В книгу «По экватору» вошли некоторые материалы, плохо связанные один с другим. И все-таки это произведение, несмотря на его разбросанность и противоречивость, займет видное место в творческом наследии писателя.

Кое-где в этой книге ясно сказывалась тревога, все сильнее охватывавшая Твена по мере приближения эпохи империализма. Отношение же Твена к империалисту Родсу нашло самое полное и яркое выражение в саркастических его словах: «Откровенно признаюсь, я восхищаюсь им; и когда пробьет его час, я непременно куплю на память о нем кусок веревки, на которой его повесят».

5

В новейшем, капиталистическом, наемном рабстве…

«Итак, XX век – вот поворотный пункт от старого к новому капитализму, от господства капитала вообще к господству финансового капитала» [14]14
  В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 27, стр. 343.


[Закрыть], – писал Ленин в своей книге «Империализм, как высшая стадия капитализма».

К этому времени Соединенные Штаты перегнали по численности населения все европейские страны, кроме России. Национальное богатство страны уже превышало национальное богатство Англии, хотя всего полвека назад оно составляло только треть английского.

Морган, Рокфеллер и другие мультимиллионеры стали заправилами американской экономики. Имя Моргана, человека, в руках которого, по словам ораторов из оппозиционных партий, президент Соединенных Штатов был только глиной, высоко поднялось над американским горизонтом. Заводы и фабрики находились в руках богатейших корпораций, создававших совместно с банками грозную концентрацию капитала. Число трестов в США составляло около двухсот.

Капитализм все глубже проникал и на ферму. К концу столетия невиданно большая часть фермеров в США работала на арендованной земле. Издольщина распространялась все шире. Многие из тех, кто еще владел фермой, закладывали и перезакладывали свое имущество. Капиталистический характер земледелия в США выразился также в росте применения наемного труда и машин, в вытеснении мелкого земледелия крупным, в расширении удельного веса высококапиталистических хозяйств с очень интенсивным производством. Ленин отмечал, что в начале нового столетия больше половины всего земледельческого производства страны было сосредоточено в руках около одной шестой доли капиталистических хозяйств. На фермах жили по большей части не обеспеченные землевладельцы, а люди, изнывающие под тяжестью растущих долгов, от которых никак не освободиться. На головы капиталистов и их слуг в конгрессе Соединенных Штатов и в Белом доме сыпались проклятия. Все реакционные силы страны были призваны на защиту крупного капитала.

Ленин указывает, что международная политика, соответствующая финансовому капиталу, «сводится, к борьбе великих держав за экономический и политический раздел мира» [15]15
  В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 27, стр. 383.


[Закрыть].

В апреле 1898 года Америка вступила во всей мощи своих ресурсов в войну с Испанией, одним из самых слабых государств Европы. Короли желтой прессы подняли вопль в своих газетах о необходимости помочь угнетаемым Испанией несчастным жителям острова Куба. Твену, как и миллионам других читателей газет, казалось, что действительно началась война за освобождение угнетенного народа. Он писал Твичелу: «Я никогда не получал от войны такого удовлетворения… как от этой, потому что это самая стоящая война, которая когда-либо происходила».

Пока многие рядовые американцы наивно восторгались «благородными» целями войны с Испанией, а президент США Мак-Кинли декларировал, что «насильственная аннексия… была бы преступной агрессией», такие государственные деятели, как Теодор Рузвельт (тогда заместитель министра по военно-морским делам) и виднейший руководитель республиканской партии Лодж, в частных письмах указывали на необходимость уделить основное внимание принадлежащим Испании Филиппинским островам на Тихом океане. С Кубой торопиться нечего, главные силы должны быть посланы именно на Филиппины, говорили они.

Через несколько недель после начала военных действий американский флот разбил испанскую эскадру на Тихом океане; в августе была взята Манила – столица Филиппинских островов. Еще до этого был захвачен Пуэрто-Рико.

Лодж сказал в письме к Рузвельту: «Если только я не заблуждаюсь самым глубоким образом, правительство уже полностью поддерживает большую политику, которой мы оба желаем». Он писал также: «Они, во всяком случае, будут держать в руках Манилу, которая является большим приобретением и именно потому, что передаст в наши руки торговлю на востоке».

Прошло несколько недель. После очередной молитвы Мак-Кинли получил, наконец, «божье указание». «Нам ничего не остается, – заявил он, – как взять их всех и воспитать филиппинцев, и поднять их, и цивилизовать, и превратить в христиан…» При этом, конечно, он учитывал и «коммерческие возможности, к которым американские государственные люди не могут быть безразличны».

Примерно в это же время были окончательно присоединены к США Гавайские острова. Уже давно подавляющая часть плантаций, промышленности и торговли на островах была захвачена американцами. Вскоре на Филиппинских островах началась вооруженная борьба между обманутыми повстанческими войсками, дравшимися против испанцев в надежде добиться независимости своей страны, и американскими оккупационными силами. Борьба приняла затяжной характер.

«Американский народ, – писал Ленин в своем «Письме к американским рабочим», – давший миру образец революционной войны против феодального рабства, оказался в новейшем, капиталистическом, наемном рабстве у кучки миллиардеров, оказался играющим роль наемного палача, который в угоду богатой сволочи в 1898 году душил Филиппины, под предлогом «освобождения» их…» [16]16
  В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 37, стр. 49.


[Закрыть]

События, которые произошли на Филиппинах после завершения войны с Испанией, заставили Твена в конце концов в корне изменить свое отношение к войне 1898 года.