Текст книги "Утопия в России"

Автор книги: Мишель Нике

Соавторы: Леонид Геллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Царство Божие на земле: народный «милленаризм» и народное мессианство

Спорно традиционное деление сект на раскольничьи и нераскольничьи, а среди последних – на «мистические» и «рационалистские». Большинство из них в разной степени разделяло «милленаристские» и (или) мессианские надежды, а также связанную с этими надеждами религиозную практику. «Милленаризм» или хилиазм (ожидание радикальных мировых перемен, новой эры покоя и счастья, наступления «Царства Божия» на земле – ср. Ап., 20) и мессианство (вера в спасителя, пришедшего или собирающегося прийти) чаще всего дополняют друг друга и не отделяют религиозного от социального. Мы, однако, считаем необходимым различать духовные утопии мессианских экстатических сект и практические утопии милленаристских сект-общин.

Самыми многочисленными из экстатических или «мистических» сект были хлысты, появившиеся в начале XVIII века. Один француз, часто посещавший кубанских хлыстов между 1903 и 1905 годами, сообщал, что по всей России их около ста семидесяти пяти тысяч. Основа хлыстовского мистицизма – вера во вселение Христа или Богоматери в мужчину или женщину, достигших морального и духовного совершенства путем умерщвления плоти. Основатель секты хлыстов костромской крестьянин-дезертир Д. Филиппов (ум. в 1700 г.), объявив себя «Господом Саваофом», а своего ученика И. Суслова – «Христом», выбросил все свои книги в Волгу, чтобы заменить их двенадцатью простыми и строгими заповедями, среди которых – заповеди не жениться (если женат, разведись), не пить спиртное, не воровать, не сквернословить[22]22
  Русские ругательства, связанные с именем Матери-Земли (Божьей Матери), имеют серьезный метафизический и эсхатологический подтекст [Lotman – Ouspenski, 385–463].


[Закрыть], хранить тайну учения и верить в Святого Духа [Кельсиев, I, 126]. Между небом и землей больше нет непреодолимого расстояния. «Христы» и «богоматери» становились «кормчими» хлыстовских «кораблей» (от восьми до ста членов) и окружали себя двенадцатью «апостолами». «Корабль» собирался в закрытом помещении (комнате, пещере), называемом «сионской комнатой», «домом Давидовым», «Иерусалимом». Участники надевали длинные белые рубахи, читали Писание и пели гимны. По праздникам хлысты предавались экстатическим пляскам (с кружением и прыжками) – радению, сходному с экстатической практикой восточных дервишей или английских трясунов и сопровождающемуся прорицаниями. «Корабль – это небо на земле. Каждый Божий человек обретает во время радения „божественный напиток“, который веселит его и делает счастливым; радеющий по-настоящему презирает земные блага и обычные людские радости» [S(verac 133 – 134]

Эзотерический характер хлыстовства породил слухи о кровавых ритуалах и оргиях. Пругавин развеял эти слухи, разжигавшие любопытство многих писателей [Пругавин 1917]. Так, Мережковский, пророк «святой плоти», использовал при описании секты в Петре Великом (1905) эротические сцены; Андрей Белый в Серебряном голубе (1909) описал эротико-мистическую секту, воплощение «восточного» зла, члены которой убивают интеллигента Дарьяльского; П. Карпов в Пламени (1913) рассказал, как в некоторых гностических сектах через оргию и преступление взыскуется «светлый Град». Близки подлинным хлыстовским гимнам Братские песни (1912) духовного наследника Аввакума – Н. Клюева.

«Корабли» были независимы друг от друга, некоторые «христы» создавали свои собственные учения. Малеванцы (по имени К. Малеванного, объявившего себя «Христом» в 1891 году) стояли в 1901 году у истоков первых в своем роде «милленаристских» бунтов в районе Харькова.

Скопцы стремились осуществить ту же духовную утопию, что и хлысты, радикальным, но внешним и потому презираемым хлыстами путем кастрации: «себя скоплю, себе рай куплю». Скопцы были обнаружены в 1772 году в Орловской губернии. Их наставник и пророк К. Селиванов, бывший крестьянский «Христос» и кормчий хлыстовского корабля, использовал для усмирения плоти «огненное крещение»: «малая печать» (удаление «ключей ада» – пениса у мужчин и сосков у женщин) и «царская печать» (удаление «ключей преисподней» – пениса, клитора, грудей), за которыми следовали другие увечия [Кельсиев, III, 124 и т. д.; Рапапорт, 100 и т. д.]. Высланный в Сибирь в 1775 году, Селиванов бежал в 1796 году и вернулся, называя себя то Сыном Божьим, то Петром III. Был посажен в сумасшедший дом. Благодаря милости «царя-мистика» Александра I и высокопоставленных сановников, привлеченных его харизмой, в 1802 году Селиванов вышел на свободу и поселился в Санкт-Петербурге, где написал историю своих «страстей» [Материалы… I, 206–216; Розанов 1914, 134 – 166]. Скопцы, или «белые голуби», были разного происхождения: из народа, из аристократии, из купцов и финансистов. Польский дворянин И. Еленский (1756–1813), сблизился с Селивановым, записал учение скопцов и в 1804 году представил Александру I «Проект преобразования России и создания божественной канцелярии» наподобие «saints» времен Английской революции. Он предлагал создать при основных государственных постах должности прорицателей, которые должны были просить Бога о милости и объявлять властям волю Святого Духа. Еленский предназначал Селиванову место депутата Святого Духа при императоре, место, о котором в свое время мечтал Кульман [Милюков II, 136; Мельников VIII, 218 и т. д.]. В следующей главе мы встретимся с другим утопическим проектом Еленского, тоже возникли в результате знакомства «просветителя» с народным утопизмом [Клибанов 1977, 299, 320]. Проект божественной канцелярии стоил Еленскому ареста и заточения в монастырь. Селиванов последовал за ним и умер в 1832 году в возрасте ста лет. Однако ученики считали его бессмертным. Они были «уверены несомненно, что этот Лже-Христ и Лже-Царь скоро возвратится к ним опять с силою и с славою, сядет на принадлежащий ему Императорский престол, ниспровергнет существующий порядок вещей и здесь, на сей земле, утвердит полное торжество и вечное блаженство своих последователей» [Кельсиев, III, 238]. Возвращение Селиванова должно было произойти, когда число скопцов достигнет апокалиптической цифры 144 000 (в 1875 году их было тридцать-сорок тысяч). Преследования не дали этой цифре вырасти. Многие скопцы эмигрировали в Румынию. В 1929 – 1930 годах в СССР еще устраивались процессы над скопцами.

«Царство Божие», которого хлысты и скопцы хотели достичь экстатическим путем (радения, кастрация, адвентизм), с точки зрения многочисленных «рационалистских» сект XVIII–XIX веков, постижимо одним лишь разумом. Реформаторы (называемые «еретиками») появлялись в России уже в XIV–XVI веках: новгородские стригольники, отрицавшие церковь, но не таинства; жидовствующие конца XV века, отрицавшие божественность Христа, чудеса, поклонение иконам и кресту, не постившиеся и праздновавшие субботу вместо воскресенья; феодосиане, ученики Феодосия Косого, главного ересиарха середины XVI века, реформаторское учение которого радикализовалось под влиянием антитринитаризма анабаптистской секты «польских братьев», основавшей в 1569 году в Ракове подобие Города солнца. «Польские братья» практиковали апостольскую модель (общинная собственность, отрицание светской власти, налогов, армии), стараясь создать островок Царства Божия на земле [Клибанов 1960, 265–302; 1977, 55–81]. Таким же будет утопический идеал общинных сект XVIII–XIX веков.

Первыми из таких сект в России стали духоборы (официальное презрительное название (1875), означавшее «противников Святого Духа» и принятое самими сектантами с противоположным значением). У основания этой секты стоял, как полагают, квакер, поселившийся в 40 – 50-х годах XVIII века в харьковской губернии. Религиозный философ Г. Сковорода (1722 1794), чья мистика «сердца», «истинного человека» (в котором постепенно разгорается «искра Божья») и аллегорическое прочтение Библии были близки исканиям духоборов, составил для них в 1791 году Записку, обращенную к екатеринославльскому губернатору, и сочинил Исповедь веры духоборов. Главная идея этих текстов – «новый человек», в котором «небо соединяется с землей» [Клибанов 1977, 238 – 239]. Сердце – истинная Церковь Христа, рай внутри человека. «Не в бревнах церковь, а в ребрах», – говорили духоборы.

Духоборы называли себя «духовными христианами», поскольку искали в Библии только аллегорический смысл: «Они утверждают, что все, сказанное в Евангелии, должно происходить и в нас; так Христос должен быть в нас непорочно зачат, рожден, должен вырасти, страдать, воскреснуть и вознестись на небо, где человек заново рождается» [Tolstoi et les doukhobors, 25]. Рационализм духоборов выражался в отказе от ритуалов, таинств, икон, священников (а также от службы в армии и участия в судах).

От духоборов отделилось течение, образовавшее секту молокан (в начале XX века она насчитывала около двадцати тысяч членов). Это название, как и в случае духоборов, – прозвище: молокан обвиняли в том, что они пьют молоко в постные дни. Как и духоборы, молокане приняли это прозвище, истолковав его в смысле «млека духовного» (1-е поел. Петра, 2:2). Сами они именовали себя «воистину духовными христианами» или «истинными христианами». Близкая молоканам секта «Новый Израиль» под руководством воронежского крестьянина В. Лубкова (р. в 1869 г.) насчитывала в начале XX века около ста тысяч членов. К этим русским сектам необходимо прибавить несколько десятков тысяч анабаптистов из колонистов, поселившихся в России при Екатерине II: гернгутеры (от названия саксонского городка Гернгут, основанного в 1722 году моравскими братьями); гуттерские братья (по имени основателя Я. Гуттера); меннониты (ученики анабаптиста Менно Симонса (1496 – 1561). Около 1860 года в районе Одессы появились штундисты (от немецкого Stunden, часы), которые устраивали вечерние собрания с чтением Библии для немецких колонистов (пиетистов или баптистов).

Все эти «духовные христиане» стремились к созданию Царства Божия на земле. Это царство одновременно внутри человека и вне его: построенное в сердце человека, оно проявляется и в повседневной жизни, ее общинной или братской организации. Поэтому цель духоборов – одновременно и «духовная общность», и «материальная выгода» [Материалы… I, 172]. Духоборы верили в «осуществление новой духовной жизни на обновленной земле», в «Царство Божье на земле, царство мира и радости» [Материалы… III, XXXVIII]. Для Лубкова «Царство Божие – это праведная, нравственная, совершенная жизнь людей на земле, пробужденная Христом Спасителем и основанная на Его вечной правде. (…) Торжество Царства Божьяго на земле состоит в полной победе добра над злом в человеческом сердце (…). Новый Израиль есть общество разумных, трезвых и честных людей, объединенных Господом Христом, вызванных из множественной толпы для созидания Царствия Божьяго и новой жизни» [Материалы… IV, 27, 28, 49]. Моральное совершенство достигается любовью-милосердием, трудом, волей, соблюдением запретов (на алкоголь, табак, ругательства, блуд). Социальная форма Царства Божия – братство или община.

Духоборы практиковали примитивный коммунизм и вели образцовую жизнь. В 1805 году сенатор-масон И. Лопухин отмечал в официальном рапорте, что духоборы могут служить для государства моделью семейной и социальной жизни [Tolstoi et les doukhobors, 15; Клибанов 1977, 264]. Милюков прозревал в духоборах «социальный тип будущей России» [Милюков 1907, 89]. По инициативе Лопухина духоборы, запрещенные в XVIII веке, были собраны между 1802 и 1820 годами в районе Мелитополя в селении Молочные Воды на реке Молочная, впадающей в Азовское море. Лопухин хотел поселить их среди немецких колонистов и татар, чтобы духоборы не могли обращать в свою веру русских и при этом обживали невозделанные земли. В Молочных Водах на восьмидесяти тысячах гектар духоборы основали Духоборье под управлением С. Капустина (1743 – 1820?), читавшего сочинения квакеров и знаменитый Pilgrim's Progress («Спутник пилигрима») Дж. Баньяна, переведенный в 1786 году масоном Н. Новиковым. В 1818 году процветающее Духоборье посетил Александр I. В 1843 году прусский барон А. де Хакстгаузен увидел в Духоборье осуществленную «платоновскую утопию», достойную подражания: «Наши сен-симонисты и их подражатели социалисты, коммунисты и т. д. должны были бы обязательно некоторое время поучиться у этих простых крестьян» [Haxthausen I, 332, 387].

Отсутствие частной собственности (притяжательные местоимения первого лица были запрещены, муж называл свою жену «сестрой»), отказ подчиняться судебной власти, братство и любовь к ближнему, вступление в брак по обоюдному согласию, равенство мужчин и женщин, солидарность бедных и богатых, поразившая Клибанова [Клибанов 1977, 282], «сознание», определяющее «бытие», – все это скорее напоминает браминов или первые апостольские общины, чем анабаптистов Мюнстера, с которыми Хакстгаузен сравнивает духоборов (ко всему прочему, совершенно миролюбивых).

Переселенные при Николае I в негостеприимную область Грузии и обязанные с 1886 года отбывать воинскую повинность, от которой до этого они были освобождены вместе с меннонитами, некоторые духоборы стали придерживаться более радикальных взглядов. В. Веригин, возглавивший духоборов в 1896 году и переименовавший их в «христиан вселенского братства», под влиянием идей Толстого (Спасение в нас) проповедовал гражданское неподчинение. Начались репрессии. Толстовцы-эмигранты и большевик В. Бонч-Бруевич взбудоражили международное общественное мнение. В 1898 году 7400 духоборов на пяти кораблях отплыли из Батума в Канаду. Деньги на это предприятие дали Толстой и английские квакеры. Вместе с духоборами отправился Бонч-Бруевич, записавший во время путешествия более четырехсот духоборческих псалмов, их символ веры и многое другое из их устной духовной традиции. Все это вошло в Животную книгу, изданную им в 1909 году [Материалы… II]. В Канаде духоборы создали «самую большую в мире коммунистическую организацию» [Туган-Барановский], но их отказ принять земельные наделы в частную собственность, легализовать браки и зарегистрировать свое гражданское состояние вызвал негативную реакцию канадских властей. Часть духоборов отправилась на поиски новой земли обетованной (в британской Колумбии).

Молокане (и Новый Израиль) не были сторонниками «коммунизма», как и духоборы, но в их общинах, управлявшихся советом старейшин, практиковалась взаимопомощь. Тем не менее в тридцатые годы XIX века мощное милленаристское течение охватило именно молокан. Оно было вдохновлено книгой Юнга-Штиллинга Повесть о победе христианства (Победная повесть), которая в 1816–1832 годах подвигла швабов на поиски «Нового Иерусалима» в Бессарабии и Грузии. Молоканин Ф. Булгаков (1809 – 1876) под влиянием «Победной повести» написал Сионскую книжку, хилиастскую утопию, пророчившую приближение райского «устроения», которое положит конец царству Антихриста [Клибанов 1978; Барсов, 645; Хакстгаузен I, 352]. В 1832–1833 годах тысячи крестьян Центральной России отправлялись, распевая псалмы, к Каспию и на Кавказ навстречу «Новому Иерусалиму». Среди этих крестьян началось движение «Общего упования» во главе с М. Поповым из Самары. Попов проповедовал «Третий Завет, Евангелие Святого Духа»: «Устрояйте Сион на земле также, как жизнь духа своего, ибо сии два деяния едины суть» [Клибанов 1978, 170]. Моделью этого движения было апостольское братство (Деян., 2:44 – 45; 3:32 34) с общинной собственностью. Отсюда и прозвище этих крестьян: общие. Попов хотел воплотить на земле единое «тело Христово», каждый член которого выполняет определенную функцию (1 Кор., 12:12 – 27). Община Попова состояла из нескольких групп от тридцати до пятидесяти человек, живших на одном участке под руководством «распорядителей», которые работали вместе с ними. Доходы от труда поступали в общую кассу. После отчисления налогов и сумм на другие расходы остаток поровну разделялся среди членов общины (2 Кор., 8:11 – 15). Посты и молебны были обязательными. В школы (где были запрещены физические наказания) принимались все дети начиная с семи лет. Не было ни безграмотных, ни бедных. Браки устраивались по обоюдному согласию, супруги обязывались хранить друг другу верность. Холостые должны были жить в чистоте. Тот, кто хотел выйти из общины, мог это сделать свободно. Преследования и переселения не пощадили эту общину, в которой после смерти Попова (1873) от прежних особенностей осталась только касса взаимопомощи, пополняемая за счет налога с десятины.

Братства штундистов вели трудовую, трезвую и упорядоченную жизнь. Для В. Розанова штундизм был «огромным, неуловимым и повсеместным явлением», мечтой «„переработавшись в немца“ стать если не „святой“ – таковая мечта потеряна – то по крайней мере хорошо выметенной Русью, без вшей, без обмана и без матерщины дома и на улице (…): это и есть штунда» [Розанов 1990, 431]. К концу XIX века штундизм радикализовался и стал «благодатной почвой для социалистической пропаганды». Согласно штундизму, «люди должны жить отдельными братствами или общинами, при этом должны быть разделения и специализация труда и обмен продуктов натурою. Деньги не должны существовать; конторы и торговцы – точно так же» [Бонч-Бруевич, 181; Клибанов 1978, 323].

Гернгуттерская колония Сарепта (см. Первую книгу Царств, 17), близ Царицына, насчитывала в 1769 году двести братьев, которые умудрялись совмещать в своем укладе общинность и индивидуализм. Гуттерские братья из Радичева составляли в начале XIX века сорок четыре семьи, живших в состоянии примитивного коммунизма. Дети воспитывались вместе, без родителей [Клаус]. В 1820 году в Молочных Водах, по соседству с молоканами и духоборами, было сорок колоний меннонитов. Каждая состояла из пятнадцати-двадцати дворов, удаленных друг от друга на расстояние от двух до пяти километров. На относительно небольшой пустынной территории Молочных Вод были тутовые рощи и леса, плодородные поля и пастбища, на которых пасся отличный племенной скот [Барсов, 95; Haxthausen, т. 2, 160 и т. д.]. Меннонитская церковь, «чистая и святая», должна была готовить пришествие Царства Божия на землю. Меннониты, умевшие читать и писать, насчитывали в 1917 году сто тысяч землепашцев и ремесленников. В 1923 году их сельское хозяйство считалось образцом для Средней Волги и всего юго-востока [Зюрюкин]. Завистники называли их «маммонитами». Меннонитов, как «кулаков», ликвидировали во время коллективизации (начиная с 1929 года).

В конце XIX века в России образовался целый архипелаг утопических общин (особенно много их было в южных провинциях и Закавказье, служивших местами переселения со времен Николая I). Их любовь к труду, трезвость, уважительное отношение к женщинам, забота об образовании, отрицательное отношение к государственным и церковным институтам сделали эти общины идеалом либеральной интеллигенции. Эти островки утопии, нередко процветающие, были уничтожены коллективизацией 1929–1930 годов.[23]23
  Секты, распространившиеся в последнее время в России и на Украине («Белое братство», управляемое двумя тысячами «посвященных» и двенадцатью «апостолами») относятся к разряду организаций, пользующихся психологическими манипуляциями для разрушения семьи и денежного вымогательства.


[Закрыть]

Толстовство. Революция – против народного утопизма

Отношения народного утопизма с русской интеллигенцией неоднозначны. Интеллигенция открыла для себя народный утопизм только в середине XIX века с развитием этнографии и «изобретением» крестьянского «мира» (Хакстгаузен), в котором славянофилы и демократы видели то оплот борьбы с капитализмом, то основу «русского социализма» (Герцен). Мотивы и жанры народной утопии использовались многими. Тут и «поэт-гражданин» Н. Некрасов (1821 – 1877): Дедушка, Кому на Руси жить хорошо?; и драматург А. Островский ((1823 1886): Снегурочка, по мотивам которой Н. Римский-Корсаков написал оперу; и писатель Н. Лесков (1831 – 1895) с его «правдоискателями», и народник Н. Златовратский (1845 – 1911), воспевавший «мир» в Сне русского крестьянина [Устой, 1878–1883]. В. Берви-Флеровский (1829–1918) и С. Степняк-Кравчинский (1851 – 1895), эмигрировавший в Лондон после попытки теракта, использовали утопические фольклорные мотивы для пропаганды революционных идей. В Сказке о копейке Степняк-Кравчинского (1870) волшебная птица переносит крестьянина в царство свободы, где нет господ, а труд приносит радость. В Сказке о Мудрице Наумовне (1875) в «царстве будущего» нет ни бедных, ни богатых, ни обжор, ни лентяев, а «предрассудки» (религия) исчезли. Это царство любви («Любушино царство»), братство рабочих, которые стали самим себе хозяевами [Агитационная литература…].

Встреча Толстого с двумя крестьянскими утопистами определила круг его нравственных поисков и утвердила в правильности обращения к народу. Тверской крестьянин В. Сютаев (1819 – 1892), с которым Толстой познакомился в 1881 году, проповедовал евангельский идеал любви к ближнему: он считал, что такая любовь может объединить всех людей в семью, где не будет собственности, коммерции, денег, раздоров и насилия [Vogue; Клибанов 1978, 316 – 323, Синявский, 364 – 380]. Крестьянин Т. Бондарев (1820 – 1898), который был «шаббатистом» (так назывались молокане, близкие к иудаизму), изложил «закон труда» в сочинении, о котором Толстой говорил, что оно будет иметь гораздо большее влияние чем вся русская литература вместе взятая. Сочинение называлось Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца. В нем говорилось, что разрешение всех бед человечества в принятии «первородного закона», данного Богом Адаму (Бы., 3:19): «В поте лица твоего будешь есть хлеб твой» (Бондарев заменил «есть» на «месить»). Только после завершения «хлебного труда», т. е. обработки земли (тридцать дней в году для каждого), можно заниматься другими делами. Фабрики должны быть построены за городом, чтобы облегчать чередование занятий. Бондарев развивает эту идею в своем трактате в форме вопросов (более 250), адресованных «образованному классу», извратившему этот закон. Главная идея Сютаева и Бондарева одна и та же – большая единая семья, но средства осуществления идеала разные: евангельская любовь – у одного, следование первобытному закону труда – у другого. Толстой синтезировал их идеи (см. письмо Е. Попову от 2 августа 1889 года). Он извлек из «проповеди блаженств» и главы 5-й Евангелия от Матфея пять заповедей, выполнение которых поможет без насилия, одним лишь самосовершенствованием, создать Царство Божие на земле. Этим заповедям следовали общины толстовцев, появившиеся в России и за границей (сам Толстой относился к толстовцам сдержанно).

Большевики поначалу не препятствовали этим утопиям, стараясь завоевать доверие общинного сектантства. В октябре 1921 года Народный комиссариат сельского хозяйства обратился по просьбе Ленина «к сектантам и староверам России и зарубежья», призывая их (как в свое время – Екатерина II) создавать коллективные хозяйства и обещая им полную свободу совести [Клибанов 1969, 235 и т. д.; Мюллер, 525 и т. д.; Поповский, 83 и т. д.]. Даже если цифра тридцать пять миллионов (общее число сектантов, из которых двадцать пять миллионов – староверы) кажется преувеличенной, многочисленные антирелигиозные социологические опросы подтверждают рост числа баптистов, евангелистов, адвентистов и толстовцев, которые стремились к братской трудовой жизни в начале 20-х годов. Предводитель евангельских христиан, бывший молоканин И. Проханов (1869–1935), вернулся в Россию в 1926 году с проектом создания на Алтае «Солнцеграда» или «Евангелегорода», освещаемого электрическим солнцем [Kahle, 450 и т. д.]. Однако в 1929 – 1931 годах десятки тысяч духоборов, молокан, малеванцев и меннонитов стали проситься в (ре)эмиграцию и были отправлены в ссылку или расстреляны. Немногие, как Б. Мазурин, основатель сельскохозяйственной «толстовской» общины «Жизнь и труд» (вегетарианство, запрет курения, спиртного, ругательств, распущенности, отказ от частной собственности, автономия), выжили в лагерях, чтобы свидетельствовать впоследствии о ненасильственном противостоянии сект и общин большевистской гегемонии. Одной из целей коллективизации было полное уничтожение очагов общинного христианского утопизма.

Такой же была участь «новокрестьянских» поэтов, появившихся в десятых годах XX века: Н. Клюева, С. Клычкова, С. Есенина (все трое – из староверов). Их мечты о «крестьянском царстве» укладываются в фольклорную традицию и народническую литературу. Однако они мечтали не только о социальной, но и о духовной революции. Эсхатологические видения Клюева, бывшего в 1911 – 1912 годах редактором Новой Земли (печатного органа «крестьян Голгофы», которые проповедовали пришествие Царства Божия на землю, обновленную самопожертвованием), выделяются среди неоязыческой, индивидуалистской, «адамической» ностальгии эпохи (ср. Рай в книге Райня поэтессы Л. Столицы). С началом революции «избяной рай» «белой Индии» Клюева, одно время видевшего в Ленине раскольничьего пророка, разросся до космических масштабов: в нем соединились медведи и коровы, земля и железо, Псалтирь и Коран. «Преображение» – ключевое слово библейско-революционных поэм Есенина. Его знаменитая поэма Инония (1918), в которой богоборческий бунт сменяется райским видением, скорее не патриархальная крестьянская утопия, а стремление объединить земное и небесное, услышать в поэзии Слово. Для Есенина «социализм» и «рай» – одно и то же, «ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где „избы новые, кипарисовым тесом крытые“ (Клюев), где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой» (С. Есенин, Ключи Марии, 1918). Последний образ восходит к Евангелию от Луки, 12:37). Это смешение духовного, поэтического и политического хилиазма, «живого нерва истории», и эсхатологии, «жизненного нерва религиозных учений» [Булгаков, 75, 77], станет для Есенина источником разочарований. С. Клычков, умевший замечательно изобразить в своих сказах мир крестьянских фантазий, избежал этого смешения. В его романах черты крестьянской утопии (труднодоступная богатая страна, отсутствие царя и налогов, долголетие, доброта, мир и равенство) и райского мифа (первобытная гармония с природой, разрешение противоречий между телом и душой в образе андрогина) рассыпаны в снах, сказках, легендах, притчах, видениях. Утопическое время противопоставлено времени реальному: политическому (крепостное право, Первая мировая война) и культурному (середина двадцатых годов с их антикрестьянской, антинациональной и антирелигиозной идеологией). Судьба Клюева и Клычкова, расстрелянных в 1937 году, это судьба всей народной утопии, приманенной, а затем уничтоженной «утопией власти».

Не являясь примером пассивного подчинения или «фольклорной инфракультурой» [Ropert, 196], народная Россия с миллионами ее диссидентов гораздо дольше Европы оставалась поприщем утопических надежд и экспериментов. Только политика гегемонии и террора смогла уничтожить все утопии, в том числе порожденные большевистской революцией. Однако эта политика сама была утопией tabula rasa, несущей в себе зерно своей гибели.