Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Мишель Хоанг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Тэмуджин снова обратился к Тогрилу, своему стареющему и ненадежному союзнику. Первый бой произошел на берегах Аргуни. Летописцы сообщают, что с Джамукой было много шаманов, которые перед решающей битвой занялись колдовством, бросали камни в воду, заклинали богов способствовать успеху их господина. Если верить монгольским источникам, двоим из них – Буйруку и Хутука-Беки, удалось своими чарами вызвать бурю. Но говорят, что «заколдованная гроза отклонилась и разразилась как раз над ними…» Было ли это плохим предзнаменованием? Если только не предположить странного совпадения между заклинаниями шаманов и бурей, разразившейся над местом сражения, эпизод кажется маловероятным. Скорее можно допустить, что некоторые шаманы, накопившие опыт наблюдений за явлениями природы и привыкшие к капризам погоды, несомненно могли внушать скотоводам, что они обладают способностью «делать погоду».

Совершенно очевидно, что сражение, развернувшееся на берегах Аргуни, было необычайно жестоким. Бой длился целый день: «Сражались, сходясь все вновь и вновь, по многу раз и, когда стемнело, выставили посты и заночевали тут же, на поле боя». Наступление ночи остановило сражение, но еще в большей степени сняло усталость бойцов и животных, особенно лошадей.

Во время боя при Аргуни хан был тяжело ранен. Стрела задела шейную артерию, образовалась гематома, но Джелмэ, его верный генерал, тотчас же спешился, чтобы отсосать кровь из раны. Полночи Тэмуджин был без сознания, потом стал бредить, попросил пить. Джелмэ удалось тогда добраться до вражеских позиций и стащить из повозки бурдюк с кислым кобыльим молоком. Слегка разведенное водой, это молоко придало сил раненому, который, – отмечает хроника, строго следуя реализму, – упрекнул верного Джелмэ за то, что тот слишком близко от него сплевывал кровь; подсохнув, она образовала мало аппетитную коричневатую лужицу. Став на ноги, хан горячо благодарил друга, несомненно спасшего ему жизнь этой ночью. Наконец прибыли гонцы: они сообщили, что найманы покинули поле боя. Для Тэмуджина это была новая победа. На земле, оставленной сражавшимися, лежали трупы, над которыми уже роились мухи. Раненые, устав стонать, хрипели; многие из них умирали, так как гангрена и заражение крови не щадят тех, у кого на теле остались глубокие раны, нанесенные колющим оружием. То здесь, то там орудовали мародеры, снимая с трупов оружие, драгоценности, шапки. Тэмуджин заметил в стороне, на холме, плачущую женщину. Подойдя ближе, он узнал в ней дочь Сорхан-Сира, человека, спасшего ему жизнь, когда тайтчиуты подвергли его пытке колодкой. Женщина рыдала, потому что люди хана схватили ее мужа и неподалеку закололи. Вскоре появился Сорхан-Сира: он перешел на сторону Джамуки, но объяснил Тэмуджину, что его близким угрожали репрессии, и он не мог отказаться и присоединиться к своим истинным союзникам. Хан с легкостью простил этого старого верного друга, – говорится в хронике.

Когда закончилось сражение, явился вражеский воин по имени Джиркудай. Он заявил, что он стрелой – с одного выстрела – убил коня Тэмуджина, которого тот доверил своему генералу Боорчу. Настаивая на том, что этот блестящий выстрел сделал он, Джиркудай с величайшим спокойствием ожидал казни. Но мужественного лучника пощадили. Он получил прозвище Джэбэ, «Стрела»; он поступит на службу к хану и прославится в походах в Персию и даже еще более дальних, к границам Европы.

Вождю тайтчиутов Таргутай-Курилтуку, старому врагу Тэмуджина, удалось бежать. Он укрылся от преследователей в лесу. Трое из его слуг захватили его, связали и бросили на повозку, чтобы выдать его победителю в надежде на хорошее вознаграждение. Но они не знали, как поступит хан, о котором говорили, что он считал измену непростительным предательством. Тогда они отпустили пленника и явились к шатру хана, чтобы поставить его в известность о своем поступке. За добро им воздали добром: они тоже были прощены. Однако великодушие Тэмуджина не было безграничным. Он многих казнил, особенно тайтчиутов, к которым с детства питал лютую ненависть. Всех, «кто имел тайтчиутскую кость», казнили беспощадно, даже маленьких детей. Великодушный и даже добрый Тэмуджин был способен на неконтролируемые и необъяснимые проявления жестокости. Правда, время и образ жизни кочевников не способствовали утонченности нравов. Видел ли хан на пороге 1200 года открывающиеся перед ним огромные перспективы? Уметь воспользоваться случаем – главная добродетель честолюбцев. Человек, не церемонившийся с препятствиями, которые могли бы преградить ему путь, уже подчинивший себе судьбу, конечно, знал монгольскую пословицу: «Когда стрела – на тетиве, она должна быть пущена».

ВОИНЫ В ШУБАХ

Читая «Сокровенное сказание», можно подумать, что события, происходившие около 1200 года, потрясали Верхнюю Азию. На самом же деле конфликты, занимавшие Тэмуджина и его соперников, имели местное значение и не касались азиатских держав. В глазах Пекина, защищенного воинскими частями, стоявшими у Великой стены, эти единичные столкновения между монгольскими племенами были всего лишь «смутой среди варваров». Корейское царство не обращало внимания на монголов, так как тунгусские народы были для него «щитом» на границе с Центральной Азией. Как и уйгурское царство, государство Си-Ся (Минья) было защищено пустыней Гоби. Не говоря уже о великих державах Верхней Азии (исламская империя Хорезм, Каракитайская империя и Гуридский султанат Пенджаба и Северной Индии), которые ничего не знали о существовании Тэмуджина и его кочующих орд.

В этих стычках и набегах, приукрашенных в «Сокровенном сказании», постепенно закалялась армия Тэмуджина. К 1200 году подлинная монгольская военная инфраструктура еще не существовала. Кочевые племена прежде всего – скотоводческие. Их основное занятие – содержание поголовья стада и использование ресурсов, которые оно приносит. В свободное от этих занятий время монголы приводят в порядок повозки, возобновляют обвязку или каркасы юрт, заостряют напильником наконечники стрел, чешут шерсть на карде и катают войлок, который служит им для покрытия юрт и изготовления полостей для кибиток и некоторой одежды.

Ко всем этим повседневным занятиям прибавляется еще обработка кож, требующая особых навыков и умения. Уже очень давно кочевники заметили, что под воздействием дыма и сала кожа, идущая на шитье одежды, становится мягче и дольше сохраняется. Вероятно, жители лесов заметили тонизирующее свойство отдельных видов коры таежных деревьев, долго пролежавших в болоте и подвергшихся медленному вымачиванию. Археологические раскопки в Керчи, в Крыму, как и раскопки, проведенные в Узбекистане и различных районах Южной Сибири, открыли нам, что древние кочевые народы, такие, как сарматы или Saces (азиатские скифы), носили одежду, очень похожую на монгольскую: кожаная туника, более или менее облегающая, брюки также из кожи, завязанные на щиколотках ремешками; на ногах – ботинки, доходящие до половины икр. При раскопках Пазирика, на Алтае, и на границах с Монголией советские археологи обнаружили большое количество разнообразных предметов из кожи – деталей конской сбруи, зарытых в курганах (погребальные tumuli). Эти кустарные произведения, которым от роду 2500 лет, доказывают, что кочевые народы владели высоким искусством выделки кожи: некоторые предметы украшены плоскими барельефами, состоящими из нескольких слоев кожи, наложенных друг на друга.

Кожи и меха, которыми пользуются монголы, чаще всего овечьи или козьи, дубленые с помощью соли или недубленые; кочевники шили из них тулупы: длинные или полу-длинные шубы, которые завязывались на груди и запахивались справа налево по-турецки, а позднее – слева направо, по китайской моде. Под этими шубами, мехом внутрь или наружу, они носили одежду из ткани – на подкладке или на мольтоне, приобретенной или украденной у оседлых народов, так как кочевники не знали ткачества. Эта одежда, открытая спереди, позволяет легко сесть на коня, и ее никогда не снимают. Все свидетели говорят, что она всегда запачкана и засалена. В самом Деле, кожи, обильно натертые салом, дольше сохраняют мягкость и прочность.

Мужчины носили обтягивающие штаны типа брака, которые заправлялись в мягкие сапоги с загнутыми вверх носами, какие можно видеть на китайских рисунках того времени. В сильные морозы иногда надевали вторую пару сапог – войлочных, более легких, заменявших чулки. Эту одежду дополняли различного рода шапки: войлочные тюбетейки (их до сих пор еще носят некоторые народы Центральной Азии), шапки с наушниками в стиле русской ушанки или еще тюрбаны. Рубрук тщательно описывает одежду монголов, которых он встретил на своем пути:

«Что касается их одежды и манеры одеваться, знайте, что к ним приходят из Catay (Китая) и других восточных стран, а также из Персии и других южных стран ткани шелковые и золотые, и полотняные, в которые они одеваются летом… На зиму у них по крайней мере по две шубы, одна мехом внутрь, к телу, вторая – мехом наружу, от ветра и снега: чаще всего из волчьих, лисьих и рысьих (papion) шкур. Дома они носят другие, более тонкие. Бедные шьют себе шубы из шкур собак или коз. Штаны они также делают из шкур. Богатые делают одежды на шелковой подкладке… Бедные – на подкладке из миткаля».

На пороге XX века Жирар де Риаль дает почти такое же описание: «Их одежда состоит – для обоих полов – из штанов, платьев из хлопка или овечьих шкур, стянутых в талии поясом, пальто из войлока или меховых шуб для зимы; на голове они носят маленькие круглые шапочки из шелка или сукна ярких тонов, когда холодно – отделанных мехом, на ногах – высокие сапоги на толстой подошве».

Одежда женщин такая же, только немного длиннее. Их туники из разноцветных тканей выменены у погонщиков верблюдов. После замужества или во время торжеств знатные дамы щеголяют в кричащих нарядах, особенно поразили всех путешественников их экстравагантные прически: речь идет о косах, выпущенных поверх высокого головного убора из дерева или древесной коры, с разнообразными украшениями. Весь ансамбль напоминает шляпу с плоским как блюдо верхом или сложным сооружением, похожим на коровьи рога, он поддерживает волосы, украшенные лентами, драгоценностями из золота или серебра, полудрагоценными камнями. Одорик де Порденоне сравнивает этот женский головной убор с «мужской ногой», украшенной жемчугом и перьями. Вплоть до начала XX века путешественники сообщают, что степные модницы занимаются своей повседневной работой, как будто бы не замечая неудобств громоздкой сложной прически, по которой можно определить их принадлежность к тому или другому племени.

«Что касается женского туалета, он отличается необыкновенной прической…, – пишет в конце XIX века капитан Майн-Рид. – Спереди этот чудовищный чепец отделан золотыми или серебряными подвесками, колокольчиками, рядами монет и пуговиц, бубенцами, цепями, сердцами с оправой из драгоценных камней, одним словом, массой украшений, которые напоминают скорее лошадиную сбрую, а не женский убор».

Очень распространены у обоих полов косы, подвязанные или спускающиеся по плечам. Еще один обычай – или мода, на сей раз мужская, – которую отмечают средневековые путешественники: брить волосы на макушке, оставшаяся часть волос заплетается в косы, спускающиеся на уши или затылок. Речь идет о своего рода стрижке «под горшок», только наоборот: все, что «под горшком», тщательно выбрито.

Гигиена, без сомнения, не главная забота монголов, так как вода – редкость и окружена множеством табу. Об этом свидетельствует еще Рубрук, когда пишет о монгольских женщинах: «Они никогда не стирают одежды, так как, – говорят они, – это сердит Бога, и, если бы они повесили ее сохнуть, это могло бы вызвать гром…. Они также никогда не моют посуду; более того, когда мясо сварится, они моют бульоном из котла миску, в которой должны подать мясо, затем снова выливают бульон в котел». Францисканского монаха удивляет и грубость поведения монголов за столом: «И тогда все пьют поочередно, мужчины и женщины: иногда они соревнуются, кто больше выпьет, очень грязно и жадно. Когда они хотят заставить пить одного из них, они хватают его за уши и сильно тянут, чтобы заставить его открыть рот, и хлопают в ладоши, и пляшут перед ним». Плано Карпини подтверждает эту обычную нечистоплотность: «Так как мясной жир ужасно пристает к рукам, их вытирают или о голени, или пучками травы, или тем, что попадет под руку; наиболее утонченные пользуются тряпками».

И эта деревенщина – пастухи, эти неотесанные конюхи в грязной, дурно пахнущей одежде, составят вскоре кавалерийские батальоны Чингисхана. Вначале эти скотоводы не готовы к настоящей войне, даже если и умеют для защиты своих стад и пастбищ изготовлять различные виды вооружения: луки, мечи, палицы и лассо, а также защиту от оружия – панцири для коней, металлические шлемы, кольчуги. Они делаются из пластинок бычьей кожи или других животных, наклеенных слоями клеем из смеси смол и соединенных узкими ремешками. Шлемы и кольчуги, видимо, были без украшений.

Охота была для этих степных кочевников приобщением к войне. Она позволяла разнообразить повседневное меню и при этом давала мужчинам возможность покинуть родовой юрт, иногда на много дней. На опушке леса диких животных ловят с помощью капканов и силков, но под открытым небом стреляют из лука.

Для охоты на птиц – жаворонков, куропаток – и мелких грызунов – белок, тушканчиков – используют стрелы с шишечкой из кости или твердого дерева, которые убивают животное, не повреждая оперения или мех, тогда как на крупную дичь – оленей, волков, – организуют долгие облавы, требующие тщательной подготовки.

В этих больших. коллективных охотах участвуют сотни, иногда тысячи людей. Охотники с огромными псами, иногда с кречетами или другими хищными птицами, прирученными волками и дрессированными гепардами стараются загнать как можно больше дичи на участки, выход из которых закрыт естественной преградой или рядами лучников; куланы, лани, кабаны, медведи, соболи или зайцы, – всех их, в зависимости от сезона, убивают из луков, пронзают рогатиной, истребляют в огромном количестве в этих гигантских побоищах. «После Чингисхана воины развлекались, стреляя в животных, которые так уставали от долгого преследования, что их можно было брать руками. Когда всем надоедало это развлечение, оставшихся куланов отпускали на волю, но прежде те, кто их взял, ставили на их шерсти клеймо».

Облавная охота организована как военная операция, каждый нойон, каждый багатур руководит своими охотничьими отделениями, действуя очень четко и максимально эффективно, и убитая дичь распределяется в строжайшем порядке: хан прежде всего, затем принцы и знать имеют право на значительную часть охотничьей добычи. Марко Поло, который присутствовал в царствование Хубилай-хана на больших царских и императорских охотах, увидел в них «прекрасное и приятное для глаза зрелище»: «И когда Повелитель едет на охоту, один из его баронов с десятью тысячами своих людей, у которых по крайней мере пять тысяч собак, идет со своей стороны направо, а другой, точно так же – налево. Оба они образуют единый круг таким образом, чтобы внутри было не меньше дня пути; и нет ни одного зверя, который бы не был взят».

Охота, набеги и кровная месть, мобилизующие тысячи всадников, сплотят племена, укротят смуту, научат стратегии. Для монголов и их союзников обширные охотничьи угодья – территория для маневров. Эти наездники в шубах из овчины или волчьего меха совсем непохожи ни на воинов великих европейских походов, ни на наемные войска Китайской империи, зачастую готовые продаться тому, кто больше заплатит. Люди Тэмуджина, объединенные под его властью, коневоды или овцеводы, пастухи-кочевники, когда это нужно, будут биться до последнего, защищая свой табун, свои пастбища и свои семьи. С какой-то стороны, это, таким образом, вооруженный народ. Всегда начеку, подобно воину, они чаще всего не расстаются с оружием, так как должны давать отпор угонщикам скота, вторжению на их территорию других родов или племен, ведущих кровную месть, или даже войскам, посланным против них крупными оседлыми государствами. Наступит день, когда Чингисхан сумеет их организовать, чтобы сделать из этих ««партизан», воюющих от случая к случаю, настоящих воинов, которых он поведет за собой на завоевание мира.

Глава VII
ВЛАСТЕЛИН МОНГОЛИИ

Тогда Чингис обратился к тартарам и к монголам, говоря им: «Это потому что у нас нет вождя, наши соседи наступают». В результате чего тартары и монголы избрали его вождем и полководцем.

Виллем де Рубрук

ВОЙНА ПРОТИВ ТАТАР И КЕРАИТОВ

Вождь, которого уважали и уже боялись, бесстрашный воин Тэмуджин понимал, что может расширить свою власть только за счет родов и племен, отказывающихся ему подчиниться. В 1202 году, меньше, чем через пять лет после избрания на ханство, он чувствует себя достаточно сильным, чтобы поставить татар на колени. Те же, потерпев большое поражение под ударами цзиньских войск и союза Тэмуджина с Тогрилом, сохраняли еще достаточно сил, чтобы подумывать о реванше. Но хан не дал им для этого времени: в битве, развернувшейся в устье реки Хал-ха, в месте, носившем название Dalan-Nemurges (Семьдесят Войлочных шуб), он разбил объединенные силы четырех татарских племен.

Хан призвал своих людей не поддаваться опьянению грабежа, пока враг не разгромлен окончательно. Но ни Алтан, ни Кучар, ни Даритай не поняли или не захотели понять. Хан не мог вынести такого проявления недисциплинированности: после боя он приказал отобрать у них добычу, но не казнил их, может быть, потому, что они были его родственниками. Униженные перед своими войсками, все трое вскоре организовали мятеж.

Среди добычи, которую делили между собой победители, были две красавицы-татарки, дочери одного из побежденных вождей. Тэмуджин нашел первую, Есугэн, в своем вкусе, и сделал ее своей наложницей; затем, обнаружив ее сестру Есуй, еще более очаровательную, он также взял ее в свой шатер. Об отношениях хана с женщинами известно мало, но, бесспорно, он любил их общество. Постоянное присутствие женщин вокруг монгольских вождей, которое объясняется их свободой в той же степени, что и существованием наложниц, отмечалось много раз, в частности Плано Карпини и Рубруком, оба описывают их удивительное безобразие!

По окончании битвы Тэмуджин собрал тайный совет, чтобы решить участь пленников высокого происхождения, затем вынес окончательный приговор: смерть. Это могло быть продиктовано стойким мстительным чувством хана к татарам, которые все – считал он – несут коллективную ответственность за смерть его отца, отравленного более тридцати лет тому назад. Из-за неосторожности Белгутэя, сводного брата хана, пленные узнали, какая участь их ждет. Спрятав под одеждой ножи, они отчаянно защищались и убили многих людей хана, пришедших за ними. Проговорившийся Белгутэй был лишен права присутствовать на совещаниях тайного совета.

Эта победа над татарами подняла еще выше престиж Тэмуджина. Вскоре солоны, еще один татарский народ, признали себя его вассалами. Новые союзники, новые земли для выпаса, новые охотничьи угодья: усиление власти Тэмуджина внушало опасения кераитскому государю. И он, несмотря на свой преклонный возраст, перешел по отношению к Тэмуджину от доброжелательного нейтралитета к нейтралитету враждебному. По примеру Марко Поло, рассказавшего об этом эпизоде, летописцы объяснили конфликт оскорблением, которое Тогрил нанес хану: соседние народы, монголы и кераиты, поддерживали хорошие отношения, иногда объединяясь, даже если вспомнить, что во время войны с найманами Тогрил вышел из игры в критический момент. Однако Тэмуджин решил возобновить союз и предложил Тогрилу скрепить договор родственными узами: он попросил для своего сына Джучи кераитскую принцессу, отдавая со своей стороны монгольскую принцессу за сына wang-khan Нилху. Но Тогрил отклонил эти предложения, и хана глубоко оскорбил его отказ.

На самом деле Нилха, имевший княжеский титул sangun, полученный от Китая, был недоволен подобным брачным союзом. С одной стороны был стареющий отец, с другой – Тэмуджин в зените славы, которого этот союз мог бы превратить из вассала в равного себе сюзерена. Впрочем, Нилха вел переговоры уже с Джамукой, который по-прежнему не собирался отказываться от ханства. Нилха постарался сделать все, чтобы обмануть отца, не хотевшего, из осторожности или нерешительности, связывать себя союзом. Но тот не учел упорства молодого буйного Нилхи, решившего захватить власть, как ему казалось, уже пошатнувшуюся. «С медом на устах и кинжалом у сердца» он сумел уговорить старика согласиться на его требования и выпустил в Тэмуджина свои первые стрелы: весной 1203 года его подручные, в соответствии с очень распространенной практикой, подожгли траву на пастбищах, на которых паслись животные монголов.

Вскоре после этого Нилха решил организовать покушение на хана во время пира. Но заговор провалился, так как Мунлик отговорил своего господина принять приглашение, и тот не явился. Тогда он решил ускорить события и собрал людей для молниеносной операции. Снова его планы провалились: человек, принимавший участие в военном совете, проболтался жене, его слова, услышанные слугой – вероятно, монголом, захваченном в рабство, – были переданы хану, который смог принять все меры для защиты своего лагеря.

Тревога была нешуточной. Чтобы подготовиться к худшему и задержать возможную внезапную атаку, Джелмэ было поручено составить отряды арьергарда, тогда как Тэмуджин укрылся в полупустынной местности. Но Тогрилу и его союзникам, среди которых был Джамука со своими людьми, удалось его разыскать. «Сокровенное сказание» подробно повествует об атаках, в которых участвовали лучшие воины с обеих сторон, о поединках между смельчаками из каждого лагеря. Были кровавые прорывы, поспешные отступления, рыцарские призывы. Эти страницы в эпическом стиле описывают жестокие столкновения людей, действующих копьем или саблей, сеющих смятение и смерть в стане врага, ищущих живую плоть, чтобы поразить ее мечом.

Поведение Джамуки во время боя еще раз вызывает удивление: когда Тогрил предлагает ему бросить их войска на общий лобовой приступ, он отказывается. И не только отказывается, он отправляет к Тэмуджину гонцов, чтобы предупредить его о действиях Тогрила и его союзников. Здесь нужно отметить бесспорные тактические способности Тэмуджина. Он никогда не предпринимает отчаянных действий, атак, безумных или стоящих слишком много жизней. Напротив, он проявляет осторожность, умеет отступить, оказавшись в слабой позиции, отдать приказ войскам отойти на лучшие позиции, когда им грозит опасность. Вся тактика хана в этом: бурно атаковать, когда условия благоприятны, но отхoдить и оставлять позиции, когда натиск врага слишком силен. Тэмуджин бережет свои войска и понимает, что иногда необходимо «натянуть тетиву, не выпуская стрелы».

Во время боя хан узнает, что многих офицеров нет на перекличке. Среди них Боорчу, Борогул и его собственный сын Угедей. Тэмуджин, отступив на защищенные позиции, посылает назад разведчиков, чтобы разыскать следы недостающих командиров. Переворачивают тела, оставленные в траве, вытоптанной копытами лошадей. Все напрасно. «Сокровенное сказание» пишет, как Тэмуджин сходит с ума от горя, бьет себя по груди кулаками, призывая небо в свидетели своего отчаяния. Потом вдруг появляется горстка всадников. Среди них на вьючной лошади Боорчу, чей конь был убит, и немного позади Борогул и Угедей. Угедей тяжело ранен в шею стрелой, потерял много крови, но товарищ сумел его довезти. К нему бросаются на помощь, Тэмуджин мечом, раскаленным добела на огне, сам прижигает рану сына. И в присутствии командиров хан плачет над своим вновь обретенным сыном.

Видя усталость своих людей, Тэмуджин решает отступить. Войска кераитов не в лучшем состоянии. Закончены демонстрация силы, вызовы, призывы к мести. Тогрил с сыном спорят о причинах своего поражения; горечь сменяется усталостью несмотря на то, что один из кераитских полководцев, кипучий Ачик-Ширун, бросает в лицо своему вождю: «Пойдем на них и вскоре подберем их как навоз!»

В сопровождении нескольких тысяч человек, еще боеспособных, Тэмуджин спускается к реке Хал ха по направлению к озеру Буйр. Воины, у которых не осталось больше запасов еды в повозках, должны организовать облавную охоту, чтобы затравить дичь; во время этой охоты Куюл-дар, один из преданных хану людей, умирает от истощения. Тогда Тэмуджин делит своих людей на две группы и приходит на земли онгхиратов, родного племени его жены Бортэ. Он в тот же час отправляет гонцов в эти племена, чтобы те приютили его отступающую армию. Из боязни репрессий, из приспособленчества или верности хозяева хлопочут и предоставляют в распоряжение Тэмуджина необходимые запасы еды и топлива.

Хан дает время перевязать раны своим войскам, сильно потрепанным в боях с кераитами. В этих далеких юртах он впервые столкнется с коротким «переходом через пустыню».

ЖАЛОБА ХАНА

В «Сокровенном сказании» немного страниц, посвященных чувствам главных действующих лиц. И однако, прервав прославление монгольских героев, хроника пишет о вещах, позволяющих угадать сложность Тэмуджина, который кажется человеком из металла. Тэмуджин мог плакать, когда жизнь собственного сына была в опасности, но тогда речь шла о ране, полученной в пылу сражения. Здесь, в убежище, которое он нашел между озерами Буйр и Далай, Тэмуджина охватило отчаяние. Под неуязвимостью героя скрывается чувство бессилия, подавленности. Железный человек, оказывается, тоже может быть слабым!

Долгая жалоба хана обращена к врагу в такой же степени, как и к вражде. Летописец «Сокровенного сказания» передал ее с особым лиризмом, что заставляет думать, что этот эпизод предназначался для чтения вслух. Перс Раши-даддин и китайские летописцы оставили нам не во всем совпадающие версии этого события.

Из глубины своего убежища Тэмуджин шлет двоих посланников, чтобы сообщить Тогрилу о своем глубоком разочаровании в человеке, которого он посмел называть своим приемным отцом. И несмотря на досаду и горечь в его упреках нет и тени угрозы. В длинном перечне его претензий чувствуется негодование, но особенно – разочарование непостоянством кераита. Для хана – это свидетельство влияния какой-то пагубной силы, которая одна только могла нарушить верность союзу. «Хан, отец мой, – с грустью говорит Тэмуджин, – не подстрекательство ли это какого-то влиятельного человека, не побудил ли тебя к этому кто-то, идущий наперекор? Хан, отец мой…. разве мы не условились об этом: «Если зубастая змея будет настраивать нас друг против друга, мы не поддадимся ее воздействию; мы поверим только тому, что сами проверим собственными зубами и собственным ртом?» Разве мы не договорились об этом?»

Тому, кого он продолжает считать своим сюзереном, Тэмуджин напоминает об его ужасном предательстве перед лицом найманского врага. Он напоминает ему о его неблагодарности в то время, когда Есугэй, его отец, помог ему вернуть свой трон; он напоминает, что подобрал его скипетр в пыли, чтобы снова вложить ему в руку; утверждает, что покоряя земли других племен, действовал только как верный вассал.

Наконец, Тэмуджин дает Тогрилу урок верности, показав, что нельзя так легко разорвать союз: «Если у повозки с двумя оглоблями одна сломается, вол не сможет ее везти; разве я не твоя вторая оглобля? Если у двухколесной повозки сломается колесо, она не сможет ехать; разве я не твое второе колесо?» Это заявление, в котором сквозят личные чувства, подводит итог всем услугам, оказанным Тогрилу. Значит ли это, что Тэмуджин хочет дать ему понять, что он не тот человек, чтобы без конца расплачиваться собой ради сюзерена, столь вероломного и неблагодарного?

Но за посланием хана, может быть, также стоит угроза, «тонко продуманный дипломатический маневр», как показал Рене Груссэ. Претензии к царю кераитов распространяются также и на его союзников. Тэмуджин послал свой протест и другим участникам событий. Сына Тогрила, sangun Нилху, он упрекает в честолюбии, которое заставляет его раньше времени лишить трона своего старого отца, разжигая, таким образом, недоверие между ними. Принцам Кучару и Алтану он дает понять, что, поскольку они избрали его ханом, то должны ему повиноваться, и он осыпал бы их подарками, если бы они себя так вели. Джамуку, наконец, он упрекает в том, что тот пытался вытеснить его из сердца Тогрила. Это значило посеять разногласия в стане противников, устыдить одних, разделить других.

Преданному, преследуемому и изолированному Тэмуджину было легко предстать оскорбленным. Добродетели кочевников, которыми он потрясает, – преданность вассала, верность данному слову, чувство чести и неразрывность уз крови и рода, – он считает их своими и, конечно, совершенно искренне. На самом же деле они будут таковыми только тогда, когда в этом возникнет необходимость. Тонкий политик, не хочет ли он обеспечить себе право поступать так, а не иначе – в любом деле?

Послание Тэмуджина, которое подразумевало разрыв союзнических отношений, нашло ответ только у Тогрила. Чтобы доказать свои добрые намерения, старик написал, что он готов скорее дать своему телу истечь кровью, чем еще раз предать Тэмуджина. И символическим жестом он надрезал себе мизинец ножом, которым острил наконечники стрел, затем налил немного крови в сосуд из березовой коры, который послал Тэмуджину. Но этот залог обретенной верности пришелся не по вкусу его сыну, sangun Нилхе, взбешенному происками Тэмуджина, у которого он видел «два лица и три ножа». Более молодой, более порывистый Нилха, глава партии войны, сорвал все переговоры. Надвигалась новая война.

КОНЕЦ ТОГРИЛА

Ослабевший Тэмуджин противостоял Тогрилу, wang-khan'у. Но уже вожди племен, союзники последнего, привыкшие к объединениям на один сезон и недолговечным соглашениям, подумывали о том, чтобы отделиться от wang-khan'si. Рашидаддин сообщает, что Даритай, Джамука, Алтан и Кучар собирались убрать Тогрила. Вовремя предупрежденный, он обезвредил заговорщиков, которые вместе со своими сторонниками бежали. Даритай нашел приют у Тэмуджина. Остальные участники заговора присоединились к найманам. Тогрил вдруг понял, что его звезда померкла.

Тэмуджин отступил к берегам заболоченного пруда, расположенного, видимо, недалеко от Борщовочных гор, к северу от реки Онон. Там, говорит автор персидской хроники, он дал клятву разделить с теми, кто остался ему верен, все грядущие испытания, победы и поражения. Так как кроме илистой воды пить было нечего, каждый отжал жидкость от грязи пруда, чтобы наполнить свою чашу.