Текст книги "Живи с молнией"

Автор книги: Митчел Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

4

Не прошло и месяца, как Эрик узнал мнение Арни о возможности учреждения особой фирмы для производства и сбыта его станка. Но ему довелось услышать об этом не от Арни, а от Тернбала. Через две недели после того, как Эрик передал юристам заявку на патент, Тернбал вызвал его к себе. Направляясь в кабинет Тернбала, Эрик, к своему удивлению, столкнулся в коридоре с Арни.

– Вы ищете меня? – спросил Эрик. – Подождите минутку, мне нужно зайти к Тернбалу.

– Нет, я жду лифта, – сказал Арни. Вид у него был почему-то смущенный, а в низком приятном голосе слышались заискивающие, ласковые нотки. – Я хотел зайти к вам попрощаться. Уезжаю в Вашингтон. Разделался наконец с делами, которые метя тут задерживали. – В это время вспыхнул красный глазок, и дверца лифта открылась. Арни вошел в переполненную кабину и обернулся к Эрику: – Но мы с вами еще увидимся. Я буду приезжать в Нью-Йорк каждую неделю. Как поживает Сабина?

– Да все еще косится на меня.

– Ничего, она скоро образумится, это пройдет.

Он ухмыльнулся и в знак приветствия прикоснулся к полям своей аккуратной шляпы; металлическая дверь захлопнулась, скрыв за собою его мясистую физиономию.

– Хочу вас поздравить с удачей, – широко улыбаясь, сказал Тернбал Эрику и похлопал по сиденью кресла рядом со своим столом с таким видом, словно его переполняют теплые чувства, но он считает неудобным для мужчины проявлять их открыто. – Должен вам сказать, что вы вытащили меня из беды, – понизив голос, продолжал он. – Наше правление готово было перегрызть мне глотку за расходы на лабораторию и прочее. Я вам не хотел об этом говорить, потому что всех дохлых кошек, которых швыряют в вас, я должен принимать на себя – такая уж моя доля. Помните, когда-то я вам говорил, что доведу вас до победного конца? Вот теперь-то мы покажем этим болванам, кто был прав. Теперь мы можем хохотать им в лицо. – Блаженно улыбаясь, он покрутил головой и нежно поглядел на Эрика. Он весь сиял. Он был так доволен Эриком, что даже потрепал его по колену. – Ваше маленькое изобретение, несомненно, окупит все расходы, и вы, пожалуйста, не думайте, что я его не ценю.

Эрик откинулся на спинку кресла с глубоким вздохом облегчения.

– Вы еще не видели резец в действии. Правда, он еще не совсем готов, но я с радостью продемонстрирую его вам, когда вы захотите.

Тернбал удовлетворенно хмыкнул.

– Незачем мне его смотреть. Главное, его видел Арни О'Хэйр. Ведь он его видел?

– Несколько раз.

– Вот, это главное. – Тернбал простер перед собой руки. – На вашем месте я бы развязался со всем этим как можно скорее. Сколько еще вам понадобится времени?

– Для чего?

Тернбал удивленно поглядел на него.

– Я думал, что вы с О'Хэйром неразлучные друзья. Разве вы не знаете, что он вел переговоры от имени фирмы «Фидер-Джон», которая хочет приобрести права на станок? Да ведь мы только что заключили договор. Десять минут назад. Теперь остается лишь оформить документы.

Эрик глядел на него во все глаза; он страшно побледнел, а горло его сжала болезненная спазма. Несколько секунд он боролся с ужасным, тошнотворным ощущением.

Тернбал заметил, что с Эриком творится что-то неладное, и на лице его отразилось неподдельное изумление; однако он продолжал тем же непринужденным тоном:

– Вы же знаете, что Арни связан с фирмой «Фидер-Джон» через жену. Так вот, этот ваш резец может совершенно выбить у фирмы почву из-под ног. Конкурировать с ним они никогда не смогут. Ведь ни в одной отрасли американской промышленности нет такой сильной конкуренции, как в машиностроении, тут люди грызутся, как собаки, лишь бы выскочить вперед. А с другой стороны, если фирма «Фидер-Джон» будет иметь ваш станок в своем распоряжении, она станет еще сильнее, чем прежде. Ну, Арни-то, как вам известно, стреляный воробей, не сунется в воду, не зная броду. Цена, наверное, многим пришлась бы не по карману, но на прошлой неделе Арни сказал мне, что все в порядке. Он слетал в Кливленд и продал ваше изобретение своей фирме. Фактически фирма теперь будет работать на нас; впрочем, как там ведется бухгалтерия – неважно, важно только то, что идет в наш карман.

Эрик поднялся с кресла; лицо его застыло, и только глаза сверкали лихорадочным блеском.

– А меня тоже продали вместе с моим изобретением? – тихо спросил он.

Лучезарная веселость Тернбала немного померкла, и на лице его вновь появилось растерянно-удивленное выражение.

– Нет, что вы. Ведь эта фирма не работает над новыми изобретениями, они покупают готовое.

– А кому же будет поручено техническое руководство производством станка?

– Да никому, – ответил Тернбал таким тоном, словно Эрик задал совсем уж глупый вопрос. – Для чего? Они не собираются пускать его в производство, это им вовсе ни к чему. Только за этот год у них накопилось невыполненных заказов на десять миллионов долларов. Вот в чем суть.

– Значит, мое изобретение будет ржаветь у них на полке?

– Да, конечно, – до поры до времени. Они покупают впрок всякие изобретения, которые когда-нибудь в будущем, в случае если фирма обанкротится, могут сослужить им хорошую службу; Американская компания, например, сейчас имеет право на двадцать процентов имущества фирмы «Фидер-Джон». И все очень довольны, не исключая и членов правления. И мне хочется, чтобы вы тоже были довольны, Эрик. Я уже вам говорил, что я очень вам благодарен и сумею это доказать. С этих пор вы будете получать на восемьсот долларов в год больше. И обстоятельства складываются так, что вы будете получать их в Ньюарке, – добавил он небрежно, но слегка изменившимся тоном. – Мы на некоторое время закрываем лабораторию и все внимание сосредоточиваем на производстве. Мы можем применить ваши теории и прочее к токарным станкам.

Эрик, меривший шагами комнату, вдруг остановился, и на лице его появилась горькая, задумчивая улыбка.

– Восемьсот долларов? – спросил он. – Давайте-ка подсчитаем. У «Фидер-Джон» скопилось заказов на десять миллионов долларов! Допустим, что доход будет равняться двадцати пяти процентам, тогда двадцать процентов с этого дохода составит для Американской компании полмиллиона в год чистой прибыли, без вычета налогов. Да ведь один только процент с этого дохода составляет пять тысяч долларов!

– Погодите-ка, – серьезно сказал Тернбал. – Вы ставите меня в трудное положение, Эрик. В конце концов, в Ньюарке вашим начальником будет Фрэнки Хоппер, и черт возьми, естественно, что он должен получать больше, чем вы. Ей-богу, не станете же вы требовать, чтобы я повысил жалованье Фрэнки только затем, чтобы и вы получали побольше! Конечно, Американская компания морально многим вам обязана. Я вполне признаю это, Эрик. Можете улыбаться сколько угодно, но постарайтесь быть хорошим солдатом, и не пройдет и нескольких лет, как вы будете полностью вознаграждены, вот увидите!

– О, конечно, – сказал Эрик, – конечно!

Ему было трудно говорить, в горле у него застрял болезненный смешок. Через несколько секунд ему удалось подавить его, но спазма в горле не проходила. Он глядел на Тернбала и думал, не дать ли ему хорошенько по физиономии.

– Вы забыли одно, – сказал Эрик. – Ведь патента-то еще нет. Что если я вдруг забуду все, что знал об этом станке? Бывают же такие случаи.

В Тернбале вдруг отчетливо проступили черты тощего злого человека. Медленно повернувшись вместе со своим креслом, он с минуту разглядывал письменный стол, постукивая пальцем по покрывающему его стеклу, потом поднял на Эрика жесткий, колючий взгляд.

– Не валяйте дурака, – резко сказал он. – Вы работали на нас и получали за это деньги. Если вы недовольны, можете в любое время уходить на все четыре стороны. В любое время. Но все, что вы сделали, все, что вы придумали, и все, что вы сконструировали, является собственностью компании. Если вы через пять минут умрете, мы найдем другого человека и получим патент на его имя. Не все ли равно, на чье имя будет патент? Мы патентуем не имя, а новые изобретения, а они – наша полная собственность. Так что нечего вам хвастаться своей силой и показывать мускулы, тут у каждого мускулы побольше ваших. Намного больше! А теперь бегите, запаковывайте ваши экспериментальные станки и готовьте их к отправке «Фидер-Джон».

Он остановился, чтобы перевести дух, лицо его налилось кровью.

– Я хочу дать вам еще одну возможность попытать счастья, так как про себя я уже решил, что у вас далеко не блестящие способности. А может быть, у вас нет одного качества, совершенно необходимого человеку, получающему жалованье. Это – ощущения, что ты являешься частью чего-то очень большого, что гораздо больше и важнее тебя самого, и с этим большим спорить и бороться нельзя, надо быть верным и преданным ему! Вы слишком большой индивидуалист, если хотите знать!

– Мне кажется, иметь отчетливо выраженную индивидуальность не так уж плохо.

– Для меня – может быть, – огрызнулся Тернбал. – Но не для вас.

Он окинул его пристальным взглядом и вдруг сделал то единственное, что могло сейчас успокоительно подействовать на Эрика, кипевшего злобой и возмущением, – заговорил ласковым, задушевным тоном.

– В чем дело, сынок? – мягко сказал он, встав из-за стола и подойдя к Эрику. – Ну хорошо, мы оба погорячились. Вы же человек с головой, вы сами понимаете, что к чему. Вы знаете, что компания обязана платить вам жалованье за ваши лучшие изобретения и больше ничего. Это ваша работа. Почему вы так расстроены? Что у вас на душе? Скажите мне, – настаивал он.

Эрик бессильно опустился в ближайшее кресло.

– Да, черт возьми, вы меня загнали в тупик! – сказал он, раскачиваясь всем телом, словно от мучительной боли. Но на самом деле он почувствовал, что напряжение, владевшее им последние два года, внезапно исчезло, и он как-то сразу изнемог и ослаб. Злость прошла, вместе с нею иссякли и силы, но боль стала такой острой, что он опасался, как бы у него не хлынули слезы. Он ненавидел этого толстяка с его крутой волей, однако его ласковый тон был похож на огонек, вспыхнувший в пещере, окутанной мраком ненависти, и Эрик чувствовал, что не может уйти от этой притягивающей к себе теплоты, пусть даже обманчивой и неверной.

– Не знаю, – хрипло сказал он. – Я ожидал совсем другого. Я надеялся, что вы создадите новую фирму для производства моего станка. А почему бы и нет? – добавил он. – Почему бы вам не оставить станок за собой?

– Зачем же рисковать, когда мы можем играть наверняка? – рассудительно заметил Тернбал. – Прежде всего, новые законы о налогах могут в конце концов задушить новую фирму. И во всяком случае, – подчеркнуто сказал он, – у меня нет на примете никого, кто мог бы управлять такой фирмой, и так, как мне нужно, да еще знал бы особенности этого станка.

Намек был достаточно ясен, но Эрик в порыве самоунижения захотел во что бы то ни стало выслушать из уст Тернбала всю горькую правду.

– Нужно ли, чтобы я назвал вам свою кандидатуру? – спросил он. – Вы чертовски хорошо знаете, что я сам метил на эту должность.

– Никогда в жизни, – медленно сказал Тернбал, покачивая головой. – За это время я к вам хорошо присмотрелся – вам совершенно наплевать на интересы предприятия, Эрик, ваше отношение к нему в корне неправильно. Вы подошли бы к делу, как к научной проблеме. Вы бы стали исследовать, что такое делец и какие пружинки приводят его в действие. Потом вы бы стали подражать дельцам-заправилам и случилось бы одно из двух: либо вы действовали бы плохо и запутались окончательно, либо отлично наладили бы дело и тогда бросили бы работать на меня. Вы бы немедленно присвоили эту фирму себе, уж я знаю. Значит, и в том и в другом случае мне бы все время пришлось быть начеку. Нет, пусть уж лучше кто-нибудь другой отважится иметь с вами дело. Что же касается Американской компании, то вы тут на своем месте, на нем вы и останетесь. Мне очень жаль, но это так.

Эрик страдальчески повел шеей и промолчал.

Он думал о том, сколько труда вложил он в это изобретение, сколько дней он мучительно бился над этой проблемой и как редко бывали у него минуты торжества. Он поставил на карту даже свои отношения с Сабиной, он рисковал ее потерять, так как постепенно становился ей чужим. Он, не задумываясь, растоптал все надежды и будущее другого человека – Зарицкого. Если б он не перебил патент у Зарицкого, его купила бы Американская компания или Арни, и это изменило бы всю жизнь незадачливого изобретателя. И ради чего он проявлял такую жестокость? – спрашивал себя Эрик. Но сейчас он забыл бы все, лишь бы добиться одного.

– Я разговариваю с вами, – сказал он, – а перед глазами у меня все время стоят полки, на которых пылятся мои чертежи и расчеты, и забитый досками станок, валяющийся где-нибудь на складе. – Он покачал головой. – И мне кажется, что я смотрю на свою собственную могилу. Послушайте, мне все равно, какая компания и кто будет ее возглавлять. Только пустите этот проклятый станок в производство, пусть им пользуются люди! Вы доверяете Фрэнки Хопперу, так не надо даже новой фирмы, пусть мой резец производит завод «Гаскон». Умоляю вас, сделайте это, ради бога! – Эрик встал, заранее не веря в победу, но решив выдержать борьбу до конца. – Ну хорошо, мой станок в теперешнем его виде не найдет сбыта. Но позвольте мне хотя бы довести его до такого состояния, когда его можно будет пустить в производство. Дайте мне поработать над ним еще несколько месяцев, а затем уж хороните его.

– Нет, – в голосе Тернбала сквозило раздражение. – Он уже нам не принадлежит. Какой нам смысл давать фирме больше, чем ей полагается, и за ту же цену?

– Вы спросили меня, что у меня на душе, вот я вам и говорю. Я долго не понимал, чего я хочу. Сначала я думал, что хочу иметь как можно больше денег. Примерно с месяц назад мне казалось, что я хочу иметь авторитет и прочное положение. Но мне и в голову не приходило сомневаться в самом главном… Никогда в жизни я не думал, что мое изобретение положат на полку.

Тернбал хлопнул рукой по столу.

– Ну, вот видите! Как раз об этом-то я и говорю. Ваше отношение к делу в корне неправильно. Ну скажите, зачем вам теперь печалиться об этом станке? Само собой, это ваше дитя. Но поймите же, черт вас возьми, ведь это и есть успех. Раз компания нашла его ценным, он окупается в стократном размере. Вот в чем суть, а вы никак этого не возьмете в толк, – жалобно произнес он. – Вам даже наплевать на прибавку жалованья. И хоть бы вам дали в десять раз больше, вам все равно наплевать!

Эрик поглядел на него, усмехнулся и безнадежно покачал головой.

– Мне бы хотелось сейчас разозлиться, хотелось бы так рассвирепеть, чтобы разнести этот дом на куски. Но я не могу, – устало сказал он. – Я словно парализован.

– И очень хорошо, а то нам пришлось бы надевать на вас смирительную рубашку, – хихикнул Тернбал, надеясь вызвать у Эрика улыбку, и продолжал ласковым, но непреклонным тоном: – Ну, идите домой, выпейте чего-нибудь покрепче, расскажите жене о прибавке и ложитесь спать. А завтра придете ко мне и скажете, сколько времени вам нужно, чтобы освободить лабораторию для нашей бухгалтерии. Ужас, как у нас тесно, совсем места не хватает. Ну, идите же сюда, давайте-ка руку и забудем обо всем, что мы говорили и думали друг о друге.

Он протянул Эрику короткую толстую руку, его красное лицо расплылось в застенчивой ребяческой улыбке. Эрик взглянул на него и вопреки своей воле, вопреки глубокому инстинктивному отвращению пожал теплые пухлые пальцы, радуясь, что у него есть такой все понимающий друг, хотя он смертельно ненавидел этого друга и готов был его задушить. Грудь его теснили самые противоречивые чувства, и, казалось, слезы вот-вот выступят на глазах.

– Ну, теперь как будто обо всем договорились? – весело и добродушно спросил Тернбал.

– Да, мистер Тернбал. Теперь мне все понятно, – почти шепотом произнес Эрик.

Это можно было принять и за покорность, и за иронию. Эрик увидел, что в глазах Тернбала мелькнуло сомнение. Затем на его жирном лице снова появилась улыбка – он решил принять эти слова за покорность, и оба молчаливо согласились пока что на этом покончить.

5

Эрик медленно и понуро побрел к себе. Войдя в лабораторию, он тихонько притворил дверь и долго стоял возле нее, спиной к комнате, где все напоминало ему недавнее прошлое. Здесь в каждую мелочь был вложен его труд, его переживания, его напряженная мысль. Молчаливый ряд инструментов был как бы дневником, из которого предстояло вырвать все страницы и развеять их по ветру.

Эрик подошел к тяжелой, еще не совсем законченной модели станка и тихонько провел по ней пальцами. Потом он положил на станок руку и прижался к ней лбом, медленно и безутешно покачивая головой. Долго он стоял так, почти не шевелясь. Он думал о Зарицком. Еще недавно он ненавидел и боялся этого человека. Но как только ему удалось опротестовать патент, страх и ненависть исчезли, и сам Зарицкий перестал для него существовать. С беспощадной откровенностью Эрик признался себе, что никогда и не вспомнил бы о нем.

Вот так же теперь думали о нем самом Тернбал и О'Хэйр. До сегодняшнего дня он их смущал, они опасались, как бы он случайно не стал хозяином положения. И пока существовали эти опасения, он был для них живым человеком, которого приходилось уважать и с которым нужно было считаться. И то, что они признавали за ним потенциальную силу, в свою очередь заставляло его чувствовать себя еще сильнее. Но теперь победа осталась за ними, они добились ее, даже не вступая в бой, а он раздавлен и уничтожен. Для них он больше не существует.

Если б не его собственный поступок с Зарицким, он, вероятно, стал бы утешаться мыслью, что Тернбала и О'Хэйра замучат совесть и страх, который, говорят, вызывает в победителе его жертва. Это действительно успокоило бы его самолюбие, и он мог бы тешить себя надеждой, что когда-нибудь роли переменятся. Но теперь ему было совершенно ясно, что такого не бывает, что все это лишь миф, созданный побежденными, и с тех пор в него верят только побежденные, – миф, лживая выдумка, служащая утешением для слабых и нерешительных, потому что в ней как бы содержится обещание будущей победы в уплату за немедленную капитуляцию. Нет, победитель всегда только торжествует, радуется своей добыче и равнодушно хоронит мертвецов. Эрик с радостью ухватился бы за этот миф, если бы только мог. Но ведь он сам без труда стал таким же бесчувственным, как Тернбал и О'Хэйр, и если он мог так бесцеремонно покончить с Зарицким, то, конечно, для Тернбала и О'Хэйра, после того как они заключили сделку, он, Эрик, утратил всякое значение. Сегодня, прощаясь с Эриком у лифта, Арни уже смотрел на него как на неодушевленный предмет.

Эрик стоял посреди лаборатории, оглушенный сознанием собственного ничтожества. Он чувствовал, что прошел уже высшую точку своей карьеры, и отныне будет сотни раз повторять то, что делал сегодня, с той только разницей, что сегодня в нем еще сохранилась та внутренняя жизнерадостность, которую дает вера в светлое будущее. Отныне ему суждено затеряться в безликой толпе, знать свое место и держаться за то, что ему выпадет на долю.

Несколько времени спустя, стоя в переполненном вагоне электрички и глядя на дурацкие рекламные объявления, он попробовал бороться с этой парализующей внутренней вялостью. Он был похож на человека, объятого глубоким сном, но и во сне смутно вспоминающего о предстоящем ему наутро деле.

Придя домой, Эрик осторожно снял легкое пальто и шляпу, как бы сознавая, что этой одежде придется служить ему еще очень долго. Из столовой доносилось звяканье посуды, там накрывали на стол. Эрик смутно подумал, как он скажет обо всем Сабине. Столько лет они прожили вместе, он так давно ее знает и все-таки не может предсказать заранее, как она себя поведет и кому будет больнее, ей или ему.

Повесив пальто и шляпу в стенной шкаф, Эрик обернулся и встретил пристальный взгляд Сабины.

– Где Джоди? – ни с того ни с сего спросил он.

– Джоди ужинает в гостях. – Тон ее был мягок и ласков. Эрик прошел мимо нее в гостиную. – Что с тобой, Эрик? – спросила она, не спуская с него озабоченного взгляда. – Тебе нездоровится?

– Нет, ничего, – сказал он. – Я просто устал.

Не зажигая света, он сел в кресло и прикрыл глаза рукой, стараясь собраться с мыслями. Сабина неподвижно стояла у двери. Ему захотелось, чтобы она подбежала к нему и прижала его голову к своей груди.

– А у меня приятная новость, – сказала она, но голос ее звучал неуверенно.

Он быстро поднял голову. Может быть, пока он добирался домой, ему звонил Тернбал? Но пробудившаяся было в нем надежда тотчас же растаяла, как пена на отхлынувшей волне.

– Какая новость?

Услышав его безжизненный голос, Сабина сдвинула брови.

– Звонил Хьюго Фабермахер. Они с Эдной венчаются в понедельник, как только приедут в Нью-Йорк, и он просит нас с тобой быть свидетелями. Знаешь, судя по голосу, он никогда еще не был так счастлив.

Эрик, уже не владея собой, порывисто встал с кресла и молча отошел к окну. Слезы застилали ему глаза, он ничего не видел, кроме ослепительно ярких, расплывавшихся точек. Он заговорил быстро и взволнованно:

– Ну, так я чертовски рад, что мне не пришлось с ним разговаривать.

– Почему?

– Почему! Да потому что, как бы я его ни уважал, он все равно оказался бы передо мной в глупом положении. Он обманывается насчет одной вещи, которая для него важнее всего в жизни. Он не знает, что его работа не будет опубликована, а я знаю. Ну, подумай, как разговаривать с человеком, когда знаешь, что ему предстоит удар? Это может только какой-нибудь Арни О'Хэйр или Тернбал. Слушай, Сабина, – начал он взволнованно, но тут слезы вдруг потекли у него по щекам. Он сердито вытер их рукой. Глаза его беспомощно искали ее взгляда. Сабина тоже встала, на лице ее был ужас. Эрик замотал головой.

Она обхватила его руками, умоляюще шепча его имя, но он отстранил ее от себя. Ему не хотелось, чтоб его ласкали и утешали только потому, что он плачет, – боже, да что же он за человек? Ее сочувствие было ему невыносимо, ведь она даже не знала, что с ним случилось, а боль его была слишком глубока и сильна, чтобы ее можно было заглушить утешениями.

Эрик отодвинулся от Сабины и, блестя полными слез глазами, рассказал ей о случившемся. Несмотря на обиду и горечь, он был беспощадно объективен. Сабина смотрела на него, и глаза ее сначала расширились, потом затуманились. В этом взгляде отразилась вся ее любовь. Губы ее шевелились, словно ей хотелось протестовать, и наконец она его перебила:

– Ты словно оправдываешь их, – сказала она. – Ты даже не сердишься на них, точно во всем виноват ты сам.

– Как я могу сердиться? – вдруг разъярился он. – Они правы, заключив эту сделку, как и я был прав, оспаривая патент Зарицкого. Ни в том, ни в другом случае нет ничего нечестного, просто деловая практичность. Нет такого закона, по которому Тернбал и О'Хэйр были бы обязаны пустить станок в производство. Их дело обеспечивать прибыль. Слушай, Сабина, я не хочу себя обманывать, и ты меня на это не толкай. Когда-то в Кемберленде, после этой истории с Хьюго и Траскером, я мог хныкать о том, что все мои иллюзии разлетелись в прах, потому что я еще не знал тогда законов жизни. После этого я поставил себе целью изучить эти самые законы. Когда я тебе рассказывал, как я хочу заставить Тернбала создать новую фирму, ты считала, что я поступаю недобросовестно. А между тем это было ловко задумано, но, видно, все-таки недостаточно ловко. Я действовал против них такими же средствами, какие были у Зарицкого против меня, – такое же сочетание ума и невежества. Этика тут ни при чем. Она всегда ни при чем, когда действуешь согласно законам нашей жизни, ибо сами эти законы определяют этику.

– Но раз ты несчастлив, значит, в этих законах есть что-то неправильное.

– Эти законы созданы вовсе не для того, чтобы делать людей счастливыми, – сказал он. – Не станешь же ты возмущаться снегоочистительной машиной только потому, что она не может летать. Она вовсе и не предназначена для полетов.

– Ничего они не стоят, эти твои законы, – заключила Сабина. – Ты всегда говорил, что теория должна проверяться опытом. Так вот, опыт – это то, что с тобой происходит. Хороши или плохи эти законы, но если ты их придерживался и все-таки тебя надули, значит, грош им цена, вот что я скажу!

– Ты скажешь! – Он сердито отвернулся от нее. – Ты, наверное, даже рада, что с меня сняли голову.

Сабина побледнела, словно он дал ей пощечину. С минуту она не могла произнести ни слова. Ее серые глаза стали совсем светлыми и ярко блестели.

– Эрик, – сказала она мягко, почти умоляюще, – почему ты меня боишься? Почему ты меня отталкиваешь? Почему всегда, когда тебе бывает трудно, ты начинаешь колебаться – приласкать меня или, наоборот, обидеть побольнее? – Она подошла к нему и нежно, но настойчиво обняла его, притянув к себе его голову. – Все время, пока ты говорил, мне ужасно хотелось это сделать, но я не могла решиться.

– Почему? – прошептал он и крепко прижал ее к себе. – С тех пор, как я пришел домой, мне тоже все время этого хотелось. Сабина, милая, прошу тебя, будь моим другом.

Она погладила его по лицу; он поймал губами ее руку.

– Но как же ты мог подумать, будто я радуюсь тому, что они разбили тебе сердце? Честное слово, где-то в глубине души ты думаешь, что я тебя ненавижу!

– Нет, дорогая, нет, это неправда, – пылко заговорил он, крепко прижимаясь щекой к ее щеке и радостно вдыхая милый, знакомый аромат ее кожи. Она могла душиться какими угодно духами, но он всегда распознавал этот присущий только ей одной теплый запах. По ночам он спал, прижавшись лицом к ее спине, и от этого родного запаха на душе становилось спокойно и тепло. – Я вовсе не думаю, что ты меня ненавидишь, – сказал он и вздохнул. – Просто я чувствую, насколько ты умнее меня. Я никогда не знаю наперед, будешь ли ты смеяться надо мной, бранить меня или ласкать. И так было с самого начала.

– Я умнее тебя? – повторила она с мягкой иронией.

– Ну, если не умнее, то гораздо благоразумнее. Это у тебя от природы, а у меня никогда не хватало благоразумия. Кто знает, может, я и полюбил тебя оттого, что всегда ощущал в себе этот недостаток.

– Это не очень-то лестно для меня.

– Положим, я никогда бы не смог узнать тебя так хорошо и понять, насколько ты благоразумна, если б меня не привлекло в тебе совсем другое.

– Вот это уже лучше, – тихонько рассмеялась она. – Эрик, а как же твоя служба?

– Я ненавижу ее, – вздохнул он. – Ненавижу все, что с ней связано.

– Тогда уйди оттуда, – настойчиво сказала Сабина. – Эта работа не принесла нам с тобой счастья. Заканчивай то, что ты должен сделать, и уходи.

Эрик отстранил ее от себя, глядя сверху вниз на ее умоляющее лицо.

– Ты это серьезно? – медленно спросил он.

– Конечно. Там тебе не место. Если бы ты стремился только сделать карьеру, тогда другое дело, но ведь тебе не это нужно.

– Ты права, – сказал он. Глубоко вздохнув, Эрик почувствовал, что с него свалилась огромная тяжесть и всю душу заполнило чудесное ощущение свободы. – Как-нибудь проживем, пока не подвернется что-нибудь подходящее. Я могу работать консультантом. Это очень хорошо оплачивается, и в то же время ты не связан ни с какой фирмой. Правда, это скорее коммерческая, чем научно-исследовательская, работа, но я больше не дам себя поймать.

Она отступила в сторону, испуганно глядя на него.

– Эрик, неужели ты так ничему и не научился? – сказала она. – Если ты так огорчен тем, что твое изобретение положили на полку, то каково же будет торговать научными идеями только ради увеличения чьей-то прибыли? Нет, это решительно не для тебя.

Эрик зашагал по комнате.

– Чего же ты хочешь? – жалобно спросил он. – Ведь не посоветуешь же ты мне бросить место с жалованьем в семь тысяч в год и вернуться в какой-нибудь паршивый колледж?

– Возьми то, что предлагает тебе Фокс.

– Чтобы получать половину моего теперешнего жалованья? Ты соскучилась по нищенской жизни?

– Тогда нам жилось легко и весело, – сказала она. – А теперь – нет.

– Ты просто дурочка. Вспомни, что говорил Тони. Вспомни о том, что военные забрали все в свои руки.

– А ты вспомни, что сейчас у нас война! – возразила она. – Не надо равняться по Тони. Ты не Тони, не Арни О'Хэйр и не Хьюго Фабермахер. И, с другой стороны, они не могут того, что можешь ты. За десять лет я ни разу не спорила с твоими решениями относительно твоей карьеры. Но на этот раз я буду протестовать, потому что это больше, чем твоя карьера, это наша с тобой жизнь. Прошу тебя, – умоляюще, но настойчиво добавила она, – попробуй поработать у Фокса хоть полгода, и, если ты все-таки будешь чувствовать себя несчастным, тогда делай что угодно – бери консультации, поступай на любую работу, иди в армию или во флот, мне все равно.

– Но работа над атомной энергией, быть может, не займет и полугода, – сказал он. – И я повторяю: я уверен, что вся эта затея обречена на провал. Как же ты можешь требовать, чтобы я выбросил шесть месяцев псу под хвост?

– А куда ты выбросил последние несколько лет?

Эрик чувствовал себя совершенно уничтоженным и обессилевшим. Он понимал, что ему следует уйти из Американской компании, но перспектива работы над атомной энергией казалась ему бессмысленной и безнадежной. Потом он снова подумал о деньгах, и весь план показался ему глупым.

– Не отворачивайся, – сказала Сабина. – Скажи мне что-нибудь.

– Дай мне обдумать это, – отозвался он в полном изнеможении. – У меня сейчас в голове такая каша.

– Посмотри на меня, – не успокаивалась Сабина. – Не будь таким сердитым и чужим.

Она взяла его за локоть и притянула к себе. Эрик порывисто обернулся к ней. Когда-то давно он мог выплакаться, зарывшись лицом в ее колени, но сейчас это уже не облегчило бы его. Он весь словно окаменел, и только где-то глубоко внутри у него еще теплилось желание ее любви. Но и этого было достаточно, чтобы он приник к ней и долго не выпускал ее из своих объятий, и внутренний холод стал постепенно исчезать.