Текст книги "Когда диктует ночь"

Автор книги: Монтеро Глес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Так, говоришь, кто ты по Зодиаку? – спросила его Милагрос из-за ширмы. Иларио едва выдавил из себя: «Овен». – Тогда не снимай ботинки, пожалуйста, у мужчин твоего знака плохо пахнут ноги, – предупредила Милагрос.

И вот она лежит распростершись на кровати, раскрывшись во всей своей наготе, с кроваво-красными губами, готовая отдать себя ка съедение типу с морщинистыми яйцами, похожими на подмышечные фурункулы. Илариньо, закатав брюки до лодыжек и сопя, как кузнечные меха, подходит к сладенькому. Она, гибкая и податливая, поворачивается к нему спиной, и он, подобрав брюхо, в сползшем галстуке, путается в ногах Милагрос, по которым стекает поддельная кровь. Она теребит его увечный член. Потом опускается ниже и погружает свой безымянный палец в мохнатые складки его пересохшего зада. И умело и бойко тычет все глубже. А-а-а-а-ах! На торговца Библиями обрушивается внезапное наслаждение, доселе ему неведомое и сравнимое только с наслаждением от выгодной сделки. Опыт длится недолго, потому что достаточно задеть ногтем геморроидальную шишку, как торговец Библиями весь опадает, как сдутый воздушный шар. На синей простыне остается стеклянистая капелька семени. Уфффф. Торговец Библиями, понурившись, надевает плащ и уходит. Он делает это поспешно, даже забыв застегнуть ширинку. Он замечает это, только выйдя на ночную улицу, когда от холодного ветра мурашки начинают бегать по коже. Милагрос даже не попрощалась с ним, она не может. Рот у нее полон, она полощет его розовой жидкостью. Гло-гло-гло. Она слышит, как закрывается дверь, слышит перестук дождевых капель в темноте.

Луисардо проворно спустился с крыши. Он вымок до нитки и понимал, насколько сырость опасна для костей. Одним махом запрыгнув на мотоцикл, он через пару минут повис на хвосте у «ауди» Илариньо. Была ночь Богоявления, и движение почти прекратилось. Люди сидели по домам, наводя блеск на ботинки, и только чокнутому могло прийти в голову разъезжать в такое время. Национальное шоссе триста сорок петляло вместе с рекой Хара, и на поворотах покрышки оставляли следы на гудроне. Сначала Луисардо вел преследование, как принято в здешних краях, тпрррррррр, тпррррррррр,следуя за «ауди» вплотную. Однако, только добравшись до Каса-Поррос, он кое-что сообразил и прекратил гонку, придумав нечто более практичное. Он запомнил номер и, едва въехав в город, не теряя ни минуты, спрятавшись под Хересскими воротами, начал приводить свой план в действие.

Он сам видел, как проделывает подобные вещи старший лейтенант Сальседо. Когда у жандармов возникало подозрение насчет какой-нибудь машины, им стоило лишь снять трубку и позвонить некоей Соул Хименес, которую Луисардо представлял себе мужланистой и всеведущей, потому что своим осипшим голосом, который было слышно за несколько километров, она сообщала данные о владельце, вплоть до количества детей и волосков у него на члене. Изменив голос, Луисардо позвонил в местный участок. Хрипло, как из могилы, он попросил к телефону Соул Хименес, но в участке такой не знали. Подумав, он решил, что можно действовать проще, и, когда на другом конце уже собирались повесить трубку («Извините, вы ошиблись номером»), его озарило, да так, что чуть не перегорели пробки.

– Это старший лейтенант Сальседо, преследую машину. Необходимы данные, так как есть подозрение, что в ней взрывчатка.

– Простите, лейтенант, но в такую ночь, как сегодня, голова идет кругом, – ответил металлический голос.

– Может, сделаете мне плевое одолжение и запросите данные? Это приказ, – хрипло отчеканил Луисардо.

– Слушаюсь, мой лейтенант, сейчас, не вешайте трубку.

Минуты через две дежурный недоумок вернулся с данными, которые Луисардо постарался запомнить.

– Мой лейтенант, машина марки «ауди» номер СА-54513 принадлежит Иларио Техедору Гутьерресу, проживающему по адресу Пуэрто-де-Санта-Мария, улица Рибера-дель-Мариско, три, рядом с Ромерихо. К ответственности не привлекался.

Луисардо повесил трубку.

На террасе Наты хозяйка «Воробушков» вся как на ладони. Не скроешь ни лица, ни шеи, обвешанной жировыми складками и медальонами. Между коровьих грудей свернулась клубком собачонка, которая скорее визжит, чем лает. Она беспокойно высовывает мордочку и нутром чует жажду мести, которая голодной мышью копошится в желудке хозяйки.

Больше всего Патро боится, что неприятное происшествие запятнает ее дядю, рыжеволосого и румяного прелата, того самого, который в подтверждение связывающих их семейных уз разрезал ленточку при открытии «Воробушков». Если не ошибаюсь, он воспользовался для этого единственными оказавшимися под рукой ножницами, которыми племянница подстригала ногти на ногах. Но вернемся в настоящее, на террасу Наты, где ни с чем не сравнимый запах серы разнесся в воздухе. Это вина Патро, которая не перестает ломать себе голову, соображая, как обойти закон, терзаемая навязчивой мыслью, что к ней нагрянет инспекция санэпидемнадзора, а чтобы попонятнее, нечто вроде полиции, специализирующейся на вопросах иммиграции. А если они что-нибудь пронюхают и за здорово живешь закроют заведение, нет, милочка, это в мои планы не входит. А если какой-нибудь писака из «Эль Мундо» или «Интервью» станет раскручивать это дело и доберется до филиалов ее заведений в Осаке, Лондоне, Монреале и Альбасете и старые грешки подточат корень ее славного генеалогического древа, замарают святая святых ее семейного герба, если кто-нибудь плюнет ей в душу? Ах-х-х-х-х. Подумать только – нет, пусть ужлучше черти утянут ее в преисподнюю. «Кто угрожает моему клиенту, кто? – не переставала спрашивать она себя, когда йоркширская ветчина удалилась. – Кто?»

Он приехал на ночь глядя, под самую завязку. Уже собирались запирать, когда он возник снова с дымящейся трубкой, грузом вины на плечах, в костюме, непонятно как вмещавшем столько мяса. Голову он склонил набок, словно не мог держать такую тяжесть, и глаза у него прыгали с запыленного письменного стола на ржавые лопасти вентилятора и на пальцы ног Патро. Когда она увидела его, сердце ее забилось где-то в кишках, по-утробному, потому что клиенты с такими бумажниками долго не забываются.

– Чему обязаны такой честью, дорогой? Выпей чего-нибудь. Хочешь то же, что в прошлый раз? «Кровавую Мэри», угадала?

Она закуривает одну из своих сигарет, и кольца синего дыма поднимаются к потолку. Лопасти вентилятора развеивают их в клочья. У человека с трубкой глаза по-прежнему не на месте.

– Нет, нет. Я хотел бы с вами поговорить.

Патро впадает в задумчивость.

– Еще какие-нибудь услуги? Может быть, что-то исключительное: гидровибратор с зондом?

Человек с трубкой кашляет.

– Нет, тоже нет, – удается ему выговорить.

После чего Илариньо достает из кармана пиджака конверт. А из конверта – письмо, и все так нервно. Только лопасти вентилятора рассекают тишину, когда Патро, взгромоздив очки на нос, углубляется в чтение письма, которое передает ей Илариньо. Оно написано от руки какими-то каракулями, которые Патро приписывает небрежности автора.

Привет, жеребчик, я тебя видел, а главное, сфотографировал во всех подробностях. Тогда ночью в «Воробушках» у тебя на подбородке повис менструальный сгусток. Не забыл? Скоро получишь мои дальнейшие указания, жеребчик. Готовь капусту. А пока – без резких движений, сосунок.

Автор хотел затронуть чувства получателя, и ему это удалось.

– И что? – важно спрашивает Патро, возвращая письмо.

– Недавно, десять дней назад, мне первый раз позвонили домой, подошла жена, какой-то хриплый голос спрашивал меня. «Не будь кретином, жеребчик, и приготовь к завтрему сто тысяч песет, иначе твоя „улыбка паяца“ станет достоянием общественности». – «К завтрашнему дню?» – переспросил я. «Что-то случилось?» – спросила жена из постели. Именно тогда я заподозрил, что моей профессиональной карьере конец. И браку тоже.

Тут Илариньо чувствует острую боль в распираемых газами кишках и начинает крутить и стискивать руки, словно пытаясь открыть банку консервированной чечевицы, которую так любит.

Патро закуривает и глубоко затягивается; потом выпускает две толстых струи дыма из ноздрей плоского, приплюснутого носа, такого же, как у ее собачонки. Глаза ее загораются гневным мстительным огнем, в то время как торговец Библиями продолжает объяснять ситуацию. В животе у него революция, и он нервно перебирает пальцами.

– Я попытался скрыть, в чем дело, и дал тому человеку номер своего мобильника. Знаете ли, уж лучше брать быка за рога, знаете ли, и продолжал разговаривать с ним. «Завтра, ладно, – сказал я, – договорились, заметано, позвоните мне на мобильник». Потом он попрощался, напевая песенку, такую же оскорбительную, как письмо. Я так больше и не уснул, глаз не мог сомкнуть, вы только представьте себе – такая вдруг хвороба. На следующий день я получил инструкции, анонимное послание, «ник», как они это называют.

Илариньо изо всех сил сдерживается, чтобы не пустить газы, и уши у него становятся ярко-красными. Он сжимает ягодицы и снова начинает ломать руки, на этот раз еще отчаяннее, при этом продолжая говорить быстро и сбивчиво, без пауз, но с бесконечными отступлениями.

– Без обиняков, дорогой, без всяких там родео, мы не на Диком Западе, – роняет Патро, одновременно стряхивая пепел на пол из черного камня, который называется «тарифенья».

Тем временем торговец Библиями, стиснув ладони и купаясь в адреналине, последним усилием воли сдерживает первый порыв в преддверии, иначе говоря, в той части кишечника, что заключена между слепой и прямой кишками и которую врачи называют ободочной кишкой.

– Короче, я получаю послание, где говорится, чтобы вечером я с деньгами в чемодане был за дискотекой «Ла Хайма», рядом с водоочистной станцией. И не забыл прихватить мобильник.

Сказав это, он испустил долгий красочный звук, поток газов, похожий на чечевичную похлебку, которая стекает по его брюкам до самого низа. Тррррррр,неудержимое, бесконечное трррррррр,Илариньо.

– Ты совершил ошибку, дорогой, – замечает Патро. С высоты своего привилегированного положения она разговаривает, не выпуская сигареты изо рта. – Совершил ошибку, дав ему номер своего мобильника, – говорит она, выпуская дым прямо в лицо Илариньо.

Жеребчик, расслабившийся, но со все еще полыхающими ушами, смотрит недоверчиво, как будто все это подстроила она, Патро. Сейчас Илариньо размышляет точь-в-точь как Красная Шапочка, которая, убежав от волка, попала прямо волку в лапы. Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?Бабушкина пасть плюс чечевичная похлебка – одно к другому, – бабушка, бабушка,все это, вместе взятое, выводило Илариньо из себя.

Патро пускает струю сигаретного дыма и с осуждением смотрит на него.

– Тебе надо было прийти раньше, как только тебя начали шантажировать. А не на девятом месяце, дорогуша. – Она держится холодно, хотя внутри у нее мечется скорпион в огненном кольце. Месть клокочет в ней, и, прежде чем попрощаться, она не без любопытства спрашивает: – Так, говоришь, наш друг предупреждает тебя за день?

Торговец Библиями отвечает, что да, именно так. И что у него еще день в запасе, чтобы приготовить сумму.

– Все последние разы он просил по двести пятьдесят, а сегодня сказал, чтобы завтра я принес ему шестьсот.

Едкий пот жжет Илариньо глаза.

– Мне надо, чтобы ты был поблизости, под контролем, надо, чтобы мы действовали заодно, дорогуша, – внушает ему Патро, вставая со стула. – Еще мне надо, чтобы ты набил портфель газетами, дорогуша, а еще лучше – отнеси пустой.

– Нет, только не это. – Торговец Библиями обливается потом. Он все еще не решается встать, чувствуя, как бултыхается внутри чечевичная похлебка, посасывает трубку и объясняет: – При передаче денег, он командует по телефону: просит, чтобы я поставил портфель, открыл и показал деньги. А иногда просит вынуть несколько банкнот и помахать ими в воздухе. Мне кажется, что кто-то наблюдает за моими движениями. Я даже не знаю, есть ли у него сообщники.

Неожиданно жгучая гордость пронзает грудь Патро, похожую на коровье вымя, всю в отметинах от недолеченной оспы. И докурив до самого конца свою сигарету, прежде чем погасить ее, она обращается к Илариньо:

– Итак, осторожность и еще раз осторожность, дорогуша, потому что какая-нибудь мелочь может свести все на нет. А за брюки не беспокойся, пятно отстирается, – говорит Патро, почесывая за ухом собачонку. – Другое-то ведь отстиралось, верно? Вот и это отойдет. Сегодня не варварские времена, дорогуша, – наука. Есть прекрасные стиральные порошки.

На брюках торговца Библиями что-то похожее на струйку грязи, запачкавшей штанину сзади. Торговец Библиями ничего не отвечает, а когда собирается встать, Патро резко обращается к нему:

– И последнее.

– Да?

– Оставь мне, если ты не против, письмо, которое ты мне показывал, дорогой.

Не промолвив ни слова, Илариньо безропотно достал письмо из кармана и положил на стол.

– Ну вот и договорились, дорогой, – говорит Патро, чтобы что-нибудь сказать.

Когда торговец ушел, она поднесла очки к носу и прочитала:

Иларио Техедору Гутьерресу, улица Рибера-дель-Мариско, 3 (рядом с Ромерихо), Пуэрто-де-Санта-Мария, Кадис.

Первая, на кого подумала Патро, была Милагрос или кто-то из ее окружения, поэтому она так срочно вызвала Герцогиню. Однако, когда на террасе Наты Герцогиня поинтересовалась, что было в записке, она ничего не рассказала.

– Ты что – кому-то не доверяешь?

Патро сделала вид, что не расслышала вопроса, и поднесла сигарету к своим бородавчатым жабьим губам.

Луч маяка рассек ночь. На одной ее половине остался Луисардо, на другой – путешественник, только что прибывший в Сан-Фернандо. Идет он себе, рюкзак на плече, волосы встрепанные: во влажном климате волосы все время путаются. Он еще не знает, что его выслеживают, рассказывает Луисардо. И что за его голову назначено вознаграждение. Хотя те, кто идет за ним по следу, люди нерасторопные, и преимущество во времени, которое путешественник подарил им в Мадриде, уже порастеряли. Путешественник выходит из вокзала с рюкзаком на плече и чувствует солоноватое дыхание моря, которое заставляет его раздувать ноздри и прочищает легкие. Меньше всего он думает о том, что его преследуют, хотя время от времени ему и вспоминаются последние слова старикашки перед смертью. «Бегегисъ двух людей»,помнишь, малявка? Но как бы там ни было, ему далеко до истины в последней инстанции. А именно, не знает он, что Рикина проговорилась и его самого чуть было не застукали на чердаке на улице Сан-Бернардо. Не забывай, малявка, о том, что мозг его распален, о том, как он стоял на коленях перед картой сокровищ, переливавшихся всеми цветами радуги, блиставших золотом и бриллиантами чистой воды и тонкой огранки и рубинами, красными, как свежепролитая кровь. Только позже в самом Сан-Фернандо путешественник впервые столкнется лицом к лицу со своими преследователями, но постой, малявка, кто-то идет.

Шаги были осторожные, словно кто-то крался, боясь выдать себя. Этот кто-то поднимался по лестницам Мирамара, и Луисардо, помешанный, как все, кто занимается тем же, что и он, прикрыл тлеющий конец сигареты ладонью. Прежде чем луч маяка ослепил его и выхватил из темноты, он проворно пригнулся с ловкостью человека, у которого была большая практика. В этот момент появился Хуан Луис, известный свинарь и потомок Агамемнона. И стал расспрашивать про путешественника. Похоже, что тот воспользовался аварией на электростанции и удрал, не заплатив за обед, так уверял Хуан Луис, вдобавок прихватив его кухонный нож. Луисардо, как будто он только что видел путешественника, сказал Хуану Луису, чтобы тот поискал его на празднике, при свете гулянья. Кроме того, он предложил Хуану Луису подвезти его на своем мотоцикле, но Хуан Луис отказался, сказав, что поедет на лошади. Так он и сделал, вернулся домой, взял ключи от «мерседеса» и отправился на праздник. Мирамар лежал в потемках, вдалеке мерцали марокканские огни, а Луисардо продолжал рассказывать о последних шагах путешественника начиная с того момента, когда он его оставил при появлении Хуана Луиса. И даже раньше.

Путешественник приехал в Сан-Фернандо на поезде, малявка, на который сел в Аточе. Ему повезло – он купил последний билет. Кажется, в последнюю минуту отказался ехать какой-то отец семейства. Предпочел еще погулять, прежде чем отправляться в Пуэрто к семье, в тещин дом. Это был страховой агент, и он отложил поездку еще на несколько дней. Сказал, что поедет на следующей неделе на машине: так выгоднее, потому что тогда он сможет продать страховой полис клиенту, который живет в Пуэрто. Все это чушь, малявка, дело в том, что человек он был боязливый и мнительный, а, по его словам, на него в тот вечер попытались напасть прямо посреди улицы Хакометресо. И поэтому он решил не выходить из дома. Но это нас не касается точно так же, как и то, что страховой агент, почувствовав зуд между ног, позвонил по объявлению в газете: «Аргентинский трансвестит, натуральная грудь, попробуй – узнаешь».

Важнее всего нам то, что стоит конец августа и на перронах вокзала в Аточе – столпотворение. И звонит мобильный телефон, на звонок которого никто не отвечает. Он похож на танго, которое исполняют под сурдинку крохотные музыканты, малявка. Сам мобильник лежит в сумке из искусственного леопарда. Женщина, которая так осторожничает с мобильником, на самом деле – мужчина, и мы с ней уже знакомы, потому что это подружка и напарница Хинесито, и ее блондинистый парик возвышается над головами снующей толпы. Она расхаживает в своих леопардовых, под стать сумочке, сапогах на платформе. Любому другому было бы трудно удержать равновесие, но у этой дамочки шаг натренированный. Сначала она выставляет одну ногу, а затем подтягивает другую, вроде канатоходца на слабо натянутом канате; воображаемая линия, на которой она занимается этой акробатикой, еще более сложна оттого, что канатная плясунья вовсю вихляет бедрами. Хинесито идет впереди, расчищая путь сквозь толпу на перроне. Все эти люди заявились сюда по одному-единственному, но вполне очевидному поводу: проститься со своими родственниками и домочадцами. Хинесито расталкивает толпу локтями, следуя за путешественником, фигура которого, с рюкзаком за спиной все уменьшается, подгоняемая срочной необходимостью найти свой вагон. Между тем начальник станции сражается с заполнившими платформу толпами. «Спрячьте платки и не заходите за ограждения», – обращается он к ним. Через мегафон голос звучит более убедительно. «Прощу внимания, очистите перрон или пожалеете. Всех, не имеющих на руках билетов, просьба очистить перрон, с которого отправляется поезд на Кадис».

Народ плевать хотел на его увещевания, малявка, и все прет и прет друг у друга по головам. «Если вы будете продолжать игнорировать наши указания, нам придется вызвать силы безопасности, подключив тайных агентов на местах», – от всей души внушает начальник станции, который только что занял этот пост и чьи слова встречаются оглушительным свистом, малявка, так что в конце концов он потихоньку линяет. Как из-под земли вырастают полицейские и принимаются расчищать перрон дубинками. Сначала бьют, а потом просят предъявить билет. Путешественник наблюдает за всем этим из окна вагона, удобно усевшись на своем сиденье. «У-у-у-у-ф-ф-ф-ф», – только и говорит он. Повезло ему, малявка.

Меньше повезло Хинесито, которому какой-то полицейский двинул коленом по спине. Хинесито издал звук наподобие «уаааааах». Его приятельница решила повиноваться приказам и покорно отступить. В какой-то момент она обронила одну из отклеившихся накладных ресниц и нагнулась ее поднять. Для этого ей пришлось сдвинуть ноги и выставить задницу, тут же кто-то из полицейских занес было дубинку, но дальше дело не пошло, и они разошлись краями… Успокоившись и еще раз обдумав стратегию дальнейших действий, Хинесито и его подруга подошли к справочному. Поезд останавливается в Сьюдад-Реале, Пуэртолльяно, Кордобе, Санта-Хусте, Хересе, Эль-Пуэрто, Сан-Фернандо, конечная остановка – Кадис. Так сказала им сотрудница бюро информации, но сейчас это не важно, малявка. А важно то, что трансвестит в блондинистом парике и сапогах под леопарда решил вытащить надрывающийся в сумочке телефон. Он вдруг вспомнил, что все это время телефон наигрывал танго. Это клиент, судя по голосу, вид обслуживания – на дому. Голос у него звучит как из унитаза. Помехи. Трррр, тррррр.Похоже, клиент спрашивает данные, и трансвестит бегло сообщает их ему, на несколько сантиметров завышая объем груди и сбросив несколько лет. Трррррр, тррррр.Хинесито бросает в дрожь, когда он слышит, как ему при нем же наставляют рога. И прямо перед кассами разыгрывается скандал, который заканчивается тем, что мобильник вдребезги разбивается о рельсы. Но милые бранятся – только тешатся, так что все заканчивается полюбовно и наши голубки возвращаются на улицу Сан-Бернардо за своей машиной, «рено-триана», которой исполнилось уже сто лет. Там они решают нюхнуть дорожку кокаина, оставшегося с ночи, и следовать по дорожке за поездом на Кадис, останавливаясь, естественно, на каждой станции – может, где-нибудь освободятся места и они смогут вплотную следовать за путешественником. Так они проехали Сьюдад-Реаль, Кордобу и Санта-Хусту, не сводя глаз с белой линии, змеившейся в жалком мареве посередине шоссе. И вот в Пуэрто-де-Санта-Мария кто-то из пассажиров сошел и освободилось одно место. И голубки опять расскандалились. А поскольку к единому мнению, кому садиться, а кому и дальше ехать в машине, они не пришли, поезд ушел, и Хинесито с его подружкой снова последовали за ним на своем «рено». Путешественник же между тем ехал вторым классом в вагоне для курящих, сворачивая сигаретку за сигареткой и поглядывая на пейзаж, но весь на нервах. По мере приближения к конечному пункту он чувствовал, что содрогается от биений собственного сердца сильнее, чем от тряски поезда. Время от времени он вставал и уходил в сортир, чтобы лишний раз изучить карту. Вот это, должно быть, Бехер, или, по-мавритански, Беккех, городок, который высится на горе и в котором по ночам освещены все окна, словно за ними прячутся феи. А вот этот, другой, безусловно, Тарифа, или Тариф-ибн-Малик, как называли его мавры, думает путешественник, у которого уже мозга за мозгу зашла от всей этой географии, и он возвращается на свое место к соседскому кашлю, переодетым полицейским, храпу и детям, которые ревут, потому что хотят есть, и телефонным разговорам. Особенно трещала одна пассажирка, сидевшая сзади и не умолкавшая ни на минуту за весь пятичасовой перегон. «Диего, не забудь закрыть газовый кран, который я оставила, еще не дай бог взлетишь на воздух, Диего, милый, Диего, мы только что проехали через туннель, рядом с Санта-Хустой, и, кажется, скоро будет еще один, Диего, ты меня слышишь? Просто не представляю, что меня там ожидает, да, и пои ребенка „Колакао“ с витаминами, а сам много не пей, Диего, Диего, милый, Диего, Диего, не забудь закрыть кран…» И все в том же роде, малявка. Короче, путешественник прибывает в Сан-Фернандо, а Луисардо потянуло на мифологию, и он рассказывает, что путешественник ступает по той земле, где когда-то давным-давно были пастбища, где щипало травку стадо коров Гериона, скотопромышленника-монополиста здешних мест, прежде чем появился Геркулес и занялся зоофилией со всеми поголовно. Не забывай, малявка, что Геркулес был как бы конокрадом, ну, угонщиком скота. Правда, на свой лад, так как по преданию, не успев отдохнуть от любовных утех и едва-едва извергнув семя в складчатое влагалище последней коровы, он по-содомитски изнасиловал Гериона – великана с тремя телами и тремя анальными отверстиями, одно за другим, все три. Так говорит предание, малявка.

Я знал Сан-Фернандо. Бывал там уж и не упомню сколько раз, по семейным делам. Однако я не знал, какие непристойные факты связаны с основанием города. Не знал я и того, что Хинесито со своей подружкой приехали в Сан-Фернандо раньше путешественника. И что это произошло по вине порока,потому что им не терпелось устроить своим носам праздник после такой долгой дороги. И что Хинесито принялся за работу. С улыбкой, сползающей из уголка губ, Луисардо рассказывает, как Хинесито жмет на педаль с развратным намерением приехать в город за час до поезда. Оказывается, у него был знакомый в квартале Кальехуэлос, и к нему-то он и заявился со своей подружкой – купить несколько граммчиков на дорогу. «Потом поставим это в счет Чакон», – говорит он своей спутнице и щиплет ее за зад. До прибытия поезда еще есть время, и они заглядывают на вокзал посмотреть, сойдет ли путешественник. Помнишь, малявка, что они не знают его маршрута и должны держать ухо востро. Однако черт устраивает им ловушки, подводит часы, ставит на их пути пару грузовиков и перегораживает улицу строительными работами, прежде чем они добираются до дома с выломанными рамами, где их дожидается кореш Хинесито. «Устраивайтесь поудобнее», – говорит он, указывая на автомобильные сиденья, вытащенные из какой-то машины, пошедшей на слом. Совершив сделку (три грамма только что счищенной со стены известки), они выходят из Кальехуэлос, время уже поджимает. Кореш не дал им даже развернуть бумажки и взглянуть на товар, но они верят, что он такого же качества, как тот, что он давал им на пробу. «Теперь гоним на железку», – говорит своей спутнице Хинесито и, подмигнув, разгоняет машину, проскакивая все светофоры по пути к вокзалу. Однако уже поздно: путешественник одним из первых соскочил с подножки – рюкзак за спиной, сигарета, прилипшая к краешку рта. Сейчас он идет по улицам, смешавшись с пешеходами, малявка. Ему показали, как пройти в транспортное агентство, где предоставляют напрокат машины, курсирующие по всей округе. Туда-то он и направил свои шаги. Последуем за ним.

Путешественник чувствителен к ветру и начинает ощущать первые дуновения левантинца. Он вспоминает, что в свое время писал некий Ричард Форд о смеси апатии и раздражительности, которую вызывает наш ветер, малявка. Луисардо прерывается, делает последнюю затяжку и, прежде чем снова приступить к рассказу, задерживает время и дым в легких, а потом говорит о ветре, таком обжигающем и удушливом, что птицы начинают летать над самой землей, а женщины и кошки – задыхаться, снедаемые любовным желанием. Путешественник чувствует, что кровь медленнее течет в его жилах. Плохо тому, на кого ветер навевает тревогу, потому что так можно сойти с ума, малявка. Поэтому путешественник безвольно бредет по улице и скисаетперед дверьми транспортного агентства. Они закрыты. И тут до его ушей долетают назойливые звуки черного пианино. Кто-то бренчит на расстроенном инструменте, и мелодия режет барабанные перепонки, как нож. Это та самая мелодия, которой отныне суждено сопровождать и предвосхищать все повороты его судьбы, малявка. Путешественник чешет голову, как будто у него вши. А между тем на вокзале Сан-Фернандо его преследователи осыпают один другого, то есть друг друга, градом обвинений. Дело кончается ничем, а вернее, происходит то, что происходит всегда: выясняется, что один без другого, то есть друг без друга, они жить не могут. Короче, дела житейские, и в поисках местечка, где бы отлить и нюхнуть коки, они припарковывают маптину прямехонько напротив транспортного агентства. И заходят в бар по соседству.

Путешественник тоже тут, у дверей агентства, но пока они друг друга не видят. Только несколькими минутами позже они неожиданно сталкиваются нос к носу. Облокотясь о стойку, Хинесито просит бутылку пива («Только холодненького, слышал?») и счет. Он смотрит на часы и строит воздушные замки: меньше чем через десять минут они будут в Кадисе и схватят путешественника. «Не думаю, чтобы он сошел в Сан-Фернандо», – думает про себя Хинесито. И отхлебывает пива. Ему и в голову не приходит, что путешественник рядом, сидит тут же, возле дверей агентства. Прислонясь спиной к стене, он не чувствует его обжигающего присутствия. В одной руке у путешественника пачка табака. Он держит ее чрезвычайно бережно и осторожно, словно это мертвая птичка или усеянная шипами роза. В другой – карта, которую он раскладывает на коленях. Блуждая по ней взглядом, он сворачивает сигарету, дым обжигает ему легкие, он закашливается, а ветер довершает дело, и карта взмывает в воздух. Роковое стечение обстоятельств, малявка. Карта с сокровищами беспорядочно крутится в воздухе и взлетает ввысь. Путешественник тянется за ней, встает на цыпочки, едва не подпрыгивает. А-а-а-а-ах-х-х. А в это время Хинесито просит еще пива («Только холодненького, слышал?»). Он по-прежнему стоит облокотившись о стойку, и под мышками у него потные полумесяцы. Ковыряясь в зубе, Хинесито считает минуты, которые остались до того, как поезд прибудет в Кадис. Десять – по висящим в баре часам марки «Омега», стареньким, старше, чем хозяин. «Надо поторапливаться», – думает он и чуть не подпрыгивает, задев зубочисткой обнаженный кариесом нерв. И вот тут Хинесито его замечает, малявка. Сначала он думает, что это сумасшедший, из тех, которые часто встречаются в здешних краях, скача, как Павлова. Но, догадавшись, он одним рывком выдергивает нерв и решительно произносит: «Ну, теперь ты мой». И пронзительно зовет свою спутницу, застрявшую в клозете. Путешественник оставил свои попытки: карта сокровищ улетела за постоялый двор «Эль Чато», а то и дальше. Тогда путешественник, словно не придавая значения случившемуся, – потому что изображенная на карте местность глубоко врезалась в его исступленную память, – тогда путешественник возвращается на прежнее место и садится в ожидании, пока откроются двери агентства. Одновременно из бара выходит Хинесито со своей спутницей и направляется прямехонько к нему, чтобы его припугнуть. Но по странному стечению обстоятельств, когда они были уже совсем близко, почти закрыв ему солнце, рядом остановился набитый солдатами автобус и открывает дверцы. «Не сейчас», – говорит Хинесито своей спутнице. Путешественник, приложив ладонь козырьком ко лбу и держа во рту только что скрученную сигарету, встает попросить огоньку. И просит его как раз у Хинесито. Тот отрицательно мотает головой и указывает на свою спутницу, которая открывает леопардовую сумочку и достает зажигалку. Такие зажигалки хорошо знакомы путешественнику по рекламе: «Ла Калереса, традиционное мадридское качество», это не случайность и не первопричина, малявка: «Ла Калереса» – это кафе, где работал путешественник. Помнишь, три кофе с молоком и майонез, живе-е-е-е,кубалибре с мармеладом, живе-е-е-е,и все в том же роде? Тут путешественнику вспоминается запах кофе и Рикина, похожая на бутылку кока-колы. Но это длится всего какое-то мгновение, потому что, когда путешественник возвращает зажигалку и прежде чем существо в парике успевает захлопнуть свою леопардовую сумочку, он видит револьвер, слишком большой, чтобы быть игрушечным, малявка. И снова звучит черное пианино, пророча ему недоброе. В этот момент горбун в синей рубашке отпирает дверь агентства и жестом, похожим на тот, каким официант приглашает пройти за свободный столик, показывает, что кассы открыты. И, не погасив сигареты, с перекошенным от страха лицом, терзаемый самыми ужасными подозрениями, путешественник в поисках укрытия заходит в помещение агентства. Мелодия черного пианино звучит так близко, что путешественнику кажется, будто она играет у него в ушах. Набежавшие солдаты угрожают сломать кассы, если продажа билетов не начнется немедленно. Шумное дыхание, запахи казарменной столовой. Вонь такая, что хоть штыком коли. Но суть в том, что горбатый начинает продавать билеты. И отпускает их столько, что путешественнику ничего не остается.