Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Мишель Хоанг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Афганская легенда говорит о том, что город Бамиан был взят монголами благодаря предательству принцессы Лала Хатун. Очень независимая, жестокая и гордая молодая женщина хотела отомстить своему отцу, решившему выдать ее замуж против ее воли. Она вынашивала план мести, пока не объявили о приходе монголов. В послании, отправленном с помощью стрелы, она сообщила им, как лишить воды крепость, защищавшую долину. Вскоре после этого, хан приказал казнить молодую женщину, вопреки афганской пословице, по которой «меч не рубит нежную шею».

У ВОРОТ ИНДИИ

После смерти шаха Мохаммеда власть перешла в руки его сына, принца Джелал-ад-дина. Более энергичный, чем его отец, мужественный, бесстрашный, этот человек всем сердцем хотел вести активное сопротивление против захватчиков своей страны. Он собрал войска около 60 000 человек, мобилизованных в Хорезме, присоединил к ним тюркских наемников и расположил их вокруг города Газни, в 150 километрах юго-западнее Кабула.

Монголы набрались смелости, чтобы атаковать крепость, но были вынуждены отступить, потеряв более тысячи человек. Тогда Чингисхан поручил своему приемному брату Шиги-Кутуху идти на Газни. Не имея в своем распоряжении достаточного количества всадников для атаки хорошо закрепившегося на своих позициях противника, Шиги-Кутуху попытался применить под Перваном военную хитрость. Он велел изготовить сотни манекенов, которых «посадили» на коней, затем выпустил эту соломенную армию на один из флангов: издали люди Джелал-ад-дина приняли их за вражеское подкрепление, и офицеры подумывали уже об отступлении. Но принц действует с твердостью, он решает драться. Это приносит ему удачу. Войска Шиги-Кутуху наступают, но, встреченные градом смертоносных стрел, отходят. Мусульманские полки их преследуют. Впервые на земле Ислама монголы терпят поражение. Говорят, что мусульманские солдаты, превзойдя в жестокости кочевников, вбили гвозди в уши всем пленным.

Как только Чингисхан узнал новость о разгроме Шиги-Кутуху под Перваном, он вскипел. Ногу в стремя – и вот он во главе свежих войск мчится к Газни. Говорят, что его люди не слезали с коней два дня и две ночи. Не теряя времени на приготовление еды, они делали надрез на шее своих лошадей, чтобы выпить немного крови, когда голод и усталость начинали сказываться. Горько упрекая своего приемного брата, Чингисхан убедил его, что он допустил стратегические ошибки. Затем, собрав все резервные силы, хан идет на непобежденный Газни. Но между турецкими наемниками и местными войсками возникли раздоры. Принц Джелал-ад-дин вынужден отступить на восток в конце 1221 года. Он собирается переплыть Инд, чтобы проникнуть в Пенджаб (современный Пакистан).

24 ноября, достигнув берега реки, Джелал-ад-дин увидел первые отряды монголов, следующий за ним по пятам. Его путь отрезан Индом, он решается принять бой. Но его войска немногочисленны, и возможности маневра ограниченны. Вскоре он сражается в середине каре из семисот или восьмисот воинов, которые защищают его стеной своих доспехов. Постепенно ряды его защитников редеют под ударами монгольских эскадронов. Перед лицом яростного противника принц решается на отчаянный прорыв. Вскочив на коня, он рассекает ряды друзей и врагов и мчится к реке, которая течет поблизости. Монголы сидят, что он уходит, но хан приказал взять его живым. Джелал-ад-дин воспользовался коротким замешательством в рядах противника, чтобы броситься к высокому мысу, и после чудесного прыжка – летописи говорят о высоте в двадцать футов, то есть около семи метров – всадник погружается в воду, чтобы навсегда скрыться от врагов. Вскоре он найдет приют у султана Дели.

Чингисхан, увидев как беглец бросился в реку на своей лошади, тотчас же приказал прекратить всякое преследование. Указав на человека, которого течение уносило все дальше, он привел в пример этого смелого принца, сумевшего разбить его собственные войска. Без сомнения, он как ювелир оценил талант наездника Джелал-ад-дина и блеск, с которым его противник вышел из положения. Люди из свиты мусульманского принца тоже бросились в воду, чтобы уйти от врага, но по приказу хана были осыпаны стрелами. Его милосердие не было безграничным.

Тогда великий хан снова пересек Афганистан с востока на запад. Почему он не стал дальше развивать свой военный успех, двигаясь по направлению к индийскому субконтиненту? Может быть, у него не хватало лодочников и судов, чтобы переправить свои войска на противоположный берег Инда? В верховьях реки можно было переправиться с помощью кожаных поплавков. Были ли у него другие планы? Как Александр в 326 году до нашей эры и Тамерлан в конце XIV века, Чингисхан совершил всего несколько коротких набегов на индийские земли. Было ли это из-за трудных климатических условий? Как и Александр, Чингисхан предпринял свои рейды в разгар лета. Однако в Пенджабе муссонные дожди выпадают обычно с июня по сентябрь, в то время как воды Инда и его могучих притоков, еще полноводные от таяния снегов, подвержены сильным разливам. Известно, что монгольскому походу на Мултан помешала сильная летняя жара в 1222 году: эта экспедиция под командованием Бала-Нойона проникла на территорию современного Пакистана и опустошила несколько небольших сел вокруг Лахора, недалеко от современной индийской границы.

Весной 1222 года Угедей, наконец взял Газни. Жители были, как обычно, убиты или депортированы, а защитные укрепления города разрушены. Затем наступила очередь Герата, который, веря в окончательное поражение монголов после неудачной операции Шиги-Кутуху против Джелал-ад-дина, открыто напал на монгольских оккупантов, несмотря на разногласия среди командования о несвоевременности этой инициативы. В июне 1222 года один из генералов Чингисхана перебил значительную часть населения, затем отступил на несколько километров, постаравшись замаскировать свои войска. Эта хитрость позволила ему снова прийти в Герат, когда многие жители, покинувшие свои разрушенные дома или укрывшиеся в пещерах, вернулись к родному очагу после ухода врага. Тогда монгольские орды снова набросились на пострадавший город, чтобы окончательно разрушить то, что еще уцелело.

Этот трагический эпизод, как бы это ни казалось парадоксально, говорит о том, что резня и разрушения не проводились, может быть, так систематически, как это утверждают персидские хроники. Так, например, известно, что, когда, как и в Герате, в Мерве узнали новость о поражении монголов под Перваном, население охватил энтузиазм. Жители вышли на улицы города, высмеивая нового правителя, поставленного монголами во главе городской администрации, обвиняя его в сотрудничестве с оккупантами. Бывшие офицеры, верные принцу Джелал-ад-дину, ворвались во дворец правителя, чтобы его убить. Жители Мерва отремонтировали пострадавшие дома и здания, починили фортификационные сооружения, затем очистили от песка ирригационные арыки, подняли шлюзы, чтобы снова возделывать огороды и фруктовые сады, окружавшие город. Балх тоже, кажется, вновь обрел часть своего населения и возобновил повседневную работу после ухода захватчиков. Но в Мерв, как и в Балх, монголы отправили новые войска, чтобы уничтожить всех, кто избрал исход в соседние деревни или укрылся в пещерах и превратился в колонистов на своей собственной разоренной земле.

Если монголы назначили чиновников, которым выплачивали содержание, в городское правление Мерва, значит, в городе оставались жители. Поиск сотрудников среди влиятельных людей города объясним только в том случае, если Мерв мог помочь монголам пополнять запасы и даже на какое-то время служить пристанищем. Кроме того, если народные волнения, вызванные ненавистью к захватчикам, вспыхнули в Мерве, они не могли родиться в пустыне; можно предположить, что вспышки сопротивления, даже единичные, возникали во многих районах Хорезмской империи. Но когда захватчики не оставляли на попранной земле трудно заживающих ран?

В своей «Совершенной истории» Ибн аль-Асир, описывая вторжение монгольских армий на земли Ислама, находит слова, полные горькой патетики: «События, о которых я собираюсь рассказать, столь ужасны, что долгие годы я избегал всякого упоминания о них. Нелегко писать о том, что смерть обрушилась на Ислам и мусульман. Ах! Я хотел бы, чтобы мать не родила меня на свет, или чтобы я умер прежде, чем стал свидетелем всех этих несчастий. Если вам скажут, что Земля никогда не знала подобного бедствия с тех пор, как Бог создал Адама, верьте этому, так как это истинная правда… Нет, пока не наступит конец света, мир, несомненно, никогда не увидит подобной катастрофы».

Ужасный ураган, обрушившийся на магометанский мир с Востока, пришел на смену грозе, которая со времени захвата Иерусалима крестоносцами в 1099 году бушевала на Среднем Востоке. Вторжение Чингисхана было первой волной прилива, который двадцать пять лет спустя затопит Багдад и Дамаск. «Атакованные монголами на востоке и франками на западе, мусульмане никогда еще не были поставлены в столь критическое положение. Один только Бог может еще им помочь», – напишет Ибн аль-Асир, когда франки объединятся с монголами, чтобы взять в клещи мусульманский мир.

В ПОИСКАХ ПОТЕРЯННОЙ КРОВИ

К концу 1222 года Чингисхан оставил Хорасан, переправился через Амударью, снова прошел по Трансоксиании, чтобы стать лагерем между Бухарой и Самаркандом. Но вот в городе Бухаре, который он разрушил двумя годами ранее, он впервые близко столкнулся с теми, кого недавно победил. Увидел ли он изящный узор изразца или нашел время спуститься с коня, чтобы войти в мечеть? Этого никто точно не знает. Тем не менее известно, что хан пожелал тогда получить какие-то сведения об этой арабо-персидской цивилизации, к которой он только что прикоснулся острием своего меча. Военный человек, из всей архитектуры восточных городов он внимательно рассматривал только потерны, расстояние между амбразурами и бойницы. Завоеватель видел в плодовых садах и полях гречихи только места для лагерной стоянки и запасы травы для коней.

Конечно, в своем окружении хан столкнулся с каким-то отзвуком цивилизации Хорезма. Среди офицеров, писцов и переводчиков из состава его летучей канцелярии, среди сотрудничающих с ним влиятельных людей было много мусульман-турок и персов, которые могли при случае приобщить его к культуре этих стран Востока: особенности экзотических нравов, своеобразие одежды и еды, мастерство кустарных изделий, религиозные обряды – многое должно было возбудить его любопытство.

Так, например, в Самарканде он попросил разрешения присутствовать на молитве в самой мечети. Так как он хотел, чтобы ему объяснили элементарные понятия основ мусульманской религии, ему представили высшее духовенство. Была ли у них робкая надежда обратить в свою веру этого монарха-кочевника, который пошел войной на их народ? Мало вероятно. Все же хатиб или имам, которым было поручено его просветить, были почтительно приняты монголом: хан одобрил основные заповеди корана. Символ веры (chahada), провозглашающий единственность их бога – Аллаха, Лрекрасно согласовывался с его собственной верой в Тенгри, Небо тюрко-монгольских кочевников. Однако, как свидетельствует Рене Груссэ, паломничество в Мекку его удивило: «поскольку Тенгри повсюду», он не понимал, что может существовать особое святое, освященное место. Кажется, что Чингисхан хорошо принял Ислам, или точнее – представление, которое у него сложилось об

Исламе. Несомненно, он видел в этой мусульманской вере, которую только что открыл для себя, новую грань в обширном конгломерате религий после буддизма и несторианского христианства кераитов и найманов.

Несмотря на то, что Чингисидов упрекали в том, что они правили кнутом, часто говорили и об их большой терпимости по отношению к религии. Эта терпимость создана не Чингисханом, она присуща монгольским народам: в противоположность великим империям, византийской, христианской и мусульманской, которые основывались на государственной религии, монгольская империя была от этого свободна. Если Чингисхан был убежден, что само небо Тенгри избрало его, чтобы править миром, он был свободен от всякого религиозного экуменизма. Но в своем безмерном честолюбии он, конечно, пытался вытеснить шаха, «принца верующих», чей трон в Хорезме был пуст.

В Бухаре хан встретил двух турок, которые занимали высокие посты в правительстве Ургенча, столицы Хорезма. Одного звали Махмуд Ялавач, второго, его сына – Мас-муд. Оба высокопоставленных чиновника постарались убедить своего гостя в преимуществах хорошей администрации: процветающее сельское хозяйство, строительство зернохранилищ, постоянный налаженный торговый обмен и налоговые сборы, регулярно поступающие в казну sahib-diwan, министра финансов. Это были основополагающие принципы всякого оседлого организованного общества. Это были те же аргументы, которые киданец Елюй Чу-Цай представил хану по его возвращении с войны против Китая. Удивительно, но Чингисхана убедили доводы этих людей, и он назначил их, наряду с даругаши, интендантами правительства. Таким образом, их опыт и знания были поставлены на службу правителей Бухары, Самарканда, Хотана, Кашгара, своего рода сатрапов больших городов Хорезма.

Последовавшее за массовыми разрушениями, произведенными по его приказу – в частности, в Бухаре и Самарканде, куда он вошел со своими войсками, – решение хана кажется, по меньшей мере, поразительным. Как объяснить эту перемену, такую резкую и такую полную? Аргументы в пользу умеренности и великодушия он уже слышал из уст высокопоставленного киданьского деятеля, который был у него на службе: он совершенно не принял их во внимание во время завоевания Хорезма. Однако Чингисхан мог бы внять доводам Елюй Чу-Цая…

Объяснить этот внезапный поворот попыткой искупить пролитую кровь заставляют два предположения. Первое – хотя бы частично опровергнуть многочисленные свидетельства жестокости, в которой упрекают хана. Историки, например, Рене Груссэ или советский ученый Владимирцов, признают, что властелин проливал кровь, но делал он это без излишней жестокости, только в силу необходимости, диктуемой войной. Китайские, но особенно арабские, персидские или русские летописцы, – все преувеличивали жестокости монголов. Тогда здравый смысл и умеренность Чингисхана совершенно не кажутся неправдоподобными.

Второе предположение не исключает полностью первое: люди из окружения Чингисхана постепенно побудили его к раскаянию. Благодаря некоторым из его сподвижников – китайцев или киданей (например, Елюй Чу-Цай), уйгуров, даже персов или монголов – хан был вынужден признать, что существуют другие способы правления, кроме тех, которые он избрал. После периода колебаний и сопротивления эти мудрые советы мало-помалу его убедили; «переговоры в Бухаре» представили удобный случай начать «пацифистскую» политику. Это не был Дьявол, превратившийся вдруг – в милосердного Бога, пытающегося восстановить пролитую кровь. Превращение было всего лишь результатом медленного процесса, нашедшего свое разрешение к концу жизни завоевателя.

МОНГОЛЬСКИЙ УРАГАН

Как повлияло монгольское нашествие на исламские страны Ближнего Востока? Информация, которую дают мусульманские хроники, конечно, неполна и необъективна, а цифры, которые они приводят, ужасают. За неимением переписи местного населения неизвестна его плотность в ближневосточных городах до монгольского завоевания. Археологические раскопки в местах, пострадавших от завоевателей, не позволяют утверждать, что разрушенные города в XIII веке могли вместить такое количество жителей, даже если допустить, что монголы могли уничтожить крестьян, пытавшихся найти укрытие за стенами осажденных городов. Так, несмотря на восстановление этих городов после частых землетрясений, происходивших в районе Ирана, удалось установить – по фундаментам, развалинам укреплений или домов, – что города Самарканд, Балх, Герат или соседние с ними были не в состоянии вместить большое количество населения.

В результате об этой резне – реальной, предполагаемой или преувеличенной – мало что известно. Можно лишь утверждать, что в Иране первая разрушительная волна монголов, которая как туча саранчи обрушилась меньше чем за двенадцать лет на различные районы Трансоксиании, Ферганы, Хорасана и Тохаристана, нанесла глубокие раны, последствием которых был другой удар, одновременно более медленный и более глубокий: падение сельскохозяйственного производства. На возвышенных землях Ирана и Афганистана, где речные воды редкость, сельское хозяйство зависит, в основном, от искусственного орошения, которое базируется на сети каналов, иногда подземных – qanat. Бегство крестьян от монгольских войск, резня, последовавшая за осадой городов, привели к частичной или полной заброшенности, в зависимости от области, каналов и, следовательно, к превращению земель снова в засушливые и бесплодные. Без орошения земли, отведенные под овощные или злаковые культуры, не могли больше прокормить города.

Современный историк Льюис утверждает, что, если последствия монгольских завоеваний были жестокими в Трансоксиании и Хорасане, удар был смягчен в других захваченных областях, потому что местные власти предпочли очень быстро подчиниться захватчикам и потому что повсеместная засуха, царившая на Среднем Востоке, и, следовательно, отсутствие обширных пастбищ сдержали кочевников. В самом деле возможно, что некоторые районы подверглись сильному разрушению, другие – меньшему. Марко Поло и араб Ибн Баттута, в конце XIII–XIV вв. отметят, что некоторые города так и не смогли оправиться от разрушений, причиненных монголами, в то время как другие процветали. В Иране после вторжения монгольских кочевников оседлый образ жизни уступил место кочевому. Целые деревни, занятые земледелием, были вынуждены уступить место кочевникам тюркского происхождения. Начиная с XII века арабские географы и историки отмечают, что тюркские кочевники ставят свои черные юрты на территории Ирана. Монгольское завоевание ускорило этот процесс, и в некоторых случаях оседлые иранцы, например, бахтияры из зоны Загроса, к северу от Тигра и Арабо-Персидского залива, вернулись к кочевому образу жизни.

Вплоть до 1000 года тюркские народности преобладали в значительной части Монголии. Хунну (туя – Tujue), киргизы или руанруаны, обосновавшиеся в Верхней Азии, бросали алчные взгляды как в сторону Китая, так и Среднего Востока. Но в XIII веке тюркские племена перед лицом все возрастающего могущества монголов, объединенных Чингисханом, были оттеснены в окраинные районы собственно Монголии. Некоторые отступили в Сибирь, к северу от озера Байкал, другие мигрировали на запад. Постепенно Хорезм, Трансоксиания, иранские, иракские и даже египетские земли будут затронуты миграцией тюркских народов. Вскоре после бегства правителя Хорезма в 1221 году, после распада империи Джелал-ад-дина осколки армии хорезмского государя обрушатся на Сирию, которой правила династия Айюбидов. В 1244 году хорезмийские турки почувствуют себя достаточно сильными, чтобы атаковать Дамаск и в июле того же года вырвать Иерусалим из рук франков. Это откатывание тюркских народов на запад сопровождается всеобщей исламизацией. Процесс, который будет осуществлен при Тимуридах, так как Тамерлан (1336–1405), потомок Чингисхана, решит отуречить и обратить в мусульманство монголов.

Отметим, наконец, первые признаки прагматизма завоевателей-кочевников. Они не замедлили использовать людей и административное устройство завоеванных стран. После сокрушительных военных походов монголы в начале завоеваний, видимо, не переходили к систематической территориальной оккупации. Их армия вторжения, организованная так, чтобы наступать, нанося удары, была недостаточно многочисленной для создания военных гарнизонов, рассеянных по огромной территории. Однако со времени Чингисхана захватчики-кочевники стали набирать сотрудников среди военного и гражданского населения. Первые вошли волей-неволей в монгольские войска в качестве наемников, а вторые в результате давления или из политического противостояния согласились поступить на службу к врагу в качестве секретарей канцелярий, писцов и переводчиков. Побежденные рузгенами кидани особенно охотно сотрудничали с новыми победителями, и персидский историк Джувейни называет имена киданей, ставших баскаками (правителями провинций) вплоть до далекой Бухары.

Со времени завоеваний Чингисхана в Туркестане появились монгольские даруги, своего рода префекты или интенданты, на которых было возложено управление и реквизиция в пользу оккупантов (снаряжение, вьючные животные). По мнению современного историка Баэла (Buell) должность даруга была заимствована у киданей, которые помогли монголам управлять их зарождающейся империей. Но при монгольских префектах находились также сотрудничавшие с ними помощники-мусульмане – в Самарканде, Бухаре, Хотане. После того как не стало Чингисхана, сыновья автора персидской хроники Рашидаддина будут служить оккупантам, занимая высокие посты в правительстве. Видимо, только в царствование сына Чингисхана Угедея была создана настоящая налоговая служба, в обязанности которой входило взимание пошлины с покоренного населения. Однако нужно дождаться окончательного покорения Китая в 1279 году Чингисидами при Хубилай-хане, чтобы монголы приняли местную политическую систему. За пределами района Пекина, места пребывания императорского правительства, находящегося под непосредственным управлением монголов, была сохранена существовавшая до них администрация, которую возглавляли высокопоставленные монгольские чиновники, а также киданьские или тюркские.