Текст книги "Живи с молнией"

Автор книги: Митчел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

3

В лаборатории, брошенной Хэвилендом ради побережья, воцарилась приятная мирная атмосфера. После чисто физического труда во время опыта обработка результатов казалась совсем легкой. Требовалось проделать массу вычислений, но с помощью формул и они были сведены к простой арифметике, а самую нудную работу выполнила вычислительная машина. Эрику то и дело приходилось подавлять беспричинную улыбку: он ощущал в себе безмятежное, ленивое удовлетворение. Почти все время он вместе с Фабермахером работал над записями, а прибор тем временем покрывался пылью.

Даже если Хэвиленд захочет продолжать исследование с другим ассистентом, прибор все равно пойдет на слом. Он уже пережил самого себя, потому что полученные результаты неизбежно докажут необходимость переделок и усовершенствований. Дальнейшие исследования с новым прибором в свою очередь потребуют дальнейших усовершенствований, и этот нескончаемый цикл творческого созидания и разрушения даст один побочный продукт – новые знания. Этот прибор положил начало целой исторической эпохе, но история перешагнула через него прежде, чем он пришел в негодность. Эрик не мог смотреть на него без грусти. Фабермахер относился к этому иначе. Прибор для него имел не больше значения, чем обыкновенный карандаш, которым пишут, очинивают острее или тупее, смотря по вкусу, используют до конца, а затем выбрасывают. Его больше заботили результаты опыта, занесенные в рабочую тетрадь.

– Интересный опыт, – рассудительно, с умеренным энтузиазмом сказал он. – И сколько еще предстоит работы!

– Но мы сделали все, что могли, – возразил Эрик.

Фабермахер улыбнулся.

– Вы сейчас говорите, как Хэвиленд, – «выше головы не прыгнешь». Хотите знать, на какие вопросы вы так и не получили ответа? Я могу их перечислить. Какова энергия нейтронов? Каковы статистические вариации полученных вами результатов? Насколько ваши результаты связаны с поглощением, сопровождающимся или не сопровождающимся индуктированной радиоактивностью…

– Ради Бога, довольно! – воскликнул Эрик. – Кто вам сказал, что мы собирались завоевать весь мир? Мы только хотели доказать, что существуют внутриядерные силы, не электростатические и не гравитационные, и найти частицы, на которые действуют эти силы. Мы знаем, что нейтроны притягиваются одними ядрами и не притягиваются другими.

– Это необычайно интересно. А почему это так?

– Не знаю, – признался Эрик. – Ответ, возможно, послужил бы ключом ко всей проблеме. Но все-таки мы теперь знаем о существовании этого свойства, следовательно, посредством нашего опыта мы открыли кое-что новое в природе. Это мы искали, и это мы нашли. Вот и все.

– Вы просто сделали, что могли.

– Не говорите это так, словно вы нас в чем-то обвиняете.

– А вы не говорите так, словно оправдываетесь. Каждый и без того делает все, что в его силах. И утверждать, будто вы сделали все, что в ваших силах, – значит намеренно ограничивать свои возможности.

– Не будете ли вы добры вбить наконец в свою тупую голову, что я этого никогда не говорил?

– Ах, так! А что же вы хотели сказать?

– Что я надеюсь ответить на эти вопросы, когда буду работать с Траскером. Уверен, что мы с ним добьемся большего.

– А, ну это другое дело. Отчего же вы так и не сказали?

– Потому что вы слишком много болтаете.

Фабермахер улыбнулся, и лицо его порозовело.

– Только с вами, – согласился он, но вид у него был довольный и смущенный. Он немного помолчал, потом спросил: – Когда вы уезжаете?

– Еще не знаю. Я только недавно написал Траскеру, что смогу приехать.

Из коридора донесся телефонный звонок, и Эрик пошел в будку.

– Хэлло, – произнес женский голос.

– От Траскера еще ничего нет, дорогая, – быстро сказал он. – Так что не торопись давать задаток за подвенечное платье. Но не беспокойся, это от нас не уйдет.

– Хэлло? – прервал его незнакомый голос. – Можно мистера Фабермахера?

Эрик почувствовал, что краснеет, и засмеялся.

– О, простите, я обознался!

– Ничего, – в трубке тоже послышался смех. – Это было даже интересно. Это говорит мисс Мастерс. Я звонила в библиотеку, но там сказали, что он, вероятнее всего, у вас. Он здесь?

– Одну минуту, я сейчас посмотрю.

– Вы подойдете к телефону? – спросил Эрик Фабермахера. – Если хотите, я скажу, что вы уже ушли.

Фабермахер медленно покачал головой.

– Я подойду, – сказал он тихо и добавил: – Знаете, я был несправедлив к ней. На самом деле она вовсе не пруссачка. Она просто многого еще не понимает.

– По-моему, вы говорили, что это и есть крайняя жестокость, – заметил Эрик, улыбаясь.

– Нет, я говорил о равнодушии. Ее нельзя обвинять в равнодушии, но тем не менее она все-таки многого не понимает.

4

Фабермахер медленно взял трубку. В его жизни это была первая девушка, с которой он чувствовал себя легко и непринужденно, и последняя, с кем он мог бы представить себе возможность таких отношений. Между ними не было ровно ничего общего. С тех пор как она четким шагом вошла в его жизнь, он встречался с нею несколько раз, чувствуя в ее обществе необъяснимое облегчение; он был глубоко благодарен ей за это, но сам, по своей воле, никогда не искал встреч. И как ни странно, ей, по-видимому, это даже нравилось. Во многих отношениях она вела себя по-мужски. Она охотно брала инициативу в свои руки и сама устраивала все до мельчайших деталей. Это было удобно Хьюго, так как освобождало от лишних хлопот, но…

Фабермахер намеренно избегал всяких привязанностей. Он не хотел сближаться с людьми, потому что это помешало бы его работе. Он не хотел сближаться с ними, потому что не доверял им. Но Эдна не признавала никаких отговорок. Берясь за трубку, он думал, что в конце концов придется сказать ей о себе всю правду, – до сих пор он никому еще не рассказывал всего, – и на секунду задумался, не получится ли чересчур мелодраматично, если он скажет: «Не нужно питать ко мне слишком теплые чувства. Я ничего вам не могу предложить взамен. Врач сказал, что моя болезнь убьет меня через несколько лет. Так что у меня почти нет времени на личную жизнь, вы же приобретете друга, которого скоро придется потерять».

Все это пока что звучит довольно неуклюже, но до следующей встречи он еще успеет подыскать другие выражения. Фабермахер приложил трубку к уху.

– Хэлло! Эдна? Говорит Хьюго.

5

Эрик и Сабина первыми вошли в вагон, поэтому без труда нашли себе место. Они старались устроиться поудобнее, так как им предстояло просидеть в вагоне всю ночь, до самого Энн-Арбора. Багаж их состоял из двух тяжелых чемоданов и маленького квадратного чемоданчика, который Эрик так неожиданно купил однажды вечером в прошлую осень. Чемоданчик давно уже утратил лоск новизны и приобрел вполне респектабельный вид.

Сабина села у окна; она была одета точно так же, как днем, во время венчанья в городском муниципалитете. На ней был черный шелковый костюм и большая круглая шляпа из черной соломки, которую она теперь осторожно сняла, попросив Эрика положить ее на чемодан, лежавший в сетке. Букетик гардений на ее груди уже завял и поблек, но ей не хотелось с ним расставаться. За все время Эрик только второй раз подарил ей цветы. Тот, первый, раз она помнила гораздо лучше, чем он.

Эрик сел рядом и взял ее за руку. Сабина повернула голову и взглянула на него.

– Вот, значит, как это бывает, – сказал он. – Теперь ты уже знаешь, как выходят замуж.

– Да, мне это понравилось. А ты чувствуешь, что стал пожилым и солидным?

– Не знаю, что я чувствую, – сказал Эрик.

Когда поезд тронулся и побежал под темными сводами Центрального вокзала, Эрику вдруг стало немного жутко. До сих пор он жил, как придется, теперь же на нем лежала ответственность за другую жизнь. Сабина, девушка, живущая в родительском доме, – это одно, а Сабина, его жена на всю жизнь, которая пройдет с ним по самым дальним коридорам его будущего и, как это ни трудно сейчас представить, еще дальше, до самой могилы, – это совсем другое.

Но ее рука лежала в его руке, и ее пожатие, ощущение ее теплой, мягкой кожи – все было таким родным и любимым, что Эрик даже не представлял себе, как можно без этого жить.

Всего десять дней назад Траскер сообщил ему, что он принят на работу в Мичиганский университет. А вдруг они там передумают и захотят взять человека, уже имеющего докторскую степень? Вдруг Хэвиленд умрет, так и не успев обработать свою часть записей? Ведь он так плохо выглядел, когда вернулся с побережья, где пробыл всего одну неделю. Может быть, им с Сабиной не следовало торопиться. Что, если он не справится с работой в Мичигане? Интересно, приятно ли будет работать с Траскером. А что, если…

Вдруг ему пришел на ум все тот же, заданный Фоксом вопрос: «Почему вы хотите стать ученым?»

«Откуда я знаю, почему, – злобно сказал он себе. – Я даже не знаю, что это такое – быть ученым. Как я могу сказать, почему я этого хочу, пока я не узнаю, что это такое?!»

Должно быть, он от волнения тер рукою лицо, потому что Сабина спросила:

– Тебе жарко? Сними пиджак.

– Ладно, – мягко сказал он. – О чем ты думаешь?

– О доме, который мы завтра себе найдем, – сказала она голосом, прозвучавшим за тысячу миль от него.

– О доме? – Эрик поразился той легкости, с какою она восприняла их брак как нечто настолько реальное, что можно было уже мечтать и строить планы. Он с некоторым любопытством думал о ее отношении к происшедшему и надеялся, что сможет разделить ее уверенность в будущем. – Ты, кажется, уже все обдумала?

– Ну да. Мы приезжаем в Энн-Арбор в восемь двадцать утра. Ты звонишь Траскеру. Он приезжает за нами на вокзал, и мы едем по городу. К полудню мы находим себе домик. Он облицован досками в елочку и весь увит плющом и розами…

– Это из какой кинокартины?

– О, должно быть, из всех сразу, – засмеялась Сабина. – Но дальше этого я не иду – никак не могу себе представить, какие у нас там комнаты. – Она повернулась к нему с наивно-беспомощным видом.

– Неужели? – сказал Эрик, слегка подсмеиваясь над ней, но тут же ему захотелось войти в ее жизнь. – Ну, давай заглянем внутрь и обставим наш домик мебелью. Начнем с гостиной…

Поезд вышел из города и помчался на север, по направлению к Олбани, по долине реки Гудзон. За окном вагона еще тянулся пыльный и знойный осенний день, но высокие заборы, то и дело встававшие по правой стороне пути, создавали впечатление, что поезд движется в каком-то полутемном узком мирке. Потом поезд свернул на запад, и когда наступил вечер, за окном потянулись поля.

В вагоне было грязно, воздух становился спертым. Эрик и Сабина урывками подремывали, склонясь друг к другу. Каждый раз, просыпаясь, они видели за окном необъятную темь, кое-где, как вехами, размеченную крохотными огоньками, мерцавшими далеко-далеко. В полусне им казалось, что вокруг них расстилается весь мир. Они не имели представления, что будет с ними завтра утром или в ближайшем будущем, не говоря уже о далеком, и это их в сущности мало тревожило, но каждый из них считал другого трогательно юным и нуждающимся в огромной любви и заботе.

КНИГА ВТОРАЯ. МЕЖДУ ЛАБОРАТОРИЕЙ И ОКРУЖАЮЩИМ МИРОМ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В этом году в Мичигане осень выдалась ранняя. Эрику и Сабине казалось, что не прошло и двух недель с их приезда, как поля уже стали буреть. Прошло еще немного времени – и выпал снег. Для них обоих этот год был годом радостных открытий. Никогда еще им не жилось так легко, и все же они считали, что это – только прелюдия к безмятежному счастью, которое наступит, как только кончатся хлопоты, связанные с обзаведением хозяйством и началом научной деятельности.

Дни пролетали с обманчивой легкостью и, как спицы в бегущем колесе, сливались в одно пятно – цветное пятно, меняющее свои оттенки в зависимости от окраски окружающих полей и садов. Эрик и Сабина сняли меблированную квартиру из трех комнат в доме, принадлежащем пожилому профессору археологического факультета. Дом был уютный, чисто выбеленный; на потолках в стиле Тюдоров перекрещивались толстые балки.

Хозяин дома, скромный пожилой ученый, сохранил в себе дух того времени, когда университетские профессора носили аккуратные бороды и имели обыкновение произносить свои вторые имена с особым ударением. Звали его Джон Фортнэм Льюис. Эрик почти не встречался с ним, за исключением тех случаев, когда оба они в одно и то же время уходили на занятия; тогда два представителя разных поколений, шагая по параллельным дорожкам сада, обменивались дружеским кивком.

В первое время Эрик упивался решительно всем, и ему нравилась атмосфера незыблемости, постоянства, окружавшая старика; казалось, все так и останется навеки и незаметно наступит время, когда он сам станет таким же почтенным профессором и будет так же здороваться по утрам с каким-нибудь молодым коллегой.

В лаборатории Эрик и Траскер занимались сборкой прибора, но намеревались приступить к опыту не раньше чем через несколько месяцев, когда Эрик получит докторскую степень. Он был не слишком загружен преподавательской работой и все свободное время посвящал подготовке к экзаменам на получение степени. Обычно он занимался после обеда. Отрываясь от конспектов, он то и дело поглядывал на Сабину, свернувшуюся калачиком на диване. У нее была привычка, читая книгу, накручивать на палец локон надо лбом. Этот жест казался Эрику неотразимо грациозным; впрочем, он видел грацию в каждом ее движении и в каждой ее черте.

Сабина тоже переживала период открытии. Энн-Арбор был для нее слишком маленьким городком, и первое время она очень тяготилась постоянным пребыванием на виду – не то что в большом городе, где можно раствориться в людской массе. Эрик гораздо легче, чем она, подчинился тонкостям сурового этикета, господствовавшего в преподавательских кругах, потому что там действовали те же законы иерархии, какие ему приходилось соблюдать в рабочие часы. Но Сабина должна была постоянно оказывать всяческое уважение местным дамам, чье превосходство над нею заключалось лишь в том, что их мужья занимали ответственные посты. Приятного в этом было мало, но, отбывая какой-нибудь нудный визит, Сабина только смеялась про себя над всей этой скучищей. Она с упоением открывала все новые и новые стороны своей замужней жизни и была слишком счастлива, чтобы создавать проблемы там, где их не было.

В своей квартирке она наслаждалась чудесным уединением. В Нью-Йорке, приходя с работы, она всегда превращалась в дитя, живущее в родительском доме. Теперь она сама стала хозяйкой дома и наивно гордилась своими хозяйственными способностями, но и тут у нее хватало чувства юмора, чтобы подсмеиваться над собой. Через несколько месяцев оказалось, что у нее много свободного времени; тогда она решила последовать примеру некоторых преподавательских жен и прослушать курс лекций в университете, а может быть, даже получить ученую степень. Сабина сознавала, что вовсе не создана для научной работы, но она обладала здоровой любознательностью, любила читать; сейчас она никак не могла решить, что выбрать – историю или литературу.

– Да ведь ты же сама знаешь, что ни то, ни другое тебя ни капельки не интересует, – смеялся Эрик.

– Только в твоем присутствии, – отвечала она. – Видишь ли, я ни за что не хочу быть одной из таких жен, которые считают себя специалистками в делах своих мужей, – знаешь, вроде той жены доктора, которая порывалась лечить больных.

Только однажды за весь этот чудесный год они нарушили привычный распорядок жизни, но и это имело для них свою прелесть. Вскоре после Нового года они уехали в Нью-Йорк и жили у родителей Сабины, пока Эрик держал в Колумбийском университете экзамены на докторскую степень.

Они вернулись в Энн-Арбор, полные надежд и восхитительного ощущения свободы. Сабина стала посещать семинар по литературе. Ее забавляло, когда студенты, не зная, что она замужем, ухаживали за ней и пытались назначить свидание. Но Сабина не была кокеткой и принимала эти лестные знаки внимания так равнодушно, что через некоторое время молодые люди оставляли ее в покое – иногда к ее огорчению, в чем она, виновато подсмеиваясь над собой, признавалась Эрику.

В конце весны, такой мягкой и прекрасной, какой Эрик давно уже не видел, работа над новым опытом легла, наконец, полновесным грузом на его плечи, и он потерял счет месяцам до самого августа.

Когда он попал в стремительный круговорот второго учебного года, первый опыт под руководством Траскера был уже закончен, и началась работа над вторым, продолжавшаяся всю зиму. В этом году Эрик испытал приятное удовлетворение: несколько его студентов-первокурсников выразили желание пройти курс повышенного типа. Значит, он сумел заронить в них искру – ведь когда-то в студенческие годы кто-то из наставников точно так же пробудил в нем жажду знаний. Сам не зная когда и с помощью каких слов, Эрик сумел донести и передать своим ученикам нечто драгоценное – стремление к знанию; после этого он стал гордиться званием педагога.

Сабину же занятия удовлетворяли меньше, чем она предполагала. Она скоро поняла, что у нее нет влечения к науке, как не было и никакой необходимости учиться из материальных соображений, ради приобретения профессии. Если б не пример Эрика, поглощенного своей работой, она бы еще могла верить, что из нее выйдет ученый, но истина была слишком очевидна, а у Сабины было достаточно здравого смысла, чтобы не закрывать на это глаза. Тем не менее она решила закончить курс и получить степень магистра.

Однажды она пришла на факультет к консультанту Артуру Ройялу посоветоваться относительно задуманного ею реферата. Ройял, унылый поэт-неудачник, вдруг остановился на полуслове, схватил ее за руку и сказал:

– Сабина, Сабина, к чему нам делать вид, будто мы не понимаем друг друга?

В полной растерянности она взглянула на него, но ничего не успела сказать – он вскочил, притянул ее к себе и крепко обнял, шепча ее имя. Ей стало смешно и мучительно неловко за него – он всегда казался ей таким благовоспитанным, пожилым человеком, может, немножко чудаковатым, как все старые холостяки. Сабина оцепенела от удивления, потом вдруг спохватилась, что неподвижно, как мешок с картошкой, покоится в его объятиях. Она быстро высвободилась, не зная, что сказать, но выражение ее лица объяснило ему все.

Ройял побелел от стыда и отвращения к самому себе. Жалость к нему взяла верх над другими чувствами, и Сабина готова была провалиться сквозь землю, лишь бы как-нибудь загладить этот инцидент.

– Простите, – сказал он дрожащим голосом, – но я был так уверен, что вы все понимаете… С прошлого года, с тех пор как вы начали заниматься. Не знаю… должно быть, я был настолько увлечен, что мне показалось, будто и вы разделяете мое чувство…

Возвращаясь домой, Сабина поражалась своей наивности. Как она могла не заметить того, что происходило у нее на глазах! Раньше она умела обращаться с молодыми людьми так, что никогда не попадала в подобные положения, если сама того не желала. Как рассказать об этом Эрику, думала она, чтобы не представить бедного Ройяла в слишком глупом виде? Ей не хотелось выставлять его на посмеяние, однако она знала, что если она этого не сделает, Эрику будет неприятно. В конце концов она ничего ему не сказала и просто перестала посещать лекции.

Тогда ее стало мучить какое-то неопределенное беспокойство. Видя, как Эрик увлечен своей работой и счастлив этим, Сабина еще сильнее ощущала пустоту в своей жизни. Она не знала, как убить время, а так как она привыкла всегда быть чем-то занятой, то теперь впала в уныние и даже стала чувствовать себя в чем-то виноватой. В начале второй весны в Энн-Арборе эта неудовлетворенность внезапно перешла в страстное желание иметь ребенка. Вот как все просто объясняется, думала Сабина. Она уже почти физически чувствовала теплое тельце ребенка у себя на руках, и одна мысль о таком счастье наполняла ее ликующей радостью. Она не могла дождаться Эрика, чтобы сказать ему об этом.

Была суббота, и Эрик вернулся из лаборатории в первой половине дня. Они вышли погулять и пошли через поле, по мягкой сырой земле, дышащей пряным запахом плодородия. Пригревало солнце, день был полон радостного возбуждения и надежд. Сабина восторженно высказала Эрику свое желание и немного растерялась, видя, что он колеблется, прежде чем ответить. Он решил, что она просто шутит.

– Разве ты не хочешь ребенка? – спросила она. – Ведь когда-нибудь надо же нам иметь детей.

До Эрика не сразу дошло, что она говорит всерьез, и прежде всего он подумал: «Неужели я так уж: стар, что мне пора обзаводиться детьми?» Он все еще колебался, хоть и знал, что она ждет ответа.

– Я как-то никогда об этом не думал. – Эрик нерешительно посмотрел на Сабину. Всего два года, как они женаты, они еще не успели поездить, поглядеть мир и повеселиться вдвоем как следует. В такие минуты это ощущаешь особенно остро.

– Можем ли мы себе это позволить? – спросил он.

– Если не сейчас, то попозже, но надо же когда-нибудь решиться, а то мы все время так и будем откладывать. А мне хочется ребенка, Эрик. Очень хочется.

Эрик все еще медлил с ответом, хотя в ее голосе звучали умоляющие нотки. «Мы с Сабиной так мало прожили вместе, – думал он, – зачем сразу осложнять себе жизнь?» Он старался оправдаться тем, что главная, по-настоящему важная работа у него еще впереди. Он вспомнил своих молодых коллег, у которых были дети. Все они выглядели какими-то усталыми, озабоченными и ходили чуть ли не в отрепьях. Когда им с Сабиной случалось попадать к таким людям в гости, он выходил оттуда с чувством огромного облегчения, словно только что избежал страшной опасности. Все знали и все говорили, что младшие преподаватели не могут позволить себе роскоши иметь детей.

Он снова взглянул на Сабину и прочел в ее серых глазах такую настойчивую мольбу, что только засмеялся.

– Ну ладно, – сказал он. – Значит, хочешь не хочешь, через полгода мне нужно будет получить звание профессора.

Через два месяца доктор подтвердил беременность. Поля уже зазеленели. Деревья оделись густой, блестящей листвой, и в жаркие дни на проселочных дорогах из-под ног подымались клубы пыли. В июле, на четвертом месяце беременности, у Сабины чуть не сделался выкидыш, и в ожидании прихода врача Эрик впервые почувствовал, что хочет ребенка. И это желание было очень сильным. До сих пор он довольно неохотно подчинялся прихоти человека, которого любил больше всего на свете; но сейчас ему самому очень захотелось иметь от Сабины дочку. Когда выяснилось, что Сабина благополучно доносит ребенка, он сказал ей об этом. Она только покачала головой и засмеялась.

– Ты вечно все путаешь. У нас будет не девочка, а мальчик.

– На что мне мальчик? Я сам мальчик.

– Что будет, то и получишь. А я стараюсь, чтоб это был мальчик.

Мальчик родился в январе 1936 года, в студеный, морозный день. Сабина захотела назвать ребенка Джорджем, чтобы можно было звать его Джоди.

В третий раз наступила зима, потянулись белые зимние дни, а Эрик и Сабина по рукам и ногам были связаны родительскими обязанностями. Джоди был здоровый, горластый ребенок, и небольшая квартирка внезапно оказалась слишком тесной. Кроватка всегда стояла посреди гостиной, а пеленки приходилось стирать не реже, чем мыть тарелки. Джоди часто не давал родителям спать всю ночь, оглашая темные комнатки капризным ревом. А днем Эрик и Сабина ходили невыспавшиеся, утомленные и злились друг на друга.

Бывали времена, когда Эрик совсем не мог работать дома, потому что его беспрерывно отвлекали тысячи мелочей, связанных с уходом за ребенком; в такие дни он чувствовал, что нервы его больше не выдерживают. Но были и другие вечера, когда игра с малышом доставляла ему такое наслаждение, когда он испытывал такую страстную любовь к сынишке, что вспоминал о вспышках гнева и отвращения со стыдом и раскаянием. Конечно, отцовство имело свои светлые стороны, но и стоило мучений, ох, каких мучений.

В Эрике произошла какая-то перемена. Проблема, над которой он работал с Траскером, стала ему казаться мелкой и незначительной по сравнению с тем, о чем он некогда мечтал. Он чувствовал себя обманутым и стал ненавидеть самого себя, будто совершил огромное предательство. Но ясно было одно – та блестящая звезда, которую он когда-то стремился схватить, ускользнула от него далеко ввысь. Не так давно ему казалось, что эта звезда предназначена для него и вот-вот будет в его руках, а теперь она сияла где-то в недостижимой вышине, в небе, недоступном прикованным к земле людям – и тем более ему, прикованному крепче, чем другие.