Текст книги "Любовь шевалье"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Глава 40
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 24 АВГУСТА 1572 ГОДА, ДЕНЬ СВЯТОГО ВАРФОЛОМЕЯ

Как только оба Пардальяна покинули улицу Бетизи, им стало ясно, что каждый шаг в Париже чреват опасностями. Город превратился в гигантское поле битвы; нельзя было перейти улицу, не спотыкаясь о трупы; на каждом перекрестке прохожий рисковал жизнью. Впрочем, то, что делалось вокруг, трудно было назвать битвой: это была резня, кровавое массовое избиение.

В каждом квартале, на каждой улице преследовали любого, кого подозревали в малейшей симпатии к протестантам, независимо от того, был человек католиком или гугенотом. Одинаковые, ужасные сцены разыгрывались во всех уголках Парижа.

Группы из двадцати-тридцати безумцев врывались в дома несчастных гугенотов и убивали всех подряд – мужчин, женщин, детей. Иногда доведенная до отчаяния жертва пыталась выпрыгнуть в окно. Но ее преследовали и на улице, устраивая настоящую охоту. Нагнав беглеца, его валили на мостовую, кромсали кинжалами, тащили на костер или в Сену.

И повсюду раздавались страшные вопли: «Да здравствует Христос!», «Смерть еретикам-гугенотам!». В городе воцарился немыслимый хаос. Все колокола непрерывно звонили. Замолчал лишь большой набатный колокол церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа, давший сигнал к резне.

С наступлением дня резня обрела фантастический размах. То же творилось и в провинции, в крупных городах. В Париже это сумасшествие длилось целых шесть дней…

И в первый же из них, ясным августовским утром жители столицы потеряли человеческий облик. Словно хищные звери, терзали они плоть несчастных. Рассказывали, что женщины пили кровь жертв. Всех пьянил удушливый и горький дым, смрад горящих тел… Среди дыма и пламени мелькали искаженные ненавистью лица, метались тени, молниями сверкали кинжалы.

Кровь, везде и всюду кровь! Она стекала со стен, покрывала пятнами одежду, потоками струилась по мостовой, смешивалась с водой сразу замедливших свой бег ручьев. Но удивительное дело: в некоторых кварталах царил покой; были улицы, обитатели которых в течение нескольких часов даже не подозревали, что Париж объят огнем и залит кровью.

На маленьком базарчике, во дворе за храмом Сен-Мерри, торговки и хозяйки мирно болтали. Их изумлял лишь неумолчный колокольный звон. А в ста шагах от Сены, недалеко от Бастилии старики играли в шары или грелись на солнышке…

У ворот Бюсси играли в чехарду ребятишки… Два гугенота, преследуемые фанатиками, выбежали на площадь. Убийцы настигли несчастных и зверски закололи кинжалами. Один из игравших на площади мальчиков, скончался на месте от страха.

Но, не считая этих немногочисленных островков, весь город являл собой картину великого бедствия: пылали сотни домов, на улицах громоздились горы трупов.

Вот что увидели Пардальяны в то воскресенье, в день святого Варфоломея.

Отец и сын упрямо старались добраться до дворца Монморанси. Но им приходилось то отступать к городским стенам, то возвращаться, то петлять… Они не в силах были сопротивляться могучему урагану, который взбаламутил людское море…

Глава 41
ПИР ХИЩНИКОВ

Сколько же времени они шли? И куда теперь попали? На этот вопрос ни отец, ни сын не могли ответить. Они стояли, держась за какую-то коновязь под навесом, к которой их прижал стремительный людской поток. В десяти шагах справа грабили чей-то особняк. Перед домом свалили в кучи вытащенную мебель, столы, стулья. Кто-то поджег все это, и запылал костер.

Из дома появился мужчина; он волок за собой труп.

– Да здравствует Пезу! – орала толпа вокруг костра.

Труп оказался телом герцога де Ла Рошфуко, а тащил покойника действительно Пезу. Шевалье де Пардальян тут же узнал его, хотя в дыму нелегко было что-то разглядеть. Пезу шагал, засучив рукава, похожий на тигра-людоеда. И приспешники его, окружившие главаря, тоже напоминали хищников: их глаза горели, зубы скрежетали. Тигры… кругом одни тигры…

– Сороковой! Молодец Пезу! – завопил кто-то.

Пезу помахал рукой и подтащил труп к костру. У несчастного Ла Рошфуко было перерезано горло: из зияющей раны хлестала кровь.

Пезу и его свора окружили разгоревшийся костер. Пезу влез на стол и поднял тело, собираясь зашвырнуть его на вершину горящей пирамиды. Но внезапно он передумал, подхватил труп, и на лице его появилась хищная гримаса. Словно в горячечном бреду, Пардальяны увидели, как Пезу приник ртом к открытой ране… Потом размахнулся и кинул тело в огонь. Затем он спрыгнул со стола, вытер окровавленные губы и прорычал:

– Так пить хотелось!

Чернь радостно приветствовала головорезов Пезу, а те уже мчались по улице, высматривая новую жертву. Наконец они скрылись за углом. Последним удалился Пезу, бормоча:

– Сорок первый! Мне теперь нужен сорок первый! До вечера я прирежу не меньше сотни…

– Пошли! Пошли быстрей отсюда! – проговорил Пардальян-старший, бледнея от омерзения. Он крепко вцепился в плечо сына, чтобы не дать шевалье кинуться на Пезу.

Они сообразили наконец, в какой части Парижа находятся, и снова двинулись к дворцу Монморанси. Им даже удалось несколько приблизиться к нему. Во всяком случае, они вышли к Сене, но тут их подхватил другой поток. Они оказались в самой гуще толпы и схватились за руки, чтобы не потерять друг друга. Их занесло на улицу Сен-Дени, во двор какого-то очаровательного особняка. Оттуда доносились стоны умирающих, а толпа во дворе хлопала в ладоши и орала:

– Молодец Крюсе! Браво Крюсе! Бей Ла Форса!

Действительно, дом принадлежал старому гугеноту Ла Форсу. Погромщики там не задержались. За три минуты они прикончили всех: и челядь, и хозяев. Вопли и стоны стихли…

Толпа жаждала новых жертв, и зеваки потянулись за подручными Крюсе в другие гугенотские дома… Двор обезлюдел.

– Бежим отсюда! – воскликнул ветеран.

– Зайдем! – возразил сын.

Они поднялись по широкой лестнице и оказались в большом, наполовину разграбленном зале. В центре были свалены в кучу пять трупов: они лежали один на другом. Двое мужчин деловито взламывали шкафы. Это были Крюсе и один из его прихвостней. Опустошив ящики и набив карманы, грабители кинулись к трупам. У старого Ла Форса на шее висела золотая цепь. Убийцы нагнулись над мертвецами: Крюсе сорвал цепь, а его приятель отрезал уши женщине, чтобы завладеть бриллиантовыми серьгами.

– А теперь пошли! – скомандовал Крюсе.

Но бандиты даже не успели выпрямиться и одновременно рухнули на трупы лицами вниз. Шевалье ударом кулака в висок уложил Крюсе, а ветеран рукояткой пистолета проломил второму негодяю череп. Погромщики даже не вскрикнули, а лишь забились в агонии. Через минуту оба были мертвы.

Пардальяны вышли на улицу и снова отправились в путь. Они бежали, держась поближе к стенам домов, стараясь обходить пожары и не встречаться с шайками убийц.

Но скоро они снова заблудились и потеряли счет времени. А солнце уже стояло высоко. Его ласковые лучи пробивались сквозь пелену дыма. А колокола Парижа все звонили и звонили…

На одном из перекрестков Пардальяны остановились. Они увидели чудовищную процессию, двигавшуюся им навстречу. Около пятидесяти обезумевших фанатиков шагали плечом к плечу; за ними следовала огромная толпа, вооруженная дубинами, ржавыми шпагами, окровавленными копьями. У пятидесяти хищников, возглавлявших процессию, были только ножи, огромные ножи с окровавленными лезвиями. На шляпе у каждого был нашит белый крест. Пехотинцев сопровождали пятнадцать верховых. А перед процессией гордо выступали три человека с копьями в руках. Каждое копье было увенчано человеческой головой…

– Да здравствует Кервье! Да здравствует Кервье! – горланила чернь.

Толпу вел Кервье, книготорговец Кервье! Он потрясал копьем, на котором качалась бледная голова. И Пардальяны узнали голову несчастной жертвы. Оба в ужасе простонали:

– Рамус!

Шевалье на миг закрыл глаза…

Действительно, на копье была надета голова милого доброго старика-ученого.

Подняв веки, Жан почувствовал, что не может отвести глаз от мертвой головы. Наконец, взгляд его упал на человека, шагавшего с копьем, на Кервье. Парализовавшее шевалье чувство ужаса и сострадания превратилось в дикую ярость, от которой у юноши побелели губы.

Кервье заметил обращенный на него гневный взор, полный глубочайшего презрения. Он что-то пробурчал и, видимо, хотел указать своим прихвостням на Пардальяна, но не успел. Внезапно упав, Кервье покатился по мостовой.

– Черт! – прохрипел он, дернулся и затих: пуля, выпущенная из пистолета, угодила ему прямо в лоб. Стрелял, разумеется шевалье де Пардальян.

Вышло так, что в давке Жана грубо толкнул здоровенный детина с белым крестом на шляпе. Этот вояка размахивал заряженным пистолетом. Шевалье ударом кулака повалил парня, выхватил его оружие и спустил курок.

Толпа тут же кинулась на Пардальянов; загремели выстрелы из аркебуз; раздались угрозы и проклятия. Пятьсот бешеных псов с громким лаем всей сворой бросились на двух еретиков. Отец с сыном, отступая, втиснулись в узкий проход между домами. За ними, обогнав других преследователей, попытался прорваться верховой громадного роста в ливрее с гербами маршала де Данвиля. Всадник направил коня в проход и выставил вперед шпагу.

– Спасены! – внезапно воскликнул Пардальян-старший.

Шевалье еще ничего не понял, а его отец одним прыжком подлетел к лошади, голова и шея которой показались в проходе, вырвал у верхового поводья и втащил огромного скакуна в узкую щель между домами. Конь забился, застряв в проходе. Позади него бесновалась толпа, сыпя угрозами и бранью; обезумевшая лошадь пыталась взвиться на дыбы, а ошеломленный всадник в ливрее дома Данвиля тщетно старался послать коня назад. Затем, похоже, здорово перетрусив, детина сам подался назад и сполз с крупа лошади. Но ускользнуть он не успел, потому что конь взбрыкнул и ударом копыта отшвырнул незадачливого всадника…

Шевалье обвязал ремнем передние ноги жеребца, а Пардальян-старший уже собирался прикончить скакуна ударом кинжала, чтобы мертвое животное надежней преградило дорогу преследователям… Но Жан внезапно замер и изумленно воскликнул:

– Да это же Галаор!

Ветеран присмотрелся и тоже узнал жеребца:

– Верно, Галаор!

И оба весело рассмеялись. Передние ноги у Галаора были спутаны, но он еще отчаянней брыкался задними; бока его касались стен, и жеребец высился в проходе, словно живая баррикада. Оба Пардальяна кинулись вперед, к противоположному выходу из щели. Им придавала уверенности мысль, что Галаора не так-то просто будет обойти. Беглецы имели в своем распоряжении несколько минут. Но прежде, чем скрыться, шевалье обнял коня и прошептал:

– Спасибо тебе, мой верный друг…

– Черт возьми! – выругался бежавший впереди ветеран. – Мы попали в капкан. Это не проулок, а тупик! Но клянусь Пилатом, что-то мне знаком этот коридорчик! Когда-то я здесь бывал…

Неожиданно в конце тупика распахнулась дверь, и на пороге появилась женская фигура.

– Югетта! – хором завопили Пардальяны.

Перед ними и вправду стояла Югетта Грегуар, а выходившая в тупичок дверь оказалась черным ходом постоялого двора «У ворожеи». И как это ни отец, ни сын не узнали сразу хорошо известный им тупичок?!

Их привел сюда случай, и они нашли здесь убежище в ту самую минуту, когда псы Кервье готовы были растерзать их на куски…

Трясущаяся Югетта проводила отца и сына в зал. Там сидели трое: белый как мел хозяин, почтеннейший Грегуар, и два стихотворца – Дора и Понтюс де Тиар. Поэты попивали вино и писали – удивительное занятие в такой день!

– Сюда! – шепнула Югетта, подталкивая Пардальянов к лестнице. – Поднимитесь наверх, там есть дверь, которая ведет в соседний дом. Спуститесь по лестнице того дома и выйдете на другую улицу… Бегите же!

А поэты творили.

– Клянусь небом! – воскликнул Дора. – Я хотел бы сочинить оду, воспевающую славную победу над еретиками, оду, которая сохранит мое имя для потомков. Я назову ее «Парижская заутреня»…

– Чтобы написать такую оду, тебе придется окунуть перо в кровь, а не в чернила, – заметил Понтюс де Тиар.

– О, я несчастный! – завывал Грегуар, пытаясь рвать на себе волосы (занятие бессмысленное, поскольку почтенный трактирщик был совершенно лыс). – Мое заведение спалят, если узнают, что мы помогли им бежать!

– Любезнейший Ландри, – крикнул ему Пардальян-старший, – запишите на мой счет стоимость всего вашего имущества, туда же занесите сумму, что была в кассе, и приплюсуйте убытки от пожара!

– Клянусь, мы все оплатим! – кивнул шевалье.

– Бегите, бегите же! – умоляла Югетта.

Ветеран расцеловал хозяйку в обе щеки. А шевалье обнял трепещущую Югетту, нежно прикоснулся губами к ее векам и прошептал:

– Я тебя никогда не забуду!

Впервые он назвал ее на ты, и сердце Югетты едва не выскочило из груди.

Отец с сыном ринулись вверх по лестнице и скрылись…

Разволновавшийся трактирщик вынул давно приготовленный мешочек с деньгами и драгоценностями супруги.

– Нам тоже надо бежать, – вздохнула Югетта. – Эти безумцы уже прорвались в наш тупичок.

– Бежим, – едва держась от страха на ногах, пролепетал достойнейший Ландри.

– Мадам Ландри! – загремел голос поэта Дора. – Вы – плохая католичка, и я донесу на вас! Вы отсюда не уйдете.

Понтюс де Тиар вытащил шпагу и спокойно проговорил:

– Бегите, Югетта, бегите, дорогой Ландри! Если эта гадюка попытается укусить, я ее напополам разрублю!..

Перепуганный Дора съежился и замолчал [18]18
  Дора, Жодель, Баиф покрыли себя позором, сложив панегирики в честь кровавой бойни. Ронсар и Понтюс де Тиар, единственные из поэтов «Плеяды», -демонстративно промолчали, осудив таким образом своих трусливых собратьев по перу.


[Закрыть].

Через несколько минут орда фанатиков вышибла дверь и ворвалась в гостиницу. Они никого не нашли и подожгли заведение Ландри Грегуара.

Глава 42
УЖАСНЫЕ КАРТИНЫ

Оба Пардальяна, ринувшись в переулок, который указала им Югетта, выбрались через улицу Сен-Совер на Монмартрскую улицу. Однако пройти по ней им не удалось: улицу заполнили толпы народа; людской поток устремился к Сене. Черный дым клубами стлался над головами, неистово звонили колокола, слышались выстрелы из аркебуз, стоны и крики раненых…

Внезапно на охваченной безумием улице возникло видение: сквозь огонь и дым по Парижу двигалась кавалькада. Триста всадников, закованных в заляпанные кровью латы, тяжелой рысью пронеслись по мостовой. Они были похожи на выходцев из ада. Толпа расступалась перед ними, восторженно вопя… Герцог де Гиз возвращался с Монфокона!.. За Гизом и его свитой ехал маршал де Таванн, а с ним еще триста всадников, подобных свирепым диким кентаврам! После Таванна появилась просторная открытая карета, а в ней – весело хохотавшая и горланившая песни компания. В карете сидел герцог Анжуйский со своими накрашенными, завитыми, надушенными мускусом фаворитами – Можироном, Келюсом, Сен-Мегреном. Они приветствовали криками «браво» каждый удачный выстрел из аркебузы, аплодировали, проезжая мимо подожженных домов.

– Пейте, пейте кровь еретиков! – рычал Гиз.

– Пустите им кровь! – визжал Генрих Анжуйский.

– Убивайте! Убивайте! Убивайте! – вызванивали колокола.

За этой чудовищной кавалькадой следовало десятка полтора крепких коней, которые тянули волокуши. На каждой волокуше громоздились окровавленные трупы. Кровь стекала сквозь щели меж досок, и за процессией тянулся широкий кровавый след…

Так разворачивалась в Париже эта чудовищная трагедия, навеки вписанная в хроники истории человечества как одно из самых постыдных его деяний.

Людской поток увлек Пардальянов и понес их неведомо куда. Оба чувствовали себя ужасно: сердца их сжимались от тоски и тревоги, души переполняло отвращение, вызванное зрелищем кровавой бойни. Но, к немалому изумлению отца а сына, их самих никто не трогал. И лишь взглянув друг на друга, оба заметили, что на правой руке у каждого из них белела повязка. Это Югетта в минуту прощания незаметно и ловко повязала Пардальянам белые ленты, чтобы обезопасить их от орды безумцев.

Шевалье в бешенстве сорвал повязку и хотел отшвырнуть ее в сторону. Жан, разумеется, не был гугенотом, но и добрым католиком назвать его было трудно: он вообще равнодушно относился к религии. Пардальян-старший поймал на лету обрывок белой ленты, затолкал его в карман и заметил:

– Клянусь Пилатом, мог бы и сохранить на память о нашей милой Югетте.

Шевалье лишь молча пожал плечами. А его отец, засовывая в карман повязку, нащупал там какой-то забытый листок бумаги.

– Что это у меня в кармане? – изумился он. – Ах да… вспомнил… ерунда, пошли быстрей!

Ветеран и правда вспомнил, как к нему в карман попал этот листок: когда они с сыном покидали особняк Колиньи, оглянувшись в последний раз на труп Бема, пригвожденный к дверям дворца, Пардальян-старший заметил у ног мертвеца какую-то бумажку и машинально сунул ее в карман. Впрочем, он не придал этому никакого значения и даже не рассмотрел как следует свою находку.

Итак, людской поток нес отца с сыном к Сене; тщетно пытались они пересечь улицу, чтобы отправиться наконец ко дворцу Монморанси. Возле моста обезумевшая десятитысячная толпа окончательно перекрыла путь на противоположный берег реки.

Пардальянам оставалось только кинуться в ближайший проулок, чтобы как-то спастись от дикого гнева толпы. Они мчались не разбирая дороги, задыхаясь и дрожа, пока, наконец, не выскочили на какой-то – как им показалось – пустырь, огороженный невысокой стеной. Этот уголок Парижа выглядел островком мира, тишины и покоя…

Глава 43
ОСТРОВОК ПОКОЯ

Куда они попали? Пардальяны не могли ответить на этот вопрос. Сколько было времени? Они не знали… Оба перевели дух, вытерли пот, струившийся по их лицам, и осмотрелись вокруг. Налево, шагах в десяти, они увидели в стене широкие ворота. Рядом с воротами – что-то вроде низкой пристройки, этакую лачужку… Место казалось очень тихим: ни крови, ни трупов, ни убийц, ни жертв. Лишь издали доносились вопли толпы, словно рокот океанского прибоя. Из-за стены свешивались зеленые ветви деревьев. Пардальяны с восторгом прислушались к стрекоту кузнечиков и сверчков, гревшихся в траве на солнышке. И лишь через несколько минут, когда отец и сын немного отдышались и успокоились, они заметили над воротами крест. Кресты возвышались и за оградой. Только тогда отец с сыном сообразили, что перед ними кладбище, а в лачужке, видимо, живет могильщик. Они выбежали к кладбищу Избиенных Младенцев.

Похоже, уже перевалило за полдень. Посовещавшись, Пардальяны решили как-нибудь переправиться через Сену и добраться до особняка Монморанси. Шевалье предложил пойти к пристани Барре, что за храмом Сен-Поль, отыскать там лодку, спуститься вниз по течению к паромной переправе и причалить возле дворца Монморанси.

Отец с сыном уже хотели уходить, но внезапно увидели ребенка, приближавшегося к воротам кладбища. Мальчик двигался медленно, держа в руках огромный сверток.

– Где-то я уже встречал этого мальца… – пробормотал шевалье.

Когда мальчик подошел поближе, Жан окликнул его:

– Куда это ты, малыш?

Ребенок остановился, бережно опустил свою ношу на землю и показал рукой на ворота кладбища:

– Мне туда… Я еле добрался. На улицах столько народу! Как в праздник… Только сегодня почему-то убивают. Я сам видел: бах! И человек упал! Я сильно испугался, но все равно пошел… Я же маленький, меня не видно… Хорошо, что я все-таки добрался…

Говорил малыш спокойно, серьезно, словно взрослый:

– А я вас помню! Мы с вами как-то беседовали… Не забыли? Возле аббатства… Я тогда делал цветочки, и вы сказали, что мой боярышник очень красивый… Хотите поглядеть? Он уже готов!

Малыш ловко развернул сверток и с наивной гордостью показал свою работу – букетик из веток боярышника.

– Замечательно! – искренне похвалил его шевалье.

– Вам правда нравится? Это для мамы…

– Как тебя зовут? – поинтересовался Жан.

– Жак-Клеман, я вам говорил. Пожалуйста, попросите, чтобы меня впустили…

Шевалье постучал в дверь лачуги. На пороге появился могильщик, трясущийся от страха. Жан объяснил, в чем дело, и старик немного успокоился.

– Так ты и есть Жак-Клеман? – спросил он. – Я должен тебя проводить к могиле твоей мамы.

Мальчик последовал за стариком, за ними двинулись и оба Пардальяна. В ту минуту, когда они отошли от ворот, к кладбищенской стене приблизились два монаха.

– Брат мой, – сказал один из них, – давайте передохнем и подождем наших товарищей.

– Кроме того, мальчик должен все подготовить для свершения чуда, – заметил второй. – Но что творится на улицах, брат Тибо! Сколько смертей! Сколько крови!

– Помните, эта кровь угодна Господу, брат Любен!

– Да я знаю, знаю. Но мне так хотелось бы отсидеться на постоялом дворе «У ворожеи»… Кроме того, шальная пуля…

– Никаких шальных пуль! – строго произнес брат Тибо. – Господь защищает своих слуг!

Пока брат Любен стонал и жаловался, а брат Тибо сурово наставлял его, оба Пардальяна, могильщик и маленький Жак-Клеман приблизились к свежей могиле.

– Вот здесь лежит твоя мама, – сказал малышу старик.

Взволнованный ребенок замер перед могилой и прошептал:

– Мама… А какая она была?

– Так ты ее никогда не видел? – спросил растроганный шевалье.

– Никогда… Но я знаю, ей понравятся мои цветы.

Малыш развернул сверток, вытащил искусно сделанные цветущие ветки боярышника и начал старательно втыкать их в мягкую землю. Когда Жак-Клеман закончил, над могилой словно вырос куст боярышника и по мановению волшебной палочки расцвел в середине августа. Шевалье почувствовал, что не может не заплакать над могилой матери Жака-Клемана, над могилой бедной Алисы де Люс, похороненной вместе с Панигаролой!

Малыш посмотрел на Жана, заметил слезы у него в глазах, шагнул к шевалье, взял за руку и очень серьезно промолвил:

– Вы горюете у маминой могилы… я этого никогда не забуду… А как вас зовут?

– Шевалье де Пардальян, – ответил Жан. – Хочешь, малыш, я отведу тебя обратно в обитель?

– Нет… не надо, мне и одному не страшно… Я еще тут побуду, поговорю с мамой…

– Ну, прощай, малыш.

– До свидания, господин шевалье де Пардальян.

Пардальян-старший подхватил сына под руку, и они покинули кладбище Избиенных Младенцев.

Два монаха тем временем все еще сидели у кладбищенской стены. Через полчаса из ворот вышел маленький Жак-Клеман; заметив ребенка, брат Тибо тут же дал какие-то распоряжения Любеyу. Недовольный Любен заскулил:

– Да зачем мне туда идти… еще затолкают, а то и прикончат в свалке…

– Господь защищает своих верных слуг, вы же знаете, – отрезал брат Тибо. – Провидение вам поможет.

– Да, конечно, привидение… – отозвался брат Любен. – Про провидение я как-то и забыл…

Похоже, бывшего лакея не очень успокоили слова собрата.

– Итак, – наставлял Любена Тибо, – будьте мужественны, будьте сильны духом. Я возвращаюсь в обитель… Ведь нужно кому-то отвести ребенка…

Любен горько вздохнул; его толстые щеки затряслись от страха.

– Ну, не переживайте так, брат Любен, – напутствовал товарища Тибо, – а вот, кстати, и подмога – fratres ad succurendum [19]19
  Братия в помощь (лат.)


[Закрыть]… Пора действовать!

С этими словами брат Тибо взял Жака-Клемана за руку и поспешил прочь.

К воротам кладбища и правда приближались fratres ad succurendum – человек пятьдесят оборванцев с бандитскими рожами. Проходя мимо них, брат Тибо подмигнул и торопливо удалился.

– Ну, понятно, – заныл Любен, – как распить бутылочку у милейшего Ландри, так вместе, а как волку в пасть – так врозь… Он-то отсидится в обители, а я должен полагаться на волю провидения…

И брат Любен решительно вошел в кладбищенские ворота. Орава оборванцев, держась на некотором расстоянии, следовала за ним.

Брат Любен направился прямо к могиле Алисы де Люс.

– Что вижу я! – громко возопил он. – Боярышник расцвел!

И, рухнув на колени и воздев руки к небу, монах заголосил:

– Чудо! Чудо! Велик Господь!

– Чудо! Чудо! – закричали оборванцы, включаясь в этот спектакль.

– Вот она – Божья воля!

– Смерть еретикам!

Через несколько минут вопли стихли, и Любен затянул «Те Deum»; его поддержали все, кто был на кладбище. Весть о чуде мгновенно разнеслась по кварталу. Люди бежали к кладбищенским воротам, топтались у могил. Через четверть часа огромная толпа заполнила кладбище, и каждый мог убедиться, что куст боярышника действительно расцвел в августе!..

Брат Любен сорвал весь боярышник, не оставив ни веточки. Дюжина крепких парней подхватила монаха с букетом на руки: брата Любена посадили кому-то на плечи. Молодцов надежно окружили те самые оборванцы, которых брат Тибо назвал fratres ad succurendum, и процессия двинулась в путь. Ее благославляли по дороге священники, к ней присоединялись многочисленные монахи.

Брат Любен, сиявший от гордости и лоснившийся от жира, объездил на чужих плечах пол-Парижа, сжимая в руках букет Жака-Клемана. При его появлении религиозный пыл разгорался с новой силой; гугенотов преследовали еще ожесточенней; великая резня продолжалась.

Вот так свершилось чудо с боярышником…