Текст книги "Живи с молнией"

Автор книги: Митчел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

– Нет, боишься. Ты думаешь, что нам опять будет трудно, как раньше, когда мы не могли пожениться, а ведь теперь у нас есть еще и Джоди. Ты осуждаешь меня за то, что я сделал.

– Эрик, перестань, пожалуйста! Что сделано – то сделано, и я ни в чем тебя не виню.

– Но ты не спрашиваешь меня о Ригане, – сказал Эрик.

– Вряд ли тебе сейчас хочется говорить о нем. Судя по всему, он задал тебе жару.

– Какого там, к черту, жару! – голос его звучал страдальчески. – Как раз наоборот. Он предложил мне повышение. – Сабина широко раскрыла удивленные глаза. – Он думал, что раз я остался, значит я не согласен с Траскером, и хотел мне заплатить за это. Он предложил мне должность младшего профессора.

Сабина нахмурилась.

– И ты мог подумать, что я посоветую тебе согласиться?

– Ты? – Он нервно провел рукой по волосам. – Неужели, по-твоему, я из-за этого два часа бродил по улицам и раздумывал, что я за человек? В том-то и дело, что меня самого одолело искушение. На какой-то миг я действительно обрадовался возможности прочно утвердиться в университете и зваться профессором Горином. Да, да! Я сказал себе: если все эти негодяи заботятся только о своем благополучии, то почему бы и мне не подумать о том же? Может, промолчать и принять это повышение? И знаешь, если мне могла хоть на секунду прийти в голову такая мысль, значит мне надо немедленно расстаться с научной деятельностью. Дело не в Ригане и даже не в этих людях, которые не пожелали поддержать Траскера, – дело в том, что и я могу стать таким, как они.

Его угнетало ее молчание. За последний месяц они нередко ссорились, и сейчас им было трудно разговаривать по душам, так как недавние обиды еще не изгладились из их памяти.

– Теперь ты видишь, какой я, – покорно сказал он. – Правда, эта мысль держалась у меня какую-то долю секунды, но все-таки она появилась.

– Ох, Эрик, я совсем не об этом думаю! – пылко воскликнула Сабина со слезами в голосе. – Неужели ты никогда не можешь догадаться, что у меня на душе? Нет, ты просто дурак!

– Знаешь, Сабина, я просто тебя люблю, – сказал он. – Ты такой славный малый!

Она подошла и поцеловала его.

– Почему ты должен мучиться и стыдиться этой мысли? Ведь в конце концов ты все-таки поступил честно?

– И с тобой я поступил честно?

– Конечно. – Не видя ее лица, он чувствовал, что она улыбается. – Ты всегда был со мной честен. Ну идем, я дам тебе позавтракать, хоть ты и безработный.

Эрик следил глазами за Сабиной. Может быть, ему было бы легче перейти на положение безработного, если бы у него не было ни жены, ни ребенка, но когда он пытался представить себя одиноким, его охватывало отчаяние. Ничто в мире не могло сравниться со счастьем быть вместе с нею. Разумеется, это правда, что для мужчины самое важное в жизни – работа, но он знал, что жизнь его потеряла бы смысл без Сабины и Джоди. Он обошел вокруг стола и поцеловал ее в лоб. Ему стало чуточку легче, но все-таки сердце его болезненно ныло от сознания, что он безработный, и от глубокого разочарования. Еще никогда в жизни ему не было так тяжело.

5

Пять лет назад Эрик и Сабина уезжали из Нью-Йорка в вагоне третьего класса. Теперь они возвращались туда в спальном купе. Тогда они переживали свой медовый месяц, теперь у них был Джоди, а прежняя наивная уверенность в будущем сменилась робкими надеждами. Эрик сидел спиной к движению поезда, напротив Сабины и Джоди. Мальчик не отрывался от окна и что-то беспрерывно лепетал, разговаривая сам с собой, с автомобилями, коровами, деревьями, домами и людьми, мелькавшими мимо. Он был захвачен этим увлекательным разговором, а родители смотрели на него с ласковым любопытством, немножко завидуя и немножко огорчаясь, что он так мало в них нуждается. Время от времени, когда Джоди произносил какую-нибудь забавную фразу, Эрик и Сабина переглядывались и, убедившись, что без слов понимают друг друга, на мгновенье забывали о мальчике; при этом каждый озабоченным взглядом как бы спрашивал у другого: «Тебе хорошо?»

Было приятно путешествовать со всеми удобствами за счет «фирмы», которая являлась для них тем же, чем для маленькой полевой маргаритки – плотная дождевая туча, нависшая над растрескавшимся от засухи полем. Когда поезд тронулся и Эрик с Сабиной в последний раз взглянули на очаровательный и ненавистный городок, они впервые начали верить, что Эрик уже не бедный университетский преподаватель, а научный сотрудник промышленного предприятия, солидный человек в превосходно отутюженном костюме, начинающий новую карьеру с жалованьем вдвое больше того, что он когда-либо получал.

Когда ушел носильщик, Эрик сказал:

– Отныне мы с тобой принадлежим к буржуазии.

Две недели назад он ездил в Нью-Йорк один, для предварительных переговоров. «Фирма» называлась Американской машиностроительной компанией и занимала целый дом на углу 24-й улицы и Мэдисон-авеню. Это было двадцатишестиэтажное здание из песчаника, выстроенное в стиле первых небоскребов. Его безобразный полуготический фасад выходил на Мэдисон-сквер-парк. Эрику никогда еще не приходилось видеть такого скопления солидных, хорошо одетых людей. И он должен будет каждый день ходить на работу в «выходном» костюме. Придется распрощаться с бумажными штанами, старыми куртками и свитерами.

Его провели к мистеру Педерсону. Мистер Педерсон сидел в небольшом скромном кабинете; по виду его вполне можно было принять за члена какого-либо попечительского совета, но разговаривал он, как инженер. Он не спрашивал, почему Эрик бросает академическую работу и при каких обстоятельствах он ушел из университета. Очень серьезным тоном, как бы признаваясь, что и в его жизни случались ошибки, он сказал:

– Я ведь тоже в свое время занимался преподаванием. В институте Стивенса, с тысяча девятьсот десятого года по тысяча девятьсот одиннадцатый. – Но он тут же дал Эрику понять, что университетское прошлое – не такая уж серьезная помеха для его будущей работы. Он задал ему несколько вопросов относительно его образования и семейного положения и неразборчивыми каракулями записал ответы.

Педерсон не заговаривал об условиях предстоящей работы; вместо того он с важным видом стал объяснять общую проблему синхронного действия различных частей сложных механизмов и способы применения электричества для управления ими.

Видя, что Педерсон не собирается приступать к переговорам, Эрик спросил, почему они пользуются такими сложными магнитными реле, ведь электронные вакуумные лампы были бы значительно проще. Педерсон поднял на него усталый взгляд и спросил, нет ли у него на этот счет каких-либо соображений.

– Эту проблему, которую вы привели в качестве примера, можно было бы попытаться разрешить таким путем, – сказал Эрик и, набросав чертеж цепи, объяснил свою мысль Педерсону, который внимательно следил за бегавшим по бумаге карандашом.

– Довольно остроумно, – сухо заметил Педерсон. – Это ваша собственная идея?

– Нет, это только один из вариантов схемы, обычно применяемой в лабораториях.

Педерсон повертел в руках чертеж и стал рассеянно рассматривать свои пальцы.

– Если клиент покупает у нас машину за пятьдесят тысяч долларов, он вправе требовать от нее бесперебойной работы. Вот почему мы применяем такую сложную контрольную систему. Каждая часть стоит больше пяти тысяч долларов, и, конечно, целесообразно было бы сократить дополнительные расходы. С другой же стороны, если в этой вашей схеме произойдут неполадки, то в лаборатории вам никто не мешает выключить ток и все исправить. А большому заводу остановка машины на пять минут обойдется в несколько тысяч долларов.

– Но эта схема дает отличные результаты, – возразил Эрик. – Я пользовался ею в миниатюре десять тысяч раз, и она ни разу не отказала. Если давать половину номинальной мощности напряжения, то она будет работать вечно, и вся установка не будет стоить и двух тысяч долларов.

– Это очень интересно, – сказал Педерсон. – А как обстоит дело с патентом? Впрочем, у нас есть юристы, которые это выяснят. Такое усовершенствование для начала было бы недурно. Очень недурно. – Он взглянул на ручные часы. – Пройдемте к мистеру Тернбалу.

Мистер Тернбал оказался тучным человеком лет под шестьдесят, в таком отличном и так ловко пригнанном по фигуре костюме, какого Эрику еще ни на ком не доводилось видеть. Его кабинет был отделан деревянными панелями и устлан коврами. На панелях висели небольшие групповые фотографии спортсменов в костюмах для поло. Одна из фотографий изображала белую паровую яхту. На письменном столе стояла фотография женщины с некрасивым смеющимся лицом; за угол рамки были заткнуты три любительских снимка – маленькие дети на лужайке, простиравшейся, казалось, до самого горизонта. Мистер Тернбал поднялся из-за стола навстречу вошедшим; складки его костюма из темно-синей ворсистой ткани отливали бархатистым блеском. Быстрые голубые глаза, прямой нос и тонкий аскетический рот как-то не вязались с его толщиной. Казалось, в эту жирную тушу забрался юркий тощий человечек: физиономия принадлежала ему, а костюм, улыбка, подбородок и щеки – другому, очень толстому человеку.

Мистер Педерсон сел и закурил сигарету.

– У доктора Горина есть кое-какие соображения насчет электронной системы управления. Довольно интересные идеи, я бы сказал.

Тощий мистер Тернбал зорко глянул из-за приветливой улыбки толстяка.

– На ваш взгляд, в них есть толк, Пити?

– Есть. Это очень недурно. Садитесь, Горин.

Мистер Тернбал повернулся вместе со стулом к Эрику. Он заговорил ленивым благодушным тоном толстяка, но слова его показались Эрику очень толковыми.

– Среди наших сотрудников еще не было физиков, Горин. Большинство наших людей даже не знает, что это такое. Но я лично считаю, что промышленность нуждается в кое-каких нововведениях. До тысяча девятьсот восемнадцатого года на химических заводах работали только инженеры-химики, но во время войны эта отрасль промышленности стала быстро развиваться и переросла ту стадию, когда с основными проблемами мог справиться простой инженер; поэтому к работе были привлечены доктора химии – люди, у которых учились эти самые инженеры. Теперь химик, работающий в промышленности и не имеющий докторской степени, не считается квалифицированным работником. Машиностроительная промышленность сейчас тоже приближается к той стадии, когда инженеры-механики уже увязают в технических сложностях. Пытаясь усовершенствовать эти чертовы машины, они вдвое увеличивают их размеры – и только. Я постоянно твержу, что пора вернуться к основным принципам, пересмотреть их, найти более простые методы и что этим должны заниматься физики, но меня никто не слушает. Им-то что! Доходы растут по-прежнему, и все довольны. Все, кроме меня. На мое несчастье, бог наградил меня уменьем заглядывать в будущее. Дело у нас довольно консервативное, и заправляют им довольно-таки консервативные люди. А я человек прогрессивный. Черт побери, я даже радикал – в деловом смысле, конечно, – добавил он, и его тощий двойник снова испытующе взглянул на Эрика.

Эрик заметил этот взгляд и промолчал.

– Наконец я нашел людей, которые позволили мне оседлать моего любимого конька, но я хочу иметь лошадь, которая возьмет любое препятствие и будет отвечать моим требованиям.

Он взглянул на лист бумаги, на котором Педерсон записал данные об образовании Эрика, его ученой степени, научных трудах и семейном положении.

– Как по-вашему, Пити, следует ли нам еще подумать и еще раз тщательно обсудить эти превосходные данные?

– Нет, – спокойно ответил Педерсон. – Можете взять его на работу. Иначе я бы его к вам не привел.

Тернбал удовлетворенно хмыкнул, а Педерсон улыбнулся. Эрик понял, что у них с Тернбалом отличные отношения. Он ни на секунду не переставал сознавать, что эти люди ворочают огромными деньгами, но, к своему удивлению, чувствовал себя совершенно непринужденно. Тернбал откинулся на спинку своего вертящегося кожаного кресла, и от этого движения его обтянутый шевиотом живот выпятился круглой темно-синей горой.

– Ладно, – сказал Тернбал. – Триста пятьдесят в месяц для начала, работать будете в собственной лаборатории. Я вас беру на свою личную ответственность. Кроме меня, хозяев у вас нет. – Он взглянул на календарь. – Жалованье будете получать с первого числа.

– То есть через две недели? – сказал Эрик.

– Нет, с первого числа этого месяца. Вам уже набежали деньги за две недели. – По улыбке Тернбала было видно, что он любит отечески пошутить с приятными ему людьми. – К первому числу перевезете семью. И так как вас до тех пор тут не будет, лучше получите ваш чек сейчас, на случай, если вам понадобятся деньги. Переезд – за счет компании. Пити покажет вам, как составить отчет о расходах. Там, в Вашингтоне, нашу фирму зовут «добрым дяденькой»; на сей раз они, в виде исключения, правы. – Он протянул Эрику пухлую руку. – Значит, увидимся в будущем месяце, в понедельник утром. И постарайтесь быть пай-мальчиком, а то я окажусь в дураках. Но вы нас не подведете, – добавил он с улыбкой. – Я уж вижу. И запомните твердо: это последнее место в вашей жизни. Мы никогда не отпустим хорошего человека, а хороший человек никогда и сам от нас не уйдет.

Вот какова эта фирма, в которой он будет работать, заключил Эрик, рассказав обо всем Сабине по возвращении в Арджайл. Но все время, пока они упаковывали вещи, продавали машину и готовились к отъезду, Эрик старался не слишком обольщаться надеждами. На этот раз он решил выяснить, каким законам здесь принято следовать, и дознаться, что правда, а что пустая болтовня. В университете его обманули, и теперь он никому уже не станет верить на слово.

Даже в поезде, сидя рядом с Сабиной и Джоди, Эрик не переставал думать об этом. По-видимому, Тернбал – славный, чудесный человек, но он вовсе не нуждается в восхищении Эрика. С него достаточно и того, что он сам собой восхищается. Он ждет от Эрика чего-то гораздо более существенного. Мир преуспевающих дельцов, мир Тернбала и Педерсона, был ограничен определенными меридианами, находился на определенной широте и долготе, и Эрик хотел исследовать его сам, не доверяясь рекламным брошюрам для туристов. Он чувствовал себя повзрослевшим; еще никогда в жизни он не был уверен в себе так, как сейчас. Он заглянул в газету, купленную на станции. Муссолини предсказывал, что вторая годовщина гражданской войны в Испании, которая исполнится в будущем месяце, будет отмечена блистательной победой Франко. Эрик перевернул страницу и тщательно согнул ее как раз поперек мясистой, надутой физиономии дуче.

Знакомый женский голос с оттенком удивления произнес «Хэллоу!», Эрик поднял глаза и увидел Мэри Картер, которая остановилась рядом с ним, слегка покачиваясь в такт мерной тряске вагона. Джоди и Сабина тоже взглянули на нее. На секунду он оцепенел от смущения и обрадовался, что Сабина на него не смотрит.

Мэри была в дорожном костюме и выглядела гораздо старше, чем в последнюю их встречу, – старше и как-то беспомощнее. В Эрике вдруг ожило воспоминание о нежности, которую он к ней испытывал когда-то. Он поднялся и стал рядом с ней в проходе. Надо было познакомить ее с Сабиной; он заколебался и сказал:

– Простите, Мэри, но я не знаю вашей новой фамилии.

– Я не замужем, – сказала она, вспыхнув и быстро отведя робкий взгляд в сторону. – Моя помолвка расстроилась.

– Очень жаль, – пробормотал он.

– А мне – нисколько, – ответила Мэри. Она улыбнулась Сабине и Джоди, но лицо ее сохраняло грустное выражение, придававшее ей особую привлекательность. – Это была ошибка. Между прочим, я слышала, об этой возмутительной истории в Камберленде. Кто-то мне говорил, что вы переходите работать в промышленность. Надеюсь, это неправда?

– Нет, правда. Я получил очень хорошее место, – решительно, почти вызывающе сказал Эрик. – Посидите с нами немного.

– Ах нет, я не могу, – торопливо отказалась она. – Наши места там, в переднем вагоне. Я еду за границу на то время, пока буду получать присужденную мне стипендию.

Слово «стипендия» мгновенно вызвало в нем воспоминание о его лаборатории, где стоял недоконченный прибор для опыта, задуманного Мэри. Его части и сейчас еще валяются в пустой, похожей на кладбище комнате. Их не уберут оттуда, пока кому-нибудь не понадобится помещение, а до этого, быть может, пройдут целые годы; все покроется толстым слоем пыли, латунь потускнеет, стекло засидят мухи, и запущенная лаборатория станет могилой его погибших мечтаний. Но, к удивлению Эрика, эта мимолетная мысль причинила ему гораздо меньше боли, чем он ожидал, и он непринужденно улыбался Мэри, глядя на нее сверху вниз.

– Может быть, мы еще увидимся до вашего отъезда. Мы переезжаем в Нью-Йорк. Я очень жалею, что мне не удалось провести ваш опыт, но вы, конечно, найдете кого-нибудь другого, кто возьмется это сделать.

Она снова покраснела. «Бедняжка, – подумал он. – Как хорошо для нас обоих, что все сложилось именно так, а не иначе».

– В Чикаго уже приступают к опыту.

Избегая его взгляда, она пожала ему руку и торопливо кивнула Сабине и Джоди.

– До свидания, – пробормотала она. – Я очень рада…

Эрик снова сел на свое место, даже не посмотрев ей вслед. Она, вероятно, страдала при мысли, что все они следят, как она неверной походкой пробирается по вагону, и ему стало жаль ее.

Пока Мэри стояла возле них, Джоди сидел молча, но сейчас он вдруг обернулся к матери и засыпал ее вопросами: как зовут эту даму, как зовут ее детей, ее отца и мать; особенно его интересовали фамилии – он переживал период повышенного интереса к генеалогии.

На все его вопросы Сабина машинально отвечала: «Не знаю». В другое время она удовлетворила бы любопытство ребенка и придумала бы целое племя родственников Мэри. Эрик чувствовал, что она чем-то озабочена. О, господи, только бы не это, подумал он, не теперь, когда все конечно.

– Она ужасно застенчива, – сказала Сабина, не обращая внимания на вопросы Джоди. – Она всегда такая?

Эрик сумел выждать целую секунду, сделав вид, что смотрит на пейзаж за окном. Он превосходно владел собой, но мысль о том, что эта выдержка объясняется полным внутренним равнодушием, неожиданно опечалила и даже испугала его.

– Трудно сказать, ведь я видел ее только на собраниях, – он отвел взгляд от вопрошающих глаз Сабины и заговорил с ребенком. – Джоди, пересаживайся на мое место, а я сяду с мамой.

Мальчик просиял – весь диванчик будет в его распоряжении. Эрик уселся рядом с Сабиной. Как он и рассчитывал, руки их потянулись друг к другу и сплелись. Она, довольная этим, обернулась к окну, и шевельнувшееся в ней смутное подозрение окончательно исчезло.

«Нет, – решил Эрик, – с этих пор – никаких ошибок». Чем дальше удалялся поезд от Арджайла, тем легче становилось у Эрика на душе, и через некоторое время он уже с удовольствием думал о будущем. Теперь-то все будет прекрасно.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

В первый же понедельник Эрик пошел к Тернбалу доложить о своем прибытии и, пройдя прямо в отделанный деревянными панелями, ярко освещенный кабинет, встретил там самый сердечный прием. Директор заулыбался, привстал, навалился всей своей грузной тушей на стол и, покраснев от натуги, протянул молодому человеку руку. Затем он жестом указал ему на кресло, стоявшее у письменного стола, и оба уселись друг против друга. В ярком свете высокой лампы тени на лице Эрика удлинились, черты обозначились резче, и от этого он казался исхудалым и постаревшим.

Эрик смотрел на директора, остро сознавая, что вступает в совершенно новую жизнь и, каков бы ни был этот тучный человек, молча развалившийся в кресле, от него всецело зависит установление законов, этой новой жизни, о которой он, Эрик, узнает через несколько минут.

– Наша с вами цель, – приветливо обратился к нему Тернбал, – коренным образом перестроить производство. Дело нелегкое, что и говорить, да и времени потребует немало, но мы с вами наверняка с ним справимся. – Он прищурился и помолчал, словно желая подчеркнуть, что такая, несколько театральная простота речи ему свойственна вообще. – Вот вам вся суть дела в двух словах. Подходит это вам?

Он взглянул Эрику прямо в глаза. Эрик вдруг почувствовал в его словах напыщенное самодовольство; у него мелькнуло подозрение, что все это просто поза, но явная искренность и убежденность, слышавшиеся в жирном баске Тернбала, быстро рассеяли это неприятное впечатление.

– Мы с вами сделаем это сообща, – продолжал Тернбал. – Я нужен вам, а вы нужны мне. Мы пойдем в атаку на самую консервативную на свете и самую неприступную для нововведений отрасль промышленности. Впрочем, должен вам сказать, что я и один, без посторонней помощи, уже добился кое-каких сдвигов. Так что я, как говорится, стреляный воробей. А вы должны теперь отдаться в мои руки и применить ваши силы там, где это понадобится и где захочу я. Прежде всего я запрещаю вам даже близко подходить к нашим заводам. Если я узнаю, что вы были на каком-нибудь заводе без моего разрешения, я вас сию же минуту уволю.

Это было сказано резким, почти угрожающим тоном, но тут же на лице Тернбала появилась улыбка.

– Я вам объясню, в чем дело, – продолжал он, снова переходя на дружеский тон. – Терпеть не могу, когда люди смотрят на меня как на босса, который заставляет всех плясать под свою дудку только потому, что так ему нравится, – в его голосе послышалась обида на такое чудовищно нелепое обвинение. – Я не деспот. Я сижу в этом кресле и в этом кабинете потому, что бываю прав гораздо чаще, чем другие. И сейчас я опять прав.

Производство механических станков, объяснил он Эрику, занимает особое место в американской промышленности. Ее структуру можно представить себе в виде огромной опрокинутой пирамиды: широкое основание ее – промышленность, изготовляющая предметы массового потребления, а самое острие, на котором держится все остальное, – промышленность, производящая машины, которые в свою очередь делают машины, изготовляющие предметы массового потребления.

– Понимаете, мы делаем основные орудия производства. В старину люди работали пилами, топорами, зубилами – словом, всякими режущими инструментами. Подключите к ним электроэнергию, используйте твердые стали – и вы получите токарные, сверлильные, фрезерные и шлифовальные станки. В нашем деле есть одна особенность – наши детища сами себя воспроизводят. Да, сэр. Ни в одной отрасли промышленности, кроме нашей, вы этого не найдете. Из корнфлекса вы нового корнфлекса не получите, корабли вам других кораблей тоже не сделают. А наши машины могут сделать любые другие машины, включая и самих себя. Разрешите вам сказать, сынок, – я буду звать вас Эриком, если только эта ваша докторская степень не послужит к тому препятствием, – разрешите вам сказать, Эрик, что наша промышленность – отец и мать всех отраслей промышленности, она – чрево американской промышленности, самооплодотворяющееся и живородящее чрево. Понятно вам?

Тернбал откинулся назад вместе с креслом, грузное туловище, облаченное в плотную светлую шерсть, медленно передвинулось в тень, а солидный плавный голос журчал не переставая, и в нем слышались нотки дружелюбия и гордости за себя и за свою работу.

– Однако, – он сделал торжественный и как бы предостерегающий жест, – однако несмотря на то, что машиностроение, в сущности, породило крупную промышленность, вы не найдете в нем таких огромных предприятий, как, скажем, в автомобильной, сталелитейной или химической промышленности. Мы не можем выпускать массовую продукцию, так как почти что каждый станок, который мы производим, делается по заказу. Если клиенту понадобилось заменить изношенную машину новой, он уже требует, чтобы в прежнюю модель были внесены изменения, и в результате получается совсем другой тип машины. И еще одно: у нас существует узкая специализация. Если, например, фирма выпускает токарные станки, то, кроме них, она больше ничего не делает. Конечно, в нашей фирме дело обстоит иначе, я перестроил ее по-своему. Видите ли, наша Американская машиностроительная компания является держательской компанией. Сама по себе она ничего не производит и ничем не владеет, кроме мелких компаний. Наша фирма приобрела в полную собственность компанию «Гаскон» – токарные и шлифовальные станки, Коннектикутскую компанию – фрезерные станки. Западную – передаточные механизмы, фирму «Форрест» – резцы и винторезы и просто уже для ровного счета прихватила еще компанию «Мюррей» – сбор и переработка металлического лома и «Колумбус» – бритвенные лезвия. Одно производство уравновешивает другое, одни выручают нас в лучшие времена, другие – в худшие. Теперь всякий видит, как это разумно, но в свое время мне пришлось порядком потрудиться, пока я их убедил. Ну ладно, я свое сражение выиграл, теперь хочу выиграть ваше – для вас.

Он нажал кнопку на столе и взял телефонную трубку.

– Слушайте, Пити, – оживленно заговорил он в трубку, – я тут пораскинул мозгами и кое-что надумал. Сегодня придут эти люди от фирмы «Рено»; я решил с ними больше не разговаривать. Вчера обдумал наш разговор с ними и пришел к выводу, что они сами не знают, чего хотят. Им подавай луну с неба, только луна не станет им делать авиационные моторы. Когда они, наконец, сообразят, что им, собственно, нужно, тогда и поговорим. Война завтра не начнется, и если уж браться за такое дело, то надо его делать как следует, без спешки. Кроме того, я не желаю, чтобы этот заказ потом был аннулирован. Насколько я понимаю, у этого Даладье охоты воевать с Гитлером не больше, чем у Блюма. Так что не будем торопиться.

– Видите, я должен быть еще и психологом, – сказал он, благосклонно улыбаясь Эрику, но теперь нотки самодовольства, то и дело проскальзывавшие в его тоне, уже не коробили Эрика. После разговора с Педерсоном он преисполнился уважения к Тернбалу. Несмотря на свои слабости, на некоторое тщеславие и напыщенность, Тернбал отлично знал свое дело и крепко держал его в руках.

– Я все-таки не понимаю, почему мне нельзя посещать заводы, – сказал Эрик. – Что тут плохого?

Тернбал улыбнулся.

– Потому что на вас это произведет слишком сильное впечатление, – сказал он. – Вы увидите черт знает какие чудовища и поразитесь, как они превосходно работают. Вам начнет казаться, что лучше уж не выдумаешь, а это будет значить, что и вас засосала трясина. И тогда от вас уже толку не будет. Вот почему я вас уволю, если вы меня ослушаетесь, а вовсе не потому, что вы ослушались меня. Черт возьми, Эрик, буду даже рад, если вы меня не послушаетесь, лишь бы вы оказались правы. За это я вас буду только уважать. Но, к сожалению, вероятнее всего, что вы будете не правы. Так всегда бывает, – он пожал плечами и грустно улыбнулся. – Я оказываюсь прав чаще, чем другие. Теперь вот что. Я дам вам лабораторию здесь, в этом здании. Можете там спать. Устраивать попойки. Меня не касается, что вы там будете делать. Для меня важно одно – результаты. Поговорите с Педерсоном. Он подыщет вам помещение, а вы ему скажете, какое вам нужно оборудование. Потом купите все, что требуется. От вас я хочу одного – найдите мне новые принципы работы режущих станков.

– Все это звучит прекрасно, мистер Тернбал. Но ведь станки конструируются для какой-то определенной цели, и в соответствии с этим надо оборудовать лабораторию. А я не имею ни малейшего представления, с чего начинать.

– Это совершенно безразлично. Начинайте с чего угодно. Если у вас такая голова, какая мне нужна, то рано или поздно вы все равно, как по спирали, придете к главной проблеме.

– Допустим, но не лучше ли сэкономить полгода или год и сразу сказать мне, в чем дело?

– А я и сам не знаю. Это уж ваша забота. Мне ясно одно: необходимо пересмотреть основной принцип работы режущих станков. До сих пор никто даже и не думал об этом. А от этого принципа зависит конструкция каждой машины, которую мы строим. Слушайте, – нетерпеливо перебил он себя, – ведь вы даже не понимаете, о чем я говорю! И не сможете понять, пока не войдете в работу. Мы впервые с двадцать девятого года стали получать прибыль, и я хочу потратить часть этих денег на поиски некоторых усовершенствований. Повторяю, мне все равно, с чего вы начнете. В прошлый раз вы тут толковали с Педерсоном об электронной системе управления. Вот для этого и оборудуйте себе лабораторию. А если потом заинтересуетесь чем-нибудь другим, можете это оборудование сменить. И не скупитесь на расходы. Если будете тратить слишком много, я вам об этом скажу. А пока я вам больше ничего не могу сообщить, потому что и сам ничего еще не знаю.

Тернбал дал понять, что разговор окончен. Эрик встал, и, когда он вышел из круга резкого света, у него было совсем другое лицо, просветлевшее и улыбающееся. Ему нравился Тернбал и нравилась работа.

– Знаете, на что это похоже, мистер Тернбал? – медленно сказал он. – На грезы физика.

Тернбал уже успел нажать кнопку внутреннего телефона и поднести к уху трубку. Он сощурился и прикрыл микрофон пухлой ладонью.

– Все-таки время от времени спускайтесь на землю и сообщайте мне о ходе работы.

Эрик улыбнулся, кивнул Тернбалу и вышел.