Текст книги "Имя Звезды"

Автор книги: Морин Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

36

Как глава секты «Врачующий ангел», кузина Диана читает ауры прихожан. Она говорит, что ауры – это ангелы, которые вьются у вас за спиной и защищают вас от бед, и каков ваш ангел, можно узнать по цвету. У нее есть специальная табличка. Голубые ангелы заведуют эмоциями. Красные ангелы отвечают за любовь. Желтые ангелы занимаются здоровьем. Зеленые ангелы оберегают дом и семью.

Но самое главное – разглядеть беленьких сияющих ангелочков. Они занимают в таблице первую строчку. Беленькие сияющие ангелочки появляются, когда происходит «серьезное происшествие». Если кузина Диана видит у кого-то за спиной сияющего беленького ангелочка, она немедленно начинает искать в газете некрологи и заметки о несчастных случаях.

– Белый свет, – говорит она, тыча пальцем в заметку. – Я видела белый свет, а ты знаешь, что это значит.

А значит это, что кто-то попадет под автобус или свалится в старый канализационный коллектор и погибнет.

Я видела белый свет повсюду – мягкий, яркий, бескрайний.

– Блин, – сказала я.

В ответ на это свет слегка потускнел. Я не умерла. В этом я была почти уверена. Впрочем, может, конечно, и умерла, просто пока этого не сообразила. Я же не знала, как выглядит смерть.

– Я умерла? – спросила я вслух.

Ответом мне было лишь тихое попискивание какого-то аппарата и невнятные голоса. Потом предметы сделались немного отчетливее. Там, где раньше были зыбкие пятна, появились линии. Я лежала в кровати – с перекладиной, белыми простынями и с голубым одеялом поверх. Над кроватью, у самого края, висел на штанге телевизор. Из руки моей торчала трубка. Было еще окно с зеленой занавеской и вид на серое небо.

Штора рядом со мной отдернулась. Вошла медсестра с коротко остриженными светлыми волосами.

– Мне показалось или ты что-то сказала? – поинтересовалась она.

– Я странно себя чувствую, – ответила я.

– Это действие петидина, – пояснила она.

– Чего?

– Препарата, который снимает боль и нагоняет сон.

Она схватила висевший надо мной контейнер капельницы – я только тогда его и заметила – и проверила уровень жидкости. Потом взяла мою руку, осмотрела пластырь, державший на месте трубку, воткнутую в вену. Когда она наклонилась, я заметила, что к ее халату приколоты часы – не обычные наручные, а какие-то особенные, похожие на медаль. Как будто она служила в армии. Как Джо.

Джо…

Тут ко мне начала возвращаться память. Все, что случилось в туалете, марш по Лондону, станция метро. Это казалось каким-то далеким, будто произошло не со мной. И все же из глаз выкатилось несколько слезинок. Хотя я не собиралась плакать. Сестра утерла мне лицо салфеткой и дала глотнуть воды через соломинку.

– Вот так, – сказала она. – Давай-ка попей. А плакать незачем. Дышим спокойно, медленно. А то швы разойдутся.

Вода меня успокоила.

– Ночь у тебя была будь здоров, – сказала она. – Там пришел полицейский, хочет с тобой поговорить, если ты в силах.

– Разумеется, – ответила я.

– Тогда я его впущу.

Она вышла, а через секунду в дверях возник Стивен. Исчезло все, что делало его полицейским, – жилет, блейзер, шлем, форменный пояс, галстук. Осталась только белая рубашка, которая была перепачкана, измята и вся в пятнах от пота. Он и всегда-то был бледным, а тут кожа стала синевато-серой. И тогда я вспомнила. Память возвращалась по кускам. Станция метро. Шприц. Стивен на полу. Он только что вернулся от порога смерти, и по нему это было заметно.

– Нас отправили в одну больницу, – сообщил он.

Он подошел к кровати, осмотрел меня с ног до головы, уясняя состояние дел.

– Рана, – сказал он негромко. – Нож не дошел до брюшной полости. Полагаю, что это больно, но ты поправишься.

– Я ничего не чувствую, – ответила я. – Кажется, мне дали какое-то убойное лекарство.

– Рори, – сказал Стивен. – Не хочу тебя напрягать в таком состоянии, но они уже идут.

– Кто?

Только я это произнесла, как раздался резкий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, вошел мужчина. Лицо у него было моложавое, волосы, судя по всему, преждевременно поседели, одет он был неброско, но в дорогие вещи – темный пиджак, синяя рубашка, темные брюки. Он мог быть банкиром или манекенщиком, изображавшим идеализированного путешественника, – я таких видела в рекламном журнале в самолете. Состоятельный, вежливый, будто специально выглядящий так, чтобы его легко было забыть – только волосы не забудешь. За ним вошел еще один – постарше, в коричневом костюме.

Седоволосый тихо прикрыл дверь и подошел к кровати со стороны окна – оттуда ему было видно и Стивена, и меня.

– Меня зовут мистер Торп, я сотрудник Службы безопасности ее величества. Мой коллега представляет правительство Соединенных Штатов. Простите нас за вторжение. Как я понял, у вас вчера был нелегкий вечер.

Неназванный американец скрестил руки на груди.

– Что происходит? – спросила я у Стивена.

– Все в порядке, – ответил он.

– Нам нужно кое-что закончить, чтобы поставить точку в этом деле, – продолжал Торп. – Вы должны подтвердить, что все завершилось.

– Завершилось, – ответил Стивен.

– Вы уверены, мистер Дин? Вы лично при этом присутствовали?

– Присутствовала Рори.

– Мисс Дево, можете ли вы безоговорочно утверждать, что… лица… именовавшего себя Потрошителем, более не существует?

– Его нет, – сказала я.

– Вы убеждены?

– Убеждена, – ответила я. – Все случилось у меня на глазах. Джо взяла терминус, и…

– И что дальше?

Я посмотрела на Стивена.

– Оба исчезли, – сказала я.

– Оба? – переспросил мистер Торп.

– Еще одна… она с нами работала.

– Одна из них? – спросил мистер Торп.

Произнес он это так, что я его сразу возненавидела.

– Угроза нейтрализована, – ровным тоном проговорил Стивен.

Около минуты мистер Торп сверлил нас взглядом. Раньше такой персонаж перепугал бы меня до полусмерти. А теперь он был пустым местом. Просто мужик в костюме, живой, ничего особенного.

– Вам необходимо уяснить… – Мистер Торп наклонился, ибо говорил со мной. С мятной резинкой он явно переборщил. – Что обсуждать события сегодняшней ночи с посторонними не в ваших интересах. Собственно, мы настаиваем, чтобы вы этого не делали. Ни с друзьями, ни с родными, ни с представителями религиозных культов, ни с психотерапевтами. Беседы с последними могут вам особенно навредить, так как ваши рассказы сочтут признаком умственного расстройства. Помимо этого, вы оказались вовлечены в работу организации, относящейся к категории Государственной Тайны. Закон обязывает вас хранить молчание. Мы полагаем, что в ближайшее время вам не следует покидать пределов Великобритании, по крайней мере до завершения всех действий, связанных с этим делом. Если же вы решите вернуться в Соединенные Штаты, вы и там обязаны вести себя в соответствии с этим законом, ибо между нашими государствами существует соответствующее официальное соглашение.

Мистер Торп посмотрел на стоявшего в дверях, тот кивнул.

– Надеюсь, вы понимаете, что, если об этом болтать, всем будет только хуже, – добавил мистер Торп, слегка смягчив тон – сразу видно, что специально. – Лучшее, что вы можете сделать, это вернуться в школу и продолжать жить прежней жизнью.

Человек в коричневом костюме достал из кармана телефон и стал набирать какой-то текст. Он так и вышел из комнаты за этим занятием.

– Констебль Дин, – сказал мистер Торп, выпрямляясь, – с вами мы, разумеется, будем держать связь. Ваше руководство весьма довольно тем, как вы проявили себя в этом деле. Правительство ее величества благодарит вас обоих.

Тратить время на расшаркивания он не стал. Исчез так же быстро, как и появился.

– Что это было? – поинтересовалась я.

Стивен пододвинул к кровати стул и сел.

– Начинается зачистка. Нужно изобрести приемлемую версию случившегося. Погасить панику. Связать все ниточки.

– И я никогда никому не смогу рассказать?..

– Это условие нашей работы… никому не рассказывать. Нас просто сочтут сумасшедшими.

Почему-то именно это меня и доконало. Именно в этот момент все ужасы последних дней и последних часов прорвались наружу. Я всхлипнула. Так громко и неожиданно, что Стивен вздрогнул и вскочил. Я зарыдала, не сдерживаясь, содрогаясь. Поначалу он не знал, что делать, я застала его врасплох.

– Все будет хорошо, – сказал он, опуская ладонь мне на руку и слегка ее сжимая. – Все закончилось. Все позади.

Мои завывания привлекли внимание медсестры – она отдернула штору.

– Порядок? – осведомилась она.

– Вы ее можете как-нибудь успокоить? – спросил Стивен.

– Вы покончили со своими расспросами?

– Все закончено, – сказал он.

– Дозу ей ввели четыре часа назад, так что можно следующую. Дайте-ка.

Сестра вышла и тут же вернулась со шприцем. Впрыснула содержимое в трубку, тянувшуюся от капельницы. Я почувствовала, как по вене прошел холодок. Только глотнув еще воды, поперхнувшись и закашлявшись, я наконец превратилась в более или менее нормального человека.

– Скверная рана, – тихо сказала медсестра. – Надеюсь, вы поймаете этого негодника.

– Уже поймали, – утешил ее Стивен.

Через пару минут я почувствовала, что успокаиваюсь, очень хотелось закрыть глаза. Слезы все струились по лицу, но я примолкла. Стивен так и не снял ладонь с моей руки.

Тут я услышала, что дверь отворяется снова. Я подумала, что вернулась сестра, но тут Каллум поздоровался со Стивеном и спросил, как я. Я с усилием вытащила себя из вязкой трясины наркотического сна. Каллум толкал кресло, в котором сидела Бу. Едва они одолели порог, Бу перехватила инициативу, сама подкатилась к кровати и перепрыгнула на нее. Глаза у нее были совсем красные, лицо перемазано остатками косметики. Она схватила меня за руку.

– Я не думала, что ты выйдешь оттуда живой, – сказала она.

– А я тебя удивила, – ответила я.

– Когда тебя увезли, я добралась до туалета. Увидела зеркала и окна. Почувствовала запах. А Джо…

– Мне тоже ее очень жаль, – сказала я.

– Я сказала ей, где ты, – продолжала Бу, пытаясь унять дрожь в голосе. – Я видела, как она туда проникла. Такой уж она была по натуре, да?

Из глаз ее выкатились две тяжелые слезы. Мы помолчали в память о Джо. Каллум положил руку Бу на плечо. Мне кажется, он в тот момент думал, что он единственный из всех нас не пострадал. Стивен едва держится на ногах, Бу не в состоянии ходить, я валяюсь на больничной койке. И при этом ему, возможно, больнее всех.

– Терминус мы тоже нашли, – наконец проговорил Каллум. – Бу успела его выхватить, прежде чем его уволокли с другими вещественными доказательствами. Он больше не работает. Я пробовал. Дело не только в аккумуляторе. С ним что-то случилось.

Он порылся в кармане, достал оттуда бриллиант. Тот сделался каким-то тусклым, как перегоревшая лампочка.

– На один терминус меньше, – сказал Каллум. – Бедная Персефона.

– А где остальные? – спросил Стивен, протирая глаза. – Господи, а я и забыл…

Я тоже. Они ведь еще не знали самого страшного.

– Он выбросил их в реку, – сказала я.

Два крошечных бриллианта на дне Темзы. Один крошечный бриллиант, утративший блеск.

– Теперь нам конец, – тихо произнес Каллум.

– Вот и нет! – возразила Бу, снова усаживаясь в кресло. Оно чуть не откатилось в сторону, но Каллум успел его поймать.

– Без терминусов? – спросил он. – Какой от нас прок?

– Наш отряд существовал и до терминусов, – ответил Стивен. – Будет существовать и после. Потрошителя нет, а мы все живы.

Наркотик опять начал заползать в мои мысли, но теперь он был куда теплее и приятнее. Все вокруг словно замедлилось и слилось воедино. Трубки стали частью руки. Одеяло – частью моего тела. И все же мне кажется, это совсем не из-за наркотика. Я вдруг подумала, что теперь и я – часть этого «мы».

37

Когда я проснулась снова, был уже день. Было неуютно. Живот чесался.

– Ты все пыталась расчесать швы, – сказал кто-то. Знакомый голос, американский выговор.

Я открыла глаза и обнаружила, что Стивен, Каллум и Бу ушли. На их месте сидела мама.

– Ты все пыталась расчесать швы, – повторила она. Она держала меня за руку.

– А где остальные? – спросила я. – Ты их видела?

– Остальные? Кто, лапушка? Тут только мы. Приехали первым поездом. Сидим здесь с самого утра.

– А который сейчас час?

– Около двух часов дня.

Ужасно хотелось почесать живот. Мама перехватила мою руку.

– Папа пошел за кофе, – сказала она. – Ты, главное, не волнуйся. Он здесь. Мы теперь оба здесь.

Голос у мамы был такой… американский и южный. Мягкий. Совсем нездешний. Мама – это дом. А здесь – английская больница. Мама в нее не вписывалась.

Через пару минут пришел папа, притащил две дымящиеся кружки. На нем были обычные папины просторные джинсы и флисовая спортивная куртка. Мой папа никогда не показывается на люди в спортивной флисовой куртке. Вообще, оба они выглядели так, будто вскочили посреди ночи и напялили первое, что подвернулось под руку.

– Горячий чай, – объявил папа, протягивая нам две кружки. – Немыслимая вещь.

Я слегка улыбнулась. Дома мы пьем чай со льдом. Дома мы шутили, какая это гадость – горячий чай с молоком и как нам всем придется его пить. Мы к такому не привыкли. Садясь за стол, мы всегда наливаем себе чаю со льдом. Целые реки чая со льдом, даже на завтрак, даже при том, что мне прекрасно известно: реки чая со льдом окрашивают зубы в специфический охристый цвет вроде старого кружева. А я, кроме прочего, насыпаю в чай кучу сахара – тоже сомнительная польза для зубов. Чай со льдом, мои родители…

– Папа, – сказала я.

Он опустил кружки на стол, и некоторое время родители стояли и смотрели на меня с горестным видом. Мне пришло в голову только одно сравнение: вот что люди видят на собственных похоронах, лежа в гробу. Тебе же никуда не деться, лежишь и смотришь, как по тебе скорбят. Вытерпеть такое было непросто, память возвращалась все стремительнее. Мне многое необходимо было узнать – узнать последние новости.

– Можно новости посмотреть? – спросила я.

Маме эта мысль не очень понравилась, и все же она повернула ко мне телевизор и отыскала пульт – он был засунут за матрас. В новостях, понятное дело, рассказывали про Потрошителя. В нижней части экрана висела надпись крупными буквами, которая сказала мне все: «ПОТРОШИТЕЛЬ УТОНУЛ В ТЕМЗЕ». Я быстро уловила суть истории. Полицейские преследовали подозреваемого… его обнаружили в школе Вексфорд, в нескольких кварталах от того места, где в 1888 году была убита Мэри Келли. Четвертое убийство произошло именно в этой школе, предполагалось, что там же Потрошитель намеревается совершить и пятое. Полиция перехватила подозреваемого, когда он делал попытку проникнуть в здание… он попытался бежать… прыгнул в Темзу… водолазы вытащили из воды тело… имеются доказательства, что именно подозреваемый и совершил все убийства… имя пока не разглашается… полиция официально заявляет, что он больше не будет терроризировать город.

– Полицейские утаили от прессы подробности того, что случилось с тобой, – пояснил папа. – В твоих же интересах.

Да, они поступили именно так, как и говорил Стивен, – придумали версию, которую люди в состоянии переварить. Даже бросили в воду какое-то тело, чтобы водолазы могли его вытащить. Я посмотрела репортаж о том, как его поднимают на поверхность.

Потом я выключила телевизор, мама оттолкнула его в сторону.

– Рори, – сказала она, отводя мне волосы со лба, – что бы там ни случилось, теперь ты в безопасности. Мы поможем тебе все это забыть. Хочешь прямо сейчас рассказать, что с тобой произошло?

Я чуть не расхохоталась.

– Да все так и было, как сказано в новостях, – ответила я.

Сколько-то этот ответ продержится – хотя вряд ли долго, но хотя бы несколько дней, пока я не очухаюсь. Я похлопала глазами и притворилась, что страшно устала, – просто чтобы отвлечь их.

– Тебе придется полежать здесь еще несколько часов, – сказал папа. – На ночь мы забронировали номер в гостинице, ты там отдохнешь, а завтра мы все поедем в Бристоль. Тебе там понравится, вот увидишь.

– В Бристоль?

– Рори, ты не можешь здесь оставаться. После всего этого…

– Так все же кончилось, – напомнила я.

– Ты должна быть с нами. Мы не можем…

Мама упрямо мотнула головой, папа кивнул и умолк. Так они сговорились без слов. Выступили единым фронтом. Дурной знак.

– Это на первое время, – осторожно произнесла мама. – А если ты хочешь домой… что ж, поедем. Нам совершенно не обязательно оставаться в Англии.

– Я хочу остаться, – сказала я.

Еще один бессловесный сговор – на сей раз с помощью взгляда. Бессловесные сговоры всегда свидетельствовали об одном: они это всерьез и спорить бесполезно. Я еду в Бристоль. Брыкаться бессмысленно. Теперь они ни за что никуда меня не отпустят – мне ведь вспороли живот прямо в школьном туалете. Некоторое время за мной будут пристально наблюдать, и если им покажется, что я утратила равновесие, меня живенько затолкают в самолет до Нового Орлеана, а там я мигом окажусь в кабинете у психотерапевта.

А мне все это сейчас было совсем некстати. Англия стала моим вторым домом. В Англии работали мои коллеги, тут меня понимали. Но разобраться во всем этом с ходу было сложновато.

– Можно мне еще укол? – спросила я. – Больно.

Мама побежала искать сестру. Вернулась в сопровождении другой, та впрыснула что-то еще в мою капельницу. Но это в последний раз, предупредила она. Потом, перед выпиской, мне дадут с собой болеутоляющих таблеток.

Весь день я то дремала, то просыпалась, смотрела с родителями телевизор. Почти все передачи по-прежнему были про Потрошителя, но некоторые каналы решили, что можно уже начинать показывать и что-то другое. На экраны телевизоров медленно возвращалась нормальная жизнь – идиотские ток-шоу, повествования о всяких древностях, рассказы про уборку. Английские сериалы, которых я никогда не могла понять. Бесконечная реклама автомобильных страховок и удивительно аппетитная реклама сосисок.

Сразу после четырех в дверях показались две знакомые фигуры. Я знала, что рано или поздно они появятся. Не знала другого – что я им скажу. У них и у меня теперь были разные версии реальности. Они церемонно пожали руки моим родителям, потом подошли к кровати и улыбнулись слегка испуганными улыбками – так выглядят люди, которые не знают, как начать разговор.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Джаза.

– Щекотно, – сказала я. – И будто пьяная.

– Могло быть и хуже, – сказал Джером, пытаясь скроить улыбку.

Родители, видимо, сообразили, что моим друзьям нужна минутка, чтобы сказать то, что они хотят сказать. Они налили желающим чая и кофе и удалились. Но даже после их ухода в палате еще несколько секунд висело напряженное молчание.

– Я хочу извиниться, – сказала наконец Джаза. – Можно?

– За что? – спросила я.

– Ну… за… просто… что я не… То есть я тебе поверила, но…

Она собралась с мыслями и начала все сначала:

– В ночь того убийства, когда ты сказала, что видела мужчину, а я его не видела. Я поначалу решила, что ты это выдумала, даже когда появились полицейские. То есть ты выступила свидетелем – а потом он на тебя напал. Прости меня… Я больше никогда… прости.

В первую секунду я едва удержалась – чуть не выложила им все от начала до конца. Нет, нельзя. Мистер Торп прав. Нельзя, никогда, ни за что.

– Да ладно, – сказала я. – Я бы на твоем месте подумала о себе то же самое.

– А уроки по-прежнему отменены, – сообщил Джером. – Но пока не разогнали всех репортеров, мы сидели по своим норкам. Просто цирк. Последний выход Потрошителя произошел именно в Вексфорде…

– Шарлотта, – вдруг вырвалось у меня. – Я про нее забыла. Как она там?

– Нормально, – сказал Джером. – Обошлось парой швов.

– А она делает вид, что пострадала не меньше тебя, – с отвращением произнесла Джаза.

Шарлотту несколько раз ударил по голове невидимка. Я все готова была ей простить.

– А ты стала знаменитостью, – поведал Джером. – Когда ты вернешься…

Он осекся, подметив выражение моего лица.

– Значит, ты не вернешься? – спросил он. – Тебя забирают из школы, да?

– Бристоль как, ничего? – спросила я у обоих.

Джером облегченно выдохнул.

– Все лучше, чем Луизиана, – сказал он. – Я-то думал, ты произнесешь именно это слово. До Бристоля хоть поезда ходят.

Джаза все это время молчала. Она взяла мою руку, и слова стали совсем не нужны. Я знала, о чем она думает. Старого не вернешь, но я осталась жива. Все мы остались живы. Мы все пережили Потрошителя, а уж со всем остальным как-нибудь сумеем управиться.

– Я жалею только об одном, – сказала Джаза после паузы. – Я жалею, что не видела, как ее бьют лампой по голове.

38

Так вот, у дяди Вилли в свободной спальне на втором этаже восемь морозилок, – кажется, ему пришлось укреплять пол. Морозилки забиты всеми мыслимыми продуктами. Одна – мясом. Другая – овощами и полуфабрикатами. В одной, сколько мне известно, всякое там молоко, масло и йогурт. У него даже есть замороженное арахисовое масло в пластмассовых банках, замороженные сушеные бобы и замороженные батарейки, потому что он где-то вычитал, что так они дольше хранятся.

Я без понятия, положено ли замораживать арахисовое масло и батарейки, но я знаю точно: я ни за что не буду нить молоко трехлетней давности, хотя дядины мотивы мне понятны. Все это потому, что он пережил с десяток (а может, и больше) больших ураганов. Ураган «Катрина» разрушил его дом до основания. Сам дядя едва спасся. Он вылез через окно и сумел надуть плот, а потом его подобрал вертолет. Пес его погиб во время наводнения. Тогда дядя перебрался к нам поближе, купил маленький домик и набил его морозилками.

Понятное дело, когда налетает ураган, электричество отключают, так что, скорее всего, у дяди на руках окажется восемь морозилок со стремительно портящимися продуктами, но дело не в этом. Я не знаю, что он там увидел, когда вода вокруг поднималась все выше и выше, но увиденное заставило его приобрести восемь морозилок. Бывают настолько непереносимые вещи, что, если вы раз это пережили, вы дальше уже будете действовать без оглядки на чужое мнение.

Все эти мысли проносились у меня в голове, когда наше большое черное такси въехало на площадь перед Вексфордом, протрюхало по булыжнику и остановилось перед Готорном. Я могла бы попросить родителей забрать мои вещи – просто повернуться к Лондону спиной и больше никогда его не видеть. Но что-то в этом было не так. Я должна подняться в свою комнату. Должна сама уложить вещи. Должна еще раз посмотреть на это место, вспомнить, что здесь произошло. Да, на меня будут пялиться, но мне плевать.

Впрочем, быстро оглядевшись и проверив, который час, я сообразила, что с этим проблем не будет. Семь утра, суббота. Почти все окна в Готорне были темными. Две фигурки брели через лужайку в направлении столовой, больше я никого не видела. Никто еще не встал. Рядышком стояли два телевизионных фургона, но они уже складывали свои причиндалы. Шоу закончилось.

Когда мы подошли, Клаудия распахнула перед нами дверь. Мой отъезд будет таким же, каким было прибытие два с половиной месяца назад, – в дверях, поджидая меня, будет стоять Клаудия.

– Аврора, – сказала она самым что ни на есть тихим голосом, который звучал так, как звучат голоса людей, пытающихся докричаться в плохо работающий домофон. – Ты как?

– Нормально, – сказала я. – Спасибо.

Она познакомилась с родителями, наградив каждого своим могучим рукопожатием, способным раздавить кролика (говоря по совести, я ни разу не видела, чтобы Клаудия давила кроликов, но так понятнее сила сжатия).

Клаудия знала, что меня увозят, и, по счастью, решила не затевать обсуждений.

– Коробки наверху, – сказала она. – Я тебе с удовольствием помогу.

– Я лучше сама, – ответила я.

– Давай, конечно, – сказала она и кивнула – как мне показалось, одобрительно. – Мистер и миссис Дево, не хотите пройти в мой кабинет? Выпьем чаю, потолкуем. Аврора, ты не торопись. Понадобимся – мы здесь.

– Помни, – сказала мама, – не нагибаться, тяжести не поднимать.

Это из-за швов. Рана оказалась нетяжелой – простой порез, но по телу моему все еще тянулась длинная змея швов. Меня подробно проинструктировали, что мне можно, а что нельзя делать в ближайшие несколько дней, пока все не заживет. Собственно, рану свою я так и не видела – ее скрывали пластырь и бинты. Но, судя по количеству пластыря и по тому, что я чувствовала, длиной она была сантиметров пятьдесят. Меня заверили, что у меня останется заметный шрам, от верхнего ребра слева до правого бедра. Распотрошенная Потрошителем. Просто ходячая надпись для футболки.

Готорн в тот день действительно казался пустым. Я слышала свист в трубах отопления, ветер за окнами, потрескивание дерева. Может, оттого здесь и казалось так пустынно, что я уезжала. Я стала здесь чужой. Вот знакомый запах нашего этажа – остаточные ароматы шампуней и гелей для душа выплывают из заполненной паром душевой и смешиваются с металлическим запахом от посудомойки в кухоньке. Проходя по коридору, я дотрагивалась до всех дверей и вот наконец остановилась перед нашей.

Обещанные коробки громоздились на моей половине комнаты; некоторые были свалены перед шкафом, другие на кровати. Похоже, Джаза начала укладывать вещи: книги мои были аккуратно переправлены в коробку на письменном столе, форменные блузки и юбки сложены и упакованы в другую.

Я пришла не затем, чтобы забрать все вещи – пока только самое важное и одежек на несколько дней. Я решила поторопиться – всякое бельишко из верхнего ящика, два любимых лифчика, пара футболок, содержимое блюдечка с украшениями, вексфордский галстук. Он мне, понятное дело, больше не понадобится, но я сохраню его на память. Пусть хоть он мне останется. Все это я побросала в небольшую сумку. Остальные приметы моей вексфордской жизни прибудут потом – книги, которые я так и недочитала, наклейки, которыми так и не воспользовалась, простыни, одеяла, форма.

Потом я взяла со стола пепельницу в форме губ от «Большого Джима». Ее я положила Джазе на кровать, а кроме нее – несколько карнавальных бусин. Взяла сумочку и вышла.

Я в последний раз спускалась по лестнице Готорна. На нижней ступеньке остановилась. Обвела глазами объявления на досках, ячейки, в которые только что распихали письма. В вестибюле отчетливо звучал голос Клаудии, хотя дверь в ее кабинет была закрыта. Она рассказывала моим родителям, где в Бристоле лучше заниматься хоккеем.

– …Разумеется, только когда рана затянется, но защита прикрывает практически все…

Я повернулась к туалету. Можно уйти и больше никогда не увидеть этого помещения, но что-то потянуло меня туда. Я прошла по коридору. Протянула руку, провела по стене. Миновала общую комнату, классы…

Двери в туалет больше не было. Судя по вывернутым петлям, ее выломали. Осыпавшееся зеркальное стекло убрали, остались лишь серебристые листы подложки. На полу образовалась трещина – длинная, метра в полтора, шириной до сантиметра. Она бежала, извиваясь, от середины пола к кабинке – все плитки на ее пути треснули. Я пошла вдоль трещины, до самого того места, где она уползала под дверь. Раскрыла эту самую дверь.

В кабинке стояла женщина.

Наверное, болеутоляющее еще не совсем выветрилось из моей крови, потому что мне полагалось бы вскрикнуть, подпрыгнуть или еще как-то обнаружить свое удивление. Ничего такого.

Она была старая. Не годами – по виду ей было лет двадцать-тридцать, точнее не скажешь, – скорее, она была древней. Одета в короткую тунику из грубой ткани.

Ниже на ней была тяжелая рыжая юбка до полу, а поверх юбки – покрытый пятнами желтый передник. Волосы были черные, как у меня, повязанные платком. А о ее древности мне сказала не только одежда, а то, как она отражала свет. Да, она там стояла, реальная, зримая и при этом в какой-то дымке, будто окутанная туманом.

– Можно? – сказала я.

Глаза у нее расширились от ужаса, она отшатнулась в угол, забилась между унитазом и стеной.

– Я вас не трону, – произнесла я.

Женщина уперлась обеими руками в кафель на стене – ладони у нее были красные, шершавые, в порезах и каких-то черных и зеленых пятнах.

– Правда, – сказала я. – Не бойтесь. Вам ничего не грозит. Меня зовут Рори. А вас?

Она, видимо, меня поняла, потому что перестала цепляться за стену и посмотрела немигающим взглядом. Открыла рот, хотела заговорить, но смогла издать лишь какой-то скрежет. Или шипение. Совсем не злобное. Видимо, вот так звучал теперь ее голос. Ну, хоть какое-то начало разговора.

– Вы знаете, где вы находитесь? – спросила я. – Ни отсюда?

В ответ она указала на трещину в полу. Сам этот жест так на нее подействовал, что она заплакала… вернее, плакать она не могла. Просто вздрагивала и издавала звук, какой издает проколотая велосипедная камера.

– Аврора! – раздался голос Клаудии. – Ты там?

Я совершенно растерялась. Но женщина явно нуждалась в утешении, и я сделала то, что на моих глазах делала Бу, – протянула руку, чтобы попытаться ее утешить, прежде чем в кабинку влетит Клаудия и наш разговор прервется.

– Ну-ну, – сказала я. – Все хорошо…

Едва я прикоснулась к ней, раздался щелчок, будто от статического электричества. Я не могла двинуть рукой. По ней будто что-то пробегало, вроде электрического тока, и это что-то заставило меня замереть. Мне казалось, что я падаю, – так падаешь в резко дернувшемся лифте. Женщина открыла рот и хотела заговорить, но не успела – налетел ветер, раздался какой-то рев.

А потом вспыхнул свет – невыносимо яркий, слепящий все чувства. Он объял нас обеих. Через секунду он погас. Я отшатнулась назад, вылетела в дверной проем кабинки и едва поймала равновесие, чтобы не упасть.

– Рори!

Мамин голос, встревоженный. Клаудия тоже что-то говорила. Глаза постепенно фокусировались. Сперва я различала лишь очертания – дверь кабинки, окно, узор на кафеле. Меня накрыл запах – сладкий, цветочный, похожий на запах ароматической свечки. Узнаваемый запах исчезнувшего призрака. А когда я вновь обрела зрение, я поняла, что женщина исчезла. Я посмотрела на опустевшее пространство, потом на свою руку.

– Рори? – позвала мама. – Что случилось? Что там за шум?

У меня не было готового ответа на этот вопрос.