355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Морган Пек » Непроторенная Дорога » Текст книги (страница 11)
Непроторенная Дорога
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 20:19

Текст книги "Непроторенная Дорога"


Автор книги: Морган Пек


Жанр:

   

Психология


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Вы… это серьезно?

Я кивнул. Последовала продолжительная пауза. Наконец, когда из глаз ее вот-вот готовы были брызнуть слезы, Рейчел произнесла:

– Из-за того, что я принадлежу к богатой семье, все торговцы в городе постоянно требуют с меня самую высокую плату. А вы предлагаете мне льготные условия. Никто никогда не предлагал мне льготных условий.

Рейчел на самом деле прерывала лечение несколько раз в течение следующего нашего года: ее терзали сомнения – может ли она позволить развиваться нашей взаимной привязанности. Каждый раз, с помощью нескольких писем и телефонных звонков, я умудрялся уговорить ее вернуться. И только к концу второго года лечения мы смогли приступить к ее проблемам по существу. Я узнал, что Рейчел пишет стихи, и попросил показать их мне. Сначала она отказалась. Потом дала согласие, но несколько недель «забывала» принести. Я заметил ей, что она прячет от меня стихи по той же причине, по которой прятала свою сексуальность от Марка и других мужчин. Почему ей кажется, что показать мне стихи означает для нее какое-то нерушимое обязательство? Если даже я не проявлю отзывчивости к ее поэзии, означает ли это, что я отвергаю ее саму? Прекращу ли я нашу дружбу, если она не окажется великой поэтессой? Возможно, чтение ее стихов углубит наши отношения; почему она боится такого углубления? И т. д., и т. п.

В конце концов, уже на третьем году лечения, убедившись не раз, что мое обязательство по отношению к ней неизменно, она постепенно начала «давать себе волю». Она рискнула, наконец, показать мне свои стихи. Она научилась хихикать, хохотать и даже поддразнивать меня. Наши отношения, прежде сухие и формальные, становились теплыми, непринужденными, иногда легкими и веселыми.

– Я никогда прежде не испытывала, что значит быть в расслабленном состоянии с другим человеком, – сказала она однажды. – Это первое место у меня в жизни, где я чувствую себя в безопасности.

Она быстро научилась из безопасности моего кабинета и нашего совместного времени переносить это состояние в другие свои отношения. Она поняла, что секс – не обязательство, а самовыражение, а еще игра, а еще исследование, и обучение, и радостное забытье. Зная, что я всегда рядом, если она набьет шишку, что я заменю ей мать, которой у нее никогда не было, она позволила свободно расцвести своей сексуальности. Ее фригидность растаяла. К тому времени, когда Рейчел закончила лечение (на четвертом году), она стала живой, открытой и страстной личностью, наслаждавшейся всем, что только могут дать человеческие отношения.

Мне посчастливилось убедить Рейчел в достаточном моем обязательстве по отношению к ней и благодаря этому преодолеть дурные последствия детства, на протяжении которого она постоянно испытывала недостаток обязательств.

Далеко не всегда я бывал так удачлив. Тот компьютерщик, о котором я рассказывал в первой главе, приводя пример переноса, как раз относится к моим неудачам. Его потребность в обязательстве с моей стороны была настолько тотальна, что я и не мог, и не хотел удовлетворять ее. Если обязательство, преданность врача недостаточно велики, чтобы пережить все перипетии взаимоотношений, то основное лечение не состоится. Если же обязательство врача достаточно прочно, то обычно (хотя, впрочем, не всегда) пациент рано или поздно начнет отвечать растущим, крепнущим обязательством со своей стороны – по отношению к врачу и к процессу лечения. И тогда наступает перелом во всей истории болезни. У Рейчел таким переломным был тот момент, когда она согласилась показать мне свои стихи.

Странно, но некоторые пациенты могут годами доверчиво приходить на сеансы по два и три раза в неделю и все-таки никогда не достигнуть этого перелома. А другие достигают его за несколько месяцев. Достигают все, кому суждено вылечиться. Для врача это незабываемый миг облегчения и радости: он знает, что пациент берет на себя риск обязательства, он обязуется вылечиться, и поэтому лечение будет успешным.

Риск обязательства к лечению – это не только риск обязательства самого по себе, но и риск конфронтации с собственным Я, риск перемены. В предыдущей главе, обсуждая дисциплину преданности правде, я останавливался на том, как трудно переделать свою карту реальности, свое мировоззрение и свои переносы. И все-таки они должны быть переделаны, если вы хотите жить любовью, – а это означает частые расширения своего Я в новые измерения, новые территории, новые связи. И будет много пунктов на пути духовного роста, когда, независимо от того, одиноки вы или вам помогает психотерапевт, вам придется совершать новые, непривычные поступки – в соответствии с вашим новым видением мира. Такие новые поступки, поведение, раньше вам не свойственное, могут означать чрезвычайный персональный риск.

Юноша, пассивный гомосексуалист, впервые приглашает девушку на свидание; человек, который никогда никому не доверял, ложится впервые на кушетку психотерапевта и позволяет врачу скрывать лицо в тени; зависимая прежде домохозяйка объявляет своему неумолимому супругу, что, хочет он того или нет, она идет работать и что у нее есть и своя жизнь; пятидесятилетний маменькин сынок запрещает матери называть его детским именем; эмоционально отстраненный и, казалось, самодостаточный и сильный человек вдруг позволяет себе разрыдаться на людях; или Рейчел «дает себе волю» и впервые плачет в моем кабинете, – все эти действия и многие другие представляют риск более персональный и поэтому нередко более пугающий, чем риск солдата, идущего в бой. Солдату некуда деваться, смертоносные дула направлены ему не только в грудь, но и в спину; человек же, предпринимающий попытку развиваться, всегда может отступить в более легкие и привычные модели своего ограниченного прошлого.

Уже говорилось, что успех психотерапии требует от врача такого же мужества и такого же чувства долга, как и от пациента. Врач также должен принимать на себя риск перемен. Из всех хороших и полезных правил, которым я научился в психотерапии, лишь очень немногие я никогда не нарушал; и нарушал я их не из-за лени или по недостатку дисциплины, а скорее из страха, поскольку состояние пациента, казалось, требовало, чтобы я так или иначе вышел из безопасной раковины предписанной врачу роли, стал иным, рискнул отважиться на необычный шаг.

Когда я оглядываюсь на каждый мой успешный случай лечения, то всегда нахожу некоторый момент – или моменты, – когда я должен был поставить под удар собственную репутацию. Воля и готовность врача пострадать в такие моменты составляют, возможно, саму сущность психотерапии; пациент обычно замечает их, и это всегда оказывает терапевтическое воздействие. Через эту же готовность расширить свое Я и страдать вместе с пациентом и из-за пациента растет и изменяется сам врач. Опять-таки, оглядываясь на мои успешные случаи, я не вижу ни одного, который не привел бы к некоторому значительному, иногда просто радикальному изменению моих взглядов и отношений. Так и должно быть. Невозможно по-настоящему понять другого человека, если не найдешь ему места в самом себе. Поиск этого места – а это все та же дисциплина «вынесения за скобки» – требует расширения, а следовательно, и изменения собственного Я.

Так это и есть в хорошей психотерапии и в хорошем родительском труде. Для того чтобы слушать своих детей, нам необходима дисциплина «вынесения за скобки» и расширения самих себя. Чтобы отвечать их здоровым потребностям, мы должны сами изменяться. Только если мы готовы, желаем подвергнуться страданию таких изменений, мы сможем стать теми родителями, которые нужны нашим детям. А поскольку дети все время растут и их потребности изменяются, то мы обязаны изменяться и расти вместе с ними. Каждый знаком с такими родителями, например, которые прекрасно работают со своими детьми, пока те не достигнут отрочества, но затем становятся совершенно неэффективными как родители, поскольку не способны изменяться и приспосабливать свою позицию к повзрослевшим и весьма изменившимся детям.

Как и во всех других случаях любви, было бы некорректно рассматривать страдание и изменение, необходимые в хорошем отцовстве или материнстве, как некое самопожертвование и мученичество; наоборот, от этого процесса родители выигрывают больше, чем дети. Родители, не желающие рисковать, испытывать страдания перемен, роста и обучения у собственных детей, выбирают путь одряхления – не важно, сознают они это или нет, – и их дети и весь мир оставляют их далеко позади. Учиться у своих детей – это лучшая возможность для большинства взрослых обеспечить себе полноценную, достойную старость. Печально, но большинство не пользуется этой возможностью.

Риск конфронтации

Последний и, возможно, самый большой риск любви есть риск проявления силы через смирение. Самый известный пример – любовная конфронтация. Когда и в чем бы мы ни противостояли кому-либо, мы, в сущности, говорим этому человеку. «Ты неправ; я прав». Когда отец говорит ребенку: «Ты ведешь себя трусливо», то в действительности это означает: «Твоя трусость плоха. Я имею право критиковать тебя, потому что сам я не труслив, и я прав». Когда муж выступает против жены из-за ее фригидности, он говорит: «Ты фригидна, потому что неправильно, плохо с твоей стороны не отвечать на мою сексуальную страсть; ведь я сексуально нормален, и в остальном у меня все в порядке. Это у тебя сексуальная проблема, а у меня нет». Когда жена выступает против мужа, требуя, чтобы он уделял больше внимания ей и детям, она говорит: «То, что ты так отдаешься работе, неправильно. Несмотря на то что я не делаю твою работу, я вижу ситуацию более ясно, чем ты, я знаю, что тебе следует иначе распоряжаться своим временем, и я права».

Многие люди обладают способностью к конфронтации и не затрудняются применять ее: «Я прав, а ты неправ; ты должен измениться». Родители, супруги и люди в других самых разнообразных ролях делают это привычно и при каждом случае, критикуя налево и направо и рубя с плеча. В большинстве случаев такая критика и конфронтация вспыхивает импульсивно, в раздражении или ярости, и вносит в мир больше путаницы, чем ясности.

Для поистине любящего человека критика и конфронтация – дело нелегкое и непростое; он твердо знает, что такие действия таят в себе большое высокомерие. Противостоять любимому человеку означает занять по отношению к нему позицию морального или интеллектуального превосходства по меньшей мере в данном вопросе. Но истинная любовь признает и уважает уникальную индивидуальность и самостоятельную значимость другого человека (я еще вернусь к этой теме). Истинно любящий, ценя индивидуальность любимого, не спешит с предположениями вроде «Я прав, ты неправ; я лучше тебя знаю, что для тебя лучше». Но реальная жизнь такова, что иногда один человек действительно лучше знает, что лучше для другого, и действительно обладает превосходящим знанием или мудростью относительно данной проблемы. При таких обстоятельствах более мудрый действительно обязан противостоять другому по существу дела. Поэтому любящий человек часто оказывается перед дилеммой: либо любовное уважение к собственному выбору любимого, либо обязанность проявить любовное лидерство, когда любимый человек в нем объективно нуждается.

Эту дилемму можно разрешить только посредством болезненного самоанализа, когда любящий безжалостно оценивает свою «мудрость» и те мотивы, которые побуждают его проявить лидерство. «Действительно ли я вижу ситуацию отчетливо, или это только мои мрачные предположения? Действительно ли я понимаю любимого? Не может ли быть так, что его путь разумен, а мне кажется неразумным лишь потому, что я не все вижу? Не пытаюсь ли я служить своим интересам, полагая, что любимый нуждается в руководстве?» Эти вопросы постоянно задает себе каждый истинно любящий. Такой самоанализ, объективный настолько, насколько это возможно, составляет самую сущность кротости и смирения. Неизвестный английский монах и духовный учитель XIV века сказал об этом так: «Кротость сама по себе есть не что иное, как истинное ощущение и понимание человеком собственной души. Человек, который по-настоящему видит и чувствует себя таким, каков он есть, поистине кроток».[17]17
  The Cloud of Unknowing, trans. Ira Progoff (New York: Julian Press, 1969), p.92.


[Закрыть]

Таким образом, существует два способа возражать другому человеческому существу или критиковать его: 1) с инстинктивной и спонтанной уверенностью, что «я прав», или 2) с верой, что «я, видимо, прав», пришедшей после мучительного самоанализа и сомнений. Первый способ выражает высокомерие; его наиболее часто используют родители, супруги, учителя и вообще все люди в повседневных отношениях. Обычно он не приносит успеха, порождая больше обид, негодования и других нежелательных эффектов, чем развития. Второй способ – путь смирения; он применяется не часто, так как требует подлинного расширения собственного Я; он дает больше шансов на успех и, по моему опыту, никогда не бывает разрушительным.

Есть немало людей, которые, в силу тех или иных причин, научились обуздывать свою инстинктивную склонность к спонтанной, высокомерной критике и конфронтации, но дальше этого не идут: укрывшись в моральной безопасности собственной кротости, они никогда не отваживаются проявить власть. Одним из таких индивидуумов был священник, отец моей пациентки, которая всю жизнь страдала депрессивным неврозом. Мать пациентки была сердитая, грубая женщина, командовавшая всем домом с бесконечными капризами и вспышками раздражения; она нередко физически била мужа в присутствии дочери. Священник никогда не сопротивлялся и учил дочь подставлять матери другую щеку, быть бесконечно послушной и уважительной во имя христианского милосердия.

В начале лечения моя пациентка с большим почтением говорила о мягкости и «любовности» отца. Не так много, однако, потребовалось времени, чтобы она поняла, что его кротость была его слабостью и что своей пассивностью он лишал ее такой необходимой родительской поддержки как раз тогда, когда доминировала мать с ее нездоровым эгоцентризмом. Дочь увидела, наконец, что он ничего не сделал, чтобы защитить ее от самодурства матери, как ничего не сделал и для того, чтобы восстать против зла; он не оставил ей ничего другого, как только принять в качестве ролевых моделей материнское высокомерие вместе с отцовским псевдосмирением.

Избегать конфронтации, когда конфронтация необходима для питания духовного роста, – это такое же отсутствие любви, как и при бездумной критике, брани и других формах явного отказа в заботе. Если родители любят детей, то должны, пусть умеренно и осторожно, но все же активно критиковать их и спорить с ними, а также позволять им, в свою очередь, критиковать родителей и возражать им. Точно так же и любящие супруги должны периодически противостоять друг другу, если они хотят, чтобы их супружеские отношения способствовали их духовному росту.

Никакую семью нельзя считать удачной, если муж и жена не являются лучшими критиками друг для друга. Все это справедливо и для дружбы. Существует традиционное представление о дружбе как о бесконфликтных отношениях, когда устанавливается некое соглашение типа «ты почеши спину мне, а я – тебе» и все сводится к взаимным услугам и комплиментам согласно кодексу хорошего тона. Такие отношения, когда партнеры избегают искренней близости, являются поверхностными и не заслуживают названия «дружба», хотя часто носят его. К счастью, есть признаки того, что наше понятие дружбы начинает углубляться. Взаимное любовное противостояние – существенное условие любых значительных и успешных человеческих отношений. Без этого условия отношения становятся либо безуспешными, либо поверхностными.

Противостояние и критика – формы проявления лидерства или силы. Проявление силы есть не более и не менее как попытка влиять на ход событий – человеческих или иных – посредством сознательно или несознательно предопределенных действий. Если мы противостоим кому-то или критикуем его, то только потому, что хотим изменить ход его жизни. Вполне очевидно, что существует много других, часто более эффективных способов влияния на ход событий, чем конфронтация или критика, – пример, подсказка, притча, вознаграждение и наказание, вопросы, запрет или разрешение, выработка опыта, объединение с другими и т. д. Можно написать многотомные книги об искусстве проявления силы. Для наших целей, однако, достаточно сказать, что любящие должны задумываться об этом искусстве, ибо если вы желаете способствовать духовному росту другого человека, то должны хорошо подумать в каждом конкретном случае, каким образом это осуществить.

Любящие родители, например, должны дотошно проэкзаменовать сами себя и свои ценности, прежде чем решить, что они знают, что именно лучше всего для их ребенка. А приняв такое решение, они должны еще серьезнее подумать о характере и способностях ребенка, прежде чем решить, какая форма влияния на него окажется наиболее удачной – конфронтация или просьба, усиленное внимание или рассказ, или еще что-то. Противопоставить человеку что-то такое, что ему не по силам, в лучшем случае будет означать потерю времени, но еще вероятнее – приведет к ухудшению. Если мы хотим быть услышанными, то должны говорить на языке, который слушатель понимает, и на таком уровне, на котором он может действовать. Если мы хотим любить, то должны приспособить наше сообщение к возможностям любимого.

Понятно, что проявление силы в любви требует большой работы, но какой при этом возникает риск? Дело в том, что чем больше человек любит, тем он скромнее; но чем он скромнее, тем больше пугает его перспектива применения силы. Кто я такой, чтобы влиять на ход человеческих дел? Какой властью я уполномочен решать, что будет лучше для моего ребенка, для супруги, для страны или рода человеческого? Кто дает мне право верить в мое понимание и осмеливаться навязывать его миру? Кто я такой, чтобы играть роль Бога? Вот в чем заключается риск. Каждый раз, когда мы проявляем власть, силу, мы пытаемся влиять на мир, на человечество и таким образом играть роль Бога. Большинство из нас, тех, кто пользуется властью, – родители, учителя, лидеры – не сознают этого. Упиваясь высокомерием власти, не обладая полным самоосознанием, которого требует любовь, мы находимся в блаженном, но деструктивном неведении своей игры в Бога. Но те, кто истинно любит и, следовательно, вырабатывает мудрость, которой требует любовь, знают, что действовать – значит играть роль Бога. Но они знают и другое: этому нет никакой альтернативы, кроме бездействия и бессилия. Любовь вынуждает нас играть роль Бога, но с полным осознанием того грандиозного факта, что именно это мы делаем. С этим осознанием любящий человек принимает на себя ответственность за попытку быть Богом, а не беззаботно играть в Бога; исполнять волю Бога, но без ошибки. И мы приходим к еще одному парадоксу: только из любовного смирения человек может дерзнуть быть Богом.

Любовь дисциплинированна

Я отмечал раньше, что энергию, необходимую для работы самодисциплинирования, дает любовь, которая является формой воли. Из этого следует не только то, что самодисциплина обычно есть любовь, преображенная в действие, но и то, что истинно любящий сам дисциплинирует себя и что всякие подлинно любовные отношения являются дисциплинированными отношениями. Если я истинно люблю другого человека, то, несомненно, приведу свое поведение в порядок, чтобы максимально способствовать духовному росту любимого.

Молодая, интеллигентная «богемная» пара, с которой я однажды пытался работать, прожила уже четыре года в браке, почти каждый день которого был отмечен криками, летающими тарелками и ссорами на грани драки, каждая неделя – случайной неверностью, каждый месяц – размолвкой на грани развода. Вскоре после того, как мы начали нашу работу, каждый из них справедливо заметил, что лечение принуждает их к повышению самодисциплины и, следовательно, к менее беспорядочным отношениям. «Но вы хотите убрать страсть из наших отношений, – сказали они мне. – Ваши представления о любви и браке не оставляют места для страсти». Почти сразу после этого они прекратили лечение, а три года спустя я узнал, что после нескольких встреч с другими психотерапевтами их ежедневные сражения и хаотический образ жизни остались незыблемыми, равно как и индивидуальная неэффективность каждого из них. Нет никакого сомнения, что в некотором смысле их союз очень ярок. Но он похож на первичные цвета детской живописи, разбросанные по бумаге с небрежностью, иногда не без очарования, но обычно с однообразием, характерным для искусства маленьких художников. В приглушенных, сдержанных тонах Рембрандта тоже можно найти цвет, но в них неизмеримо больше богатства, значимости и неповторимости.

Страсть – это чувство очень глубокое. Тот факт, что чувство неконтролируемо, вовсе не означает, что оно сколько-нибудь глубже, чем дисциплинированное чувство. Наоборот.

Психиатрам хорошо известна истинность старых поговорок: «Мелкий ручей громко шумит» и «Тих омут, да глубок». Не следует думать, что если кто-то контролирует свои чувства и управляет ими, то это бесстрастный человек.

Не годится быть рабом своих чувств; но из этого не следует, что чувства необходимо подавлять полностью. Я часто говорю своим пациентам, что их чувства – это их рабы, а искусство самодисциплины подобно искусству рабовладения. Прежде всего, наши чувства являются источником нашей энергии: они поставляют нам ту лошадиную, или рабскую силу, которая позволяет нам выполнить работу жизни. Поскольку они работают на нас, мы должны относиться к ним с уважением. Есть две типичные ошибки, допускаемые рабовладельцами; они представляют крайние противоположные формы руководства. Один тип – рабовладелец, который не дисциплинирует своих рабов, не вводит среди них ни структуры, ни ограничений, не управляет ими и не показывает отчетливо, кто хозяин. Заканчивается это, конечно, тем, что в один прекрасный день они прекращают работу, устремляются в дом, ломают мебель, находят винные запасы, и вот уже рабовладелец обнаруживает, что сам он оказался рабом своих рабов и живет в таком же хаосе, как и упомянутая выше «богемная» пара.

Но и противоположный стиль руководства, который столь часто применяют к своим чувствам невротики с комплексом вины, не менее саморазрушителен. При этом стиле рабовладелец одержим страхом, что его рабы (чувства) могут выйти из-под контроля, а также решимостью не позволить им ни малейшей свободы; он тривиально подавляет их и жестоко наказывает при первых признаках неповиновения. Результатом этого стиля бывает то, что в скором времени рабы начинают слабеть и терять свою производительность: их воля подорвана жестоким обращением; но бывает и иначе: их воля сосредоточивается на тайном заговоре, и если процесс заходит достаточно далеко, то однажды темной ночью предчувствие хозяина сбывается, рабы восстают и сжигают дом, нередко вместе с хозяином. Таково происхождение некоторых психозов и почти всех неврозов.

Разумное управление собственными чувствами, очевидно, лежит на сложной (а поэтому нелегкой) тропе, петляющей между двумя крайностями и требующей постоянного обдумывания, взвешивания и поправок. На этой тропе владелец относится к своим рабам (чувствам) с уважением, обеспечивая их хорошей пищей, кровом и медицинской помощью, слушая их и отвечая на их голоса, подбадривая их, расспрашивая о здоровье, но также организуя и ограничивая их, устанавливая четкие различия между ними, направляя и обучая их, но никогда не оставляя сомнений относительно того, кто здесь хозяин. Таков путь здоровой самодисциплины.

К чувствам, которые должны быть таким образом дисциплинированы, принадлежит и чувство любви. Как я уже подчеркивал, это не сама истинная любовь, а только чувство, связанное с катексисом. Его необходимо глубоко уважать и лелеять ради той творческой энергии, которую оно приносит, но если ему позволить взбеситься и понести, то результатом окажется не истинная любовь, а беспорядок и непроизводительность. Поскольку истинная любовь предполагает расширение нашего Я, то при этом требуется большое количество энергии, а запасы нашей энергии, нравится нам это или нет, столь же ограничены, как и количество часов в нашем дне. Мы просто не можем любить всех и каждого. Правда, у нас может быть чувство любви к человечеству, и это чувство тоже может быть полезным, принося нам достаточное количество энергии, чтобы проявить истинную любовь к немногим особым индивидам. Но истинная любовь к относительно небольшому числу людей – это, собственно, и все, чем мы располагаем. Попытка выйти за эти пределы нашей энергии означает предлагать больше, чем мы способны дать; существует крайняя точка, за которой попытка любить каждого встречного становится обманом и приносит лишь страдания тем, кому мы хотим помочь.

Следовательно, если мы находимся в таком положении, когда многие люди ищут нашего внимания, то наш долг – выбрать среди них тех, кого мы действительно полюбим. Это нелегкий выбор. Он может быть мучительно болезненным, каким чаще всего и бывает принятие на себя богоподобной власти. Но он должен быть сделан. При этом необходимо учесть много факторов, в первую очередь способность потенциального получателя нашей любви отвечать на нее духовным ростом. У различных людей эта способность различна (позже мы рассмотрим этот вопрос подробнее). Бесспорно, однако, что есть много людей, чей дух так заперт в непроницаемых стенах, что даже величайшие усилия, направленные на его развитие, обречены на неудачу. Пытаться любить того, кто не может воспользоваться вашей любовью и ответить духовным ростом, означает попусту терять энергию, бросать семя в бесплодную почву. Подлинная любовь драгоценна, и те, кто на нее способен, знают, что должны с помощью самодисциплины фокусировать ее на максимальную продуктивность.

Необходимо рассмотреть и обратную сторону любви к слишком многим людям. Некоторые люди способны одновременно любить больше чем одного человека, поддерживать несколько подлинно любовных отношений. Это само по себе является проблемой по нескольким причинам. Одной из них является американский, или западный миф о романтической любви, который предполагает, что определенные люди «созданы друг для друга»; а это значит, что они не созданы ни для кого другого. То есть миф предписывает эксклюзивность любовных отношений, в частности, сексуальную эксклюзивность. В целом этот миф, вероятно, полезен: он способствует стабильности и продуктивности человеческих отношений, поскольку огромное большинство человеческих существ достигают пределов своих возможностей, расширяя свое Я до подлинно любовных отношений с единственным супругом (супругой) и детьми. Поистине, если кто-то может сказать, что он построил подлинно любовные отношения с супругой и детьми, значит, ему уже удалось сделать больше, чем большинству людей в течение всей жизни.

Есть что-то жалкое в человеке, который, не сумев создать из своей семьи очаг любви, без устали ищет любовных отношений вне семьи. Первая обязанность подлинно любящего человека всегда будет ориентирована на его супружеские и родительские отношения.

И все же существуют такие люди, чья способность любить достаточно велика, чтобы создать надежные любовные отношения внутри своей семьи, а избыток энергии направить на дополнительные отношения. Для таких людей миф об эксклюзивности не только заведомо ложен, но и представляет ненужные ограничения их способности отдавать себя другим людям вне семьи. Эти ограничения преодолимы, но соответствующее расширение своего Я требует огромной дисциплины, иначе можно «распылить себя слишком тонко». По этому исключительно сложному вопросу (я здесь только касаюсь его) Джозеф Флетчер, теолог англиканской церкви, автор Новой морали, в беседе с одним из моих друзей высказался так: «Свободная любовь – это идеал. К сожалению, очень немногие из нас способны достичь этого идеала». То есть он имел в виду, что лишь очень немногие среди нас способны на такую самодисциплину, которая необходима для поддержания подлинно любовных отношений и в семье, и вне семьи. Свобода и дисциплина неразрывны: без дисциплины подлинной любви свобода неминуемо становится нелюбовной и разрушительной.

Некоторые читатели, вероятно, уже сыты разговорами о дисциплине и пришли к выводу, что я ратую за скучнейший кальвинистсткий образ жизни. Вечная самодисциплина! Вечное самокопание! Долг! Ответственность! Одним словом, неопуританство. Но как бы вы ни называли это, подлинная любовь и вся дисциплина, которой она требует, – вот единственный путь в этой жизни к настоящей радости. Если вы изберете другой путь, то, возможно, вас и ждут мгновения экстатической радости, но все более редкие и скоротечные. Когда я люблю по-настоящему, я расширяю свое Я, а расширяя его, я расту. Чем больше я люблю, чем дольше я люблю, тем больше я становлюсь. Подлинная любовь сама себя восполняет. Чем больше я питаю духовный рост других, тем больше питания получаю для собственного роста. Я – совершенно эгоистичное человеческое существо. Я никогда ничего не делаю для кого-то – только для себя. И по мере того как я расту через любовь, растет и моя радость, становясь все более реальной, все более устойчивой. Возможно, я неопуританин. Но я также весельчак.

Как поет Джон Денвер,

 
Любовь – повсюду, я вижу ее.
Ты есть все то, чем можешь быть, – так будь же этим.
Жизнь совершенна, я верю в это.
Приходи, мы сыграем эту игру вместе.[18]18
  «Love is Everywhere», by John Denver, Joe Henry, Steve Weisberg and John Martin Sommers, copyright 1975 Cherry Lane Music Co.


[Закрыть]

 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю