Текст книги "Любовь шевалье"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава 27
ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

В то время, когда в Лувре проходил этот жуткий совет, на котором незримо присутствовали и наши читатели, оба Пардальяна спали, прижавшись друг к другу, на куче сена в камере тюрьмы Тампль. На следующее утро, то есть в субботу 23 августа, их должны были отвести на допрос с пристрастием. А это означало лишь одно – мучительную смерть…

И конец их будет ужасен! Раздробленные кости; тело, истерзанное раскаленными клещами; ноги, сжатые в страшных тисках так, что лопаются жилы и брызжет кровь… Дознание было назначено на десять утра. А отец и сын спали!..

Пролетело уже шесть дней с тех пор, как в темницу втолкнули шевалье. Ничего нового узники не узнали. Монлюк к ним не заглядывал; возможно, пьяница-комендант давно забыл о них. Даже с охранниками они не встречались, так как хлеб и воду в камеру просовывали через отверстие в нижней части двери. Первые три дня шевалье измышлял различные способы побега, хотя отец и говорил ему, что вырваться из Тампля невозможно. Жан тщательно простучал стены темницы: они были такими мощными (толщина их достигала пяти-шести футов), что долбить их было бессмысленно. На эту работу ушел бы целый год, после чего лаз вывел бы заключенных в соседнюю камеру… Оконце, пропускавшее скудный свет, располагалось так высоко, что узники не могли достать до прутьев решетки. Тяжелая дубовая дверь была окована железом и утыкана гвоздями.

Шевалье понял, что силой тут ничего не добьешься, и подумал о хитрости. Однажды вечером, улегшись ничком на пол, он подозвал через дыру в двери стражника и посулил ему пятьсот золотых экю за то, что охранник выведет их из крепости. Жан не сомневался, что если будет нужно, маршал де Монморанси не поскупится. Однако стражник объяснил, что господин де Монлюк никому не верит и держит все ключи от камер при себе. Но даже если бы охранник мог отпереть замок, он все равно ни за какие сокровища не выпустил бы узников из тюрьмы: он слишком дорожил собственной головой.

– Ну что, убедился? – проворчал Пардальян-старший. – Раз уж жить нам осталось два-три дня, то проведем их спокойно. Ну почему ты не послушался меня, шевалье! Я же тебя просил: уезжай!.. Ну что теперь говорить… Ведь умирать никто не хочет… А помнишь, я тебя предупреждал: мужчины злы, а женщины коварны. Сколько раз я повторял: никому нельзя верить! Понимаешь, честного человека повсюду подстерегает опасность. Люди – словно волчья стая. Когда появится в ней кто-то порядочный, остальные только и ждут случая, чтобы наброситься на него и разорвать на куски. Каких только способов не выдумали…

– Вы правы, отец. Я не хочу умирать… Я мечтал возродить давние традиции, рыцарство времен Карла Великого… Столько горя в мире – и столько зла в людских душах! Но ведь каждый человек хочет счастья и покоя. Конечно, есть среди людей и волки. Короли и принцы, стремясь к власти, терзают весь мир и рвут его на части. Но на каждого хищника должен быть и охотник… какой-нибудь благородный рыцарь… Как бы мне хотелось стать таким! Не скрою, батюшка: я люблю жизнь. Кроме того, мне кажется, что судьба предназначала меня для каких-то великих и прекрасных дел и я уже начал свой трудный путь. Мне хотелось быть отважным и достойным человеком, чей долг – защищать обиженных и карать обидчиков… я бы странствовал по свету, радуясь, что рука моя тверда, помыслы чисты, а разум ясен…

Такие разговоры вели отец и сын; ни один из них ни разу не упомянул о Лоизе: отец боялся причинить сыну боль, а сын боялся расплакаться. Но вот наступила ночь с пятницы на субботу – последняя ночь в их жизни.

Как всегда, они спали крепко и спокойно. Как всегда, Пардальян-старший первым открыл глаза. Было около шести. Тоненький солнечный лучик упал на лицо шевалье… Тот улыбался: наверное, видел во сне Лоизу. Ветеран с безграничной нежностью и острой мукой смотрел на сына. Приближался роковой миг. Жан почувствовал взгляд старика; веки юноши дрогнули… И отец, и сын прилагали все силы к тому, чтобы не утратить хладнокровия. Они ничего не сказали друг другу, да и что можно сказать в такую минуту.

С непостижимой быстротой промелькнуло несколько часов. И вот за дверью раздался звук тяжелых шагов. Отец и сын крепко обнялись. Дверь камеры открылась; в темницу вошел Монлюк; за ним последовали двадцать стражников с аркебузами. По знаку коменданта охранники окружили узников и вытолкали их в коридор. Отец с сыном догадались, что им дарована последняя радость: их не разлучают… они погибнут вместе.

Заключенных повели по коридору, и шевалье заметил, что их охраняет весь гарнизон крепости Тампль – шестьдесят солдат. По каменным ступеням они спустились в загадочное подземелье старой тюрьмы. И вот Пардальяны оказались в обширном зале с низкими сводами и выложенным плитами полом. Это и была камера пыток.

Приведенный к присяге палач уже ждал их. Возле него стоял мужчина, которого шевалье тут же узнал даже в неверном свете факелов, – Моревер. Шевалье посмотрел на отца и ободряюще улыбнулся. Бледного Моревера трясло от ненависти и предвкушения отмщения.

Тридцать часовых с аркебузами образовали круг. Каждый шестой солдат держал в руке факел. Пардальяны, оглядев камеру, увидели пыточные козлы с веревками, клиньями и прочими приспособлениями. Заметили они и очаг с пылающими угольями, в котором раскалялись клещи и крючья. Узрели пленники и палача, наставлявшего двоих помощников, и Монлюка, разговаривавшего с Моревером.

– С кого начнем? – поинтересовался комендант.

– Сударь, – сказал шевалье и шагнул вперед; в него тут же вцепилось пять пар рук: наверное, охранники опасались какой-нибудь отчаянной выходки.

– Что вам? – буркнул Монлюк.

– Сударь, – решительно заявил шевалье, – молю о милости. Пусть меня допросят первым.

– Нет! – вскричал ветеран. – Так нельзя. Окажите уважение старости!

– Мне все равно, – пожал плечами Монлюк, покосившись на Моревера.

Моревер пристально взглянул на шевалье: юноша замер, устремив прощальный взор на отца.

– Начнем со старика! – объявил Моревер; его лицо исказилось от злобной радости.

Он сообразил, что для шевалье нет пытки страшнее, чем видеть муки отца. Моревер отступил к двери, которая вела в крохотный чуланчик, где палач держал свои жуткие орудия. Сейчас в этой темной каморке затаилась женщина в черных одеждах; лицо ее скрывала длинная вуаль. Похоже, посещение камеры пыток не было внове для этой особы. Она кивнула Мореверу, и тот приказал:

– Делай свое дело, палач!

– Значит, сначала – старика? – уточнил тот скучающим тоном.

Помощники палача и несколько солдат вцепились в Пардальяна-старшего.

– Батюшка! Батюшка! – прорыдал шевалье.

Его сердце едва не разорвалось от горя; в отчаянии Жан сжался, потом резко расправил плечи, но на нем сразу повисли восемь солдат. Шевалье дрался, как безумный; раздались вопли и топот ног, обутых в сапоги. Монлюк выхватил кинжал, а Моревер заорал:

– Цепи! Сковать его по рукам и ногам!

Вдруг дверь камеры пыток резко открылась, и голос сильно запыхавшейся женщины перекрыл грохот схватки.

– Именем короля! Отсрочка! Допрос откладывается!

При словах «Именем короля!» все замерли на месте – начиная с палача, в замешательстве выронившего оковы, и кончая Моревером, прикусившим губу, чтобы не завопить от разочарования. Содрогнулась в темной каморке и Екатерина Медичи.

В зал вбежала молодая дама в простом элегантном платье; она в волнении бросилась к узникам; сострадание в ее глазах сменилось радостью.

– Благодарю тебя, Дева Мария, моя святая покровительница! – тихо промолвила женщина. – Я не опоздала.

– Мари Туше, – прошептал шевалье и поклонился юной даме почтительно и грациозно.

– Кто вы, мадам? – осведомился Монлюк, приближаясь к женщине.

– Меня прислал король Франции, остальное сейчас неважно, – произнесла Мари Туше.

– Но как вы смогли сюда попасть?

Не говоря ни слова, Мари вручила Монлюку документ, и комендант при тусклом свете факелов прочитал:

«Распоряжение коменданту, охранникам и тюремщикам крепости Тампль. Пропустить подательницу сего в камеру пыток». И подпись: «Карл, король».

– А теперь, сударь, ознакомьтесь вот с этим, – потребовала Мари и подала ошеломленному Монлюку другую бумагу.

На ней собственной рукой Его Величества было начертано следующее:

«Приказываю отложить допрос господ Пардальянов, отца и сына». Подписано: «Карл, король».

Монлюк прочел и велел сержанту, командовавшему стражниками:

– Увести заключенных в камеру. Палач, ты свободен…

– Погодите… – засуетился Моревер. – Нужно подумать…

– Нечего думать! Надо исполнять приказ короля, – отрезал Монлюк.

Отец и сын не сводили глаз с Мари Туше; их взгляды были полны безмерной благодарности. Но вскоре узников отвели обратно в камеру, причем солдаты обходились теперь с ними намного вежливее. Исчезла и Мари Туше, которая, будто ангел Божий, спустилась на миг в преисподнюю. В камере пыток остались только Монлюк и Моревер.

– Дайте мне эти документы, – попросил Моревер. – Государь, разумеется, будет доволен, что вы немедленно выполнили его волю. Но что, если бумаги подделаны?

– А мне-то какая разница? – ухмыльнулся комендант. – Плевать! Я получил приказ, скрепленный печатью. Королевской печатью! И больше меня ничего не интересует.

Моревер взял документы и прошел в темную каморку.

– Я все слышала, – произнесла Екатерина, повертев в руках бумаги. – И мне известна особа, ворвавшаяся сюда.

– Значит, это и правда почерк короля? – расстроенно пробормотал Моревер. – Как же быть?

– Исполнять приказ. Я отправляюсь в Лувр. Попытаюсь уладить это дело. Я же дала слово: эти двое – ваши. Через неделю явитесь в мои покои, а пока покиньте столицу, попутешествуйте немного. Вы уже совершили один промах, покушаясь на адмирала. Не делайте других ошибок – вас могут схватить: ведь преступника разыскивают, и если вы попадетесь – прощайтесь с жизнью.

– Мадам, по-моему, мне все-таки не стоит уезжать из Парижа. Убийцу ведь будут искать и. завтра, и через неделю.

– Через неделю? Вряд ли! – усмехнулась Екатерина. – Я сумею вас защитить, слышите? Плохо не то, что вы стреляли в Колиньи, а то, что промазали. Впрочем, все обернулось к лучшему: ваш промах может оказаться весьма удачным. Послушайте моего совета: скройтесь из города. Вернетесь через неделю и тогда поймете, что я имела в виду. А об этой парочке не беспокойтесь, я за них отвечаю.

– Я поступлю так, как вы желаете, Ваше Величество! – поклонился Моревер.

И он ушел из крепости, приняв твердое решение остаться в Париже.

«Найду квартиру возле Тампля, затаюсь и никуда не поеду: нужно посмотреть, что здесь случится», – думал Моревер.

А мысли Екатерины были в это время заняты совсем другим:

«Почему любовницу короля так волнует судьба этих проходимцев? Как эта особа раздобыла приказ об отсрочке? Ничего, скоро я все узнаю… Пардальяны никуда не денутся, а у меня сегодня есть дела поважнее… «

Так каким же образом Мари Туше уговорила Карла подписать распоряжения, которые она вручила потом коменданту крепости? Коротко поведаем об этом.

Слуга короля, войдя в семь утра в апартаменты Карла, увидел, что государь только собирается лечь.

– Я, понимаешь ли, всю ночь работал, – пробормотал король.

– Вы скверно выглядите, сир! – фамильярно проговорил слуга.

– Ничего, это дело поправимое. Я хорошенько высплюсь. Встану не раньше одиннадцати! Никого ко мне не пускать! Объявишь придворным, что сегодня утренний прием отменяется. Я встречусь с ними в зале для игры в мяч после полудня.

Слуга вышел, а король скинул с себя роскошный костюм и быстро переоделся в суконный наряд зажиточного горожанина. По узким переходам и потайным лестницам он выбрался в безлюдный двор, направился в тот его угол, что был ближе к храму Сен-Жермен-Л'Озеруа, толкнул маленькую дверцу в стене и выскользнул из Лувра. Карл часто пользовался этой калиткой, чтобы тайком от всех покинуть дворец и с наслаждением побродить по своему милому Парижу… В такие минуты король был счастлив, словно школьник, сбежавший с невыносимо скучных уроков.

Очутившись на улице, король радостно втянул в себя свежий воздух, напоенный ароматом реки; хилые плечи Карла расправились, на лице выступил румянец. Никто бы не догадался, что этот веселый, скромный и достойный человек лишь пару часов назад перенес тяжелый припадок, сопровождавшийся кошмарными видениями; никто не узнал бы короля, только что повелевшего покончить с гугенотами.

Карл двинулся вверх по берегу реки, потом свернул налево и попал на улицу Барре, где стоял особнячок Мари Туше. Именно здесь он находил целительный покой, столь необходимый ему после ужасных припадков, которые превращали короля то в несчастного страдальца, то в неистового безумца; здесь Карла ждали любовь и ласка, и он забывал о страшных интригах, которые без устали плела во дворце королева-мать.

Карл поспешил к Мари Туше и замер в дверях ее спальни, залюбовавшись дивной картиной: молодая женщина сидела у окна в легком утреннем туалете; рама была приоткрыта, и в комнату вливались потоки свежего воздуха. К обнаженной груди Мари приник розовый, толстенький малыш. Он жадно сосал, прижав крохотные кулачки к нежному телу матери и перебирая ножками. Мари со счастливой улыбкой смотрела на свое дитя.

Наконец ребенок насытился, выпустил грудь и сразу уснул; на его губах белела капелька молока. Мари поднялась и бережно опустила младенца в колыбель, а сама застыла рядом, восторженно глядя на сына. Стараясь не шуметь, Карл на цыпочках подкрался сзади и, обняв Мари, закрыл ей глаза ладонями, будто расшалившийся ребенок.

Мари, разумеется, тут же узнала его, но, поддерживая игру, со смехом вскричала:

– Кто это? Какой негодник не дает мне любоваться сыном?! Это возмутительно! Я попрошу защиты у государя…

– Проси! – весело расхохотался Карл, убирая руки.

Мари бросилась ему на шею и подставила губы для поцелуя:

– Первый поцелуй – мне, сударь… а второй – вашему сыну…

Карл склонился над колыбелью, Мари прижалась к нему. Их плечи соприкасались, в глазах светился одинаковый восторг. Карл трепетал еще и от радостного удивления: как!.. Неужели!.. Такой прелестный, здоровый мальчишка – его сын!.. Король хотел поцеловать младенца, но страшился разбудить его. Тогда он поцеловал Мари в губы и тихо проговорил:

– Передай ему этот поцелуй… я боюсь его напугать.

Мари Туше нагнулась и ласково приникла губами к лобику малыша. Затем Карл и его любимая осторожно прошли в гостиную.

Король упал в кресло, воскликнув:

– Умираю от усталости и безумно хочу спать!..

Мари устроилась у него на коленях и принялась нежно поглаживать волосы короля.

– Поведай мне о своих огорчениях, – прошептала она. – Ты такой бледный… Они снова терзали тебя… Надеюсь, припадка не случилось?

– Увы! Он случился – и какой страшный… Понимаешь, ужасно то, что мой недуг становится все тяжелее. Я ощущаю, как слабеет мой рассудок: у меня что-то с мозгами… Когда начинается припадок, меня охватывает какая-то дикая злоба… я ненавижу всех людей на свете… Мне хочется разрушить окружающий мир, подпалить Париж, как это сделал с Римом император, о котором я тебе рассказывал… Мне хочется убивать… Ах, Мари, мне столько раз повторяли, что государь силен лишь тогда, когда способен внушать трепет и безжалостно распоряжаться чужими жизнями… И это отравило мой мозг, вошло в плоть и кровь…

– Не бойся, ты поправишься… Тебе просто необходим отдых и покой…

– Верно… Но покой я нахожу лишь здесь, у тебя. А в Лувре меня окружают коварные и подлые враги.

– Забудь о них… Отдохни… я так сочувствую тебе… Поделись со мной своими горестями, но только не волнуйся: ты же монарх, никто не осмелится причинить тебе зла…

Долго Мари ласковым голосом успокаивала Карла, ободряя короля и изливая на него свою нежность. Но на этот раз ничего не помогало. Король был в отчаянии. Слишком жуткие события происходили вокруг него. Он не решался открыть Мари все, но объяснил, что Гизы устроили заговор, а королева-мать об этом узнала; уже схвачены двое опаснейших злоумышленников, которых допросят нынче утром.

– Уже девять. Через час эти чертовы Пардальяны попадут в руки палача, все выложат, и я наконец докопаюсь до правды!

– Стало быть, те двое, которых должны сегодня пытать, -Пардальяны!? – вскричала Мари.

– Ну да! Они – люди герцога де Гиза.

– Ваше Величество! – взмолилась Мари. – Заклинаю: сжальтесь над ними…

– Почему? Что с тобой?

– О, дорогой мой Карл, помнишь я рассказывала тебе, как двое храбрецов вырвали меня из рук разъяренной черни? Они тогда представились мне как Бризар и Ла Рошетт… Так вот, это Пардальяны. Рамус потом сообщил мне, как их зовут на самом деле.

– Вот видишь! Только отъявленные злодеи скрываются под чужими именами… Разве ты не понимаешь, Мари, они ведь собирались меня прикончить…

– Ах, Карл, любимый мой, я не сомневаюсь: они – не преступники… Ты же хотел отблагодарить их, а теперь обрекаешь на мучительную смерть… О Боже, какой ужас! Два смельчака, которым я обязана жизнью… благодаря которым еще не лежу в могиле…

– Мари!

– Нет, Карл, нет! Я никогда не прощу себе, если два благородных человека, рисковавшие ради меня своими головами, погибнут в камере пыток. Прикажи доставить их в Лувр! Поговори с ними сам! Клянусь, они все объяснят тебе…

– А ведь ты, пожалуй, права… Почему бы мне лично не выслушать их показания?..

Взволнованная Мари подтолкнула Карла к изящному столику:

– Пиши приказ об отсрочке!

Перо короля заскользило по бумаге.

– Где их держат? – торопливо осведомилась Мари.

– В крепости Тампль. Я сейчас кого-нибудь туда отправлю…

– Нет-нет! Я побегу сама! – вскричала Мари, набрасывая на плечи накидку. – Только дай мне пропуск.

Карл снова склонился над листом бумаги, потом приложил к обоим документам королевскую печать и вручил их Мари Туше.

– О Карл, любимый, твое милосердие безгранично! – восхитилась она.

И молодая женщина выскочила из гостиной; растерянный, но довольный король остался в одиночестве… Что было дальше, читатели уже знают. Карл же немного отдохнул в этом очаровательном, мирном доме, посмотрел на сына, который посапывал в колыбельке… Потом, умиротворенный и просветленный, король вернулся в Лувр.

Глава 28
ПОСЛАННИК СВЯТОЙ ИНКВИЗИЦИИ

Покинув Тампль, королева незаметно пробралась в Лувр. Там ее уже ждали люди, которых Екатерина пригласила в свой кабинет к восьми утра. Необходимость отсрочить допрос Пардальянов весьма огорчила королеву. Она надеялась вырвать у узников показания, уличающие герцога де Гиза в государственной измене. Екатерина уже предвкушала, какую сцену разыграет, чтобы принудить герцога к полному повиновению.

Пройдя по потайному коридору, Екатерина попала в свою часовню. Горничная-флорентийка уже ожидала ее.

– Они здесь? – осведомилась королева.

– Да, мадам. Герцог Анжуйский, молодой герцог де Гиз, герцог д'Омаль, господин де Бираг, господин Гонди, маршал де Таванн, маршал де Данвиль, герцог де Невер и герцог де Монпасье.

– А где Нансей?

– Капитан с ротой гвардейцев на своем посту.

– Что поделывает король?

– Его Величество на рассвете ушел из Лувра, но все придворные думают, что государь почивает.

Екатерина чуть отодвинула штору и удостоверилась, что Нансей с обнаженной шпагой в руке стоит на посту. Она довольно усмехнулась и присела к столику, на котором лежал большой молитвенник. Королева опустила руку к поясу, убедилась, что ее кинжал как всегда при ней, и распорядилась:

– Пригласите ко мне герцога де Гиза!

Через две минуты в дверях появился герцог. Его наряд, как обычно, блистал роскошью. Гиз поклонился королеве.

Она одарила его самой обворожительной из своих улыбок и жестом предложила молодому человеку сесть. Он не заставил себя упрашивать и с независимым видом опустился на стул, намереваясь беседовать с Екатериной на равных.

«Он уже думает, что корона у него в руках! – промелькнуло в голове у Екатерины».

Каким же человеком был герцог де Гиз? Почему его опасалась даже бесстрашная Екатерина Медичи?

Генриху I Лотарингскому, герцогу де Гизу исполнилось в то время двадцать два года. Он был удивительно хорош собой унаследовав красоту от своей матери, Анны д'Эсте, герцогини де Немур. Ему достались правильные, строгие черты этой итальянки, в жилах которой, возможно, текла кровь Лукреции Борджа. Гордость и надменность, присущие всем Гизам и д'Эсте, ясно читались на лице герцога.

Его наряды потрясали воображение; его двор превосходил великолепием и пышностью королевский. Герцог носил на шее три ряда баснословно дорогих жемчужин, а эфес его шпаги блистал алмазами. Костюмы Гиза были сшиты из тончайшего шелка и нежнейшего бархата. Беседуя с людьми, он обычно откидывал голову, прищуривал глаза и насмешливо ронял слова… Генрих де Гиз никогда не сомневался в том, что рано или поздно он взойдет на французский трон.

Что питало его непоколебимую уверенность? Что было источником его непомерной гордыни и величественного высокомерия? Даже на Екатерину Медичи и Карла IX Генрих Гиз смотрел, как на людей, временно узурпировавших власть.

Заметим, кстати, что этот безупречный кавалер, превосходивший элегантностью герцога Анжуйского и казавшийся воплощением мужской красоты, был удивительным образом обделен простым семейным счастьем: жена откровенно изменяла ему, заводя все новых и новых любовников, Гиз же воспринимал поведение супруги с надменным безразличием, точно небожитель, которого не волнуют пересуды черни. Но все-таки он был смешен, как смешны были и его претензии на французский престол. Вся провинция, не говоря о Париже, потешалась над рогоносцем. Но Гиз мог быть и страшным: в сражениях он проявлял непомерную свирепость и жестокость. Его безжалостность, равно как и гордыня, скрывали абсолютную пустоту души этого красавца, совершенную неспособность мыслить и полное отсутствие ума. Генрих де Гиз механически шагал по жизни, словно дивная мраморная статуя, лишенная души.

Если мать подарила Генриху ослепительную внешность и аристократические манеры, то отец – ледяное жестокосердие. Генрих Лотарингский, герцог де Гиз и д'Омаль, принц де Жуанвиль, маркиз де Майенн часто убивал лишь ради удовольствия убивать, например, в Васси [13]13
  Васси – городок в Шампани, где в 1652 г. из-за мелкой ссоры католики герцога Гиза убили сорок два гугенота.


[Закрыть]. Знаменитый, блистательный храбрец Гиз, которого писатели изображают обычно как идеал воина и государственного деятеля, был существом бездушным, злым и глупым.

Королева не сумела принудить своего сурового гостя склонить голову. И она решила нанести хотя бы первый удар по его честолюбивым планам.

– Герцог, – резким тоном заговорила Екатерина. – Вы, наверное, уже знаете, что государь, ваш повелитель, намерен очистить страну от заполонивших ее еретиков.

– Мадам, я слышал о таком желании короля и счастлив, что Его Величество отважился на это – хотя, по-моему, он мог бы сделать это и раньше.

– Предоставьте королю самому выбирать время! Он лучше, чем придворные интриганы и сплетники, знает час, благоприятный для атаки на врагов Святой церкви… и своих собственных врагов.

Гиз не дрогнув, продолжал с улыбкой взирать на Екатерину.

– Может ли король рассчитывать на вашу помощь? – осведомилась Екатерина.

– Вы отлично знаете, мадам, как преданно я и мой батюшка защищали всегда истинную веру. В решающий момент я буду с вами.

– Прекрасно, сударь. Чем бы вы хотели заняться?

– Я займусь Колиньи, – решительно заявил Гиз. – Я хочу подарить его голову моему брату кардиналу.

Королева побелела: ведь она поклялась послать голову Колиньи Святой Инквизиции…

– Я согласна! – кивнула Екатерина. – Начнете по сигналу, услышав звон колоколов Сен-Жермен-Л'Озеруа.

– Это все, что вы желали сообщить мне, мадам?

– Да. Но поскольку вы – один из преданнейших слуг короля, я хочу ознакомить вас с теми мерами, которые мы приняли для защиты Лувра от нападения еретиков. Нансей!

На пороге вырос капитан королевских гвардейцев.

– Нансей, – обратилась к нему Екатерина, – сколько солдат охраняют дворец?

– Тысяча двести человек, вооруженных аркебузами.

– А еще? – настаивала королева.

– Еще у нас две тысячи швейцарцев, четыреста арбалетчиков и тысяча вооруженных дворян. Мы разместили их в Лувре, как смогли.

Теперь лицо Гиза потемнело.

– Что еще? – продолжала королева. – Не волнуйтесь, капитан, у меня нет тайн от герцога. Он же – друг короля!

– Двенадцать пушек, Ваше Величество.

– Вы имеете в виду бомбарды для фейерверков? – удивилась Екатерина.

– Отнюдь, мадам, я говорю о мощных боевых орудиях. Их незаметно доставили в Лувр вчера ночью.

Кровь отхлынула от лица Гиза. Герцог больше не улыбался и держался уже не так самоуверенно.

– Чтобы окончательно успокоить герцога, доложите, капитан, какие вести пришли сегодня из провинции?

– Но вы же знаете, мадам, – изумленно взглянул на Екатерину Нансей. – Мы получили только подтверждение того, что распоряжение монарха выполнено: губернаторы провинций послали в столицу верные королю отряды…

– А это значит…

– Это значит, что шесть тысяч солдат находится уже недалеко от Парижа; днем они будут здесь. Еще от восьми до десяти тысяч пехотинцев подойдут к столице сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром. Таким образом, в самом Париже и у его стен соберется двадцатипятитысячное войско, во главе которого встанет король.

Гиз даже не пытался скрывать своих чувств: он был потрясен. Почтительно поклонившись королеве (никогда раньше он не кланялся ей так низко), герцог признал свое поражение.

«Сегодня я проиграл!» – подумал он.

Нансей же обратился к Екатерине:

– Мадам, если уж мы обсуждаем военные вопросы, не назначите ли вы начальника дворцового гарнизона? Возможно, вы желаете видеть на этом месте господина де Коссена?

Герцог на миг возликовал: де Коссен, как мы помним, был одним из сторонников Гиза. Однако радовался герцог недолго.

– Король поручил господину де Коссену охранять дом адмирала Колиньи, – объяснила королева. – Пусть там и остается. А здесь командовать будете вы, Нансей. Я вам полностью доверяю.

Нансей опустился на одно колено и пылко воскликнул:

– Моя жизнь принадлежит вам, Ваше Величество!

– Я знаю! Проследите же, чтобы к ночи все аркебузы были заряжены. Выставьте посты у каждой двери. Втащите пушки на стены. Пусть кавалеристы проведут ночь во дворе, в седлах, чтобы в любой момент вступить в схватку с врагом. Короля пусть охраняют четыре сотни швейцарцев. И если кто-нибудь отважится пойти на штурм Лувра, прикажите открыть огонь! Огонь из аркебуз! Огонь из пушек! Убивать любого: бедного и богатого, священника и дворянина, гугенота и католика… Вы меня поняли?

– Прикончу всех! – вскричал Нансей. – Но, мадам, кто же будет охранять вас?

Екатерина поднялась, простерла руки к серебряному распятию и звучным голосом проговорила:

– Мне не нужна охрана – меня защитит Господь!

Когда Нансей удалился, Гиз повернулся к королеве и промолвил дрожащим голосом:

– Мадам, Ваше Величество знает, что я готов оградить от любой опасности и государя, и Святую церковь…

– Не сомневаюсь, герцог. И поверьте: если бы вы сами не избрали себе занятия на эту ночь, я бы поручила охрану Лувра именно вам!

Гиз до крови закусил губу: получалось, что он сам все испортил.

– Мадам, – сказал он, – позвольте теперь представить Вашему Величеству человека, который нанесет завтра ночью решающий удар!

– Где он? – заинтересовалась Екатерина.

Гиз открыл дверь в коридор и поманил рукой– громадного детину с глуповатым лицом, огромными руками, круглыми выпученными светло-голубыми глазами и низким скошенным лбом. Фамилия этого человека была Деановиц, но в те времена слуг обычно именовали по названию тех земель, откуда они были родом. Деановиц пришел во Францию из Богемии, и Гиз дал ему кличку Богемец, а сокращенно – Бем.

Екатерина оглядела великана с показным восторгом. Тот ухмыльнулся и расправил пальцем усы.

– Этой ночью ты должен будешь выполнить одно поручение…

– Да, мадам: убить Антихриста и отсечь ему голову, если на то будет ваша воля.

– Будет! Теперь же ступай и слушайся своего господина.

Великан переминался с ноги на ногу, однако не двинулся с места.

– Бем, ты что, оглох? – удивился герцог.

– Да нет… но, понимаете ли, мне хотелось бы потом уехать с парой-тройкой друзей из Парижа… они меня проводят до Рима. А все городские ворота заперты, сами знаете…

Екатерина села за стол, поспешно черкнула несколько слов, приложила к бумаге королевскую печать и протянула листок Бему. Тот внимательно прочел написанное:

«Пропуск. Действителен на любой заставе Парижа с 23 августа и в течение трех дней. Выпустить из города подателя сего и сопровождающих его лиц. Служба короля».

Гигант свернул документ и спрятал его за пазуху.

– Можешь прихватить и это! – усмехнулась Екатерина, бросая на пол мешочек, полный золотых монет.

Бем нагнулся, поднял кошелек и покинул комнату, считая, что произвел на королеву неизгладимое впечатление.

– Вот это животное! – восхитилась Екатерина. – Завидую вам, герцог, вы умеете выбирать себе слуг… А теперь пойдемте, встретимся с нашими друзьями.

Разговор продолжался до семи часов вечера. Все это время какие-то люди тайком проскальзывали во дворец и выскальзывали на улицу. Несколько раз Екатерина посылала за королем, но Карл играл с гугенотами в мяч и упорно отказывался явиться на зов матери. Может, он надеялся, что без него никто не осмелится принять последнее решение, а может, просто хотел развеяться.

В восемь вечера в особняк Гиза прибыли верные сторонники герцога, уже видевшие в нем короля Франции, – Данвиль и Коссен, Сорбен де Сент-Фуа и Гиталан…

– Господа, – объявил герцог, – нынешней ночью мы поднимемся на защиту истинной веры и Святой церкви. Вам известно, что делать…

В комнате воцарилась гробовая тишина.

– А вот от других наших планов, – вздохнул Гиз, – придется пока отказаться. Королева настороже, господа; докажем же ей, что мы – преданные друзья короля… Нужно выждать! А сейчас вы свободны, господа!

Итак, Генриху де Гизу пришлось остановить заговорщиков. Он был напуган, растерян и разъярен. С девяти до одиннадцати у него побывало несколько приходских священников и командиров городского ополчения; последние являлись группами по десять человек.

Перед каждым десятком Гиз произносил одну и ту же краткую речь:

– Господа, зверь уже в загоне!

– Смерть ему! Смерть! – кричали в ответ гости.

Они расходились, разнося по городу последние распоряжения: подниматься, заслышав набат со всех колоколен; истинным католикам надеть на рукав белую повязку, а кто не успеет обзавестись повязкой – пусть обмотает руку носовым платком.

– Такова воля короля! – снова и снова повторял Гиз.

Он чувствовал, что Екатерина Медичи подчинила его себе и что престол ускользает из его рук. Зато теперь он мог возложить ответственность за происходившее на Карла IX.