Текст книги "Любовь шевалье"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Глава 23
КЛАДБИЩЕ ИЗБИЕННЫХ МЛАДЕНЦЕВ

Все было кончено. Екатерина что-то тихо приказала фрейлинам, и те стали поодиночке выскальзывать из храма. Одна девица, оказавшись на улице, шагнула к стоявшим у дверей мужчинам и что-то им шепнула. Четверо стражей вошли в собор и двинулись к алтарю. Екатерина Медичи, запахнув длинную черную накидку, молилась, опустившись на колени. Заметив мужчин, она молча указала им на труп графа де Марийяка.

– Эту тоже вынести? – поинтересовался один, покосившись на Алису де Люс.

Королева отрицательно покачала головой. Охранники выволокли останки Марийяка из храма. Екатерина загасила свечи, мерцавшие справа и слева от дароносицы. Только тусклый свет факела, укрепленного под самым потолком, рассеивал теперь тьму. Екатерина нагнулась над человеком, распростертым перед алтарем. Это был монах Панигарола.

Опустив ладонь ему на грудь, Екатерина почувствовала, что сердце инока слабо бьется. Тогда она достала из кошеля на своем поясе бутылочку и, открыв ее, сунула монаху под нос. Но тот так и не пришел в сознание.

– И все-таки он жив! – прошептала королева.

Наконец тело Панигаролы содрогнулось, и он поднял веки.

– Отлично! – обрадовалась Екатерина. – Он все время лежал без чувств и ничего не знает!

Монах встал на ноги. Ему казалось, что он вернулся с того света. Его мозг отказывался работать, мысли разбегались. Екатерина сжала пальцы Панигаролы и подвела его к телу Алисы.

– Она умерла, мой несчастный друг, – скорбно промолвила королева. – Видите, он убил ее… Я не успела вмешаться… Он заметил у вас в руке бумагу, схватил ее и прочитал… Граф страшно разъярился, накинулся на нашу милую Алису и буквально исполосовал страдалицу кинжалом. Она рухнула на пол, и тут он нанес ей последний удар… Но преступник не остался безнаказанным. Обезумевший, залитый кровью, он выскочил на улицу… Там меня дожидались мои приближенные. Они подумали, что он напал на меня… Одним словом, останки Марийяка уже покоятся на дне Сены. Прощайте, маркиз… Можете забрать тело этой бедняжки… Предайте его земле… Упокой, Господи, душу Алисы де Люс!

Монах не произнес ни слова. Трудно было понять, слышал ли он рассказ королевы. Должно быть, слышал… Но, похоже, он не желал разговаривать с Екатериной. Ее присутствие внушало ему ужас и отвращение, хотя причину этого Панигарола не понимал.

Екатерина отступила назад и растворилась во мраке, будто привидение, явившееся из могильной тьмы только для того, чтобы совершить свое черное дело. Через минуту королева уже шагала по парижским улицам. Она шла одна, с кинжалом в руке, без охраны, пешком, но ничего не боялась: сердце ее сладко замирало от пережитого в соборе ужаса. Умиротворенная и довольная, спешила Екатерина Медичи к себе во дворец.

Панигарола остался один на один с Алисой. Он склонился над телом и опустил ладонь на обнаженную грудь женщины, однако ударов сердца не ощутил: Алиса умерла. Монах выпрямился, осмотрелся, ища что-то глазами, и наконец нашел. Он быстро направился к сосуду со святой водой, смочил носовой платок из тончайшего батиста и начал осторожно стирать кровь с кожи Алисы.

Хотя в соборе было почти совсем темно, Панигарола ходил по храму бесшумно и уверенно, словно в окна лился солнечный свет. Он три раза опускал платок в священный сосуд, так что вода в нем покраснела от крови. По удивительной случайности лицо Алисы не пострадало: стальные лезвия пронзили ее грудь, плечи и руки. Инок обмыл все раны и вгляделся в любимые черты. Алиса была поразительно красива. В мерцающем свете факела она казалась идеалом женской прелести.

Панигарола обследовал раны на ее теле; их было семнадцать, однако все они представляли собой лишь глубокие порезы, не затрагивавшие ни одного важного органа.

– От таких ран не умирают, – пробормотал монах.

Осматривая покойницу, Панигарола увидел на указательном пальце правой руки перстень со сдвинутым камнем. Он с трудом снял кольцо с похолодевшей руки, зажег свечу и с болезненным интересом стал исследовать драгоценность. В том углублении, где раньше находился камень, Панигарола заметил несколько белых крупинок. Монах вернул камень на место, чтобы крупинки не выпали, и надел перстень себе на мизинец.

– Мое обручальное кольцо! – горько усмехнулся он.

Панигарола хотел прикрыть тело Алисы, но ее платье было разодрано в клочья. Тогда инок снял свое темное одеяние из грубой шерсти и закутал в него усопшую, а сам остался в роскошном костюме аристократа. Он с легкостью, почти без усилий, подхватил на руки завернутый в монашескую рясу труп и вынес его из храма.

У дверей ожидал экипаж: о нем-то и говорила Екатерина. К маркизу де Пани-Гарола приблизился какой-то человек, скорее всего, кучер, и почтительно произнес:

– Монсеньор, карета подана…

– Это для меня? – уточнил монах.

– Да, монсеньор. Я получил распоряжение следовать через Лион в Италию. Все готово, садитесь.

Маркиз, не говоря больше ни слова, положил тело Алисы в экипаж, плотно закрыл дверцу, прошел вперед и, подхватив поводья, неторопливо повел коней по улице. Карета покатилась, а ошеломленный возница замер на козлах: он ничего не мог понять.

«Королева заявила, что я повезу новобрачных, – изумленно думал он. – Молодая, наверное, в экипаже, но почему на ней монашеская ряса?»

Уже пробило два часа ночи; порой сильные порывы ветра вынуждали коней останавливаться и пятиться назад. Кучер съежился на козлах. Все страшило его: и странный дворянин, шагавший, словно привидение, гроза, гремевшая над Парижем. А Панигарола, остановленный ураганным ветром, замирал, точно изваяние, обратив глаза к небу, где то и дело сверкали молнии. Потом он вновь шел вперед размеренной походкой, ведя за собой погребальную колесницу.

– Куда он? Куда он направляется? – бормотал дрожащий возница. – Какое необычное свадебное путешествие… Я боюсь… боюсь…

Внезапно Панигарола застыл на месте, и кучер сообразил, что они приехали. Он осмотрелся и в испуге осенил себя крестным знамением.

– Кладбище Избиенных Младенцев!

Монах открыл дверцу экипажа и вынес из кареты тело Алисы де Люс. Он положил усопшую возле невысокой кладбищенской стены и стукнул в оконце бедной лачуги, приютившейся возле ограды кладбища.

Возница, трясясь от страха, уставился на ту, кого он посчитал новобрачной. Порыв ветра отбросил с ее лица капюшон, и кучер понял, что видит покойницу. Побелевшими губами он прочел молитву, изо всех сил хлестнул лошадей, и экипаж, как вихрь, с грохотом умчался во тьму.

На стук Панигаролы откликнулся надтреснутый голос:

– Кого там принесло?

– Мне нужен могильщик.

На пороге домика появился старик с чадящим светильником в руках. Он удивленно воззрился на нежданного гостя, который поднял его с постели среди ночи.

– Отец Панигарола! Вы?! Да еще в таком костюме…

– Ты меня знаешь?

– Кто же не знает вашего преподобия? Мы все ходили на ваши проповеди.

– Отлично! Если тебе известно, кто я, значит, ты понимаешь, что обязан исполнять мои приказания. Ты должен повиноваться мне беспрекословно, иначе тебе не поздоровится…

– Помилуй Бог, ваше преподобие. Да вы святой человек, разве ж я осмелюсь вас ослушаться! Говорят, вас даже при дворе боятся, и сам папа римский… Правда, я с кладбища ни ногой… мало кого вижу, так что пусть болтают, что хотят… Как ваше преподобие скажет, так я и сделаю!

– Бери заступ и пошли!

– Значит, рыть… – заикаясь, пролепетал старик.

– Вот именно, рыть! Рыть могилу… – произнес монах таким тоном, что старик обмер.

Он начал дрожать, по лицу его заструился холодный пот. Голос Панигаролы был мало похож на голос живого человека. Так заговорил бы покойник, если бы обрел дар речи. Могильщик покорно взял заступ и лопату. По знаку своего зловещего гостя он отпер ворота кладбища.

Панигарола подхватил тело Алисы на руки и понес, трепетно прижимая его к своей груди. Он обнимал Алису так, как страстный влюбленный обнимает невинную девушку, минуту назад открывшую ему свое сердце. Он укачивал ее, как укачивает потрясенная горем мать только что умершего ребенка.

Могильщик остановился и начал неспешно копать… Прошел час. Яма была уже довольно глубокой. Все это время маркиз де Пани-Гарола, первый возлюбленный Алисы де Люс, простоял на краю ямы, держа на руках ту, которую боготворил… Он не отрывал взгляда от лица Алисы; кажется, он даже не моргал. Старик деловито рыл яму; вспышки молний мертвенным светом озаряли кладбище; ураган валил деревянные кресты, которые с громким треском падали на землю, а Панигарола целый час стоял, будто живое воплощение неутешного горя.

Но вот старик закончил свой труд; инок спрыгнул вниз и опустил Алису на дно ямы. Он бережно закрыл прекрасное лицо капюшоном, закутал все тело в рясу и выбрался наверх. Ошарашенный могильщик, седые космы которого безжалостно трепал ветер, изумленно указав рукой на труп, спросил:

– Что? Так и закапывать? Без гроба?

– Гроб не нужен, – отрезал Панигарола.

– И без савана? Ее и прикрыть-то нечем…

– Сейчас прикроем…

Могильщик не понял, что имел в виду монах, взялся за лопату и хотел уже засыпать яму. Но Панигарола схватил его за руку:

– Погоди!

Старик замер, и монах объяснил:

– В этой могиле она будет лежать не одна.

– А с кем же? – прошептал дед.

– Со мной…

Старик едва не потерял сознания от страха; он уже ничего не старался понять: ему казалось, что он видит кошмарный сон.

– Ступай, – велел Панигарола, – придешь сюда через час. И тогда… тогда, не заглядывая в могилу, забросаешь ее землей. Там будут два трупа: ее и мой… Похоронишь нас обоих. И еще – возьми это…

Монах вложил деду в руку тяжелый мешочек, полный золотых монет. Это было немалое богатство. Старик вцепился в мешочек и немного успокоился.

– Это мне? Чтобы я держал язык за зубами? – уточнил он, и в глазах его вспыхнул алчный огонек.

Панигарола отрицательно покачал головой.

– Значит, вы платите мне за работу.

– Если будешь болтать, угодишь на виселицу. А за работу тебе платить не положено, на то ты и могильщик.

– Тогда для кого же эти деньги?

– Запомни: возможно завтра, а возможно, и через неделю или через месяц сюда придет маленький мальчик, темноволосый, темноглазый, худенький и бледный… выглядит он лет на шесть. Ты возьмешь его за руку, приведешь к этой могиле и скажешь: «Тут покоится твоя матушка. Ты так хотел ее найти». Выполнишь мою просьбу?

– Да чего ж не выполнить.

– Имя малыша – Жак-Клеман.

– Жак-Клеман, я запомню. Пусть приходит, молится, дело святое.

Панигарола облегченно вздохнул и распорядился:

– А теперь ступай. Не забудь своего обещания и возвращайся через час.

Старик, не отрывая взгляда от лица монаха, попятился, Панигарола, замерший на краю могилы, походил на привидение, вышедшее из преисподней и готовое теперь снова скрыться в сумерках ада. Дед, несмотря на безумный страх, понял, что не в состоянии уйти. Он, крадучись, скользнул в сторону, ухватился за деревянный крест, который высился на одном из холмиков, и стал наблюдать. Ярко сверкнула молния. В ее свете могильщик увидел мужскую фигуру, рухнувшую в яму… Затем кладбище окутал мрак. Но вот опять вспыхнула молния, и дед ясно разглядел, что на краю могилы уже никого не было.

Панигарола лежал рядом с Алисой; он неотрывно смотрел на любимую. Пальцы монаха сжимали кинжал: инок опасался, что умрет не сразу; если так, он вонзит клинок себе в сердце. Панигарола поднес ко рту кольцо и слизнул оставшиеся в углублении белые крупинки. Монах действовал совершенно механически… Приняв яд, он обнял Алису правой рукой и опять вгляделся в дорогие черты. Он уже не ощущал ни пылкой страсти, ни злобной ненависти. Его душу переполняло лишь нежное сочувствие.

В двадцати шагах, судорожно вцепившись руками в основание креста, застыл потрясенный могильщик; он ждал. Пролетел час, потом второй. Ветер стих, буря прекратилась. И лишь рано утром, с первыми лучами восходящего солнца, которое засияло на ясном, будто омытом дождем небе, старик осторожно подобрался к краю ямы и посмотрел вниз. Он не в силах был отвести глаз от того, что увидел; кошмарный бред, воплотившийся в трагическую реальность, поверг старика в оцепенение.

Два тела лежали лицом к лицу, глаза их были широко распахнуты, губы приоткрыты. Казалось, они улыбались друг другу, нашептывая ласковые слова. Могильщик снял с себя изношенную куртку и закрыл лица покойников. Потом он поспешно забросал яму землей.

Глава 24
АМУРНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПИПО

После исчезновения шевалье де Пардальяна его пес Пипо, несомненно, стал одним из самых деятельных и беспокойных жителей Парижа.

Прирожденная хитрюга и воришка, постоянно готовая стащить все, что плохо лежит, эта собака, поселившись во дворце Монморанси, попала в истинный рай. Пустив в ход тонкие интриги и грубую лесть, Пипо завоевал расположение главного герцогского повара. Этот наивный человек не отличался особой проницательностью, и Пипо сумел внушить ему, что пылко его любит. Это была откровенная ложь! Пипо презирал повара, но вот болтаться на кухне ему нравилось.

– Песик меня просто обожает! – умилялся достойный кулинар, – Так и ходит за мной! Все время крутится рядом!

Что бы он сказал, если бы узнал о подлинных чувствах Пипо!

Пес врал и притворялся, когда радостно вилял хвостом! Врал, преданно глядя своему покровителю в глаза! Притворялся, заливаясь веселым лаем и уморительно прыгая, что заставляло толстяка-повара хохотать до колик в животе.

Но откуда кулинар мог знать, что связался с коварным лицемером?!

Пипо нечасто льстился на куски, которыми угощал его повар, как бы соблазнительно не выглядела пища. На то была причина, о которой кулинар даже не подозревал: Пипо предпочитал сам выбирать себе еду. Улучив момент, он незаметно проскальзывал на кухню или в чулан и утаскивал оттуда все, что ему нравилось.

– Этот пес совсем не прожорлив! – восхищался повар. – Он привязался ко мне совершенно бескорыстно!

И это – о Пипо! О Господи, вот так и возникают легенды… Пипо крал все, что приходилось ему по вкусу, совершал дерзкие налеты на подвалы и погреба, теша свое разбойничье сердце. В особняке Монморанси этот бандит разжирел и потерял остатки совести.

Как мы уже не раз убеждались, Пипо был псиной отважной, сообразительной и нахальной; к тому же он оказался отъявленным волокитой. Возможно, дурные наклонности четвероногого друга шевалье де Пардальяна и не стоят того, чтобы о них рассказывать, но амурные похождения Пипо тесно связаны с ключевыми эпизодами нашей истории.

Итак, Пипо наслаждался в особняке Монморанси приятной и привольной жизнью. Счастье его было полным и абсолютным – до того момента, когда из дворца пропал шевалье де Пардальян. А своего хозяина, вернее, своего друга, Пипо действительно обожал. Видимо, пес помнил, что именно шевалье спас его от неминуемой смерти в Сене. Но, кроме того, Пипо ценил в хозяине стремление к независимости и свободе. Собаке нравилось, как Пардальян-младший разговаривает с ним: спокойно и серьезно, как равный с равным. Пипо нюхом чуял в шевалье родственную душу: да, Жан был ему не только хозяином, но и другом.

В течение дня пес обычно по нескольку раз поднимался в комнату юноши. Пипо нужно было убедиться, что его господин здесь, что он не бросил своего верного приятеля. Пообщавшись с Пардальяном, довольный Пипо обычно спускался во двор.

Каждый вечер пес укладывался спать на полу, возле кровати шевалье. Пробуждаясь по утрам, Жан всегда встречал счастливый и преданный взгляд карих глаз Пипо.

И вот как-то вечером – зловещим, мрачным вечером – юноша не вернулся во дворец! Той ночью Пипо не сомкнул глаз. Он рыскал по особняку, что-то высматривал и вынюхивал; но напрасно звал Пипо своего господина, оглашая окрестности душераздирающим лаем. Утром же собака улеглась на улице, возле парадных ворот дворца.

Пардальян так и не появился; Пипо утратил всякий интерес к кухне и чулану. Тщетно повар подманивал пса, пробовал схватить его за ошейник и затащить в дом. Пипо так свирепо рявкнул, что у повара исчезло всякое желание приставать к нему.

Пролетел день, но и вечером Пипо не покинул своего поста, продолжая ожидать хозяина у входа во дворец. Когда же вновь рассвело, Пипо наконец понял, что шевалье тут больше не появится. Тогда пес внезапно вскочил и понесся по улицам Парижа.

Угадайте, куда он побежал? Вообразите себе: прямиком к Бастилии! «Неужели кто-то может сомневаться в том, – отмечал где-то прославленный баснописец Жан Лафонтен, – что животные наделены способностью мыслить?!» Пипо, во всяком случае, обладал этой способностью в избытке. Он целые часы проводил в раздумьях о своем обожаемом господине.

– Куда же он подевался? – бормотал Пипо на собачьем языке. – Наверное, снова попал в тот громадный, мрачный дом, где я его однажды обнаружил. И что хозяин там делает?

Потому-то пес и побежал к Бастилии. Он вообще не признавал спокойного шага и всегда носился, как дьявол. А если уж Пипо спешил, он сметал на своем пути все преграды. И теперь он сбил с ног дюжину ребятишек, повалил несколько кувшинов с молоком и пару корзин с яйцами, выставленных на продажу, напугал до полусмерти двух-трех старушек и врезался в группу спокойно разговаривавших горожан. Не обращая внимания на проклятия и брань, собака с высунутым языком домчалась до тех самых ворот Бастилии, которые закрылись когда-то за шевалье де Пардальяном.

Тут Пипо остановился и, подняв голову, устремил взгляд на то окошко, в котором заметил однажды лицо любимого хозяина. Но увы! Оконца больше не было – запоздалая предосторожность начальства, что-то вроде мести задним числом. Господин де Гиталан, комендант Бастилии, распорядился заложить кирпичами отверстие, через которое шевалье общался со своим псом. Так и не найдя хозяина, Пипо уныло поплелся вдоль стен крепости. Он скакал и гавкал под каждой бойницей, похожей на незабвенное оконце.

Потом Пипо повернулся и тем же сумасшедшим галопом помчался на постоялый двор «У ворожеи». Он ворвался в зал, взлетел по лестнице и подбежал к двери той комнаты, которую когда-то занимал шевалье. Затем преданная псина обшарила все углы и закоулки постоялого двора, пока не наткнулась на почтеннейшего Ландри Грегуара, каковой и выгнал Пипо на улицу, размахивая метлой. Завидев метлу, Пипо поспешил унести ноги: он тут же понял, что Пардальяна «У ворожеи» нет, иначе трактирщик никогда не отважился бы столь нагло угрожать метлой верному другу шевалье.

Пипо отлично знал: если Ландри его гладит и подбрасывает ему косточки, значит, хозяин дома; если трактирщик ворчит и норовит наподдать ногой, стало быть, шевалье на постоялом дворе нет.

Пипо упорно продолжал поиски. Он мотался по всему городу и скоро побывал везде, где когда-либо появлялся Пардальян-младший; наконец, усталый и грязный, пес, вывалив язык, подошел к харчевне «Два болтливых покойника».

Толстая Като, владелица этого заведения, обожавшая обоих Пардальянов, накормила собаку, и Пипо, оценив ее радушие, соизволил заночевать в трактире.

Однако утром, восстановив силы и подкрепившись, Пипо выскочил на улицу, лишь только служанка открыла дверь. Но теперь Пипо уже не мчался вприпрыжку. Он тащился, низко опустив морду; его уши и хвост печально обвисли.

«Это конец! – в отчаянии думал Пипо. – Мой господин бросил меня, и я никогда его больше не увижу… «

Так он добрел до дворца Монморанси, уселся возле ворот и замер. Весь день Пипо провел на улице, не реагируя на призывы повара, сердце которого в конце концов дрогнуло… Толстяк вынес страдальцу великолепный обед – целую гору куриных косточек.

Это было в среду, двадцатого августа. Пипо, естественно, не слишком интересовался датами, но для нас она имеет большое значение.

Париж погрузился во тьму; наступила ночь. Пипо же все сидел в уголке возле ворот. Но внезапно пес заволновался, вскочил, принялся энергично принюхиваться, завертел головой, бодро завилял хвостом. Неужели он издалека учуял своего господина? Отчего Пипо так оживился? Чему обрадовался?

Не очень-то хочется признавать это, однако правду не утаишь: вовсе не появление шевалье де Пардальяна взбудоражило пса. Пипо учуял собачку противоположного пола.

О, любовь, любовь! Сколь велика твоя власть даже над самыми возвышенными душами! Пипо влюбился в незнакомку, еще даже не видя ее, а лишь почуяв пленительный запах. С собаками такое случается… А вот у людей дело обстоит несколько иначе!..

Итак, Пипо вскочил, его глаза загорелись, в них засветился вопрос. Вскоре он увидел четыре тени, замершие как раз напротив особняка Монморанси. Две тени принадлежали людям, и две – собакам.

Пипо подкрался поближе, и псы сердито заворчали.

– Цыц, Плутон! Успокойся, Прозерпина! – свистящим шёпотом скомандовал один из двух мужчин.

Плутон и Прозерпина, похоже, прекрасно выдрессированные, тут же затихли. Это были две громадные сторожевые собаки одной породы, с жесткой шерстью, налитыми кровью глазами и страшными клыками; только Плутон был черный, а Прозерпина – белая.

Два человека простояли у дворца Монморанси не менее часа; они тайком наблюдали за особняком, пытаясь, видимо, понять, что делается за его стенами.

– Вы можете сами убедиться, монсеньор, – наконец проговорил один из них, – что нападать надо прямо отсюда.

– Думаю, ты прав, Ортес, – кивнул второй. – Позови собак, и пойдем…

Мужчина, которого назвали Ортесом, издал тихий свист, на который тут же прибежали Плутон, Прозерпина и Пипо. Да, вообразите себе, и Пипо!

Ибо пока ночные прохожие следили за особняком, Пипо успел подойти к Прозерпине и наговорить ей на собачьем языке самых изысканных любезностей. Он был так учтив и мил, что дама вступила с ним в беседу, вежливо виляя хвостом. И тут Пипо, не теряя времени, признался ей в любви, то есть принялся увиваться вокруг красотки, старательно принюхиваясь.

Но Плутон, законный муж красавицы, свирепо гавкнул и обнажил жуткие клыки. Пипо покосился на ревнивого супруга, заворчал и тоже продемонстрировал внушительные зубы, надежное оружие нападения и защиты. Соперники глухо зарычали. Назревала неизбежная драка. Прозерпина удобно расположилась на мостовой и приготовилась выступить судьей в этом поединке.

Но Пипо внезапно отпрянул, нашел куриную косточку, оставшуюся от обеда, которым угостил пса добросердечный повар, и быстро принес ее – угадайте, кому?.. Прозерпине? А вот и нет! Плутону!..

Плутон был кровожаден, но туп. Он принял подарок и мгновенно заглотал его. Пипо тут же притащил еще одну кость; Плутон жадно сожрал и ее. Потом огромный пес с удивлением и признательностью посмотрел на Пипо, завилял хвостом в знак примирения и улегся возле Прозерпины.

Пипо сообразил, что завоевал дружбу черного чудовища, немедленно кинулся к Прозерпине и принялся без помех любезничать с ней. Когда же Ортес подозвал собак к себе, Пипо, разумеется, последовал за Плутоном и Прозерпиной.

Итак, любовь заставила его забыть о дружбе, забыть о своем горе, забыть о пропавшем хозяине. Пипо потащился бы за Прозерпиной даже на край света, тем более, что та весьма благосклонно поглядывала на своего нового поклонника. Плутон же, видимо, решил, что приятелю, который готов делиться с ним куриными костями, можно простить кое-какие невинные шалости.

Вскоре вся компания оказалась возле солидного здания на улице Фоссе-Монмартр. Распахнулась тяжелая дверь, и Пипо прошмыгнул в дом между Плутоном и Прозерпиной. Дверь за ними закрылась…

Так Пипо стал гостем Анри де Монморанси, маршала де Данвиля, и Ортеса, виконта д'Аспремона!