Текст книги "Принцесса из рода Борджиа"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

И он нетерпеливо бросился наверх. Оказавшись на третьем – и последнем – этаже, Пардальян понял, что кричат и шумят в комнате, где он провел прошлую ночь… в той самой комнате, где он прожил много лет.

«Их тут по крайней мере человек пятнадцать, – подумал он. – В добрый час! Я начинаю верить, что мы еще успеем насолить господам лигистам!»

И он распахнул дверь со словами:

– Привет, ребята, не выкидывайте все сразу! Все должно быть по плану, черт побери! Организуем сопротивление и…

Он внезапно замолчал, ошарашенный зрелищем, которое открылось его глазам.

В комнате не осталось больше мебели: стулья, два кресла, стол, шкаф, даже кровать (видимо, предварительно разобранная на части) были выброшены в широко распахнутое окно. В помещении стояли только часы, высоченные часы в футляре резного дерева.

И в эти часы, казалось, вселилась какая-то сверхъестественная, фантастическая сила! Они подпрыгивали, раскачивались, натыкались на стены – причем все это с громкими стонами и позвякиванием испорченного механизма. Пардальян, который редко чему удивлялся, онемел от изумления.

Часы сражались!.. Сражались с дьяволом почти таким же высоким и уж точно таким же худым, как они! У него были голенастые ноги, длиннющие руки и сухопарое тело, которое венчала маленькая головка. Его нос напоминал птичий клюв, а черные волосы были гладко зачесаны на плоский лоб.

Он-то, конечно, и выбросил всю мебель за окно, а теперь волок туда же несчастные часы, вопя и воя на разные лады своим густым, зычным, низким и глубоким голосом! Пот лил с него ручьем. Он был бледен от страха и охвачен яростью. Он бешено пинал часы ногами и неистово сжимал их в объятиях.

– А, мерзавцы! Сначала в часовне Сен-Рок, потом в аббатстве! Двадцать на одного! Вот вам! В окно! Все в окно! Какой бой!.. Ну же, я вас все равно одолею! Вот так!.. Уф!..

Человек с огромными усилиями взгромоздил часы на подоконник и спихнул их вниз, а потом выглянул в окно и разразился хохотом. Упав на мостовую, часы вдребезги разбились. Раздались злобные проклятия толпы. Тогда храбрец отошел от окна; глаза его блуждали, лицо блестело от пота и сияло радостью победы.

– Враг разгромлен. Я только что прикончил последнего! – провозгласил он.

И Пардальян узнал Кроасса.

Глава 36
БЕЛЬГОДЕР

Мы расстались с Бельгодером в тот момент, когда он направился к Монмартрским воротам, чтобы как можно быстрее добраться до аббатства. Но ворота были закрыты. По приказу герцога де Гиза никто не мог выйти из Парижа. Бельгодер не стал спорить с вооруженными людьми, которые велели ему поворачивать обратно. Он отошел в сторонку, в двухстах шагах от ворот уселся прямо на земляном валу и проворчал:

– От дочери Клода вот-вот останется лишь кучка пепла. Партия сыграна. Что он говорит? О чем он думает? Он плачет! Хотел бы я быть рядом с ним и видеть его слезы.

Картина, возникшая в его воображении – Виолетта, повешенная над костром, и Клод, умирающий от отчаяния, – вызвала в памяти и другую картину: его собственная дочь – в языках пламени! Дрожь пробежала по его телу.

– Флора умерла, – пробормотал он, – и не нужно больше об этом думать. Важнее думать о живых. Флора умерла, но и Виолетта мертва. И у меня осталась Стелла. А что осталось Клоду?

Он вскочил, наклонился над рвом и прошептал:

– Нет, не выйдет! Я переломаю себе все кости. А я хочу жить! У меня есть дочь! И кто знает, если Клод…

Он побледнел при мысли, что Клод, без сомнения, попытается отомстить Стелле. Тогда он со всей поспешностью спустился и побежал к воротам.

– Пропустите меня, – обратился он к начальнику поста, – я заплачу, сколько потребуется.

Этот человек, обливающийся потом, с диким взглядом, запыхавшийся, с вытаращенными глазами, возбудил подозрения сержанта. Он сделал знак, и пять или шесть стражников набросились на Бельгодера и вытолкали его на улицу. Цыган побежал к соседнему посту, но там его даже не стали слушать.

– Что делать? – в растерянности пробормотал он.

Вдруг цыган радостно вскрикнул и вновь бросился бежать.

– Как я сразу об этом не подумал? Она прикажет, чтобы меня выпустили!

Он говорил о Фаусте. Она, должно быть, на Гревской площади: он видел там ее карету. Но когда Бельгодер прибежал к месту казни, помост был уже пуст. На площади остались только монахи, которые подбирали и уносили раненых. Бельгодера вовсе не интересовало, что тут произошло. Праздник закончился, вот и все. Он направился на Ситэ и вскоре уже стучался в двери дворца Фаусты.

Фауста только что вернулась.

Она приняла Бельгодера тотчас же. И, конечно, цыган никогда бы не заподозрил, какая буря бушевала в тот момент у нее внутри. Она была, пожалуй, чуть бледнее, чем обычно. Может быть, принимая Бельгодера, она надеялась что-то у него выведать?

– Что тебе нужно от меня? – спросила она с жадным любопытством.

– Пропуск, чтобы выйти из Парижа, – ответил цыган.

– Значит, ты хочешь покинуть меня?

– Нет, госпожа. Ведь благодаря вам одна моя дочь осталась в живых.

– Что это ты говоришь?

– Правду… Я уже рассказывал вам свою историю. Вы знаете, что две мои дочери, Флора и Стелла, после ареста моих соплеменников были отданы одному христианину. Этим христианином, сударыня, был прокурор Фурко!

Бельгодер вытер свой смуглый лоб. За спокойным тоном его слов скрывалось сильнейшее возбуждение. Что же касается Фаусты, то если это открытие ее и взволновало, если искаженное лицо несчастного отца и возбудило в ней что-либо еще, кроме любопытства, понять это было невозможно.

Ее взгляд оставался холодным, а лицо – бесстрастным.

– Ну вот, – продолжал цыган, – та, что била повешена и сожжена, – это моя старшая дочь, Флора. Та, которую вы спасли, – Стелла. По вашему приказанию я отвез ее в Монмартрское аббатство. Но ворота Парижа заперты, так что мне необходим пропуск!

Последние слова он произнес весьма твердо.

– Понимаю, – ответила Фауста. – Ты получишь то, что хочешь.

Фауста вынула из маленького секретера бумагу и протянула ее цыгану со словами:

– Береги этот документ. Он позволит тебе в любое время проходить всюду, даже там, где запрещено. Ты можешь теперь выйти из Парижа через любые ворота. Иди… Сегодня вечером вернешь мне этот пропуск.

Бельгодер схватил листок, украшенный подписью и печатью Гиза, и удалился, забыв поблагодарить принцессу. Не успел он уйти, как Фауста спешно набросала несколько слов, позвонила и приказала:

– Гонца в аббатство. Это приказ госпоже Бовилье. Необходимо, чтобы гонец прибыл туда раньше, чем человек, который только что вышел отсюда.

Бельгодер снова направился к Монмартрским воротам. Там все еще дежурил давешний сержант. Он узнал цыгана и собрался было приказать схватить его, но тот предъявил свою бумагу. Сержант взглянул на нее, удивленно воззрился на Бельгодера, а затем поклонился.

«Это, наверное, переодетый принц», – подумал он. И произнес вслух:

– Соблаговолите извинить меня, сударь, за оказанный ранее прием. Приказ был очень суров.

Бельгодер растерянно огляделся, не поняв, что «сударь» – это он.

– Открывай! – только и сказал он резко, выпрямляясь во весь рост.

– Минутку! – ответил сержант, сраженный этим тоном и манерой держаться, присущими лишь очень значительным персонам.

И добавил:

– Это не долго. Мы только что поднимали разводной мост для одного человека и еще не успели опустить.

Бельгодер не обратил внимания на его слова. Как только ворота открылись, он поспешил выйти из города, прошел по мосту и направился к аббатству. Все ускоряя шаг, он размышлял следующим образом: «Но как я скажу ей такое? Она думает, что ее зовут Жанна Фурко. Ничего подобного. Ее зовут Стелла. Она моя дочь. Только поверит ли она мне? Да что там, поверит!.. Еще не хватало, чтобы мне не удалось доказать ей, что я ее отец!..»

Так думал Бельгодер, которому, как ни странно, тоже не были чужды человеческие чувства.

«Она мне поверит, это точно, ведь я ей все расскажу, – продолжал рассуждать цыган. – А что мы будем делать потом?.. Уедем! Клод, сраженный горем, рыдает где-нибудь, если только он еще не умер… Ах, если бы он умер! Лучшего и желать нельзя!»

И он отрывисто расхохотался.

Он добрался до аббатства и для быстроты пролез через пролом в изгороди. Тут он остановился, белый как мел. Этот негодяй трепетал при мысли, что вновь увидит своего ребенка.

– Надо отдохнуть немного, – пробурчал он, словно извиняясь за собственную слабость. – Если я предстану перед ней в таком виде, она, пожалуй, напугается.

Наконец он направился к домику и внезапно заметил, что калитка открыта. Бельгодер насупил брови, но сразу же все понял: «Это я сам оставил ее открытой нынче ночью…»

Однако он бросился бежать и, оказавшись за оградой, чертыхнулся: дверь домика тоже была распахнута настежь.

– Что это значит?

Одним прыжком он оказался в доме, и рычание вырвалось у него из груди. Он увидел третью растворенную дверь, которая вела в комнату, служившую темницей Жанне Фурко… его дочери!

– Стелла! – проревел он, забыв, что, даже если бы его дочь была здесь, она бы не отозвалась на это имя, поскольку не знала его.

Он бросился в комнату, которую совсем недавно покинула Виолетта. Она была пуста…

– Стелла! Стелла! – стонал он. – Это я! Твой отец! Не бойся! Где ты?

Он бросился бежать сломя голову, как безумный, окликая, рыдая, перемежая нежные призывы ужасными ругательствами. Когда он убедился, что Стеллы больше нет ни в домике, ни рядом с ним, он помчался в монастырь, поднялся по лестнице, едва не сбив с ног человека, который в этот момент спускался, и забарабанил в дверь аббатисы.

– Стелла! Где Стелла? – воскликнул он, когда оказался перед госпожой де Бовилье.

– Стелла? – удивленно переспросила Клодина.

– Я хочу сказать – пленница. Послушайте, где она?!

– Разве не вы увезли ее в Бастилию?

– Я говорю не о Виолетте, а о той, что я привез потом.

– Ах так, значит, вы привезли новую пленницу?

Бельгодер вцепился руками в свои жесткие волосы. Ведь он никого не предупредил о своем возвращении! Вкратце цыган рассказал о событиях прошлой ночи и о том, как, увезя Виолетту в Бастилию, он вернулся с Жанной Фурко,

– Вы же говорили, что ее зовут Стелла, – заметила Клодина.

– Это неважно. Просто Стелла – это ее настоящее имя…

– Вы совершили ошибку, не сообщив мне этого, – сказала Клодина де Бовилье. – Если принцесса потребует отчета об этой новой пленнице, вы один будете отвечать. Я понимаю ваше волнение…

– Ах! Вы не знаете, вы не можете мне помочь…

Бельгодер разразился рыданиями.

– Она, видимо, нашла способ открыть дверь, – продолжала аббатиса, – и скрылась!

Но Бельгодер уже больше ее не слушал. Он уныло побрел прочь. Возле ограды он уселся на камень, обхватив голову руками. В его сознании теснились горестные и отчаянные мысли вперемежку с проклятиями и ругательствами.

– Это было бы слишком хорошо!.. Так я и знал… Разве такой человек, как я, создан для счастья, для нежности?! Моя дочь Стелла – жива! Я мог бы одарить ее своей отцовской любовью, но это слишком хорошо для цыгана. Убийства, удары кинжалом, злобные и лживые помыслы – вот каков мой удел!..

Но такие чувства не могли чересчур долго бушевать в груди человека с сердцем, подобным сердцу Бельгодера. Как сказал он сам, его мысли слишком часто были заняты планами убийства и мести. Приступ искреннего и дикого отчаяния продолжался около часа, а потом цыган стал понемногу приходить в себя.

Он задумался о той легкости, с которой добился аудиенции аббатисы. Можно было бы ожидать, что ему не окажут ни столь скорого, ни столь любезного приема. А аббатиса говорила с необычной для нее вежливостью и мягкостью.

Тогда он решил осмотреть дверь комнаты, где была заперта Стелла. Замок не был ни сбит, ни взломан. Да и почему Стелле… то есть Жанне Фурко… могла прийти в голову мысль о побеге – ведь Бельгодер подтвердил ей, что она соединится с сестрой. И, наконец, замочная скважина у этой двери находилась только с внешней стороны.

Вывод был очевиден: Стелла не открывала двери, ее открыли снаружи!

Но кто?.. Кто был заинтересован в том, чтобы освободить эту девушку? Освободить? Но было ли это освобождением?.. Подозрения мало-помалу завладевали его мыслями.

Кто знал, что Стелла находится в аббатстве? Фауста! Фауста и ее эскорт!

Бельгодер припомнил человека, с которым недавно столкнулся на лестнице. Обдумав все обстоятельства, взвесив все «за» и «против», Бельгодер вышел из аббатства и стал медленно спускаться по холму Монмартр. Его грубое лицо в ту минуту казалось спокойным. Только губы побледнели да глаза налились кровью. Вот о чем он думал:

«Фауста знала, что я иду в аббатство, чтобы забрать свою дочь. Фауста послала гонца, который опередил меня и похитил мое дитя. Хорошо. Очень хорошо. Чего она хочет? Я не знаю. Если она догадается, что мне это известно, она убьет мою дочь… Что ж, я буду рядом с Фаустой. Я ее больше не покину! Мне необходимо узнать, что она сделала со Стеллой… А когда я это узнаю…»

И цыган угрожающе оскалился.

Под вечер он посчитал, что уже сумеет справиться со своими чувствами, и предстал перед Фаустой. Та первая спросила его:

– Моя пленница?..

– Вы хотите сказать, моя дочь?

– Да… твоя дочь. Ты привел ее сюда?

– Она исчезла, – холодно ответил Бельгодер.

– Твоя дочь исчезла, – сказала она, – И ты не волнуешься?..

– Но вы сами, – возразил Бельгодер отважно, – вы совсем не кажетесь взволнованной исчезновением вашей пленницы.

Фаусту совершенно не возмутил и даже не удивил ответ цыгана. Видно было, что она умела с разными людьми держаться по-разному. Бельгодера она приучила к грубой, но полезной ее планам откровенности. Она просто ответила:

– Та, которую ты почему-то называешь своей дочерью и которая на самом деле является дочерью прокурора Фурко Жанной, вовсе не была пленницей. В наши интересы входило прятать ее некоторое время, чтобы никто не узнал о подмене, совершенной в Бастилии, вот и все. Если она ушла, что ж, скатертью дорога!

– Да, скатертью дорога! – подтвердил цыган.

– Мы, впрочем, отыщем ее, будь спокоен. Иди себе с миром, только не забудь вернуть пропуск, который я тебе дала.

– Эта бумага! – воскликнул цыган, ожесточенно хлопая себя по карманам. – Черт побери, но где же она?.. У меня ее нет…

– Ты потерял ее?

– Да, – ответил Бельгодер, пристально глядя на Фаусту, – должно быть, потерял.

– Теперь это неважно. Иди, Бельгодер, и жди моих приказаний. Если же ты собираешься оставить службу у меня, то я направлю тебя к своему казначею. Говори… Хочешь ты служить мне?

– Если только вы меня не гоните, – сказал цыган, – я предпочитаю остаться. Мне кажется, что я еще не закончил всех дел с вашей милостью.

– Мне тоже так кажется, – ответила Фауста.

И, тонко улыбаясь, она взглядом проводила Бельгодера, который, предварительно поклонившись, вышел. Бельгодер же пробормотал про себя:

– Теперь я совершенно уверен, что это по ее приказу увезли Стеллу. Тысяча чертей, милая сеньора, я не только не закончил с вами дел, но даже еще не начинал их!..

Глава 37
КЛОД

Облокотившись о подоконник, принц Фарнезе, оцепенев от ужаса и восхищения, из дома на Гревской площади наблюдал за страшным спектаклем, все трагическое величие которого мы попытались описать.

Фарнезе видел, как Клод, выпрыгнув из окна, с кинжалом в руке бросился на толпу… Но Клод еще не успел добраться до помоста, как Пардальян отбил Виолетту у стражников. Затем, спустя какое-то мгновение, принц увидел свою дочь рядом с Карлом Ангулемским, а еще через несколько минут началось то лошадиное безумие, которое стоило жизни двадцати и здоровья – двумстам горожанам.

Принц с безумной тревогой следил за развитием этих поразительных событий. Виолетту не казнили!.. Виолетта уносилась прочь вместе со своими спасителями!..

Фарнезе узнал их. Это были два человека, с которыми он разговаривал в заброшенном павильоне Монмартрского аббатства, когда вся изощренность и грязь дипломатии Фаусты внезапно предстала перед цыганкой Саизумой… Перед Леонорой де Монтегю, которую он считал мертвой… перед женщиной, которую он обожал и о которой тосковал со всем неистовством страсти.

Когда Фарнезе увидел, что его дочь спасена, он глубоко вздохнул и радостно улыбнулся – впервые за много томительных лет! В его сердце вновь зародилась слабая надежда, надежда обрести наконец-то свое счастье. Но счастье это было для него не в дочери…

Он надеялся вернуть не Виолетту, а Леонору. Да, Фарнезе любил свою дочь! Да, он упорно искал ее! Да, он пережил настоящую муку, когда, почти уже найдя, поверил, что Фауста ее убила! Да, его ненависть к той, которую он прежде титуловал «Святейшеством», была глубокой и непритворной! Но с тех пор как он увидел Леонору, Фарнезе думал о своей дочери только как о средстве завоевать возлюбленную.

Леонора безумна, и только с помощью Виолетты он может вернуть ей рассудок. Обретя разум, Леонора станет ненавидеть его, и с помощью Виолетты он сможет попытаться тронуть ее сердце.

Короче говоря, нужно признать: увидев, что Виолетта спаслась, Фарнезе испытал прилив эгоистичной радости и, краснея, подумал: «Теперь я могу предстать перед Леонорой!..»

Через несколько секунд у него уже готов был план. Он намеревался, обратившись за помощью к спасителям своей дочери, вновь встретиться с Леонорой и, отдав ей Виолетту, добиться, чтобы она простила его за страшное прошлое!..

Он видел Леонору такой, какой встретил ее в аббатстве, – прекрасную даже в безумии. Это была уже не та восторженная девочка из особняка Монтегю – прелестная в своем изяществе и доверчивости… Перед ним предстала женщина во всем расцвете красоты, гордая и неприступная… О! Опять увидеть ее!.. Увезти их обеих… ее и дочь! Сорвать с плеч эту пурпурную кардинальскую мантию, которая, казалось ему, окрашена кровью!

Пока все эти картины будоражили воображение кардинала, Фауста спускалась с помоста, разгневанная своим новым поражением, но по обыкновению хладнокровная. Она на ходу отдавала какие-то приказы.

Одно из этих распоряжений относилось к дому, где находился Фарнезе. Что же касается второго, мы скоро станем свидетелями его исполнения.

Когда лошадь, уносящая Карла и Виолетту, исчезла вдали, кардинал машинально закрыл окно.

Действовать надо было быстро. Нет никаких сомнений, что Фауста попытается вновь схватить Виолетту. Он горько сожалел, что не уничтожил эту женщину тогда, когда она была в его власти в павильоне аббатства, что не приказал Клоду вновь вернуться к своему ремеслу палача!

Размышляя об этом, Фарнезе медленно спускался по лестнице. Тот же слуга, одетый в черное, который встречал Бельгодера, распахнул перед ним дверь. Фарнезе протянул ему полный золота кошелек со словами:

– Если за мной придут от принцессы…

Слуга перекрестился.

– Вы ответите, что я ушел отсюда и сказал, что покидаю Париж и еду в Италию.

– Слушаюсь, монсеньор, – ответил лакей, одновременно распахивая дверь в маленький чуланчик, служивший ему жильем.

В ту же минуту из этого чулана появились пять или шесть мужчин, которые набросились на Фарнезе. В мгновение ока его обезоружили, и один из нападающих, приставив кинжал к его груди, холодно произнес:

– Монсеньор, мы получили приказ доставить вас живым или мертвым. Надеюсь, вы избавите нас от неприятной необходимости прибегать к убийству…

Побледневший Фарнезе поднял к небу глаза, полные упрека, и прошептал:

– О Фауста, я узнаю тебя! Боже праведный, смотри, что творит Твоя посланница, и осуди ее!

Потом он обратился к тому, кто разговаривал с ним.

– Граф, – сказал кардинал, – мы шли одной дорогой три года, я знаю, что вы со всем усердием выполните приказание, которое получили. Только одно слово: могу я просить вас как можно скорее препроводить меня к… к той, которая вас послала?

– Монсеньор, – ответил человек, названный графом, – ваша просьба будет исполнена. Нам велено немедленно доставить вас во дворец на Ситэ. Только помните, что в дороге одно движение, один крик могут стоить вам жизни!

– Я не закричу, – холодно ответил Фарнезе. – Идемте, господа, я спешу. А ты, – продолжал он, поворачиваясь к лакею в черном, – а ты, иуда, можешь оставить себе мой кошелек, и это будет платой за твое предательство.

Лакей опять перекрестился, поклонился и произнес:

– Господь повелевает, я повинуюсь!

Итак, они отправились в путь. Кардинал шел посередине. Казалось, несколько дворян мирно возвращаются домой. Мрачный и задумчивый принц Фарнезе вспоминал дворец Ситэ, это зловещее логово, входя в которое никто не мог быть уверенным в том, что выйдет оттуда живым.

Через двадцать минут маленький отряд достиг дома Фаусты. Кардинала провели в комнату, дубовые двери коей были снабжены прочными запорами, а узкие окна, выходящие на Сену, защищены толстыми решетками.

Он попросил, чтобы его сразу проводили к Фаусте. Но вместо ответа человек, приведший его сюда, закрыл дверь и задвинул засов. Фарнезе рухнул на стул. На его бледных губах играла насмешливая улыбка:

– Кто знает, не лучше ли мне умереть! Проклятие Нотр-Дам тяготеет надо мной и надо всем, что дорого мне! Но умереть, не покарав это исчадие ада, Фаусту!.. О Клод, Клод! Что ты делаешь сейчас?..

Итак, что же делал Клод? Он видел, как Карл Ангулемский увез Виолетту; он был совсем рядом с помостом.

Фауста, конечно, заметила его и догадалась, что он собирается делать! Она сказала несколько слов человеку, находившемуся рядом с ней, тот бросился к Клоду.

Палач одним из первых схватил за поводья чью-то лошадь, принудил ее повиноваться и помчался за Пардальяном. Однако когда шевалье свернул, Клод не последовал за ним, подобно прочим. Он торопился отыскать Карла Ангулемского, который исчез вдали, за поворотом. Он добрался до этого поворота как раз вовремя и заметил, что Карл повернул на улицу Барре. Клод сделал то же самое…

Карл решил, что его преследуют.

Когда лошадь остановилась перед особняком Мари Туше, он спрыгнул на землю, подхватил на руки Виолетту и забарабанил в дверь молотком с таким неистовством, что сбежались перепуганные слуги. Дверь открыли, и Карл внес в вестибюль бесчувственную Виолетту…

В этот момент у дома появился Клод. Юный герцог немедленно выскочил наружу и направил на него пистолет. Клод, задыхающийся, изнемогающий, находился в том состоянии, когда уже не разум управляет человеком, а лишь нервное возбуждение. Клод сказал себе, что сейчас и здесь этот молодой человек убьет его, но у него и мысли не возникло как-то защитить себя. Карл выстрелил… Но в момент выстрела его рука, к счастью, дрогнула, и пуля пролетела мимо. Карл почувствовал, что его обнимают чьи-то руки, и слабый голос прозвучал у него над ухом:

– Мой отец! Вы стреляете в моего отца!

Молодой герцог вскрикнул и с ужасом воззрился на Клода… Тот, весь окутанный дымом, стоял бледный и недвижный. Карл бросился к нему, воскликнув:

– Я не ранил вас?..

– Нет!

– Входите… входите же! Она назвала вас отцом… простите… я думал, что вы гонитесь за нами… Если бы вы знали, как я люблю ее… Я потерял рассудок… Я мог бы убить любого…

Через несколько минут Карл Ангулемский и Виолетта то плакали, то смеялись в объятиях Клода. Палач не в силах был сдержать свою нежность.

Для этих троих настал момент величайшего счастья. Виолетта радовалась избавлению от страшной смерти, обретению любимого и возвращению отца, мужчины же переживали то тихое изумление, которое охватывает закаленные души, когда опасность внезапно сменяется безмятежностью, а отчаяние – уверенностью в благоприятном исходе. Они едва были знакомы друг с другом, но им казалось, что они всегда жили вместе. Клод прошептал на ухо Виолетте:

– Значит, это тот молодой господин, за которым я заходил в гостиницу «Надежда» и которого там не нашел?

– Это он! – отвечала Виолетта, потупясь.

– Сударь, – сказал молодой человек, улыбаясь Виолетте, – все очень просто: я люблю этого ангела, чьим отцом вы имеете счастье быть. Необходимо, чтобы вы знали, кто я. Меня зовут Карл, герцог Ангулемский. Моя мать – госпожа Мари Туше, а моего отца звали Карл IX…

– Сын короля! – воскликнула Виолетта.

И наивная душа бедной маленькой певицы переполнилось гордостью, словно душа Золушки, которой добрая фея дала в супруги Прекрасного Принца. Если мечта ее была лучезарной, то реальность оказалась еще чудесней. Этот господин, которого она втайне обожала, который сейчас держал ее за руку и который сказал, что любит ее, был сыном короля…

До этой отдаленной улочки не долетали зловещие крики. В уютной зале с прекрасной мебелью, со старинными коврами, царила бесконечная тишина, словно нежная возлюбленная Карла IX оставила здесь частицу своей глубокой и спокойной любви. Склонив голову на грудь Клода, а руку вложив в руку Карла, Виолетта грезила с улыбкой на устах. Карл между тем продолжал:

– Теперь вам известно, кто я такой… Я был бы счастлив узнать именно в эту минуту, самую прекрасную в моей жизни, кто же является отцом моей возлюбленной…

Клод, который смотрел на Виолетту, медленно перевел глаза на юношу. Слезы счастья, которые струились по его щекам, высохли, взгляд сделался затравленным. Его счастливая улыбка превратилась в гримасу горечи.

– Кто я такой? – спросил он сдавленным голосом. – Вы хотите знать, кто я такой?

Карл смотрел на него с тревожным удивлением. Глядя на изменившегося в лице Клода, он догадывался, что тот хранит в своем сердце какую-то страшную тайну.

– Сударь, – замялся Карл, – возможно, я слишком тороплю события, извините меня…

– Нет-нет, – проговорил палач с хриплым вздохом. – Надо, чтобы вы знали…

И он инстинктивно отнял свою руку у молодого человека. Ведь она была обагрена кровью, эта рука палача! Никогда никто не пожимал ее! Этот жест заставил Карла затрепетать.

– Если ваше имя – тайна, – сказал он просто, – то не произносите его… Я спросил его у вас, только чтобы иметь возможность сказать: я люблю ваше дитя… благословите же нашу любовь до того, как священник благословит наш союз…

Виолетта ужасно побледнела. Она все поняла! Душераздирающая сцена исповеди Клода встала перед ней… Кто захочет взять в жены дочь палача?!

– Отец мой! – прошептала она в страхе.

И слова ее были бальзамом для израненной души палача. Значит, она не отреклась от него даже в такую минуту!

– Нет! – повторил Клод. – Вы не ошиблись, спросив меня, кто я такой; нужно, чтобы вы знали, кем я не являюсь. Монсеньор, я вовсе не отец этой девушке!..

– Господи! – страдальчески воскликнула Виолетта. – Вы уже говорили мне это! Но я все равно верю, что мой отец – вы и только вы!

– Спасибо тебе, ангел нежности и надежды, который смилостивился надо мной, проклятым… – прошептал Клод.

Карл замер от изумления и тревоги, а приемный отец поднял Виолетту, на мгновение прижал ее к своей широкой груди, отнес в соседнюю комнату и усадил там в кресло.

– Не беспокойся и ничего не опасайся, – проговорил он. – Твой старый отец, Клод, все устроит. Ты выйдешь замуж за королевского сына! Скоро ты станешь госпожой герцогиней Ангулемской…

Затем он вернулся в залу, где оставил Карла, и закрыл за собой дверь.

– Вы удивлены? – спросил он.

– Должен признаться…

Клод принялся в задумчивости расхаживать из угла в угол. Карл несколько испуганно наблюдал за ним.

– Сударь, – произнес Клод, внезапно останавливаясь напротив него. – Как я вам уже сказал, я не отец Виолетты. Я только воспитывал ее. И вам не так уж важно знать, кто я такой или кем я был. Я скажу вам только, что меня зовут Клодом, а живу я в Париже.

Он замолчал и принялся со вниманием вглядываться в лицо юноши, ожидая его ответа.

– В вашей жизни существует тайна, – проговорил Карл.

– Виолетта откроет вам ее! – еле слышно произнес Клод.

– Но я не хочу ее знать, – мягко запротестовал герцог.

Клод глубоко вздохнул.

– Важно то, – с усилием продолжил он, – что я не отец той, кого вы любите. Виолетта – дочь монсеньора Фарнезе и очень знатной дамы Леоноры де Монтегю.

– Это тот человек, которого я видел в павильоне аббатства?

– Да.

– Он говорил, что его дочь умерла…

– Он так считал!

– Где и когда я смогу вновь увидеть принца Фарнезе?

– Я знаю, где его найти.

– Что ж, будьте любезны, сделайте так, чтобы я повстречался с ним как можно скорее.

Некоторое смущение, еле уловимая скованность чувствовались в разговоре двух мужчин. Тайна, которую Карл не пожелал знать и которую Клод так и не раскрыл, казалось, вырыла между ними пропасть. Оба спешили как-то исправить положение.

– Принц Фарнезе, – продолжал Клод, – единственный, кто может решать судьбу Виолетты. Я не отец ей… она мне ничего не должна… я для нее ничто… Это очень важно, и мне бы хотелось, чтобы вы это поняли.

– Я понял, – глухо ответил Карл.

– Прекрасно, – сказал экс-палач. – Ввиду того, что я не имею никакого отношения к Виолетте и она не имеет никакого отношения ко мне, вы сразу же после свадьбы можете уехать, даже не сообщая мне, в какую точку земного шара вы направляетесь…

Он остановился, чтобы отдышаться и вытереть пот со лба.

– Итак, – закончил он, – лучшее, что вы можете сделать, – это переговорить с принцем Фарнезе… отцом Виолетты…

– Я тоже так считаю, – ответил Карл.

Бывший палач понурил голову. После слов, которые он произнес, ему оставалось только сразу же уйти, чтобы приступить к поискам принца Фарнезе. Вместо этого он застыл на месте, погруженный в мрачные раздумья.

Молодой человек наблюдал за ним с возрастающей тревогой. Подозрения тем более мучительные, чем более неясные, одолевали его. Откуда такая ледяная холодность между ним и этим человеком, которого Виолетта назвала своим отцом? Разве они не были связаны чувством, которое с первого взгляда должно было сделать их навеки друзьями? Кто бы ни был в действительности отцом Виолетты, очевидно, что этот человек испытывал к девушке безграничную отцовскую любовь.

Как же получилось, что этот Клод восстановил его против себя? Кто он такой? Чем может навредить Виолетте о6щение с ним, какую тень может бросить на нее эта мрачная фигура? Юный герцог, наверное, еще долго задавался бы этими вопросами, но внезапно он заметил в глазах да такую боль, что все сомнения тотчас исчезли, и под влиянием безотчетной жалости он воскликнул:

– Мы не можем так расстаться! Сударь, во имя той, кого мы оба любим, я вас заклинаю сказать мне, кто вы такой!

– Разве я не сказал вам? – дрожащим голосом ответил палач. – Я парижский буржуа, меня зовут Клод… это все!

– Нет, это не все!.. Эта тайна… тайна, которая есть в вашей жизни, я хочу немедленно узнать ее.

– Эта тайна! – пробормотал Клод. – Послушайте, монсеньор. Я уже сказал, что сама Виолетта откроет вам ее!

– О! – воскликнул молодой человек. – Но тогда – немедленно!

Он двинулся было к комнате, куда Клод отнес девушку, но палач остановил его, взяв за руку, и сказал:

– Принц Фарнезе… отец девушки, которого вы скоро увидите, объяснит вам все, что связано с прошлым вашей любимой… я не имею права сделать этого, поскольку я не отец ей! Монсеньор, поклянитесь не говорить обо мне с принцем Фарнезе! Так нужно! – добавил он сурово, видя, что молодой человек колеблется.