Текст книги "Когда диктует ночь"

Автор книги: Монтеро Глес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Ночью среди световых всполохов маяка Луисардо вел свой рассказ. Он рассказывал о том, как путешественник ощупывал шишку, и волосы у него были всклокочены, и морская фуражка сидела набекрень. Воспоминание саднит, не дает ему покоя, малявка. Сейчас он сидит в мини-фургоне «фольксваген» горчичного цвета и едет в Тарифу. Ему удалось оторваться от Хинесито и его подельника-трансвестишки, ну ты знаешь, малявка. Но самое главное, что ему удалось в мгновение ока добраться до Кониль-де-ла-Фронтера. И в Каса-Постас, так и не снимая фуражки, с комически размалеванными губами, автостопом тормознуть типа на «фольксвагене». Тут нам придется сделать отступление, малявка, потому что водитель «фольксвагена» того заслуживает.

Зовут его Рафаэль Ривера, а для друзей – просто Фалильо. Он лихо крутит баранку, и яйца у него величиной с булыжник. Обгоняет он всех справа, словно не слыша гудков и проклятий, которыми награждают его другие водители. При всем том бицепсы у него как стандартный футбольный мяч и усищи сутенера или тайного агента, это как посмотреть. Во время поездки он показал себя человеком словоохотливым. Он говорил путешественнику о быках, но не просто о быках, малявка, как бы не так. Он говорил о быках Осборна, [6]6
  Рекламные щиты в виде металлических быков, устанавливаемые с 1951 года вдоль дорог по заказу производителя бренди Дж. Осборна, стали неотъемлемым элементом испанского пейзажа.


[Закрыть]об их разведении – дело ничуть не хуже того, которым занимался светлой памяти Герион. Потому что, видишь ли, в Пуэрто-де-Санта-Мария живет семья кузнецов по фамилии Техада, продолжателей дела, начатого еще дядюшкой Пене, тоже кузнецом, и состоящего в том, чтобы заботиться о поголовье быков, расставленных вдоль шоссейных дорог нашей страны. Быть старшими пастухами железного стада, где все быки черные как смоль, без единой отметины. Ладно, так вот с двумя быками у них проблемы, два быка как бельмо на глазу у этой семьи из Пуэрто-де-Санта-Мария. Один установлен где-то в Каталонии, рассказывает Луисардо, а там трамонтана дует так же сильно, как здешний левантинец, малявка. Ветер, который сдувал у покойного художника Дали усы. А второй находится прямехонько здесь, возле постоялого двора в Пуэрто-Фасинас. И видишь ли, малявка, левантинец жестоко треплет его, и он теряет то рога, то гениталии, то хвост и разные прочие детали. И нужен человек, который бы их восстанавливал. И этот человек не кто иной, как Рафаэль Ривера, Фалильо, совершеннолетний, проживающий недалеко от Пуэрто-де-Санта-Мария. Вот он и стал работать у Техада. Выражаясь яснее, его дело залезать на стального быка и прикручивать гениталии и рога из нержавейки нашему быку Осборна из Фасинаса. И все это Фалильо рассказывает путешественнику, одновременно ведя машину с пугающей лихостью. «Не забуду мать родную», вытатуировано у него на одной руке по всему бицепсу. Так как путешественник частенько ка него поглядывает, тип с усищами сутенера решает выложить ему всю свою историю. Татуировку он сделал, когда сидел. В «Пуэртодос», говорит он, малявка. Потом описывает саму процедуру, мотор от кассетника, а контур накололи шариковой ручкой. До крови. Рассказывает он и как нашел работу. До него этим делом занимался один из Тарифы, некто Кино, чокнутый, который считал себя реинкарнацией самурая из Альхесираса. Путешественника немного укачало. Этот разговор и манера вождения Фалильо вызывали у него сейчас тошноту. И недолго думая он опустил оконное стекло и блеванул.

Блевотина получилась исключительно колоритная и растеклась по задним стеклам и кювету. Желудок его судорожно сжался, и из отверстой глотки низвергнулся бурный водопад желтоватого цвета – то ли от шафрана, то ли от скопившейся желчи, кто знает. В этом потоке смешалось все: листья салата, ломтики помидоров и украшавшая блюдо петрушка. Фалильо даже бровью не повел. Подумаешь. Он продолжал крутить баранку, обгоняя попутки с неположенной стороны и почесывая яйца всякий раз, когда какой-нибудь водитель возмущенно сигналил при виде такого безобразия. Они проехали Бехер, помнишь, малявка, этот городок, свисающий с гор, и не успели добраться до Пуэрто-Фасинас, когда Фалильо признался, что больше всего в его работе ему нравится, когда она заканчивается, потому что тогда он едет в Тарифу и останавливается напротив бензоколонки, возле бара-кафе «Воробушки». Луисардо проявлял исключительную политкорректность, стараясь прямо не упоминать род занятий своей сестры. Короче, приезжают они в Пуэрто-Фасинас, и, пока тип с усами сутенера приступает к своей благородной работе, прилаживая гениталии быку Осборна, путешественник устраивается в тени, под навесом постоялого двора, заказывает мятный отвар и пытается привести в порядок свой желудок и мысли. Первый глоток обжигает ему язык. Он покорно терпит боль и спрашивает у сеньоры, страшной как смертный грех, далеко ли до гор Бетиса. Помнишь, малявка, что путешественник потерял карту, но успел так хорошо запомнить ее, что она ему больше и не была нужна. Помни про это, малявка, внушает мне Луисардо, набив рот сардинами, перемалывая зубами чешую и обливаясь маслом. Помни, что время от времени он вставал со своего места и уединялся в сортире, чтобы изучить карту. Это, должно быть, Бехер, Беккех, мавританский городок на горе, где по ночам кажется, что за освещенными окнами домов скрываются феи. А тот, другой, несомненно, Тарифа, Тариф-ибн-Малик, как называли его мавры; уединившись в сортире вагона, малявка, путешественник изучал карту, которая запечатлевалась в его мозгу, податливом, как сырая глина. Под вечер, когда небо становится красноватым, тип с усами сутенера появляется на постоялом дворе. В руке у него горелка, а на голове – защитные очки. Теперь, когда работа сделана и миссия выполнена, он, отдуваясь, подходит к стойке и заказывает пиво. Выпив его залпом, он просит еще порцию, а за ней третью. Расплачиваясь, он звучно рыгает, и эхо отрыжки сотрясает стены. Потом подает знак путешественнику, мол, поехали. Путешественник встает. Оба возвращаются в фургончик.

Пропитавшись смолистым дымом, Луисардо рассказывает то, что нашептывает ему дьявол, зубы его похожи на ножовку, а щеки – в оспинах греха. Он рассказывает, что, едва водитель и пассажир уселись в фургончик, путешественник попросил Фалильо остановиться, когда они доедут до поворота на Бетис. Знаешь, малявка, это узкое шоссе, все в заплатах, которое поднимается в горы и где висит табличка о том, что проезд закрыт: «Запретная зона». Там-то, малявка, он его и высадил. Но путешественник, малявка, нашел сокровище только на следующий день.

Боги, всегда внимательно следящие за людскими делами, распорядились так, что одни богаты, а другие бедны, одни занимают высокое положение, а другие – у них под пятой. И так же как в детстве нам пророчат будущее и в колыбели рассказывают о том, как мизинчик подстрелил птичку, безымянный пальчик сходил по дрова, средний развел огонь, указательный приготовил обед, а большой и самый толстый все съел, история повторяется со взрослыми, но уже взаправду.

Я очень скоро узнал, как происходило распределение и перераспределение. Поэтому меня не удивило, что Милагрос, которая часами сдавала свое тело напрокат, почти всегда ходила без денег. Как не удивило и то, что хозяйке «Воробушков» всегда доставался жирный кусок, и, стоило кому-нибудь попытаться его отнять, она визжала, будто ей выдирают коренной зуб. Но что действительно меня удивило – это то, что виновником роковой развязки и злой смерти, постигшей путешественника, был Луисардо. Косвенно Луисардо втравил Патро и путешественника в зловещую игру, нечто вроде погребальной песни над залитой кровью колыбелью. Но предоставим эту историю самой себе и вернемся в первый вечер праздника, когда Патро взбиралась на террасу Наты, влача за собой свою притворную искренность. Собачонка с гноящимися глазами бежала за ней и рычала на ветер. «Кто, черт побери, осмелился нарушить покой Патро?» – спрашивала Патро сама себя. Должно быть, это Милагрос или кто-то из ее окружения, думала она, поднимаясь по склону. Это мог оказаться и ее недоразвитый младший брат, продолжала гадать Патро, тот, кого все зовут Луисардо и который только и знает, что пакостить. Словно дьявол с младенчества заключил с ним опасный союз, когда повитуха не удержала его на руках и он упал на пол. Плюх. Но не повезло. Ей хотелось бы унизить и растоптать его; как не уставали твердить злые языки, Луисардо ублажал Милагрос, и при одной мысли об этом Патро становилась сама не своя. Вот чем были заняты мысли Патро, когда, поднимаясь на террасу Наты, она неожиданно остановилась, чтобы перевести дух. Уже целую неделю у нее болел бок, но она все оттягивала посещение больницы, потому что на дух не переносила врачей. У нее подогнулись колени, словно она предстала перед каким-то важным лицом, совсем как когда ее дядя приезжал на открытие «Воробушков» и она ходила в церковь, к причастию, с той лишь разницей, что сейчас она сделала это, потому что уж очень болели ноги. Она опустила голову, и ее подбородок улегся на жировые складки, которых, как мы помним, было по крайней мере с полдюжины. «Возраст, наверное», – подумала она. Дул левантинец, и луна на небе светила ярко, впрочем, стоп, хватит. Оставим ее здесь, с ее жжением в желудке, застрявшим в гортани хрипом, снедаемую худшей из ненавистей – ненавистью к самой себе. Отметим только, что ее ни разу не вызывали на допрос, потому что на текущем счету у нее было хорошее алиби. Отметим также, что деньги ее никак ей не пригодились, потому что через несколько месяцев у нее обнаружили рак поджелудочной железы, и сегодня она ждет роковой развязки даже с некоторой радостью. Тут и дядя ничем не поможет. Как и Адам Смит. Но сейчас оставим ее там, на склоне Чистилища, с румянцем на щеках от недавно выпитого вина и гнилой челюстью, под которой скопились мясистые складки. Оставим ее, и пусть ветры развеют исходящий от нее запах разложения. А теперь продолжим, так как внизу, в «ауди» с кадисским номером некто заплывший жиром переживает неловкую ситуацию, в которой оказался. На заднем сиденье парочка убийц ожидает сигнала мобильного телефона. А между тем Иларио, весь в поту, пытается хоть как-то сломать лед, завязать разговор и для этого начинает рассказывать про свою жизнь. О том, как уехал из своего родного Порриньо и стал первым торговцем Библиями в провинции.

Как говорится, плевать они на него хотели с высокой колокольни. Но сознание, что его слушают, придавало ему уверенности. И, сидя в «ауди» и движимый тем, что мы называли «принудительной информацией», Илариньо продолжал рассказывать главы из своей жизни. Например, о своем приезде на юг. Его назначили в Кадис, в Пуэрто-де-Санта-Мария, куда он прибыл как-то в воскресенье, когда люди ходят к обедне и пьют вермут. Едва оказавшись там, он целиком посвятил себя торговле. Торговать предстояло брошюрками о вышивке крестом. Стратегия состояла в том, чтобы внушать клиентам, что часть денег будет передаваться в фонд какой-то изолгавшейся ассоциации по защите прав человека. Ответ всегда был один и тот же.

– Видите ли, я не вышиваю крестом, у меня и минутки свободной нет.

Тогда Илариньо, архистратиг и знаток простых душ, предпринимал атаку с ходу.

– Вам совсем не обязательно вышивать крестом, вам достаточно только проявить понимание и купить брошюру.

За счет этого Илариньо каждый день оказывался первым в списке продавцов. Но чтобы стать капитаном команды, ему надо было перепрыгнуть еще через несколько иерархических ступенек. Однако он преодолел этот участок перекрестного огня и зависти, ни разу не поскользнувшись, и был вознагражден сторицею. Как? Да очень просто: торгуя поваренными книгами. Кому-то другому это могло показаться семечками, но для Илариньо это стало золотым дном. Первым делом он договаривался о встречах с домохозяйками по всей провинции, занятыми женщинами, у которых едва хватало времени сготовить обед на скорую руку. Они-то и принесли Илариньо желанный пост капитана команды – как, увидите. Он приходил к ним с первым томом собрания и глиняной копилкой. Теперь можно было приступать к делу.

– Эту копилку мы вам дарим, сеньора, вам надо будет только класть в нее по тысяче песет в месяц, и к концу года, когда вы ее разобьете, вы без малейших усилий станете обладательницей собрания поваренных книг, которое будет предметом зависти всех ваших гостей, когда они увидят его в книжном шкафу в гостиной рядом с толедскими блюдами и, кроме того, их обложки будут прекрасно сочетаться с этой бесценной картиной, что висит у вас на стене.

И Илариньо тыкал своим пальцем-сарделькой в произведение живописного искусства – натюрморт с характерным подстреленным зайцем, мехом вина и дымящимся мушкетом. Сеньора, раззявив рот, просто не могла ему отказать. Более того, стоило ему захотеть, она позволила бы ему порезвиться у себя под юбкой, где дремали неудовлетворенные желания. Но Илариньо был не такой и держался вполне респектабельно. Как и все до и после нее, домохозяйка высказывала единственное сомнение:

– Но… это хорошая поваренная книга?

– Нет, – отвечал Илариньо, – честно говоря, нет. Не хорошая. Но очень-очень полезная для тех, кто не располагает достаточным временем, чтобы посвятить себя готовке.

Так Илариньо добился вожделенного места капитана команды с соответствующей зарплатой, премиями и социальной страховкой. Все это он рассказывал своей бандитской аудитории, сидя в «ауди» с кадисским номером, с большим трудом приобретенном в рассрочку. Но слушатели пропускали мимо ушей перипетии его судьбы, которой он так гордился. Напомню, что на заднем сиденье Герцогиня и ее спутник, тот, со шрамом, ждали, пока шантажист подаст признаки жизни. Чтобы ожидание не казалось таким томительным, они решают приготовить себе порцию. Герцогиня подносит зажигалку к ложке, которая дрожит у нее в руке. Резкая вонь нагревающегося аммиака достигает мясистых ноздрей Илариньо, который через зеркало заднего вида смотрит, как Герцогиня поднимает ложку и протягивает ее человеку со шрамом – рабу вредной привычки, – который корчит отвратительную гримасу.

– Слышишь, устала я, – произносит Герцогиня извиняющимся тоном, чтобы не делить со своим спутником сомнительного удовольствия; голос у нее низкий и доверительный, ногти хищных пальцев в кровавом маникюре. Осторожно держа ложку, она выливает каплю готового зелья на кусочек фольги. – Это тебе не известка, понял? Качество…

И она подмигивает глазом с накладными ресницами.

Илариньо спрашивает себя, какого черта он делает здесь, в ситуации, когда его собственное «я» балансирует на краю пропасти. И, не найдя ответа, Илариньо ищет убежища в покаянных мыслях. Раскаяние вонзается ему в грудь осколками небьющегося стекла. И все из-за того, что он зашел в придорожный бар, который всегда объезжал за версту. Кошки скребут на душе у Илариньо, и он кается, что сегодня вечером снова зашел в «Воробушков», хотя и знал, что это небезопасно. Об этом я узнал позже, через несколько дней, потому что фургончик марки «фольксваген» горчичного цвета, стоявший у самого входа в «Воробушков», был дьявольским предупреждением. Илариньо знал водителя. Тот тоже был из Пуэрто, только что вышел из тюряги и поклялся отомстить. Об этом стоит рассказать.

Это случилось, когда Илариньо разъезжал по глухим уголкам провинции, развозя поваренные книги, копилки и общаясь с домохозяйками. Так вот однажды в Пуэрто-де-Санта-Мария, в квартале графа Осборна, поднимаясь по лестнице блочного дома, как две капли воды похожего на другие блочные дома, он услышал пронзительный визг, напоминавший крик козла, когда его кастрируют. Илариньо, любопытный, как консьержка, дошел до площадки и приник к оконцу. Ничто не могло заставить его оторваться. Одолеваемый неодолимым любопытством, он решил переступить границу тени и войти в сумеречную зону. Торговец поваренными книгами раздвинул жалюзи. И стал свидетелем убийства. Убийца с ножом в руках встретился взглядом с Илариньо, стоявшим по другую сторону оконца. «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?» Этот момент навсегда запечатлелся в кровавой памяти убийцы. Преступник, житель Пуэрто, сбежал на фургончике «фольксваген» горчичного цвета, выпущенном еще при царе Горохе. Илариньо никому и словом не обмолвился, что был свидетелем происшествия. Но внутренний голос говорил ему, что когда он снова встретится взглядом с убийцей, то вряд ли они захотят поприветствовать друг друга. С того дня он всеми силами старался не встречаться с фургончиком. Вплоть до этого вечера в нескольких километрах от Пуэрто, у самого входа в «Воробушков», когда он снова увидел фургончик горчичного цвета из своих худших кошмаров, и сердце его заколотилось как безумное. Есть вещие приметы, Илариньо, и надо уметь распознавать их, потому что они могут спасти человека, любила повторять его мать. Сейчас, сидя в машине, он видел ее как живую. И тягостная тоска заставляла волосы на его теле вставать дыбом, перенося его обратно в пасмурную юность с ее нечистыми прикосновениями. Не покидая водительского сиденья, Илариньо бросил беглый взгляд на свою молодость, и, так же как в животе, у него началось брожение и в мыслях. Время от времени он позволял себе эти побеги в прошлое, как он их называл. После побега он вернулся к реальности, в свою машину, припаркованную в Калете, напротив бараков для топляков,которые переплывают Пролив. На заднем сиденье двое наемных убийц нервничают в ожидании знака. На боковом пристроился портфель с шестьюстами тысячами песет крупными купюрами. В небесах ярко сияет луна, а ветер доносит солоноватый переплеск волн, которые в один прекрасный день решил слить Геркулес. Тут-то и зазвонил телефон.

Должно быть, он позвонил, когда пошел за пивом. Я остался один в Мирамаре, слушая доносившееся до меня ночное пение вод. Многоголосие, отороченное пеной и преданиями, которое прервалось, когда появились итальянцы со своими мотоциклами и бухающей, назойливой и тупой музыкой. «Cinquemila lire de jachís. Cinquemila lire». [7]7
  «На пять тысяч лир гашиша. Пять тысяч лир» (итал).


[Закрыть]Хотя я знал, где он прячет товар, зарытый возле одной из скамеек, им пришлось подождать, пока вернется Луисардо с литровой бутылкой в руке и с выражением делового человека на физиономии. «Tengo mua. Canana güena, molto bene, tengo mua», [8]8
  «У меня много. Хорошая масть, отлично, у меня много» (искаж. итал.).


[Закрыть]сказал он им с неприязнью и по обыкновению коверкая слова. «Canana güena, molto bene, tengo mua». [9]9
  «Хорошая масть, отлично, у меня много» (искаж. итал.).


[Закрыть]И он продал им кусок сырой пыльцы, чуть больше грамма, твердой, как мрамор из карьеров Порриньо. «Canana güena te llesas, tuti el mundi contenti, da bien con el lechendino у a gozar macarroni», [10]10
  «Хорошая масть, все довольны, хорошо идет с макаронами» (искаж. итал.).


[Закрыть]– сказал им этот сукин сын. И итальянцы, довольные дальше некуда, врубают свои тарахтелки и поскорее сматываются. Как только мы остались одни, Луисардо продолжил свой рассказ о том, как в ту ночь путешественник спал под открытым небом, завернувшись в куртку, насквозь промокшую от ночной росы. Сон тяжело смыкает его мавританские веки, и, свернувшись клубочком, в позе эмбриона, путешественник спит среди развалин, недалеко от горных кряжей, где военные проводят свои маневры и учения. Луисардо имел в виду черные вершины гор, откуда различимы дюны, чужой берег и Голубиный остров, или Сковородка, который называют так из-за сходства с предметом кухонного обихода. Короче говоря, чудесный вид, нечто необычное, но путешественник ничего этого не видит, потому что, едва добравшись до вершины, он впадает в глубокий освежающий сон. Вечереет, небо словно засахаренное, и слышен только собачий лай, доносимый порывами левантинца. «Должно быть, где-то поблизости дом», – думает путешественник. Он не знает, что это лает собачонка с гноящимися глазами, которая находится за много километров отсюда, и только из-за ветра кажется, что она где-то рядом. Луисардо рассказывает и, рассказав о путешественнике, погруженном в безмятежный сон, он рассказывает о морской фуражке, которую тот сначала бросил, а потом подобрал, сообразив, что было бы ошибкой оставлять ее на дороге как улику для своих преследователей. И он использует ее, чтобы укрыться от последних лучей плотоядного солнца, которое сжигает такую, как у него, восковую кожу. Он задремывает, и темнота что-то шепчет ему на ухо, и ярко горящие совиные глаза освещают его. Облако комаров окутывает его звериный сон.

Луисардо пил из горлышка. Время от времени он доставал откуда-то из-под мышки бинокль с заляпанными стеклами. И, прищурившись, что делало его похожим на китайца, вглядывался в какую-то далекую точку за маяком. Словно чего-то или кого-то ждал. И так, будто не мог поделиться со мной своим ожиданием, продолжал рассказывать, как путешественник проснулся на рассвете нового дня. Он не заметил, как пролетела ночь, малявка, и одежда его насквозь пропиталась росой. Зато он заметил, что дышится ему теперь намного легче и некая энергия, которая циркулирует вокруг его тела, назовем ее космической, малявка, увлекает его к тому месту, где спрятано сокровище. Сказав это, Луисардо снова смотрит в бинокль. И только погодя он поведал мне, что наблюдал за автостоянкой рядом с бараками для топляков,переплывающих Пролив. Но это только погодя, когда уже ничего нельзя было сделать для путешественника, который, по словам Луисардо, проснулся, охваченный неистовым счастьем. Видишь, малявка, раннее утро, путешественник трет глаза, ему хочется пить, и, словно подталкиваемый космической энергией, про которую я тебе уже говорил, словно влекомый колдовским чутьем, он находит бьющий среди сосен источник. Путешественник приникает к воде и жадно пьет. Снимает фуражку и набирает в нее воды. Потом надевает. Он проделывает это несколько раз, чудила, словно совершает какой-то религиозный обряд. Он доволен, и не только потому, что утолил жажду; еще он счастлив знанием того, что сокровище близко. Не забывай, малявка, он хорошо запомнил карту и знает, что рядом с сокровищем, среди сосен, находится источник. Еще несколько шагов на юг по течению ручья, и рядом с кактусами будет крестик, указывающий точное место. Путешественник закрывает глаза и снова видит карту, развернутую на диване его чердака в Мадриде. Прошел всего лишь день, но кажется, что прошло гораздо больше – гораздо больше запечатлелось в его податливом, как глина, мозгу. Присев на корточки рядом с кактусом, он начинает рыть землю руками. Солнце припекает, ногти болят, но путешественник не отступается. Докопавшись до корней кактуса, он из последних сил, уф-ф-ф, вытаскивает сундучок, маленький сундучок, малявка, такой маленький, что путешественнику не верится, что внутри может быть сокровище.

Луисардо курит и рассказывает. Рассказывает, как путешественник с тысячью предосторожностей достает сундучок и держит его в руках. А руки у него все ободранные, и потные ладони перепачканы в песке, малявка. Но он спокойно пытается поддеть заржавевшие от времени петли.

– И? – спрашиваю я, сгорая от любопытства и желая поскорее узнать, чем кончилось дело.

Наконец он его открывает, малявка. Тут Луисардо снова берет бинокль и щурит хитрые глазки. Хочет меня еще больше заинтриговать, сучонок. Если бы ты увидел, малявка, какое лицо у него стало, когда он понял, что там внутри, ты бы от души посмеялся, потому что внутри лежала пробирка, какие используют в лабораториях, говорит Луисардо, не отрываясь от бинокля. Путешественнику чуть дурно не стало, когда он увидел, что сокровище – это невзрачная стеклянная трубочка, и он вытаскивает пробку. Чпок. Всего-то негромкий хлопок, малявка, однако зловонный дым, вырвавшийся из вакуумного плена, заставляет его отшатнуться. В ярости путешественник отшвыривает пробирку и видит, как ее содержимое растекается по песку и камням. И – тут Луисардо прячет бинокль под мышку и пристально смотрит на меня. Вот когда начинается самое интересное, малявка, потому что путешественнику вдруг захотелось помочиться. Это все от нервов, отражается на мочевом пузыре. И недолго думая он достает свой шланг и начинает писать. Сначала он целит струей в смоковницу. Метко, думает он и направляет узловатую струю на камни, а заодно – почему бы и нет – злобно мочится на содержимое пробирки.

Если я еще не говорил этого, малявка, то в пробирке была густая, металлоподобная жидкость вроде той, которую используют зубные врачи, когда ставят пломбы. Это ртуть. Тут Луисардо в очередной раз демонстрирует свою изобретательность и рассказывает мне, что данный элемент известен с самой древности. Если тебе это неизвестно, малявка, то это серебристый металл и единственный элемент кроме брома, который находится в жидком состоянии при обычной температуре. В отдельных случаях он встречается в чистом виде, но чаще в комбинации с серой, то есть в виде киновари, из которой извлекается путем кальцинации или возгонки. Это высокотоксичный металл, опасный даже при попадании на кожу или вдыхании его паров. Он обладает повышенной плотностью, хорошей термо– и электропроводностью и повышенной силой поверхностного натяжения. При высоких температурах он вступает в реакцию с кислородом, а также с галогенами, серой и фосфором. С металлами он образует сплавы, известные под названием амальгамы, а с соединениями углерода – так называемые органометаллические соединения. Используется при изготовлении термометров, барометров и ртутных ламп. Ну этих, малявка, которыми по ночам освещается порт. Но от всего этого нам не было бы ни жарко, ни холодно, малявка, если бы во времена Филиппа III один мавр по имени Али Тарик не использовал бы ртуть в холодном состоянии для амальгамирования зеркал. Да, да, малявка, именно для этого. Затем Луисардо пустился в философские рассуждения о пользе зеркал, так как, по его словам, с тех пор как их изобрели, они помогают людям скостить себе годы. Объяснение этому самое простое, ведь если человек видит свое отражение каждый день, то ход времени становится незаметен. А теперь оставим предположения и догадки и займемся Али Тариком.

Речь пойдет о мавре, сосланном в эти земли благодаря лихорадочному желанию наших правителей изгнать из наших пределов любого человека с обрезанным концом. Так вот, Али Тарик тоже был обрезанцем и не переставал использовать свой член с тех самых пор, как осознал его полезность, почему и стал главой многочисленного семейства. Безумное время, малявка. Ты бы видел, как жили люди в ту черную пору истории. Ты бы видел веревки для сушки белья, протянутые на трех фанегах земли в Бетисе, у подножия черной вершины. Сушилка, битком набитая исподним бельем того времени. Ты только представь, малявка. Солнце шпарит, земля влажная, как женщина, и пар горячим облаком стоит над поселением. Так вот, малявка, два года, проведенных в Бетисе, Али Тарик, помимо добывания хлеба насущного, занимался алхимией. Недалеко от ручья этот тип разбил шатер и оборудовал в нем лабораторию, в которой, когда жизнь кругом стихала, предавался изобретательству. Постясь, куря благовония и заклиная луну, Али Тарик импровизировал. В особой ступке он толок кости цыпленка, которые использовал, чтобы сгустить менструальную кровь одной из своих дочерей. Потом на своей алхимической кухне, раздувая мехами горящие в печи угли, он сливал смесь в горшок и произносил магические слова. И – буль-буль-буль – закипало зловонное зелье. Затем он выносил его наружу, подставляя свету растущего месяца, и давал отстояться. Оно напоминало мутную подливку вроде эскабече, в которое переложили помидоров. И, не переведя дух, не давая себе ни малейшей поблажки, Али Тарик залпом выпивал его. Кажется, это было какое-то волшебное средство от простатита. Однако, по словам Луисардо, это не было его главным изобретением, так как среди всего, измысленного Али Тариком, следует выделить три вещи. Луисардо знает их назубок, как будто эти вдохновенные выдумки не плод трудов Али Тарика и авторство принадлежит ему самому. Первое – это снадобье для задержки оргазма, которое готовится из жареных коровьих лепешек и кусочков черного камня плюс отвар из серого янтаря, рецепт которого хранился в строжайшем секрете. Второй препарат способен растянуть ночь и продлить сон, для него Али Тарик использовал красных муравьев и совиный глаз. Третье изобретение – это волшебное зеркало, малявка. Тут Луисардо умолк – не столько для того, чтобы перевести дух, сколько чтобы услышать, как звенит воздух. Помню, как ветер хлопал дверьми и бился в окна призрачной казармы, а вдалеке на бортах приближавшихся лодок темным блеском переливалась ночь. И еще помню, как луна плыла по небу чернее китайской туши – слишком реальному, чтобы в него можно было поверить.

* * *

Случается, что ветер угрожающе свистит у него в ушах. И вот случается, что на Танжер уходит последняя лодка, и путешественник различает след за ее кормой – пенную борозду, яростно перечеркивающую белые барашки, забрызгавшие море.

Путешественнику так и не удается коснуться края африканских небес, пурпурных и сладких, как написано в романах, и он блуждает по прихотливой путанице улиц Тарифы. Он огибает углы и пересекает крохотные квадратные площади, где иностранцы выблевывают из себя ночь, пропитанную сангрией, оставляя богатую палитру оттенков на стенах. Путешественник проходит по внутренностям и сосудам города, пропахшего ветром, солью и жарким, которое подают в тавернах. Но только переступив порог «Воробушков», когда Милагрос накидывается на него, путешественник понимает, что Тарифа всегда ожидала его в конце любого из маршрутов.

Однако все это случается потом, когда он проходит по Тополиной аллее, обсаженной пальмами, так что я никак не возьму в толк, почему ее так назвали. Но не будем отвлекаться, так как все это произойдет потом, спустя время, после того как путешественник зайдет к Хуану Луису, где дымится в мясном отваре картошка и стреляют каплями жира сковородки.

Судя по рассказам Луисардо, путешественнику все открылось благодаря счастливой случайности – иначе и не скажешь, сами увидите. В соответствии с рассказом Луисардо, на путешественника нашло затмение. Он ожидал найти сокровище в виде сверкающих золотых дублонов и драгоценных камней или чего-то вроде, не знаю. Однако единственное, что он обнаружил в сундучке, была пробирка с ртутью. Вспомним, что часть ее пролилась на песок и у путешественника возникло непреодолимое желание помочиться, все из-за выпитой воды, малявка, рассказывал Луисардо ночью в Мирамаре, с глазами черными и блестящими, как два скарабея. И путешественник облегчился. Щедрая витая струя мочи сопровождалась приятным жжением в мочевом пузыре. Пенистые брызги оросили его лицо. Следует помнить, что в сельской местности опасно писать под открытым небом, особенно когда ветрено. Надо сначала овладеть этим благородным искусством, а главное, никогда не делать этого против ветра.