Текст книги "И было утро, и был вечер"

Автор книги: Моисей Дорман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Майор поморщился и обернулся к Жене:

– Бери сумку. У них, наверно, и бинтов нет. Если будут тяжелые, вези прямо в санбат и сразу возвращайся! Иди.

Женя спрыгнула и нехотя пошла к нам. Напротив кладбища мы остановились, заглушили двигатель и тогда услышали стон.

Недалеко от дороги лицом вниз лежал Мухамбетов. Он тяжело дышал. В груди хрипело и булькало, левый бок и спина – в бурых пятнах крови.

– Мухамбетов, ты слышишь?

Он с трудом сплюнул сгусток крови:

– Слышу, да, – тихо сказал он. – Пачиму так долго не ехал? Я же умираю...

Мы повернули его, как велела Женя, на правый бок. Она задрала гимнастерку и рубаху, наложила тампоны и кое-как забинтовала. Повязка быстро пропиталась кровью. Женя погладила Мухамбетова по голове:

– Ничего, парень, пуля навылет. Задела немного. Ты во какой богатырь. Поправишься. Идти сможешь? Попробуй.

С трудом подняли Мухамбетова. Он обнял Женю и Бадейкина за шеи и на гнущихся ногах заковылял к подъезжавшей машине, а мы с Рокотовым пошли дальше по зеленому полю.

– Эй! Кто живой? Отзовись!

Из небольшой ямы поднимается испуганный молоденький солдат Смалец. Он вывалялся в грязи, моргает, кривит рот, вот-вот заплачет. Молчит. Я спрашиваю:

– Ты ранен? Куда? Показывай!

– Не знаю. Когда стреляли, упал в яму. Нога скрутилась.

– Сам ты скрутился. Трус! Гранаты есть? Отвинти запалы! А то сам себя

подорвешь. Иди за нами. Ищи раненых и убитых!

Вскоре натыкаемся на Катанина. Он лежит на спине, глаза закрыты, руки бессильно вытянуты вдоль тела. Низ гимнастерки и брюки в бурых пятнах, и земля вокруг пропитана кровью. Я склонился над ним: дышит слабо. Видно, что ранен в живот и в бок.

– Смалец, за машиной! Быстро! Бегом! Катании медленно открыл глаза. Узнал меня:

– Пить... Лейтенант, воды... Глоток... Пить...

– Нельзя тебе пить, Катании. Ты в живот ранен.

– Знаю... Уже все равно... Конец... Третье ранение... – Он закрыл глаза.

– Рокотов, дайте фляжку.

Катании отпил и снова открыл глаза. Я расстегнул ему гимнастерку и ремни.

– Ты можешь приподняться?

– Нет... Кость разбита. Несколько пуль в боку... Дайте попить...

– Может, лучше закуришь? Я раскурю. У меня хороший табак есть.

– Не могу. Пить... Лейтенант, в левом кармашке... письмо от жены... Адрес там... Дочки мои... Сироты... Отпиши им, как было. А я-то уже надеялся... дожить...

– Не падай духом. Медики вылечат. Операцию сделают. Они умеют это.

Надейся.

– Нет, все... Убит... Там карточка... Жена... Положи в кармашек... На грудь... Пусть со мной... В земле... будет.

Он умолк. Слышно, как тяжело идет наш тягач по сырому полю.

– Кровь... ушла... вся... Напоследок... дай попить...

Он пил. Вода проливалась на шею и грудь, а он тянул из фляжки. Я молчал.

– Ни за понюх... табаку... Зазря... погубили... Зачем ему... знамя?.. Война ... кончается... Тряпку жалко... А людей?.. А детей?.. Не пожалел... Генерал... Только о чинах... своих... думает... Чужой жизни не жаль... – И он утих.

Подъехал Зайков. Женя ножницами ловко разрезала брюки, сделала уколы: сначала в бедро, потом в руку. Начала бинтовать. Посмотрела на нас, скривила губы и отрицательно покачала головой: "Все сделала. Кладите".

Мы уложили Катанина на брезент рядом с Мухамбетовым. Женя сунула ему под голову свою сумку, и Зайков развернулся к дороге. Потом нашлись еще

трое раненных, к счастью, легко, и двое убитых из взвода Захаревича,

атаковавших на левом фланге.

И закралось в душу сомнение: оправданы ли эти жертвы? В конце войны, когда враг бежит и вот-вот капитулирует...

% % %

Ценой немалых потерь дивизион поставленную задачу формально выполнил взял село штурмом и вышел на западную окраину. Однако, по существу, цель операции достигнута не была. В ходе боя мы не нашли ни машин, ни документов, ни людей. Как сквозь землю провалились.

Ждали генерала. В полдень он прибыл с замполитом, начальником штаба, особистом из "Смерш" и двумя десятками дивизионных разведчиков.

Мы остановились на юго-западной окраине села. Разведчики занялись

прочесыванием местности, а особист с помощниками – допросом свидетелей, точнее, всех жителей Водяницы.

В полутора километрах от наших позиций по невысокой насыпи проходит железная дорога на Остраву. После полудня с запада появился поезд: паровоз и семь товарных вагонов. Паровоз натужно пыхтел на подъеме, из трубы валил густой дым, и раздавались частые жалобные гудки.

Дмитриев, видимо, от неожиданности скомандовал: "К бою!" Мы открыли огонь. Один снаряд попал в тендер паровоза, а еще два – в задний вагон. Из паровозного окошка высунулся машинист и энергично замахал белой тряпкой. Тогда Дмитриев успокоился, скомандовал: "Отбой!" – и вслух рассудил, что это все же товарняк, а не бронепоезд. Пусть себе едет – в Остраве задержат и сами разберутся. Суждение верное, хотя и запоздалое.

Машинист продолжал размахивать белой тряпкой и подавать частые тревожные гудки. Из заднего вагона потянулся дымок, а из тендера черным шлейфом сыпался уголь. Поезд упорно шел на восток, в Остраву.

Позже на батарее появился Захаревич с приказом: "Приготовиться к маршу!"

– Аркадий, скажи: нашли знамена? – с надеждой спросил я.

– А-а, – махнул он рукой. – Прибыла разведка, подключился "Смерш". Облазили все. Чехов допрашивали. Крепко давили. Нашли место, где наши влипли. Собрали стреляные гильзы и... все. И ничего больше...

– При чем тут гильзы? Знамена, шифровальщиков, документы, машины нашли?

– Этого нет. Машины со всей начинкой немцы угнали. Наверно, хвастанут перед своим начальством. Знамена и все остальное – неплохие трофеи. А может, еще проще: махнули прямо к американцам. А что? На "студерах" очень удобно сдаваться. Свою машину американцы запросто пропустят в свой тыл. Удобно.

– Зачем немцам эти трофеи? Все равно же им капут!

– Пойми! С такими трофеями американцы их с дорогой душой примут. Еще и денег отстегнут. Как ни дружи с американцами, а большевиков они не полюбят. А наша дивизия, кажется, здорово влипла со знаменами. Объясни, почему ваше знамя попало к нам?

– Да сам генерал еще до Курской Дуги приказал Феде сдать наше знамя на хранение в дивизию. Мы ведь часто "залетали". Считалось, что штаб дивизии

– самое надежное место. Еще и комендантский взвод охраняет! Вышло

по-дурацки: командантский взвод сам "залетел". Перед Победой! Нарочно не

придумаешь! Что же теперь?

– Не переживай и не суетись. Хочешь Героем стать? Чтоб девушки любили?

– Да мало ли чего хочу. Допустим, хочу.

– А ты не хоти! Голову сохрани. Полезней. Сиди и жди, чего прикажут. Не

нашего ума дело. Не боись! Начальство само решит, как надо. Оно далеко глядит.

– Ладно. Тебе родители давно писали? Как там, в нашем городишке?

– Мне пишут, что город сильно разрушен. Жить трудно. Старики ноют.

– А мои временно живут в Конотопе. Пошлю им карточку. Сняли случайно первого мая в Остраве.

– Ты деловой, оказывается, устроился. Покажи... Мутновато, но сойдет. Тебя видно.

– Я и тебе подарю. На память. Не встретимся, так вспомнишь, может быть. Я послюнил химический карандаш и вывел: "Другу Аркадию на память о войне. 6-го мая 1945 г. Фридек – Водяница".

– А что с твоим взводом, Аркадий? Где твои разведчики?

– Какие разведчики? Придурки штабные! Собрали на скорую руку. Слава Богу, сбагрил их и вернулся к полковнику. Не люблю командовать людьми. Не по мне это.

% % %

Возвратившийся из санбата Зайков рассказал, что Мухамбет, наверно, выживет. Главное, чтобы какие-то земляные микробы не попали в рану. А Катанина не довезли

– умер в дороге. Сначала что-то бормотал, кого-то звал, потом вскрикнул и сразу умер.

Больше всех мне жалко Катунина. Человек сдержанный, серьезный, молчаливый, он в последние дни заметно повеселел. Заговорил о демобилизации "стариков", о тоске по дому, о своих повзрослевших девочках и об их матери, которая моложе его на 12 лет. Он, видимо, умирал в сознании и очень страдал не только от боли, но и от крушения всех своих надежд, от вопиющей несправедливости судьбы.

% % %

В 17-00 нас, офицеров дивизиона, собрали в классной комнате сельской школы. Генерал, похоже, не терял надежду отыскать знамена. Стоя за учительским столом, он ставил нам новую задачу:

– Агентурные данные и разведка местности подтвердили, что именно здесь были захвачены знамена. Наши люди храбро защищались и погибли. Штабные машины угнаны и находятся в лесу западнее села Лисовице.

На лежащей перед ним карте он обвел красным карандашом лесной участок, показал нам и продолжил:

– Мы должны срочно закончить начатую операцию по спасению знамен. Кузнецов! Истребители перекроют дороги и просеки в этом районе, а разведчики скрытно окружат поляну, где стоят наши машины. Задача – уничтожить противника и собрать все, что имеется в машинах: знамена или их остатки, документы, личные вещи, оружие. Все, что осталось. Даже пепел. Все это очень важно.

Замполит не удержался, его, видимо, распирало от избытка красивых слов:

– Разрешите, товарищ генерал, два слова. Под нашими славными знаменами мы прошли все эту Великую Отечественную войну. Родина не простит нам потери гвардейских знамен. Повторяю: найдете знамена или остатки – Родина по достоинству оценит вашу храбрость и ваши святые жертвы! Успеха вам!

Генерал выглядел очень усталым, подавленным, не то что утром. Тогда он казался более молодым и энергичным. Он обвел нас тяжелым, потухшим взглядом и закончил:

– Полная готовность – в 18-00. Сверьте часы: сейчас 17-35.

Мы вышли во двор школы. Я вынул из своей сумки найденную еще в Польше ученическую карту Центральной Европы. Что же получается? От Германии почти ничего не осталось. Гитлер давно застрелился, а война никак не закончится! До каких пор?

Было уже совсем темно, когда мы, не зажигая фар, подъехали к лесной опушке в указанном нам районе. Договорились о пароле и отзыве, оставили машины под охраной водителей и углубились по просеке в глубь леса. Разведчики ушли влево, с ними – чех-проводник. А мы свернули вправо, на узкую лесную дорогу– Почти час шли, никуда не сворачивая. В просвете над деревьями виднелись звезды, а в лесу было совсем темно. Изредка похрустывал под ногами валежник, и тогда комбат шипел: "Ш-ш, медведи!"

Наконец отыскали нужное место: пересечение дороги с просекой. Дмитриев

с шестью солдатами остался, а я с двумя прошел немного вперед. Мы залегли в кустах у дороги – устроили засаду.

Задача у нас простая. Если появится машина или мотоцикл: обстрелять,

задержать, обыскать, а если – пешие: подпустить, задержать, обыскать. Будут сопротивляться – применить оружие! Чтобы мышь не проскочила! Нас

предупредили: немцы, возможно, попытаются вынести знамена на себе.

Никак не могу понять, для чего им нужно, рискуя жизнью, выносить эти

знамена?

Мы лежим. В верхушках деревьев шуршит ветер. Убаюкивает. Страшно хочется спать, а курить нельзя – мы в засаде! Прислушиваюсь, всматриваюсь...

Время стоит на месте. Глаза начинают слипаться... А вдруг я найду знамя? Стану Героем Советского Союза! Вот я замечу крадущихся немцев. Мы окружим их: "Хэндэ хох!" Они стреляют, мы тоже. Они промахнулись, а мы уложили всех, кроме одного. У него-то на животе и оказались наши знамена. При задержании меня ранило в левую руку. Легко. Это хорошо, красиво, потому что без ранения серьезное дело обойтись, конечно, не может. Главное задание командования выполнено! Знамена найдены, спасены, и дивизия спасена от позора! Генерал обнимает меня: "Молодец, лейтенант! Выручил дивизию и всю Красную Армию! Как твоя фамилия? Да, вспомнил, я же тебя на Одерском плацдарме хвалил! Ну-ка, Макухин, пиши наградной лист! Сейчас же, срочно! И отправляй в Москву. А Золотую Звезду мы еще обмоем!" "Служу Советскому Союзу!" – отвечаю я, как положено. Все вокруг улыбаются, похлопывают по спине. Откуда-то появляется наш фельдшер Женя: "Лейтенант, ты же ранен! Давай перевяжу!"...

Я клюю носом и вздрагиваю. Левая рука упирается в острый сучок. Темно. В первое мгновение не могу сообразить, где я. Вижу – солдат Набиуллин прислонился к дереву, уронил автомат на землю и спит, склонив голову на грудь. Подползаю, прикрываю ему рот рукой и трясу:

– У-у, разгильдяй, спишь! Смотри! Ш-ша.

Тишина. Луна уж пересекла просеку и скрылась между деревьями.

Лежащий в нескольких метрах от меня Смалец наверняка спит. Черт с ним, пусть. Опять вслушиваюсь и всматриваюсь в темноту... Вдруг – оглушительный крик:

– Эй, лейтенант! Где вы? Идите сюда! – голос Воловика.

– Чего кричишь? Что случилось?

– Приказано возвращаться.

Уже три часа ночи. На мой вопрос: "Нашли?" Дмитриев вяло машет рукой: "Не знаю!"

На опушке нас ждет в своем "виллисе" майор. За его спиной, как всегда, -Женя. Разведчики уже уехали. Что они обнаружили, никто не знает.

% % %

Раннее утро 7-го мая наш дивизион встретил на берегу реки Опава, восточнее города Оломоуц. Мы остановились перед взорванным отступающими немцами мостом. Саперы торопливо готовят нам переправу: крепят скобами бревна и доски для настила, укрепляют разрушенные опоры.

Дивизион усилили разведротой и создали таким образом механизированный отряд для рейда в глубокий тыл, – к Праге. Командует отрядом какой-то неизвестный мне подполковник из дивизии, говорят, начальник разведки. В ожидании переправы сидим у своих пушек.

Подходит полный, холеный старшина-сапер. С видимым удовольствием

затягивается какой-то длинной и тонкой папироской, самодовольно улыбается:

– Отличная жизнь началась. Жаль, война кончается. Обидно.

– Чего мелешь, шкура! Пригрелся в тылу. Нам война, а тебе – мать родна!

–не сдерживается кто-то из наших.

– Глупый ты человек! – не унимается старшина. – Вернешься в свой колхоз хвосты коровам крутить и в навозе с утра до ночи толочься за палочки, тогда поймешь. Вспомнишь еще эту войну. Пожалеешь, дуралей!

Недалеко собралась большая толпа местных жителей: наблюдают за подготовкой к форсированию реки. Левее, у самого берега, разворачиваются две "катюши", скидывают брезенты, наводят свои рельсы и, наконец, дают залп.

– Ото зброя! Страшна зброя! – испуганно и восхищенно вскрикивают чехи.

...Саперы вогнали последние скобы в бревна, и мы медленно, пешком,

придерживая пушки, по гнущимся доскам перебираемся на противоположный берег. Через десять минут – несемся уже по дороге на Оломоуц...

Весь день мы пробивались по немецким тылам на запад, сея панику и наводя ужас на уныло бредущих немецких солдат, на беженцев и обозы. Мы расшвыривали своими тягачами подводы, лошадей и людей, стреляли в воздух, сталкивали немецкие машины в кюветы и на обочины. Все вокруг бурлило, обстановка непрерывно, ежеминутно менялась. Какое-то фантастическое, шальное кино, неправдоподобный боевик.

За Оломоуцем нам встретилась итальянская воинская часть. Колонна

безоружных солдат во главе с офицерами шла на восток, к русским, сдаваться в плен. Наивные, доверчивые, порядочные люди. Увидев нас, итальянцы остановились и подняли руки. Наш подполковник прошелся перед строем, приказал своему ординарцу обыскать всех и отобрать ценности, а сам отошел в сторонку, чтобы удобнее было наблюдать

Итальянцы недоумевали, но молчали. Офицеры отдавали ординарцу честь, а он выворачивал карманы, снимал часы, потрошил рюкзаки солдат и чемоданчики командиров. Обобрав всех, он медленно вернулся к подполковнику, придерживая обеими руками подол гимнастерки, доверху наполненный бумажниками, часами, кольцами, мундштуками, ножиками, расческами... Для сбора всей добычи ординарцу пришлось сделать три ходки. Чтобы припугнуть итальянцев, сообразительный подполковник приказал своим разведчикам дать несколько очередей в воздух... Мы двинулись дальше, а итальянцы все стояли с поднятыми вверх руками. От стыда я готов был сквозь землю провалиться. А командир весело смеялся: "Правильный шмон навел. А чего теряться!"

Затем нам попался на дороге новенький "оппель", брошенный немцами в панике, – кончился бензин. Подполковник приказал залить бак из нашей резервной канистры, а сам, пока заливали, прикурил. И надо же – его небрежно брошенная спичка попала под заднее колесо, где пролился бензин. Машина вспыхнула как факел. Подполковник в сердцах ругнулся, сплюнул, и мы двинулись дальше.

Чехи по-прежнему радушно, даже восторженно встречали нас: бросали цветы, кричали "Наздар", угощали вином. Мы теряли бдительность и быстроту реакции. Поэтому выскочившая навстречу машина с немецким генералом сумела увернуться от нас. Пока мы соображали, открывали огонь, виртуоз-немец крутанул руль, газанул и скрылся за поворотом.

За день 7-го мая мы прошли по немецким тылам 150 километров. Закончились карты. Когда стемнело, пришлось съехать с дороги, замаскироваться на ближайшей высотке, окружить себя пушками, тягачами и затаиться. Это было мудрое решение. Мимо нас на запад, к американцам, всю ночь шел густой людской поток, ехали машины, подводы, велосипедисты... Мы сидели тихо. Пусть себе бегут.

Утром 8-го мая мы снова ринулись вперед, на запдд... Вечером недалеко от Праги путь нам преградила мощная огневая завеса. Этого уже никак не ожидали. Голова трещала от недосыпа, от непрерывного движения и дорожного шума, от бурных встреч в уютных чешских городках и селах, от выпитого вина...

Прага была совсем близко. Глаза слепило низкое оранжевое солнце, а изпод этого яркого шара вылетали гремящие стрелы и рвались вокруг. Немцы посылали нам последний смертельный привет. Мы, кто успел, повыскакивали из машин и распластались у дороги. С трудом отцепили две пушки, откатили к обочине и открыли бесприцельный ответный огонь.

Минут через двадцать стрельба внезапно прекратилась, и наступила тишина. Впереди горела машина. Слышались стоны раненых.

Уже в полной темноте мы оттащили пушки назад, к окраине близкого села. Перевязали раненых, похоронили убитых. Воткнули в холмик, в братскую могилу, фанерную табличку: "Пали смертью храбрых... 8 мая 1945 г.".

Наша батарея заняла большой чистый крестьянский дом рядом со штабом. Я улегся на лавке у окна и мгновенно уснул. Глубокой ночью разбудила близкая стрельба, громкие разговоры, беготня. Я выскочил из дома.

Все небо полыхало от сигнальных ракет и трассирующих очередей. По дороге медленно плотным потоком двигались танки и мотопехота. То шли войска 1-го Украинского фронта, наши соседи. Совсем близко кричали: "Победа! Конец войны!" Мы с Дмитриевым поспешили в штаб дивизиона. Двери были распахнуты. Нас встретил майор. Он неуверенно держался на ногах, размахивал пустым бокалом и смеялся:

– Вот теперь – полная победа! Ка-пи-ту-ля-ция! За это надо еще выпить!

Выпили, добавили. Закуской не интересовались. Потом захотелось покурить, и я вышел на крыльцо. Внизу, спиной ко мне, вдрызг пьяный начальна штаба Макухин, запинаясь, рассказывал довольно трезвому еще Романову:

– Не волнуйся. Порядок. Точ-но! Сгорели полностью. 3...знамена и карты, и л...люди. Немцы облили все б...бензином и ф-ф-ф... спалили. Да. Р...разведка только п...пепел нашла. И все... С...собрали это в мешок. А как же Оф...формили по-умному. Акт с...составили, раз. Потом это... боевое донесе ние, два. Грамотно. В бою... от прямого п...попадания все и сгорело. Нормаль но. Конечно, дали т...точные к...координаты. По карте, да. И по форме cnncoi п...потерь личного с...состава. Все командование п...подписало: комдив наштадив, ну, "Смерш". Само собой... И мы подписали... А как же... По-ум ному... Достали спецурну... Металлическую, хорошую... Пепел, значит, туда И запломбировали... Потом, значит, забили в спецящик. Опись вложения... t как же... Опечатали гербовой печатью... Сопроводительное письмо п...п форме. Это важно. И под охраной – на спецсамолет. П...позавчера... В Моек ву, в Генштаб. Лично. Да. Оформление сложное. Поработали, как иш...шаки Ф-ф-ф!

– Ну, и слава Богу, – говорит Романов, – что кончилась эта тягомотина.

– Не то слово. Р...расформировали бы и еще, упаси Господи, – под трибунал. Всех р...разжаловать! Дивизии – нет! Нас – к чертовой матери! Ф-ф-ф! Во подарок ко дню Победы! А? Молодец наш генерал и замполит тоже. Дружно живут! Ф-ф-ф! Большое дело заделали. Полный порядок! На крыльцо, шатаясь, вышел командир с бутылкой в руке: – Хватит болтать, Макухин! Мать твою... Распустился на радостях. Главное сейчас – дис-цип-ли-на! Вот скоро с американцами встретимся. Надо

подтянуться! Не допускать зряшной болтовни! Навести полный порядок!..

9-го мая Прагу взяла армия Рыбалко 1-го Украинского фронта, а нас повернули на север. 10-го мая мы закатились в красивейший городок – Градец Кро-леве. Старинные дома, дворцы, сады. Все целое и ухоженное. Штабов понаехало видимо-невидимо. Штаб дивизии обосновался в центре, а наш дивизион – на окраине в брошенном рабочем общежитии. Мы устроились на двухэтажных нарах на первом этаже, штаб и начальство – в маленьких комнатах наверху, а матчасть поставили во дворе.

Где-то на юго-западе еще шли бои, а мы уже отвоевались: отдыхали, зализывали раны, готовились к возможной (так считал почему-то Федя) встрече с американцами.

Чтобы не допустить снижения морально-политического уровня и боевого духа, наш замполит начал проводить беседы о героическом прошлом русской армии, о стойкости русского солдата, о великих русских полководцах от Александра Невского до Иосифа Виссарионовича, о временных и постоянно действующих факторах войны...

Федя не появлялся, хотя всем было известно, что он поселился с Женей наверху, в комнате рядом со штабом.

13-го мая вечером к нам заехал начальник артиллерии дивизии. К нему подскочил с рапортом дежурный. Полковник махнул рукой и, не останавливаясь, поднялся наверх. Мы знали, что Женя – его дочь, что она добровольно ушла на фронт со второго курса Одесского мединститута, что ее мать погибла в Одессе в 1941-м во время бомбежки. Жене удалось разыскать отца на фронте и остаться с ним, точнее, около него, а еще точнее, – у нас в качестве "главного медика" и Фединой "законной ППЖ".

Я увидел оставшегося у машины Захаревича и подошел:

– Начинается новая жизнь. Что думаешь делать? – спросил он. Конечно, я знал, что делать: прежде всего повидаться с Евой. Однако раскрываться я не собирался и поэтому ответил неопределенно:

– Еще не решил. А ты знаешь, что делать?

– Знаю. Хочу побыстрее демобилизоваться. Нужно в сентябре вернуться в институт, на третий курс. Не хочу терять целый год.

– Так демобилизация, по-моему, не объявлена. Говорят, что с Японией еще будет война. Так что могут задержать в армии на год-два.

– Между нами, полковник обещал помочь с демобилизацией. Поэтому надеюсь скоро повидать стариков. Готовь конспект на родину. Передам, если твои уже вернулись. Они все любят получать "живые приветы".

– А служить ты не хочешь? Станешь начальником штаба артиллерии. У тебя фронтовой опыт. Это, говорят, теперь ценится. И полковник поможет.

– Не получится. Ты еще не в курсе, а наверху – переполох. Дивизии капец. Всех разгонят кого куда. Оставаться нельзя, а то загремишь на Чукотку, в бухту Провидения.

– Что случилось? Почему такая паника, когда вокруг Победа?

– А то случилось, что со знаменами неувязочка вышла. Большая. Не слышал?

– Они же сгорели, люди погибли, а пепел в Генштаб отправили!

– Пепел... Через пару дней ты все узнаешь. Уже не секрет. Но пока помалкивай. Для собственного спокойствия. Дело оказалось темное, даже неприглядное... Пока полковник чай пьет, могу рассказать кое-что... Послушай, история хреновая...

9-го мая в какой-то пражской больнице обнаружился наш шифровальщик, старший лейтенант Неелов, раненый, лежачий. Туда его перетащили сердобольные чехи, случайно обнаружив в брошенной немцами машине.

Когда Неелов узнал, что в Праге наши, он потребовал привести советских офицеров для важного, срочного и весьма секретного сообщения. Чехи кинулись в ближайший штаб, и от командарма Рыбалки прислали офицеров "Смерш" 1-го Украинского фронта. Неелов рассказал им "на ушко", как под Фридеком шифровальщики и комендантский взвод со знаменами напоролись на немцев и как он, Неелов, будучи раненым, сумел сжечь шифры и спрятать в надежное место знамена.

"Срочно, – сказал он, – сообщите об этом нашему комдиву, а то он, наверно, ищет, с ног сбился. В действительности же, все в порядке: знамена спрятаны в надежном месте, а секретные документы уничтожены. Пусть сам генерал приедет. Только ему покажу, где спрятаны знамена". Конечно, Неелов хотел прославиться. Героя получить.

Особисты аккуратно записали эти показания, дали подписать и – к Рыбалке. Доложили и на стол бумагу положили. Свое дело знают. Рыбалко всполошился: шутка ли – знамя гвардейской дивизии. Десантной!

– Аркадий, мы же село взяли, все перерыли. Нашли только пепел, стреляные гильзы, то да се. Получается, обманули Генштаб! Ой-ой-ой. Ничего себе дельце!

– Получается. Насобирать пепел, сам понимаешь, ничего не стоит. А тут живой свидетель, офицер, раненный в бою, да еще шифровальщик, считай, особист, как "Смерш". Ему нужно верить. Это аргумент, а не пепел. Молчать он не мог, не имел права как особист. Обязан был все доложить по команде. И доложил. Ему теперь не позавидуешь.

– А что дальше? Чем закончилось?

Аркадий продолжил: "Дальше звякнул Рыбалко в штаб нашего фронта, и

генерала разыскали за полчаса. Он тут же со свитой прилетел к Неелову. Тот ему и говорит, что во время боя, раненный уже, успел все же вытащить из-под сидения саперную лопатку, сорвать полотнища знамен и закопать их под сараем так, что никто не заметил. А потом, – говорит, – потерял сознание и не помнит, кто и как вывез его из Водяницы.

Раненую ногу немцы Неелову все же забинтовали, потом допросили и бросили где-то под Прагой. "Я очень рад, – сказал Неелов генералу, – что спас знамена". Он рад. А генералу каково? Мало того, что знамена потерял, так еще обманул самого Верховного. Получается, что наш хотел на пепле провести всех, как дурачков. Наверху этого очень не любят! Говорят, генералу там, около Неелова, стало плохо, чуть дуба не врезал. Капли пил. Все узнали, что знамена спасены. Что делать?

Снарядил Рыбалко два кукурузника. Неелова – на носилки. Врача к нему приставили, чтоб по дороге не помер на радостях, и особистов выделили, само собой.

Короче, через два часа сели кукурузники около Фридека. Вкололи Неелову дозу для бодрости духа и понесли на носилках, куда командовал. А сам герой повторял: "Все ясно помню. Все точно говорю".

Нашли тот самый сарай. Копали, копали – ни хрена не нашли. Все перелопатили – пусто. Неелов потерял сознание. Его откачали. Собрали все село, включая пацанов. Допрашивали по-хорошему и по-всякому. Обещали наградить, озолотить любого, кто найдет хоть лоскуток. Все клянутся: "Не видели. Не знаем. Хоть режьте!" С тем и улетели".

– А что с Нееловым?

– Говорят, отправили в Москву. То ли в госпиталь, то ли в главный "Смерш". Раскрутилось дело. Кто бы мог предположить?

– В общем, жалко и генерала, и Неелова, а больше всего наших солдат,

погибших за три дня до конца войны из-за разгильдяйства штабных придурков... Когда будешь у нас?

– Не знаю. Полковник собирается в Москву, в Главный штаб артиллерии. Меня обещал взять как адъютанта. Может быть, в Управлении кадров обо мне слово скажет. Год учебы выиграю. Время, которое у нас есть, – это деньги, которых у нас нет. Знаешь эту поговорку? Умный человек сказал. Я многое подзабыл, надо позаниматься. Нужно время.

– Какая у тебя специальность будет?

– Хорошая. Эсэсовская, – он смеется. – Чего удивляешься? Чудак. Это

сокращенное: ЭСС – электрические сети и системы. Ясно?

Мы еще посидели, покурили, и я позавидовал целеустремленности Аркадия меньше чем через три года станет инженером. Спустился полковник:

– Эй, Захаревич, где ты там? Поехали!

% % %

Прошло десять дней. Захаревич у нас больше не появлялся. Через телефонистов я выяснил, что он откомандирован в распоряжение Управления кадров. Значит, полковник свое слово сказал, посодействовал.

История с Нееловым по "солдатскому радио" быстро дошла до нас. Она в принципе не отличалась от рассказанной мне Захаревичем. Появились, впрочем, некоторые дополнительные подробности. "Смерш" якобы выяснил, что вечером 5-го мая во Фридеке штабники "упились до чертиков", после чего посадили в свои машины девок из ДОП (дивизионный обменный пункт – подразделение медслужбы дивизии) и санбата и выехали из Фридека задолго до рассвета, чтобы догулять в "чистом поле", на природе. Да не на ту дорогу свернули.

Одна санбатовская девка не захотела далеко ехать и выскочила из машины. А когда через несколько минут услышала стрельбу, то бросилась со всех ног в свой санбат и обо всем рассказала врачу. Тот позвонил в штаб дивизии. Начальство всполошилось, завертелось. Но было уже поздно...

% % %

В июне нашу дивизию вывели в Польшу, под город Пшемысль. На окраине убогого села мы натянули палатки и под надзором начальства занялись

хозработами, к которым ни душа, ни руки не лежали. Поставили навес для кухни, сколотили столы и лавки для столовой, выкопали ямы и оборудовали уборные.

Мы устали от войны, от походной жизни – все нам осточертело. Фронтовики рвались домой, дисциплина ухудшалась с каждым днем. По ночам многие убегали в "самоволку" – село рядом. Там ночевали у девиц и вдов, – полсела таких. Солдаты меняли на самогон или дарили своим мимолетным возлюбленным все, что плохо лежало или попадалось под руку: одеяла, полотенца, простыни и даже портянки. Пошли в ход и припасенные к концу войны гостинцы родным. Местные вдовы и девицы охотно принимали ухаживания и благодарственные подношения.

Поддерживать дисциплину уговорами и наказаниями становилось невозможно. Солдаты никого не слушались и ничего не боялись. Не отдавать же под суд переживших войну победителей?! Не строить же гауптвахту?! Надо было что-то предпринимать. Но ничего не предпринималось. Все чего-то ждали, надеялись, что вот-вот закончится эта неопределенность. Военно-административная машина работала медленно, со скрипом. Из расположения дивизиона солдат и офицеров не отпускали.

Встреча с Евой откладывалась. В запасе у меня оставалось еще два месяца.

Утром 16-го июня объявили: "В 12-00 – общее построение. Приедет генерал".

И он приехал. Мы – нас меньше сотни – построены на линейке перед палатками.

Майор отрапортовал: "Дивизион для встречи построен! Командир – гвардии майор Кузнецов". Генерал молча обошел строй. Пожал руку каждому офицеру, посмотрел нам в глаза, остановился в трех шагах перед строем и сказал:

– Боевые друзья! Я прощаюсь с вами. Многие, которых я знал и не знал, были ранены, получили увечья и вернулись домой к своим семьям. Многие отдали свои жизни за Родину. Их здесь нет. Я склоняю перед ними голову, – он наклонил голову и помолчал.

– Вы храбро сражались. Я вижу у многих боевые награды. Честь вам и хвала. Военные судьбы переменчивы. Случилась у нас большая беда – вы знаете. Нет у нас ни знамени дивизии, ни знамени вашего славного дивизиона. Потеря знамени, тем более гвардейского – тяжелая вина. Воинская часть, потерявшая знамя, не имеет право существовать, а командиры подлежат суду, -он тяжело дышал...