Текст книги "И было утро, и был вечер"

Автор книги: Моисей Дорман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Болшэ агня! Болшэ агня! Пуст ани баятся!

Ко мне из комбатова блиндажа прибежал телефонист:

– Комбата – к телефону!

Я скомандовал Батурину: "Быстро кого-нибудь за комбатом в домик!" – и кинулся за телефонистом.

В трубке не очень трезвый, как мне показалось, голос майора:

– Ты спишь, что ли, телефонист? Давай комбата!

– Береза – два. Слушаю, – ответил я, слегка запыхавшись.

– Что там у тебя, Гоменюк? Что за шум?

– Перед нами все спокойно. Все на местах. А слева у самой дороги пулеметная и автоматная стрельба. Может, разведка напоролась, не знаю. У нас тихо.

– А кто это говорит? Ты, Гоменюк?

– Нет, не он. Он сейчас подойдет.

– Узнал тебя. Ты что это по старой привычке докладываешь! Давай капитана сюда!

Командир дивизиона длинно выругался и еще нервно добавил:

– Давай, мать его за ногу!.. Быстро!

Комбат задерживался. Дальше по линии пошел изощренный командирский мат, и майор бросил трубку. Через несколько минут прибежал запыхавшийся Гоменюк:

– Ну! Что тут у вас случилось?

– У нас все в порядке. Но только что звонил майор. Спрашивал обстановку, вас требовал. Я сказал, что Вы отошли, сейчас подойдете. Он с минуту подождал и бросил трубку.

– А чего ты ему еще наговорил?

– Больше ничего.

– Иди! Я тут сам разберусь.

Остаток ночи капитан провел на батарее, а утром ушел в свой домик. Затем появился Никитин и взял у старшины продукты: он теперь себе и капитану готовил сам. Воловик сидел рядом с укрытием на ящике, хлебал из котелка чай и грыз сухарь:

– Ну, как, Никитин, провел ночь, пока комбат тут по телефонам разговаривал и дисциплину укреплял? Хорошая у него жена или как?

– Бросай, Воловик, эти разговоры.

– Нет, ты скажи правду. Неужели всю ночь стоял на посту, как евнух турецкого султана? Охранял молодую жену и свечку держал?

– Тебе, сержант, все шутки да шутки. Как не надоест?

– Не серчай, Никитин, не надо. Я просто так, не удержался.Сам не знаю зачем.

Давай, помогу тебе этот ПФС (продовольственно-фуражное снабжение)

отнести да и воды у вас наберу. Капитан еще не опечатал колодец?

Возвратился Воловик не скоро. Веселый, довольный:

– Капитан спит как сурок. Молодая жена скучает. Никитин стряпает. Она совсем девчонка... Не жена ему, – внучка. Ей сказки рассказывать – будет слушать. Особенно, если на руках носить. Любопытная и разговорчивая. Спрашиваю: "Как приехала?" Отвечает: "Знакомый от Василя Степановича приезжали, передачу привезли и все рассказали, как сюда ехать". Отчаянная девка. Хочет стать боевой подругой и медсестрой при дедушке. Ночью будет помогать ему по нужде. Ха-ха!

Солдаты пристают к Воловику с расспросами, плоскими шутками и советами:

– Заметит капитан, что ты его жену в кусты водил – конец тебе. Он такой. Лихой.

– Никуда я ее, к сожалению, не водил. Там Никитин на посту. Не дремлет -охраняет, как "катюшу" на огневой. В саду на лавке посидели, поговорили немного. Вот и весь роман. Вообще, ребята, жаль мне ее. Простая она и наивная, хотя уже 18 лет. Я за полчаса выпытал про всю ее жизнь. Все байки принимает на полном счерьезе. Шуток наших не понимает.

– Эй! Да она влюбилась в тебя. Ученицы часто в учителей влюбляются. Ты ей в самый раз будешь. Колись, Воловик! Было дело?

– Если честно, то понравилась. Доверчивая и ласковая. В умелых руках, может, и станет хорошей женой. А так... Не в нашего коня корм.

– Не то говоришь. Капитан, похоже, ее в ежовых рукавицах держит. Все будет ладно.

– Она уже родила дедушке дочку. А он ей аттестат не высылает. Может, он в ЗАГСе не на том месте печать поставил? На вещевой книжке. Во – хитрец. Ха-ха.

– Какие-то знакомые наговорили ей, что на фронте каждому офицеру полагается по боевой подруге. Вот она и хочет записаться к нему в такие подруги.

– Ты, Воловик, не насмехайся. Любит она его, вот и боится, как бы чего не вышло.

– Ты, небось, уговорил ее остаться за подругу. Тогда и тебе достанется.

– Ну, и жеребцы вы, братцы! Не завидуйте, никакого греха не было. Никитин с нас глаз не спускал. Все к лучшему. Но приласкать ее очень хотелось. Очень!

Воловик помолчал немного, улыбка с его лица сошла, и он добавил:

– Все вам выложил. Раскололи вы меня, как на допросе в гестапо.

На батарее капитан появился в полдень и сразу по вызову ушел с Никитиным в штаб.

Вскоре подоспел обед. Воловик отпросился на минутку в "домик". Не прошло и получаса, как он явился на батарею с Зиной. Тут мы и увидели ее вблизи. Все, кто был свободен, пришли к нам в укрытие, чтобы посмотреть на жену комбата. Она показалась нам истинным чудом. Думаю, все тогда позавидовали капитану Гоменюку.

Воловик усадил ее на ящик из-под снарядов.

– Товарищ лейтенант, – обратился он ко мне, – я пригласил от всех нас Зинаиду Сергеевну пообедать с нами. Вместе. Вы не возражаете?

– Нет, конечно, – что я мог еще сказать?

– Видите, Зиночка, я же вам говорил, что боевые друзья Василия Степановича будут рады познакомиться с вами. А вы такая красивая и стесняетесь.

Она испуганно смотрела на нас широко раскрытыми глазами и сияла юной цветущей красотой. Невысокого роста, черненькая, краснощекая, с яркими губами и большим улыбающимся ртом, – такой сохранилась она в моей памяти.

Давно мы не видели так близко молодых женщин. Очень хотелось дотронуться до нее. Не сон ли это?

Воловик был сильно возбужден. Да и всех нас присутствие красивой взрослой девочки как-то взволновало.

Наводчик Ковалев, наш нештатный повар, принес Зине полную миску супа и кусок хлеба. Готовил он вкусно, и неудивительно, – до войны работал помощником шеф-повара в хабаровском ресторане:

– Кушайте, Зинаида Сергеевна, на здоровье. После войны приезжайте с

капитаном к нам в Хабаровск. Я поваром работал в "Амуре". Это большой ресторан. Буду жив, – опять стану там работать. Угощу тогда вас настоящим блюдом.

Подошел Воловик с фляжкой и двумя кружками. Была, оказывается, у него заначка водки. Он налил понемногу в обе кружки и протянул одну Зине:

– Давайте, Зиночка, выпьем за ваше здоровье и за нашего лихого командира, чтобы не брала его ни пуля -дура, ни штык -молодец!

– Ой, та я ж не пила водку сроду.

– Ну, не пейте. Пригубите только. Прекрасному полу пить не обязательно.

Она все же чуть-чуть отпила, скривилась. Видно было, что ей противно. Потом она ела, отставив манерно пальчик, а мы улыбались, любуясь ею, и, кажется, становились немного человечнее и чище.

Затем пошли вопросы. Главный – откуда родом, не землячка ли? Где работала? Не страшно ли здесь?

– Так я после школы работала немного в госпитале санитаркой. Там лечились Василь Степанович. В Конотопи. Как сюда ехать, люди добрые рассказали. Из Коломыи солдаты довезли. Сказала, что к мужу очень нужно, они и привезли.

– Оставайтесь, Зиночка, у нас, – говорит Воловик. – Ребята у нас хорошие, офицеры справедливые, добрые. В обиду вас никому не дадим. Будете наша боевая подруга, санинструктор и мать-командирша. Согласна?

– Нет-нет. Не буду я ваша боевая подруга! Хочу поступить к вам медсестрой, раненых спасать. Пусть только покажут, как спасать. В школе мы проходили

санитарное дело... Да. Но Василь Степанович, наверно, не разрешат мне.

– Не хочешь подругой, будешь сестрой милосердной. А капитана мы все попросим, и он разрешит тебе спасать раненых. Он нам как отец родной, а ты тогда будешь мать наша. Получится дружная семья.

– Вы шутите, наверно? Смеетесь надо мной?

– Нет, Зиночка. Мы говорим серьезно, но немножко смешными словами, чтоб не было скучно. Был у нас санинстуктор, но его ранило, потому что лез, куда не нужно. Спасал. А тебя мы побережем. Потому что ты хорошая, жалко тебя потерять. Это точно.

– Я еще сама попрошу Василя Степановича, чтоб он записал меня в штабе.

– Ой, Зиночка, там враз запишут. Как только наш главный командир тебя увидит, сразу возьмет на карандаш, поставит на учет и пристроит, как захочет. Он у нас и бог, и царь, и воинский начальник. У него самого жена боевая подруга и лейтенант медслужбы в одном лице. Очень знающая особа. Она тебя всему научит. Дело, в общем, нехитрое, женское. Будешь спасать, кого положено.

Воловик был в ударе, никогда его таким не видел. Зина не сводила с него глаз и слушала с большим удовольствием. Стало почему-то жаль ее, и я решил прекратить эти игривые разговоры.

– Кончаем, товарищи. Нам было приятно познакомиться с Зиной. Проводите ее до дома. Они с капитаном сами решат, как поступить.

Воловик подставил Зине локоть:

– Пойдемте, Зиночка, домой. Вам надо отдохнуть от этого шума. Может быть, вам с нами скучно или неинересно? Но мы хотели, как лучше.

– Ой, с вами не скучно. Но надо идти, а то Василь Степанович заругаются. К локтю Воловика она не прикоснулась, и они ушли: высокий стройный мужчина и маленькая пухленькая женщина-девочка. Старший сержант Батурин был раздражен:

– Какого черта Воловик здесь комедию ломал? Фраер. Кавалер нашелся.

Некоторые возражали:

– Ничего плохого Воловик не сделал. Он по-доброму пошутил. Ну, немного поухаживал. Так ведь мужчине положено. Да и чего ей одной весь день в избе сидеть? А посмотреть капитанову жену все хотели. Ну, познакомились – и все

по-людски.

Возвратился Воловик серьезный и задумчивый. К нему кинулись солдаты с вопросами:

– Ну, хоть поцеловал?

– Отстаньте, жеребцы! Вы же видели – ребенок она. Наивная. Пропадет с нашим говнюком. Ей еще в куклы играть. Не все она, конечно, говорит. Жаль.

Батурин зло посмотрел на Воловика и процедил сквозь зубы:

– По-дурному балуешься, Воловик. Зря играешь! Прознает капитан про эти твои шуры-муры, капец тебе! Понял? Попомни.

Капитан появился на батарее лишь к вечеру. Хмурый, ни с кем ни слова. Ушел в свой дом за полночь. Ближе к утру меня разбудили:

– К телефону!

– Слушай, пока ищут Гоменюка, что там у вас? – командир дивизиона говорил мирно, ровно.

– Спокойно. Все на местах.

– На местах, говоришь. А капитан ваш где?

– Вообще, я сейчас спал. Только вылез. А часа два тому назад мы с ним разговаривали. Отошел куда-то, сейчас подойдет...

– Не крути. Ладно, иди. Буду с ним разговаривать.

Я ушел к своему взводу. Сел рядом с часовым у пушки, закурил. Через несколько минут увидел, как прибежал Гоменюк...

Наутро вся батарея уже знала – через телефонистов, конечно, – что Федя раскрыл комбата и драил его за то, что тот прячет на батарее неизвестных людей. Приказано срочно доставить женщину в штаб!

Пошли разговоры, что наш Федя промаху не даст, а обязательно "оприходует" капитанову Зину, придумает способ. Ему не впервой...

Гоменюк с Никитиным с утра отправились в штаб. Видимо, капитан хотел уладить дело без Зины. Ко мне подошел Воловик и стал отпрашиваться в "домик". Ему нужно водой запастись, а главное, поговорить по срочному делу с Зиной. Я не разрешил:

– Не ходи туда, не смущай Зину, не дури ей голову. Добром это не кончится. Капитану не понравится. Да и какому мужу может понравиться?

– Капитан – сволочь, само собой. Я ничего плохого не делаю. Хочу посоветовать ей насчет аттестата: у нее же ребенок... Должен же я попрощаться!

Хоть адрес узнать. Может быть, через час ее заберут отсюда! Хоть проститься по-человечески можно?

Воловик произнес это с несвойственной ему печалью в голосе, надеясь, пидимо, на мое участие. И я сдался.

– Иди. Я понимаю. Только не задерживайся. Поскорее.

– Понятно. Обернусь быстро. Скажу честно, между нами: в другое время увел бы ее. Вот такая мне нужна. Говнюку она ни к чему. Все. Я побежал.

Он схватил ведро и, размахивая им, вприпрыжку побежал вниз, к дому.

Воловик застрял там надолго. Я собрался уже послать за ним. И тут, как назло, к "домику" подкатил "виллис". Из него вылезли капитан и Никитин. Быстрым шагом они направились в дом. Через минуту оттуда вылетел Воловик с пилоткой в руке. Он постоял, как бы прислушиваясь к чему-то, повернулся и пошел в гору, на батарею. Потом остановился и побежал обратно, к колодцу забыл ведро.

Я почувствовал себя втянутым в нехорошую историю и встретил Воловика с возмущением и раздражением:

– Тебе нельзя верить. Почему сразу, как обещал, не вернулся? Дурак ты, ко всему. Теперь остерегайся! Намотает капитан на ус, не забудет и возьмет тебя на прицел. Учти.

– Не смог я уйти, лейтенант. Не смог уйти! Она плакала. И всю ночь, говорит, проплакала. Просила совета. Как ребенок. Он ее очень обидел. Очень. Она была рядом, держала за руку, и я не смог оторваться. Виноват, конечно. Но не вернешь. Что будет, то будет. Семерым смертям не бывать, а одной не миновать.

Вскоре капитан вывел из дома Зину. За ними следовал Никитин с чемоданом. Они уселись в "виллис" и укатили в село...

Невеселые мысли лезли в голову. Ко мне подошел Воловик и тихо сказал:

– Теперь капитан прикончит меня. Прямо здесь. Или под трибунал подведет. Найдет за что. И на вас, лейтенант, он тоже почему-то большой зуб имеет. Не жить нам с ним. Очень он злопамятный и дурной какой-то.

Я и сам понимал это.

Ближе к вечеру по налаженной солдатской связи – через телефонистов – до нас дошла новость: в штабе готовится "сабантуй", попросту говоря – пьянка. И, что показалось странным, приглашены также капитан с Зиной. Вот те раз! А мы-то думали, что Федя капитана в суд отправит или в "Смерш"! Чудные дела. Вот что значит молодая и красивая жена! Капитан с ней, ясно, не пропадет И Федя свое получит. Такие пошли слухи.

Воловик был хмур и молчалив. О том, что произошло в "домике", о встрече с капитаном помалкивал. Я никогда не видел этого оптимиста и весельчака таким подавленным. Ему сочувствовали и даже утешали:

– Не переживай, Воловик. Да все забудется; перемелется – мука будет. Спишется на войну. Ты молодой, – другую найдешь, получше этой. А что ее забрали отсюда – правильно. Капитан сам все свои любимые уставы нарушил. Получит клизму. Все к лучшему.

Комбат с Никитиным возвратились на батарею без Зины и, к нашему удивлению, еще засветло. А как же "сабантуй"? Где осталась Зина?

Гоменюк ночевал на батарее в своем блиндаже. Утром, когда я курил у нашего укрытия, ко мне подсел Никитин. Угостив его "офицерским" табаком и убедившись, что Гоменкжа поблизости нет, я спросил:

– Куда вы вчера Зину девали? Что там произошло?

– В тыл ее отправили, домой. Майор очень сердился на комбата, что допустил нарушение порядка. Нельзя было здесь жену держать.

И Никитин рассказал, что видел сам и что узнал от знакомого штабного писаря.

Капитан, как было приказано, привез Зину в штаб. Он признал, что она ему жена и что у них есть ребенок. И еще он уверял, что приехала супруга самовольно, без согласия мужа, по глупости и по молодости лет, сказал, что провел с ней воспитательную работу и она осознала свою ошибку. А еще просил капитан не поднимать шум...

Майор негодовал и стучал по столу кулаком:

– Кто привел ее на батарею? Почему не доложил сразу? Разлагаешь людей! Мы знали, что Федя, в общем, человек добрый, хотя и вспыльчивый. Зла не держит. Так вышло и на этот раз. Командир быстро успокоился, потом почти по-отечески поговорил с Зиной, пожурил ее за легкомыслие и приказал Гоменюку срочно, первой же попутной машиной, отправить жену домой воспитывать дочку.

В штабе – вот молодцы! – дали справку, что она жена капитана. Чтобы в пути не задержали. Таким образом, Зина как сестра милосердия и фронтовая подруга не состоялась.

В штабе она успела пожаловаться, наверно, по совету Воловика, что не получает аттестат, и Макухин обещал все исправить.

Когда капитан убедился, что никакого спецрасследования и других

неприятностей не предвидится, он успокоился и повеселел. Они втроем вышли к ближайшему перекрестку на южной окраине Пистыни, дождались пустого "студебеккера" до Коломыи и усадили Зину в кабину к пожилому шоферу.

Капитан приказал довезти ее до станции и помочь достать по справке билет до Киева. Номер машины, часть и фамилию шофера капитан записал в свой 5локнот.

– А что было потом? – спросил я.

– А потом, – сказал Никитин, – мы вернулись в штаб, и капитан доложил Феде, что приказ выполнил. А тот ему: "Пожалел я тебя, а особенно, ее. В "Смерш" не передам. Но учти, если еще какое ЧП (чрезвычайное происшествие) у тебя случится, пеняй на себя!."

Капитан хотел остаться на сабантуй, но Федя выгнал его: "Тут тебе делать нечего! Ступай на батарею!" С тем и ушли. Само собой, лейтенант, никому не говорите, между нами это.

– Конечно. Повезло капитану. Правильно говорят, что наш майор справедливый и отходчивый.

% % %

С каждым днем на передовой становилось беспокойней. Разведка докладывала, что к немцам подходят подкрепления. Появилась у них горная артиллерия, минометы и, главное, пехота, альпийские части. Труднее стало работать разведке. Немцы планомерно пристреливали наши огневые точки и реперы (специальные ориентиры) в глубине обороны. Участились артналеты на различные объекты в ближнем тылу: на артиллерийские позиции, перекрестки дорог, штабы, скопления техники.

Нашу батарею немцы, видимо, не засекли, потому что за последние недели мы не сделали ни единого пушечного выстрела. Нам везло – никаких потерь.

Как-то днем, когда солнце стояло еще за спиной, дежуривший у пушки наводчик Ковалев подозвал меня:

– Смотрите! Смотрите, лейтенант, туда, где ориентир три! Там, у высокой сосны, две головы. Немцы. На нас глядят!

Я посмотрел в бинокль. Действительно, два немца. Один в фуражке офицер. Другой – в пилотке, похоже – солдат. Офицер смотрит в бинокль прямо на нас. И солдат показывает рукой в нашу сторону. Они – прекрасная цель. Во мне взыграл охотничий азарт. Не отрываясь от бинокля, зову Воловика. Боюсь упустить немцев:

– Орудие, к бою! Маскировку не снимать! Прицел восемь! Осколочным! Свинтить! Зарядить! Не маячь!

Продолжаю наблюдать. Вот немцы вышли из-за кустов и спокойно, даже, можно сказать, нахально, идут по направлению к нам. Соблазнительная, просто учебная цель.

– Ковалев! Прицел семь!

Трава немцам по колено. Теперь они наверняка засекли нас, но хотят, видимо, рассмотреть получше, что здесь – наблюдательный пункт или огневая позиция? Нельзя дать им уйти! Все, буду стрелять!

– Маскировку снять! Огонь! Небольшой перелет. Медлить нельзя.

– Прицел постоянный! Шесть! Два снаряда! Беглый!

Оба снаряда легли рядом с немцами. Солдат поднялся и, пригнувшись, побежал назад. Офицера не видно. Значит, ранен или убит.

– Прицел семь! По убегающему! Два снаряда! Беглый! Огонь! Упал и не поднялся солдат.

– Отбой! Маскируй! В укрытие! Прибежал комбат:

– Почему открыл огонь?

– Два немца подошли близко. Обнаружили батарею. Мы уничтожили их.

– Почему меня не позвал? Самовольничаешь!

– Они могли уйти. Я очень спешил.

– Ты что! Забыл, кто хозяин на батарее? Что все решает командир батареи?! Я же на месте! Все норовишь не по уставу! Не ты хозяин! Припомню тебе еще!

Мне возразить нечего. Формально он прав. Не по уставу я действовал. Но нельзя же прятаться и молчать, когда немцы в полный рост разгуливают перед тобой. Тем более, что они уже нас засекли. А комбат, гад, отчитал, как мальчишку, перед подчиненными. Обидно и незаслуженно. Сволочь он – Воловик прав.

Капитан ушел в свой блиндаж к телефону. Своим командирам орудий Батурину и Воловику – я приказал неотрывно наблюдать: не попытаются ли немцы вытащить своих, не "засветится" ли какая-нибудь огневая точка?

Вскоре меня вызвали к телефону. Ясно: Гоменюк нажаловался.

– Что ты самовольничаешь? – раздраженно говорит командир дивизиона.

– Немцы стояли близко и наносили на карту наши позиции. Вот я и решил, что их надо уничтожить.

– А почему не спросил командира батареи?

– Не сомневался, что разрешит. Мне казалось, что надо спешить, а то скроются в кустах. Показалось, что уйдут.

– Казалось, показалось. Когда кажется, креститься надо! А что, ушли они?

– Нет, не ушли. Уложили обоих.

– Сколько орудий вело огонь?

– Одно, конечно. Мое второе, крайнее.

– Гм, одно. Ладно. Впредь докладывай. Не забывай, кто твой командир. Это был не разнос, а нормальный разговор, и я немного приободрился. Было ясно – позицию второго орудия нужно срочно менять, и я, как положено, обратился к комбату:

– Разрешите оборудовать запасную позицию для второго орудия. Наверно, нас засекли. Переставлю левее, там есть удобное место. Ночью все и сделаем. Быстро.

Гоменюк, конечно, не возражал, и я предупредил Воловика, что ночью предстоит смена огневой (огневая позиция, площадка, с которой орудие ведет огонь)

Однако не прошло и часа, как засвистела первая мина. Она шлепнулась немного впереди нас. Мы попрыгали в ровики. Капитан был в это время на правом фланге, у четвертого орудия.

Вторая мина легла за нами, не долетев до "хитрого" домика: "вилка". Значит, – по наши души. Я выглянул из ровика. Капитан, пригнувшись, бежал к своему блиндажу. Кто-то из третьего расчета позвал его:

– Прыгайте к нам, капитан! Сюда!

Я, грешным делом, подумал: "Сейчас нажалуется в штаб, что по моей вине минометы накрыли батарею". А Воловик шипел мне на ухо: "Бежит в свой блиндаж, под свой двойной накат. Боится, сволочь, с нами в открытом ровике сидеть".

Третья мина с коротким свистом рванула совсем близко. Комья земли

посыпались на голову.

– Никитин! – раздался вдруг крик капитана. – Ко мне! Никитин!

Я выглянул. Капитан стоял на коленях, схватившись рукой за левое бедро.

Еще три мины, одна за другой, упали далеко позади. Либо нас засекли неточно, либо минометчики неопытные.

Подбежавшие Никитин и телефонист унесли Гоменюка в блиндаж. Следом и я прибежал туда. Никитин распорол ножом левую штанину до конца. Видно было, что осколок прошелся касательно по бедру и ягодице. Крови было немного.

Я сказал капитану:

– Звоню в штаб. Вызываю машину. Телефонист! Давай штаб. Кого-нибудь. Через двадцать минут примчался наш "додж 3/4" – удобная машина – с

санинструктором и носилками. Санинструктор пощупал рану, кости ноги,

подбинтовал и велел нести лежащего на животе капитана в машину, а сам позвонил в штаб:

– Капитана везу в санбат. Карту заполню там.

– ? ? ?

– Да нет. Легко. Руки-ноги целы. Голова тоже.

– ? ? ?

– Не проникающее. Касательное. В бедро, в жопу! Забинтовал. Крови мало. Все сделал. Еду. Да, лейтенант здесь. Даю.

Макухин передал мне приказ командира дивизиона – снова принять батарею.

% % %

Прошло три недели. Мы все еще стояли в обороне под Пистынью. На фронте неизбежные ежедневные события быстро вытесняют из памяти воспоминания о прошлом. Стали и мы понемногу забывать июньские события. Но ...

В один из погожих июльских дней на батарее снова появился Гоменюк. И сразу вспомнилось то, что так хотелось забыть!

Я возвратился в свой взвод. Капитан был по-прежнему строг и требователен, держал дистанцию. Он придирался по мелочам и ко мне, и к Воловику, и к его солдатам. Все придирки облекались в строгую уставную оболочку. Мы это понимали и чувствовали. И копилась подспудно черная злоба и ненависть.

Однажды, уже в начале августа, перед рассветом меня разбудил Воловик и, наклонившись, тихо позвал:

– Лейтенант, дело есть. Пойдемте.

В долинах перед немецким передним краем и за "хитрым" домиком еще клубился легкий туман. Было зябко; плохая видимость. У левой станины на бруствере с автоматом на шее сидел наблюдатель Ковалев, а метрах в десяти от него на охапке веток и травы полулежал второй часовой – заряжающий Матвеев. Воловик посмотрел на Ковалева и прошептал:

– Давай, Коваль, повтори лейтенанту, что рассказывал мне. Как все было?

– Было так. Час, а может, и поболе, тому назад ходил тут капитан. Посты проверял. Подошел к стволу, за бруствер. Говорит: "Проверю, как маскируете". "Плохо, – говорит. – Веток мало здесь". Я ему: "Мы же щитки откидываем. Получается низко. Тут много веток не надо, а то немец заметит". А он: "Нет,

пойди-ка подальше от огневой, наломай еще и получше ствол накрой". Ну, я и пошел, наломал, принес и положил, как капитан велел. А Матвеев лежал там, подале, эа тем кустом. Когда капитан ушел, Матвеев и говорит: "Смотри-ка, комбат дерну в ствол напихал". Я поглядел, пощупал – и правда, напихал. Тогда я позвал сержанта, а он велел ничего не трогать и пошел за вами.

– Скажи, Ковалев, а наводку комбат не трогал, маховички не крутил?

– Нет, этого не было. Он стоял там, за бруствером.

Мне как-то не верилось, что Гоменюк способен на такое коварство. Ведь при первом же выстреле разнесет ствол и снаряд взорвется на огневой! Всех поубивает или покалечит. Если же Воловик останется жив, то его отдадут под трибунал за преступную халатность или же за диверсию в боевой обстановке. И мне достанется "на полную катушку".

Я обошел орудие, потыкал пальцами срез ствола: да, канал был плотно забит дерном. Это не случайное попадание земли в ствол, а подлое, заранее спланированное покушение на убийство.

Ковалев взволнован и возмущен. Он все понимает. Но больше всего его

почему-то поражают лицемерие и наглый обман:

– Обманул, как дурачка. Надо же: послал за ветками. Обштопал, как мальчика! А сам ствол законопатил. Какой хитрый!

Нам с Воловиком ясно: готовится убийство. Западня. Здесь в суд не подашь и начальству ничего не докажешь. Если сейчас поднять шум, то все обернется против нас. Гоменюк докажет, что мы с Воловиком подрываем его авторитет. Насобирает "факты". Вряд ли кто-нибудь поверит, что комбат способен на такое! Наверняка Гоменюк продумал такой вариант. Он хитрее нас, опытнее.

– Хорошую мышеловку устроил, подлюга, – говорит Воловик. – Что делать?

– Спокойно, не паникуй! Пока – никому ни слова! Никому! Слышали? Ковалев, Матвеев! Быстро прочистить ствол! Пройдись банником, Ковалев. Без шума. И сидите молчком, а то хуже будет. Уйдем отсюда, Воловик, и не показывайся. Пока что.

В укрытие мы не спустились – там спали солдаты, – а залезли в пустой ровик, сели на дно, закурили. Воловик был мрачен, и у меня настроение – хуже некуда.

– Круто дело повернулось, лейтенант, – прошептал Воловик. – Он добьет меня. За Зинку. Начнутся бои, – так подставит на прямую наводку: туда не дойдешь, оттуда не вернешься. Говорил я вам, лейтенант, что так будет. Так и получилось. Мои солдаты уже норовят сбежать от меня. Боятся.

– Если ты такой умный, надо было раньше поостеречься. Тоже мне

предсказатель судьбы! Начнутся бои, – положение будет очень переменчивое.

Неизвестно, кому от кого прятаться. Пока я твой командир. Значит, иногда смогу прикрыть тебя и твой расчет. Но и сам не плошай, думай, как от него уберечься. Будь осторожен. А пока молчи. Вроде ничего не случилось. Думаю, завтра же, нет, уже сегодня, он через меня, конечно, прикажет тебе открыть огонь. Интересно,

какую цель найдет? Скорее всего, стрельбу начнешь утром, пока солнце за спиной. Так грамотней, конечно. Последняя сволочь он. Все продумал. И из блиндажа не выходит, чтобы не засветиться. Ладно. Ствол и остальное проверь сам, но незаметно. А потом тихо иди в укрытие, к солдатам. Все.

– Понял, лейтенант. Жаловаться некому, – вы правы. Да, вы правы. Самому такие дела решать надо. Я пойду...

Утром, когда солнце еще стояло невысоко, комбат вызвал меня к первому орудию.

Он лежал за кустом рядом с орудийной площадкой Батурина.

– Бери бинокль. Смотри левее ориентира один. Там на большом дереве, на разлапистом, – НП. Наблюдай внимательно, может, заметишь.

Я долго ничего особенного не замечал. Но вот сквозь листву блеснули стекла. Потом блеск исчез и только через несколько минут появился снова. Да, капитан – профессионал, наблюдать умеет. Все продумал, чтобы угробить нас с Воловиком. Какой хладнокровный убийца! Уверен, что через несколько минут нас уже не будет в живых.

– Действительно, НП вижу. На дереве.

– Действительно, действительно. А то как же. Выдумал, что ли? Слушай задачу: НП – уничтожить! Сейчас же, пока нас труднее обнаружить. Все. Выполняй!

У меня было заготовлено проверочное предложение.

– Можно прямо отсюда, первым орудием. Цель видна очень хорошо. Батурин, ко мне!

– Отставить! Не отсюда. Вторым орудием. Оттуда тоже хорошо видно будет, но демаскировать батарею будет меньше. Понятно? Иди! Я понаблюдаю отсюда.

Да, он все до мелочей продумал. Все по уставу. Не подкопаешься. Воловик сидел на бруствере, свесив ноги в ровик.

– Все подтвердилось. Сейчас откроем огонь. У тебя чисто?

– Чисто. Я проверил. А какую цель он нашел? "Липу", небось?

– Нет, цель хорошая, удобная для наводки, неподвижная. Цель – что надо. Стрелять буду я. Контролируй Матвеева. Проверяй, не повреждены ли осколочные взрыватели. Понимаешь? На всякий случай. Все, начинаю... Орудие, к бою! Маскировку не трогать! Воловик! Ковалев! Даю целеуказание! Ориентир один. Влево десять. Дерево – зонтиком. Наверху – НП.

Наводчику не надо ловить блеск стекол. От него требуется лишь найти через прицел указанное дерево. Ковалев поймал цель и быстро навел: "Цель вижу!" Я скомандовал дальность, взрыватель, наконец: "Зарядить!", "Маскировку снять!" Когда Ковалев ответил: "Готов!", я отодвинул его и сам проверил наводку, выбрал люфт. Пушку мы недавно выверяли – должна бить точно. Вообще, наши длинноствольные сорокапятки, если за ними ухаживать, бьют очень точно и кучно, не то что, новые трехдюймовки.

– Огонь!

Стрельба была на редкость удачной: первый же снаряд разорвался в ветвях дерева. Затем – очередь: четыре снаряда. Два из них разорвались на дереве! Прямая наводка в спокойных условиях, да еще по неподвижным целям, дает прекрасные результаты.

– Отбой! Накрыть! В укрытие!

Все длилось пять минут, не более. Подошел капитан, остановился позади огневой.

– Ну, что? – как будто ничего не видел.

– Не видели? Цель поражена. Три прямых попадания. Я громко, специально, чтобы все слышали, объявил:

– Воловик! Ковалев! Матвеев! Молодцы! Отлично отстрелялись!

Капитан стоял, как замороженный. Солдаты спустились в укрытие. И тогда он сквозь зубы процедил:

– Ты, оказывается, хитрец. Я понял. Но со мной тягаться – молод еще, кишка тонка. Ничего. Доберусь до тебя, не уйдешь.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Понимаешь. Только придуриваешься. А не понимаешь – потом поймешь!

На душе стало гадко, словно в грязи вываляли. И появилось ощущение безысходности и полного одиночества. Не с кем поговорить по душам, не с кем посоветоваться...

% % %

Через несколько дней ранним утром меня вызвали в штаб. Я быстро спустился в село. Зачем вызывают, догадаться не мог. Может, Гоменюк нажаловался?

Вошел в штабной дом, доложил майору, как положено, о прибытии. Дружески улыбаясь, он сказал:

– Садись. Как дела на батарее?

– Да ничего особенного. Спокойно.

– Так-так. Спокойно, говоришь. Ладно. Я знаю. Так вот, заберу я тебя из батареи. Так будет правильно. Скоро начнется наступление, а у нас нет командира взвода управления.

Предложение было неожиданным.

– Я уже привык к батарее. Знаю свои обязанности. А взводом управления командовать не приходилось. Вдруг не справлюсь...