Текст книги "Нефертити"

Автор книги: Мишель Моран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Хоремхеб остался стоять, и Аменхотеп потянулся за висящим на боку кинжалом. Он угрожающе ступил вперед.

– Скажи, – произнес он, извлекая кинжал из ножен, – как ты думаешь, твои люди взбунтуются, если я сейчас убью тебя? – Аменхотеп нервно огляделся. – Я думаю, они так и будут стоять на коленях, даже если твоя кровь впитается в песок.

Хоремхеб резко втянул воздух.

– Ну так попробуйте, ваше величество.

Аменхотеп заколебался. Он снова взглянул на тысячи солдат – сильных, тренированных, но безоружных. Затем он спрятал кинжал и отступил.

– Почему ты мне не повинуешься? – с негодованием спросил фараон.

– Мы заключили сделку, – ответил Хоремхеб. – Я повиновался вашему величеству, а ваше величество предало Египет.

– Я никого не предавал! – со злобой отозвался Аменхотеп. – Это ты предал меня! Ты и это войско! Ты думаешь, я не знаю, что вы с Тутмосом были друзьями? Что ты был верен ему?

Хоремхеб не ответил.

– Ты преклонил бы колени перед моим братом! – крикнул Аменхотеп. – Попробуй только сказать, что ты не встал бы на колени перед Тутмосом!

Хоремхеб продолжал безмолвствовать. Внезапно Аменхотеп выбросил руку вперед и врезал военачальнику кулаком в живот. Хоремхеб резко выдохнул, но остался стоять. Аменхотеп быстро взглянул на солдат вокруг. Те напряглись, приготовившись защищать своего военачальника. Затем фараон схватил Хоремхеба за плечо и яростно прошептал:

– Ты лишен должности! Возвращайся к моему отцу. Но лучше бы тебе не забывать, что, когда Старший умрет, я стану фараоном и Верхнего Египта тоже!

Хоремхеб направился к своей колеснице, и люди расступились перед ним. Потом солдаты, как один, повернулись и посмотрели на Аменхотепа.

– За работу! – закричал Панахеси. – Быстро за работу!

Невзирая на раннее утро, в жаровне в моей комнате потрескивал огонь. Нефертити уселась в позолоченное кресло, ближайшее к огню; отсветы пламени освещали лазуритовую подвеску в виде глаза у нее на груди. Отец сидел, откинувшись на спинку кресла и опершись подбородком на переплетенные пальцы. Весь дворец еще спал.

– Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы повлиять на его характер?

Дрова в огне затрещали и зашипели. Нефертити вздохнула:

– Я делаю, что могу. Но он ненавидит войско.

– Войско обеспечивает его власть, – строго произнес отец. – А Хоремхеб не забудет Аменхотепу его деяний.

– Хоремхеб в Фивах, – отозвалась Нефертити.

– А когда Старший умрет?

– Это может случиться еще очень нескоро, – ответила сестра моими словами, хотя я и знала, что она в них не верит.

– Без войска Египет слаб. Вам повезло, что в Фивах еще есть военачальники, которые готовят солдат к войне.

– Строительство будет идти всего три сезона! – защищаясь, заявила Нефертити.

– Три? – От гнева отец даже привстал. – Было шесть, а теперь стало три? Как войско может построить храм за год?

– Я жду ребенка! – Нефертити погладила себя по животу. – Ему необходимо получить благословение на алтаре Атона.

Отец сверкнул глазами.

– Так хочет Аменхотеп, – добавила Нефертити. – А если я этого не сделаю, это сделает Кийя! Вдруг она родит ему сына? – с отчаянием произнесла она.

– Ее роды ожидаются через семь дней, – предупредил отец. – Если родится царевич, Аменхотеп будет праздновать. Будут пиры и процессии.

Нефертити закрыла глаза, пытаясь успокоиться, но отец покачал головой:

– Приготовься к этому. Следующие несколько дней должны принадлежать Кийе.

На лице сестры отразилась решимость.

– Сегодня утром я поеду с ним на Арену, – объявила Нефертити.

Она повернулась к чулану, в котором хранила свою одежду для верховой езды, и позвала Мерит.

– Ты поедешь с ним? – воскликнула я. – Но ты уже давно не ездила!

– А теперь поеду. Это было ошибкой – думать, что во время беременности я смогу наслаждаться удобствами.

Нефертити успела сама забраться в чулан, прежде чем вошла Мерит. Даже в столь ранний час служанка была безукоризненно накрашена, а на платье не было ни единой морщинки. Нефертити резким тоном приказала:

– Мои перчатки и шлем. Быстро. Пока Аменхотеп не проснулся и не захотел проехаться.

Отец пристально взглянул на Мерит:

– Это опасно для ребенка?

Нефертити сверкнула глазами из-за отцовского плеча, и Мерит немедленно отозвалась:

– Срок еще небольшой, визирь. Всего несколько месяцев.

Нефертити затянула пояс на талии.

– Возможно, от верховой езды моя кровь потечет быстрее и у меня родится сын.

Двадцать восьмого тота ко мне в комнату, где мы с Нефертити играли в сенет, вбежала Ипу.

– Свершилось! – воскликнула она. – Кийя рожает!

Мы вскочили со своих мест и кинулись по коридору в родительские покои. Отец с матерью сидели вместе и о чем-то быстро, тихо переговаривались.

– Должно быть, у нее мальчик, – прошептала Нефертити.

Отец посмотрел на меня так, словно я сказала ей что-то такое, чего говорить не следовало.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что мне это приснилось прошлой ночью. Она родила египетского царевича!

Мать встала и закрыла дверь. Дворец кишел посланцами, которые ждали лишь приказа, чтобы разнести известие по всей стране.

Нефертити совершенно потеряла голову.

– Я не могу этого допустить! И не допущу!

– Ты ничего не можешь с этим поделать, – сказал отец.

– Всегда можно что-то сделать! – заявила Нефертити, а потом расчетливо добавила: – Когда Аменхотеп вернется, скажите ему, что я плохо себя чувствую.

Мать нахмурилась, но отец тут же понял, что за игру она затеяла.

– Насколько плохо? – быстро спросил он.

– Насколько плохо… – Нефертити заколебалась. – Настолько, что я могу либо умереть, либо потерять ребенка.

Отец посмотрел на меня:

– Ты должна подтвердить ее слова, когда он тебя спросит.

Он развернулся и приказал Мерит:

– Отведи ее в ее покои и принеси ей фруктов. И не отходи от нее, пока не придет фараон.

Мерит поклонилась.

– Конечно, визирь.

Мне показалось, что на губах ее промелькнула едва заметная улыбка. Затем она поклонилась Нефертити.

– Пойдемте, ваше величество?

Я осталась стоять в дверях.

– Но что делать мне?

– Ухаживать за твоей сестрой, – многозначительно произнес отец. – И делать то, что она попросит.

Мы прошествовали в покои Нефертити – медленно, так, чтобы, если кто-нибудь нас заметил, он сразу же понял, что с царицей что-то неладно. Добравшись до своей комнаты, Нефертити улеглась, словно тяжелобольная.

– Платье, – сказала она. – Расправь мне платье.

Я посмотрела на нее.

– На ногах и по бокам.

– Ты поступаешь ужасно, – сказала я ей. – Ты уже лишила Кийю привязанности Аменхотепа. Может, довольно?

– Я больна! – возмутилась Нефертити.

– Ты отнимаешь у нее ее единственный момент радости!

Мы посмотрели друг на друга, но во взгляде Нефертити не было ни капли стыда.

Я уселась на ее кровать, а Ипу устроилась на страже под дверью, изводя слуг расспросами насчет новостей про Кийю., Мы прождали весь вечер. В конце концов в комнату вбежала Ипу. Когда она распахнула дверь, лицо ее было мрачным.

– Ну? Что там? – Нефертити подалась вперед. – Что?

Ипу опустила голову:

– Царевич. Царевич Египта Небнефер.

Нефертити рухнула на подушки и вправду побледнела.

– Сообщите фараону, что его главная жена больна, – тут же распорядилась она. – Скажите ему, что я могу умереть. Что я могу потерять ребенка.

Я поджала губы.

– И не смотри на меня так! – приказала она.

Едва лишь известие достигло Аменхотепа, он тут же примчался сюда.

– Что случилось? Что с ней? – вскричал он.

Я думала, что слова лжи застрянут у меня в горле, но стоило мне увидеть его страх, и у меня тут же вырвалось:

– Я не знаю, ваше величество. Сегодня утром она почувствовала себя плохо, и вот теперь не может встать – лишь лежит и спит.

Лицо Аменхотепа потемнело от страха, и вся радость, вызванная рождением сына, тут же была позабыта.

– Что ты ела? Кто готовил еду – твоя служанка?

– Да… – еле слышно отозвалась Нефертити. – Да, наверняка.

Аменхотеп прижал ладонь к щеке и повернулся ко мне:

– Что случилось? Ты должна знать! Вы с ней связаны тесно, словно два вора! Скажи мне, что случилось!

Я видела, что он не старается быть жестоким. Он просто боится. Искренне боится за жену.

Мое сердце забилось быстрее.

– Может быть, дело в вине, – поспешно произнесла я. – А может, в холоде. Снаружи сейчас очень холодно.

Аменхотеп с ненавистью посмотрел на окна, потом на льняную простыню на кровати.

– Принесите одеяла! – выкрикнул он, и служанки тут же помчались исполнять его приказ. – Шерстяные одеяла! Разыщите визиря Эйе! Пусть он приведет врача!

Нефертити тут же села.

– Нет!

Аменхотеп убрал ей волосы со лба.

– Тебе нездоровится. Нужно показаться врачу.

– Мне достаточно Мутни.

– Твоя сестра – не врач! – Аменхотеп подался вперед и с отчаянием схватил ее за руку. – Ты не можешь заболеть! Ты не можешь оставить меня!

Нефертити прикрыла глаза, и темные ресницы затрепетали, выделяясь на фоне высоких бледных скул.

– Я слышала, у тебя родился сын, – тихо произнесла она и улыбнулась, положив ладошку на живот.

– Для меня важна только ты! Мы вместе строим памятники богам, – пылко произнес он.

– Да. Храм Атона.

Нефертити слабо улыбнулась. Она так убедительно разыгрывала свою роль, что на глаза Аменхотепа навернулись слезы.

– Нефертити!

В голосе фараона прозвучала подлинная боль, и мне стало жаль его. Он бросился на кровать Нефертити, и я перепугалась.

– Перестань! Перестань, ты повредишь ребенку!

В дверь постучали, и на пороге появился мой отец, а с ним – лекарь. Нефертити встревоженно посмотрела на него.

– Не бойся, – многозначительно произнес отец. – Он здесь, чтобы помочь тебе.

Что-то промелькнуло в их взглядах, и Нефертити позволила врачу взять у нее кровь из руки. Лекарь повертел темную жидкость в чаше, изучая цвет, а мы все стояли и ждали, пока он изучит все детали. Старик кашлянул. Он посмотрел сперва на отца, коротко кивнул ему, а потом перевел взгляд на фараона.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Аменхотеп.

Лекарь опустил голову:

– Боюсь, ваше величество, она очень больна.

В лице у Аменхотепа не осталось и кровинки. Его поборница, его жена, его самая ревностная сторонница больна оттого, что носит его ребенка. Аменхотеп украдкой взглянул на свою возлюбленную Нефертити; ее волосы рассыпались по подушке, стекая с нее, словно черные чернила. Она выглядела прекрасной и вечной, словно скульптура. Фараон повернулся к лекарю.

– Ты сделаешь все возможное, чтобы исцелить ее, – приказал он. – Все, что в твоих силах.

– Конечно, – поспешно откликнулся старый лекарь. – Но ей необходим покой. Ее нельзя тревожить, пока она носит ребенка. Никаких плохих новостей, никаких…

– Вылечи ее!

Лекарь закивал, кинулся к своей сумке и извлек оттуда несколько пузырьков и флакон с мазью. Я пригляделась, пытаясь разобрать, что у него там. А вдруг оно опасное? Что, если от этих лекарств ей и вправду станет плохо? Я посмотрела на отца. Тот оставался бесстрастным, и я поняла, что там. Розмариновая вода.

Старик дал Нефертити лекарство, и мы просидели весь оставшийся вечер с моей сестрой, пока она засыпала. Пришла мать, потом Ипу и Мерит принесли свежие фрукты и льняное белье. Когда настала ночь, мать вернулась в свою натопленную комнату, а мы с отцом и Аменхотеп остались. Но чем дольше я смотрела, как Нефертити спит, тем сильнее во мне разгорались обида и возмущение. Если Нефертити настолько эгоистична, нам с отцом не следует принимать участие в подобной глупой возне. Мы вовсе не обязаны торчать у ее постели, как часовые, отогревая руки у огня, пока она лежит, уютно укутавшись в одеяла, а Аменхотеп гладит ее по щеке. В конце концов даже отец ушел, но, уходя, он многозначительно велел мне:

– Мутноджмет, присматривай за ней.

Он закрыл за собою дверь, а Аменхотеп встал у постели Нефертити.

– Насколько тяжело она больна? – спросил царь Египта.

Его удлиненное лицо из-за игры теней казалось треугольным.

Я подавила страх.

– Я боюсь за нее, ваше величество.

Это не было ложью.

Аменхотеп посмотрел на свою спящую царицу. Она была безукоризненно прекрасна, и я поняла, что никогда в жизни не буду любима столь самозабвенно.

– Целители излечат ее, – пообещал Аменхотеп. – Она носит нашего ребенка. Будущее Египта.

– Ваше величество, а как же Небнефер? – не сдержавшись, спросила я.

Фараон посмотрел на меня как-то странно, словно совсем позабыл о ребенке Кийи.

– Она – вторая жена. Нефертити – моя царица, и она верна мне. Она понимает мои мечты о том, как приумножить величие Египта. О Египте под водительством всемогущего Атона. Наши дети изберут Солнце и станут самыми могущественными правителями изо всех, кого благословляли боги.

У меня перехватило горло.

– А Амон?

– Амон мертв! – ответил Аменхотеп. – Но я воскрешу мечты моего деда о фараонах, которые не страшатся власти жрецов Амона. Я воздам ему почести, и меня запомнят навеки благодаря моим деяниям. Нашим деяниям, – произнес он, подчеркнув это «нашим», и посмотрел на Нефертити, свою супругу и соратницу, свою верную союзницу.

На всякую попытку Кийи что-либо предпринять Нефертити отвечала предложением создать новую статую, новый дворик, новый блестящий храм.

Аменхотеп просидел у постели жены всю ночь. Я наблюдала за ним, размышляя над тем, что же такое должно найти на человека, чтобы он уничтожил богов своего народа и возвысил вместо них покровителя, о котором никто не слыхал. «Алчность, – подумала я. – Его ненависть ко всему, во что верит его отец, и его жажда власти. Без жрецов Амона его власть станет безграничной». Я уселась в кресло с толстыми подушками и посмотрела, как фараон гладит мою сестру по щеке. Он с нежностью коснулся ее лица и вдохнул лавандовый запах ее волос. Когда я уснула, он так и остался сидеть, молясь Атону, чтобы тот ниспослал чудо.

На следующее утро, когда я проснулась, у меня было такое чувство, словно у меня вместо глаз две гири. В прихожей уже дожидался посланник с вестями из Фив, в украшениях из золота и лазурита. Но Аменхотеп не желал ничего слушать.

– Чтобы никто не смел тревожить царицу! – с силой произнес он.

Из-за спины посланца вынырнул Панахеси:

– Ваше величество, это касается царевича.

Аменхотеп подошел к дверям.

– Ну что еще такое? Царица больна.

Панахеси, нахмурившись, вошел в комнату.

– Я глубоко сожалею о том, что ее величество заболела.

Он взглянул на дверь, ведущую в спальню Нефертити.

– Царица Тийя и Старший шлют благословения вашему сыну, – продолжал он. – Празднество в честь его рождения состоится сегодня вечером, с позволения вашего величества.

Аменхотеп тоже взглянул в сторону покоев Нефертити. Дверь была открыта, и Панахеси мог видеть, что Нефертити лежит в постели, а Мерит с Ипу хлопочут вокруг нее.

– Иди, – подала голос моя сестра. – Он – твой сын.

Аменхотеп прошел обратно к ней в комнату и коснулся ее руки:

– Я тебя не оставлю.

– Боги послали тебе сына. – Нефертити слабо улыбнулась. – Иди, вознеси благодарности.

Она лучезарно улыбнулась супругу – воплощенная красота и великодушие, – и я осознала, насколько хитроумно она спланировала эту сцену. Это она давала ему позволение уйти, а не фараон сообщил ей, что уходит на празднество.

– Иди, – прошептала она.

– Я буду думать о тебе весь вечер, – пообещал Аменхотеп.

Панахеси, остававшийся в прихожей, изучающе взглянул на меня.

– Весьма прискорбно слышать, что царица заболела. Когда это случилось?

Я почувствовала, что краснею от стыда.

– Вчера вечером.

– Примерно тогда же, когда царевич появился на свет, – заметил Панахеси.

Я промолчала. Затем из комнаты Нефертити вышел Аменхотеп, и Панахеси попытался изобразить улыбку.

– Так следует ли нам устраивать празднество, ваше величество?

– Да, но я не настроен праздновать, – предостерег его фараон.

Как только они ушли, Нефертити тут же села.

– Панахеси знает, – предупредила ее я.

– Что знает? – весело спросила она, встала и принялась расчесываться.

– Знает, что ты лжешь.

Нефертити обернулась так быстро, что подол платья обвился вокруг ее ног.

– Кто сказал, что я лгу? Кто сказал, что я не болею?

Я не стала ничего отвечать. Нефертити могла одурачить весь мемфисский двор, но ей не под силу было одурачить меня. Она переоделась в чистое платье и велела Мерит принести фруктов.

– Сколько ты будешь продолжать эту затею? – спросила я.

Нефертити улыбнулась – одними лишь краешками губ.

– До тех пор, пока впечатления от рождения нового царевича не изгладятся. – Она слегка пожала плечами. – И я снова стану центром Египта.

Впечатления изгладились быстро – да иначе и быть не могло, ведь строительство храма Атона было превыше всего. И через три дня Нефертити чудесным образом исцелилась. Лекарь пришел и заявил, что это было чудо. Отец принес с винодельни для Нефертити винный напиток шедех, а моя мать по случаю ее исцеления выдавила из себя несколько слезинок. Мне начало казаться, что все мы – какие-то лицедеи, а не правящая семья Египта.

– А какая разница? – поинтересовалась Нефертити, когда я поделилась с ней этой мыслью. – И те и другие нуждаются в масках.

– Но это ложь! Ты солгала! Ты что, совсем его не любишь?

Нефертити остановилась во дворике, где ждали колесницы, чтобы отвезти нас к строящемуся храму. Примостившаяся в темных волосах кобра на ее короне блестела на солнце.

– Я люблю его настолько, насколько это под силу женщине. Ты не понимаешь. Тебе всего четырнадцать. Но любить – это значит лгать.

Сквозь арку во дворик вошел Аменхотеп, и рука об руку с ним – моя мать. Они дружно смеялись, и я застыла от изумления.

– Твоя мать – очаровательная женщина, – тепло произнес Аменхотеп, и Нефертити широко улыбнулась матери.

Моей матери.

– Да, правда, – согласилась она. – Моя семья – это благословение богов.

Фараон помог моей матери взобраться в колесницу, и она зарделась от гордости. Потом Аменхотеп протянул руку Нефертити, и кортеж тронулся. Рядом с нами ехали тяжеловооруженные всадники, и прохладный ветер паофи трепал их схенти. Мне хотелось наклониться к матери и спросить, чем Аменхотеп так ее рассмешил. Но потом я подумала, что, быть может, мне лучше этого не знать.

Мы начали подниматься на холм, что высился над Нилом и раскинувшейся вокруг нагой землей. Аменхотеп хотел возвести свой храм в таком месте, где его было бы лучше всего видно. Когда колесницы внезапно остановились, вооруженные стражи тут же выстроились вокруг нас кольцом. Мы сошли с колесниц, и мать потрясенно прошептала:

– Великий Осирис!

Я застыла, ошеломленная представшей передо мной картиной строительной площадки, на которой тянулись к небу колонны.

– Они, наверное, никогда не останавливаются.

Тысячи строителей стонали под весом тяжелых колонн, устанавливая их вертикально. Окруженный колоннадой дворик храма Атона был готов, равно как и придел храма, и гранитный алтарь. На этот раз, поскольку выполнялись тяжелые работы, Аменхотеп не стал требовать поклонов.

Откуда-то появился Панахеси и низко склонился перед фараоном.

– Ваше величество.

Он улыбнулся, льстивый, как всегда. Затем он повернулся к моей сестре.

– Моя царица, – произнес он с куда меньшим рвением. – Может быть, пройдемся и осмотрим храм?

Нефертити ликующе взглянула на Аменхотепа, как будто это был ее подарок ему, и мы, спустившись с небольшого холма, неспешно двинулись через хаос. Нефертити хотелось разглядеть каждую колонну, каждый фрагмент мозаики, каждый обтесанный камень.

Добравшись до той части строительства, где трудились художники, Аменхотеп остановился.

– Что это? – холодно вопросил он.

Работник встал и вытер пот со лба. У него было сложение колесничего: мускулистые руки и широкая грудь.

– Мы трудимся над изваянием вашего величества, – с поклоном ответил он.

Аменхотеп наклонился пониже и увидел высеченные черты фараона – такие, какими их изображали художники на протяжении столетий. Безукоризненная линия подбородка, длинная борода, глаза, подведенные сурьмой. Аменхотеп выпрямился и нахмурился.

– Это не я.

Работник растерялся. Он ведь изобразил фараона так, как изображали всех фараонов вот уже две тысячи лет.

– Это не я! – выкрикнул Аменхотеп. – Моя статуя должна воспроизводить меня! Разве не так?

Художник в ужасе уставился на него, а потом преклонил колено и склонил голову. Все вокруг прекратили работать.

– Конечно, ваше величество.

Аменхотеп резко развернулся к Панахеси.

– Я что, по-твоему, желаю, чтобы боги перепутали меня с моим отцом? Или с Тутмосом? – прошипел он.

Тут вперед выступила Нефертити.

– Пускай остальные скульптуры сделают похожими на нас, – распорядилась она.

Панахеси резко втянул воздух.

– Художники используют образцы. Им придется сменить…

– Значит, так и сделайте! – приказала Нефертити.

Она обняла Аменхотепа, и фараон согласно кивнул. Затем она повела его прочь по грязи и камням. Панахеси со злостью смотрел ей вслед. Потом он перевел взгляд на работника с фигурой колесничего:

– Исправь это!

– Но как, о святейший?

– Разыщи лучших скульпторов Мемфиса! – разъяренно крикнул Панахеси. – Немедленно!

Работник оглядел остальных присутствующих.

– Но лучшими считались мы, – ответил он.

– Значит, вы все будете уволены! – разбушевался Панахеси. – Либо вы найдете мне художника, способного изобразить фараона в соответствии с его желаниями, либо никогда больше не будете работать!

Художник запаниковал.

– В городе есть один такой скульптор, весьма известный, о святейший. У него есть свои причуды, но его работы…

– Немедленно отыщи его и приведи ко мне! – вышел из себя Панахеси. Он посмотрел на изображение Аменхотепа, ничем не отличающееся от прочих фараонов, и пнул его с размаху, да так, что барельеф полетел на землю. – Никогда больше не изображай его величество в таком виде! Подобных ему нет! Его нельзя сравнивать ни с каким другим фараоном!

Я поспешила вслед за Нефертити и Аменхотепом. Рабочие трудились над внешним двором, устанавливая колонны с высеченными на желтом камне изображениями бога солнца. Так много работы, и так много людей здесь трудятся… Я окинула двор взглядом и увидела в дальней его части военачальника Нахтмина. Он смотрел на меня. Затем в сторону военачальника двинулся Аменхотеп, и Нахтмин тут же отвел взгляд. «Что он делает в Мемфисе? Он же из Фив, из окружения Старшего». Все это не прошло мимо внимания моей матери с ее цепким взглядом.

– Этот военачальник смотрел на тебя? – поинтересовалась она.

Я быстро покачала головой.

– Нет. Не знаю.

– Царь не любит военачальника Нахтмина.

– Да, меня предупреждали.

– Не вздумай влюбляться в солдата.

Я отвела взгляд.

– Ничего я и не влюблена!

– Вот и отлично. Когда придет время, ты выйдешь замуж за знатного человека, которого одобрит фараон. Такова наша плата за близость к трону, – сказала мать.

Я обиженно посмотрела на нее, вспомнив, как она смеялась с Аменхотепом, и мне захотелось переспросить: «Наша?» – но я лишь сжала губы.

На следующее утро Аменхотеп ворвался в Зал приемов, напугав визирей и послов из Миттани, рассевшихся вокруг стола моего отца. За ним по пятам вошли Панахеси и Нефертити, и Нефертити посмотрела на отца предостерегающе. Он тут же встал:

– Ваше величество, я думал, вы ездите на Арене.

Визири и послы поспешно поднялись и поклонились.

Аменхотеп поднялся на помост и уселся на трон.

– Лошади из Вавилона не прибыли, а египетские скакуны мне надоели. Кроме того, верховный жрец Атона нашел для нас скульптора.

Он оглядел зал и остановил взгляд на иноземцах, которые поглаживали курчавые бороды.

– Это что такое? – спросил он.

Отец поклонился:

– Это послы из Миттани, ваше величество.

– Какое нам дело до Миттани? Отошли их.

Послы принялись обеспокоенно переглядываться.

– Отошли их! – громко повторил Аменхотеп.

Послы тут же встали и гуськом потянулись к выходу.

– Встретимся позже, – негромко, спокойно произнес им вслед отец.

Аменхотеп удобно устроился на троне. Теперь, с появлением Панахеси, в Зале приемов собралась толпа, состоявшая из музыкантов и дочерей визирей. Панахеси, явившийся сюда со стройплощадки ради того, чтобы представить фараону нового скульптора, вышел к помосту.

– Привести ли скульптора, ваше величество?

– Да. Пусть войдет.

Двери Зала приемов распахнулись, и все придворные повернулись ко входу. Скульптор вошел. Он был одет словно царь: на нем был длинный парик с золотыми бусинами, и сурьмы на нем было больше, чем считалось подобающим для мужчины. Скульптор подошел к помосту и низко поклонился:

– О ваше всемилостивейшее величество! – Он был красив, как красива женщина, надевшая свои лучшие драгоценности и подкрасившаяся хной. – Верховный жрец Атона сказал, что твоему дворцу потребовался скульптор. Меня зовут Тутмос, и если на то будет воля вашего величества, я прославлю ваши лики навеки!

По залу пробежал взволнованный гомон. Нефертити, тоже восседавшая на троне, подалась вперед.

– Мы хотим, чтобы они не были подобны другим, – предостерегла она.

– Не будут, – пообещал Тутмос. – Ибо никогда еще не было царицы, равной вам по красоте, и фараона, что выказал бы подобное мужество.

Видно было, что Аменхотеп настороженно относится к этому человеку, более красивому, чем он сам. Но Нефертити была тронута его словами.

– Мы хотим, чтобы ты сегодня же изваял нас! – объявила она, и Аменхотеп холодно кивнул. – Тогда мы увидим, вправду ли ты настолько хорош, как о тебе говорят!

Придворные встали. Мы вышли в коридор, и Панахеси тут же пристроился поближе к Аменхотепу.

– Полагаю, ваше величество, вы сами убедитесь, что это – наилучший скульптор во всем Египте, – предрек он.

Для Тутмоса приготовили временную мастерскую. Панахеси отворил двери. Окна в мастерской были открыты, а столы завалены красками и глиной. Тут было все, что могло потребоваться художнику: тростниковые ручки и папирус, чаши с белым порошком и толченым лазуритом. Здесь же был устроен помост.

Тутмос предложил руку Нефертити и сопроводил ее до ее трона. При виде подобной фамильярности визири принялись перешептываться, но в движении скульптора не чувствовалось ни капли заигрывания.

– С чего начнем, ваше величество? С резьбы по камню, – скульптор взмахнул свободной рукой, – или с раскрашенного изваяния?

– С изваяния, – решила Нефертити, и Тутмос согласно кивнул.

Полсотни придворных расселись, словно приготовились наблюдать за танцовщицами или слушать певицу, подыгрывающую себе на лире. Скульптор вопросительно взглянул на царя.

– И как ваше величество желает быть изображенным?

Поколебавшись мгновение, Аменхотеп ответил:

– Как Атон на земле.

Теперь заколебался скульптор.

– Как жизнь и смерть одновременно?

– Как мужчина и женщина одновременно. Как начало и конец. Как столь великая сила, что никто не может прикоснуться к ее божественности. И я хочу, чтобы мое лицо было узнаваемо.

Тутмос помедлил.

– Чтобы оно было в точности таким, как есть, ваше высочество?

– Сильнее.

По рядам придворных поползли шепотки. Уже тысячу лет, вне зависимости от внешности фараона – был ли он толстым, низкорослым или старым – изображали в храмах и гробницах молодым и стройным, с безукоризненно подведенными глазами, с безупречно уложенными волосами. Теперь же Аменхотеп пожелал, чтобы в вечность смотрело его собственное лицо, его миндалевидные глаза и узкие скулы, его полные губы и вьющиеся волосы.

Тутмос задумчиво склонил голову.

– Я сделаю набросок на папирусе. Когда он будет готов, вы сможете решить, устраивает ли вас сходство. Если его величество будет доволен, я высеку изображение в камне.

– А я? – нетерпеливо спросила Нефертити.

– С вами мне останется лишь быть верным истине, – улыбнулся Тутмос. – Ибо никто не в силах улучшить облик ее величества.

Нефертити с довольным видом откинулась на спинку трона, приготовленного для этого дня.

Мы смотрели, как тростниковое перо летает над папирусом; две дюжины глаз придирчиво следили, как скульптор трудится у широкого бронзового мольберта, установленного в центре комнаты. Пока мы наблюдали за возникающим на папирусе изображением, Тутмос развлекал нас, рассказывая историю своей жизни. Началом ее было безотрадное детство в Фивах, полное тяжкого труда. Отец Тутмоса был пекарем, и, когда его мать умерла, Тутмос занял ее место у отцовских печей – месил тесто и закладывал хлебы в печь. Приходившие за хлебом женщины поглядывали на темноволосого, зеленоглазого мальчика – да и мужчины тоже поглядывали, в особенности молодые жрецы Амона. Затем, в один прекрасный день, в пекарню зашел известный скульптор, и, когда он увидел у печей Тутмоса, он узрел в нем свою следующую модель для изваяния Амона.

– Знаменитый скульптор Бек спросил меня, соглашусь ли я позировать ему. Он, конечно же, собирался мне заплатить, и отец велел мне соглашаться. У него кроме меня было еще семь сыновей. Зачем ему был еще и я? А попав в мастерскую, я нашел там свое призвание. Бек взял меня в ученики, и через два года у меня была собственная мастерская в Мемфисе.

Тутмос отошел от мольберта, и все увидели, над чем же он трудился.

Стоявшие передо мной визири, все как один, подались вперед, и мне пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть, что он нарисовал. Это был портрет Аменхотепа; благородное лицо царя наполовину скрывала тень. Глаза на портрете были больше, чем на самом деле, а подбородок художник изобразил более удлиненным и более грозным. В лице фараона было нечто такое, отчего он выглядел одновременно и женственно, и мужественно, и гневно, и милосердно, готовым вещать и готовым внимать. Это было запоминающееся лицо, яркое и выразительное. Лицо человека, которому нет равных.

Тутмос развернул мольберт к фараону, восседающему на троне, и все затаили дыхание, ожидая, что тот скажет.

– Великолепно… – прошептала Нефертити.

Аменхотеп перевел взгляд с изображения на мольберте на лицо молодого скульптора, нарисовавшего этот портрет.

– Я могу начать раскрашивать этот портрет красками, если так будет угодно вашему величеству.

– Нет, – твердо произнес фараон, и придворные затаили дыхание.

Мы все смотрели на Аменхотепа, когда он встал с трона.

– Красок не нужно. Высеки это в камне.

По мастерской пробежал взволнованный гомон, а моя сестра с ликованием распорядилась:

– Два бюста. Мы поместим их в храм Атона.