Текст книги "Близнецы Фаренгейт"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Гордость, которую внушало им это отличие, не мешала близнецам ясно видеть пугающее упорство, с каким цеплялась за Уну болезнь. Дни шли, и близнецы понемногу смирялись с «плохим концом» – с тем, как они думали, что мать увезут за сотни миль, в ближайшую больницу.

Вместо этого она умерла.

Когда близнецы, как обычно, принесли матери завтрак, они увидели переминающегося у двери ее спальни одетого, как будто для выхода в люди, отца.

– Она умерла, – сказал отец и жутковато улыбнулся, словно желая уверить детей, что не позволит этому происшествию хоть как-то омрачить их благоденствие.

– Но мы принесли ей завтрак, – сказала Таинто’лилит.

– Это ничего, вы же не знали, – ответил Борис.

А затем, поняв, что близнецы не поверили ему на слово, он отступил в сторону, пропустив их в спальню, – туда, где лежала жена, в какой-то неясный час ночи и вправду покинувшая его. Случившееся, похоже, сообщило ему странную кротость, едва ли не мягкость.

Таинто’лилит опустила поднос с чаем и овсянкой на пол у двери спальни и вошла вслед за братом внутрь. Уна лежала, вытянувшись, на постели, до подбородка укрытая простыней. Кожа ее отливала в цвет очищенного яблока. Рот был слегка приоткрыт, веки опущены только наполовину. В голове ее явно ничего не происходило, все, что там было когда-то, ушло.

Борис стоял в проеме двери, вяло сложив на груди руки, ожидая, когда дети Уны подтвердят справедливость его суждения.

Таинто’лилит и Марко’каин бессмысленно побродили вокруг кровати, плача, легко подрагивая. Потом, ненадолго, оба заревели в голос. Но по прошествии времени бродить перестали и присели на край матраса, у тела матери. Да так сидеть и остались, бок о бок, дыша вразнобой. За дверью собачьи языки лакали холодный чай, долизывали с тарелки остатки овсянки.

– Что с ней теперь будет? – спросил Марко’каин у темной фигуры в двери.

– Погребение, – ответил отец. – Или кремация.

– О, – отозвался Марко’каин. Он-то думал, что, может быть, ангелы слетят со снежного неба, подхватят тело матери и унесут его в Рай. Где-то за ровным сумраком полярной атмосферы мог же размещаться экзотический парадиз, сооруженный из тика и кружев и поджидающий Уну Фаренгейт. Быть может, только железобетон потолка и преграждал ангелам дорогу сюда.

– Окончательное решение я оставляю за вами, – с тяжелым вздохом сказал Борис. – Но только думайте побыстрее.

Брошенные наедине с их мыслями, Таинто’лилит и Марко’каин еще немного поплакали, а затем приступили к планированию будущего.

Конечно, они были немного сердиты оттого, что им не дали ни единой возможности спасти мать. Если бы они всерьез полагали, что она может скончаться, то уж наверное предприняли бы что-то, способное этому воспрепятствовать. Вселенная вовсе не брезгует сделками, разного рода договоренностями, нужно лишь заранее ставить ее в известность о них.

Однако мать умерла и тут уже ничего поделать было нельзя.

– Теперь мы с тобой сироты – как в книжке «Маленький Гельмут и Марлен», – сказала Таинто’лилит.

– Ну… не совсем, – нахмурился Марко’каин. – У нас есть отец.

– Надолго ли его хватит?

– На вид он вполне здоров.

– Да я не об этом.

– Думаешь, теперь, когда матери нет, он бросит нас?

– Возможно, – сказала Таинто’лилит.

– Наш дом – единственный на острове, – возразил ей Марко’каин.

– Он может переселиться к гухийнуи. Их он знает лучше, чем нас, и среди них наверняка есть женщины.

Марко’каин с минуту обдумывал это, потом сказал:

– Не о том мы с тобой говорим.

За спинами их лежало на кровати, ожидая решения, тело матери.

– Верно, – отозвалась Таинто’лилит.

Самый важный вопрос состоял в том, какой ритуал приличествует матери, – речь ведь шла не просто о том, чтобы избавиться от ее тела, но и о том, чтобы почтить все то, из чего состоял ее дух. В конце концов, она же не мусор, который можно просто выбросить.

– Нюхача мы с тобой закопали, – напомнил Марко’каин. Нюхачом дети звали Наухелла, ездового пса, умершего два года назад. Близнецы зарыли его рядом с генератором, в мягкую пышную землю, окружавшую трубы, по которым в дом подавалась горячая вода. Погребение сопровождалось сложной церемонией, в коей нашли себе место игрушки, куски сырого мяса и декламация стихов.

– Нюхач был собакой, – ответила Таинто’лилит. – А наша мать не собака.

– Я и не говорю, что мы должны сделать то же самое. Но мы можем похоронить ее вместе с вещами, которые она любила.

– Ей не понравилось бы, что мы закапываем ее вещи. Каждый раз, как мать отдавала нам что-то, она потом очень сердилась, если мы это пачкали.

– А разве она не в ящике будет лежать?

– Не знаю. Про ящик отец ничего не сказал. И помнишь, когда мы заговорили с ним о лисьей клетке, он ответил, что у него нет на такие глупости дерева.

Марко’каин нахохлился, погрузясь в размышления. Языки за дверью все уже долакали, а сами собаки, тихо пощелкивая по полу когтистыми лапами, удалились. Вещи этого рода стали теперь слышнее – из-за молчания матери, лежавшей за спинами близнецов.

– Я думаю, – сказал, наконец, Марко’каин, – мать нужно будет похоронить в очень глубоком снегу. Тогда, если мы потом решим, что это неправильно, можно будет выкопать ее, и она еще не испортится.

По какой-то причине Таинто’лилит снова заплакала. Брат обнял ее рукой за подрагивающие плечи. Кровать слегка сотрясалась, покачивая три своих бремени.

– Ей не понравилось былежать в снегу, – всхлипывала Таинто’лилит.

Марко’каин прикусил нижнюю губу, нахмурился:

– Но ведь мертвецы ничего не чувствуют, так?

– Не чувствуют?

– Об этом написано в «Книге Знания», я уверен.

Они сходили за «Книгой Знания», принесли ее в спальню матери, отыскали нужную страницу. И точно, на странице стояло: «Мертвецы ничего не чувствуют».

И само это физическое действие – доставка сюда «Книги Знания» – независимо от того, что в ней было записано, немного подбодрило близнецов. Оно на минуту увело их из спальни матери, и по пути горе, скопившееся в их душах, улетучилось, подобно безвредным испарениям. Когда они возвратились назад, спальня показалась им более светлой, гостеприимной. Уна Фаренгейт лежала в точности там, где они ее оставили, и ничто в ней не переменилось, ни единый локон, ни единый отблеск света на зубах. Из чего с совершеннейшей непреложностью следовало, что дух ее отлетел, и потому дети почти забыли об ужасе, который внушало им покинутое матерью тело. Оно стало пустой оболочкой, в которой не было больше настоящей их матери, – драгоценнейшим из ее достояний, оставленным детям, как прощальный подарок.

И сейчас близнецам предстояло решить, как лучше всего передать этот подарок вселенной. Существовала же, в конце-то концов, возможность, что теперь, когда мать умерла, а ее прекрасное тело перешло в полное распоряжение детей, она проникнется к ним намного большим интересом. Бывшая при жизни столь сдержанной, она могла сейчас с тревогой следить за ними откуда-то сверху, желая удостовериться, что после кончины ее с ней не станут обращаться плохо, неуважительно.

– И все-таки, не хочется мне ее замораживать, – сказала Таинто’лилит, – даже если она этого не почувствует. Она наша мать, а не кусок баранины, который кладут в морозильник.

Марко’каин кивнул, соглашаясь, и тут же, всего мгновенье спустя, насупился: в голову его постучалась новая мысль.

– Возможно, нам следует съесть ее, – сказал он.

– Ой! Какие ты гадости говоришь! – воскликнула его сестра.

– Да, потому что в ней может таиться сила, – рассудительно настаивал он.

Таинто’лилит прикусила нижнюю губу, призадумалась. Любую идею необходимо осмысливать всесторонне. Вселенная знает, что является наилучшим для каждого, хотя порою трудно бывает понять, каким путем надлежит подбираться к ее сокровенной сути.

Набравшись храбрости, Таинто’лилит попыталась представить снисходительную улыбку вселенной, наблюдающей за исполнением столь жуткого ритуала, – и себя, приносящую в жертву все свои чувства, чтобы отважно исполнить его. Да, несомненно, в мысли о том, что мать укроется в них, что тело ее не придется бросать на потребу стихий и паразитов, присутствовало мощное обаяние.

– Она слишком большая – наконец, сказала Таинто’лилит. – Если бы можно было съесть ее, как яблоко – или половинку яблока, – я бы попробовала.

– Мы могли бы съедать по кусочку, и так до конца наших дней, – предложил брат. – Ничего больше не есть, никогда. Это будет сильное слово, обращенное нами к вселенной.

– Глупости ты говоришь, – вздохнула Таинто’лилит. – Меня тошнить начинает. Подумай хоть о ее волосах.

– С волосами можно поступить как-то иначе.

– Глупости.

– Да, ты права.

Совсем упавшие духом, они сидели на краешке кровати, и «Книга Знаний» лежала, закрытая, на полу у их ног.

– Ладно… тогда что нам остается? – спустя какое-то время спросила Таинто’лилит.

– Самое лучшее, – ответил Марко’каин.

– Это ты о чем? – поинтересовалась Таинто’лилит.

– Все, до чего мы пока что додумались, было плохо, – пояснил Марко’каин. – Значит, осталось только самое лучшее.

Эта мысль подбодрила их. И они с обновленным усердием стали думать дальше.

– Отец, похоже, предпочитает кремацию, – сказал Марко’каин. – Ну, то есть, он хочет ее сжечь.

– Почему ты так решил?

– По тому, как он произнес это слово.

– Так ведь он же сказал, что решать должны мы.

– И сказал, чтобы решали мы побыстрее.

– А сколько сейчас времени?

– Не знаю. Кукушки скоро скажут.

– Не хочу я ее сжигать, – взволновалась Таинто’лилит. – Это еще хуже, чем съесть. Все равно, что начать варить ее, а потом забыть об этом и, когда возвращаешься к ней, она уже вся почернела, попортилась.

– Гухийнуи своих мертвых сжигают. Я точно слышал, как отец это говорил.

– У каждого племени свои ритуалы, – ответила Таинто’лилит и взмахнула руками, стараясь, чтобы брат получше понял ее. – Вселенная знает, что мы не гухийнуи. Она не дура. И мы должны поступать так, как принято в нашемплемени.

– Ты думаешь, мы с тобой племя?

– Конечно, племя.

– Племя всего из двух человек?

– Там, откуда приехали мать и отец, много таких, как мы. Они и есть наше племя.

– Отец говорит, там живут одни дураки, к которым лучше не поворачиваться спиной. А мать сказала однажды, что они позволяют улицам зарастать грязью, а в другой раз, что поезда там всегда опаздывают и битком набиты грубиянами, которые ни за что не уступят даме место.

– И все-таки, они – наше племя.

Марко’каин странно взволновался, теперь он пощипывал шрамики на костяшках своих кистей, шаркал по полу ступнями.

– Никак не вспомню, почему мы вдруг заговорили об этом, – сокрушенно промолвил он.

– Я тоже, – призналась Таинто’лилит.

– Вот если бы мать могла сообщить нам, чего она от нас хочет.

– Возможно, она подаст нам знак.

– Возможно, отец скоро вернется и скажет, что время вышло.

И словно в подтверждение этого, сразу несколько часов принялись отбивать время, наполнив дом пением механических птиц.

После долгих дебатов близнецы, набравшись храбрости, сказали отцу, что хотят отвезти мать в пустынные места. И, заехав подальше, подождать, когда вселенная подаст им знак, который укажет, что лучше всего сделать с телом.

Как это ни удивительно, Борис Фаренгейт спорить с ними не стал.

– Маленькие дикари, а? – с ноткой нового уважения в голосе произнес он. – Я-то думал слетать за христианским священником, чтобы он проделал все положенное, но, уверен, у вас это получится лучше. Как-никак, вы ей родня по крови.

А затем он принялся, что было на него совсем не похоже, носиться, как безумный, по дому, собирая все необходимое для поездки.

– С дополнительным грузом собаки будут идти медленнее и проголодаются, и пить захотят быстрее: вам следует помнить об этом, – наставлял он близнецов, наливая кипяченую воду в большую канистру.

– Возьмите короб с едой для себя, – продолжал он. – И еду для собак. И топливо для костра, на случай… на тот случай, если вам понадобится костер. Да, и сейчас я вам компас принесу. Компас вещь незаменимая.

За какие-то полчаса он сам все и уложил – короб и прочее – и вышел с детьми из дома. Во все эти тридцать минут – с того момента, как близнецы сообщили ему о своих намерениях, и до выхода из дома, – он говорил, не закрывая рта, напоминая детям обо всем необходимом для их благополучия. То было совершенно беспрецедентное и странноватое – в таких обстоятельствах – проявление материнской заботливости. Если бы руки близнецам не связывало важное дело, они, пожалуй, призадумались бы: не стоит ли им завести совершенно новую «Книгу Знаний» – просто для того, чтобы записать в нее все советы и поучения, которыми осыпал их отец.

Они постояли все вместе в лишенном горизонта сумраке, под холодным ветром, – трое оставшихся в живых членов семьи Фаренгейт. Лайки были уже запряжены и готовы к дороге, дыхание их серебристо клубилось в горевшем на крыльце вольфрамовом свете, Завернутый в меха труп Уны Фаренгейт, лежал на прицепленных к повозке детей длинных санях, притороченный к ним кожаными ремнями, будто упрямо цепляющийся за жизнь тюлень.

– И помните! – крикнул им, уже ускользавшим в снежную пустоту, Борис. – Если придется пускать ракету, при выстреле закрывайте глаза!

Покрасневшие от унижения и испуга Таинто’лилит и Марко’каин подстегнули собак, чтобы они побыстрее унесли их от этой лавины ненужной любви.

Казалось, целую вечность – хоть на деле всего только час или два – близнецы во весь опор неслись по сахаристой тундре.

– Быстрее! – вскрикивал Марко’каин.

– Скорее! – вскрикивала Таинто’лилит.

Разумеется, собак разбирал поначалу восторг, но затем шаг их стал замедляться, – не столько от усталости, сколько от беспокойства: собакам требовалось подтверждение того, что ими правят собратья-млекопитающие, а не какая-то бесчувственная машина. Однако, удары кнута по бокам понуждали их снова прибавить ходу.

Впрочем, собаки и на бегу все норовили обернуться, чтобы хоть мельком увидеть детей, которых так любили и которые никогда еще не гнали их так скоро и так подолгу. Но Таинто’лилит и Марко’каин не обращали на их призывы внимания. Равно исполненные решимости, близнецы горбились в своей повозке, стоически смаргивая летящий из-под собачьих лап снег.

Дети как будто боялись, что, стоит им заторомзить или просто оглянуться, и они снова увидят отца, все еще бегущего за ними, прижимая к груди флягу с водой или запасные рукавицы.

– Это на него смерть матери так подействовала, – сказал Марко’каин, когда они, наконец, остановились, чтобы дать собакам отдых. – Вот поспит немного, и ему станет лучше, – а, как по-твоему?

– Не знаю, – сказала Таинто’лилит, помигивая в валившем из собачьих пастей пару. – Может, он теперь всегда таким будет.

Они хмуро обернулись, чтобы взглянуть на мать, покоившуюся за ними на погребальных дрогах. Лицо ее, которое дети не смогли заставить себя завернуть, как все остальное тело, в меха, казалось в сумраке снежно-серым.

– Она выглядит чем-то встревоженной, – озабоченно произнесла Таинто’лилит.

– Это потому, что ты смотришь на нее сверху вниз, – догадался Марко’каин.

Таинто’лилит пригнулась, чтобы проверить эту теорию. Густые черные космы ее выпростались при этом из-под мехового капюшона, и она, вглядываясь в лицо матери, прижала их ладонью к щеке.

– Нет, все равно, вид у нее встревоженный, – сообщила свое заключение Таинто’лилит.

– Просто побледнела от холода, – сказал Марко’каин, втайне страшившийся того, к чему могут привести дальнейшие исследования.

– Да нет, дело в выражении лица, – отозвалась Таинто’лилит. – Лоб стал каким-то другим.

– Несколько морщинок, только и всего, – объяснил ей брат – с таким видом, будто тонкая механика старения не составляла для него никакой загадки. – При жизни они у нее все время шевелились, вот мы их и не замечали. А теперь замерли.

– Тут есть что-то еще, – настаивала Таинто’лилит. – Надеюсь, перед смертью она ни о чем не тревожилась.

– А о чем ей было тревожиться?

– Во-первых, о нас.

– Во-первых и во-вторых.

– Вот именно.

– Она же знала, что мы сумеем позаботиться друг о друге.

– Ты думаешь?

– Должна была знать, иначе делала бы для нас побольше, пока была жива.

Несколько минут они просидели, положив укрытые тюленьим мехом ладони на спинку повозки, задумчиво вглядываясь в ледяное, запрокинутое лицо матери. Потом встали – размять ноги и вылить из канистры на снег немного теплой воды, чтобы получилась лужица, из которой могли бы попить собаки. Ландшафт вокруг них выглядел во всех четырех направлениях (– но почему же лишь в четырех? – во всех трехстах шестидесяти тысячах направлений! – ) совершенно одинаково. Только в небе, обращавшемся из серовато-синего в бледно-лиловое, и наблюдалось какое-то разнообразие.

– Так куда же мы все-таки едем? – осведомился Марко’каин.

– По-моему, мы двигались на юг, – ответила Таинто’лилит, поглаживая любимую свою лайку, позволяя сбитому с толку животному облизывать ее пальцы. – А разве направление так уж важно?

– Вселенная пока не обращает на нас никакого внимания, – сказал Марко’каин. – Может быть, если мы доберемся до края земли, она поймет, что нам нужна ее помощь.

Таинто’лилит опустилась на колени, потыкалась, играя, щекой и носом в морду собаки, и та, приникнув к ее лицу, едва не описалась от облегчения.

– Остров у нас маленький, – сказала Таинто’лилит. Остальные собаки уже запыхтели, ожидая, когда и им достанется ее ласка. – До края его мы доберемся быстро.

Марко’каин вытащил компас, вгляделся в него, поворачиваясь вместе с вещицей по кругу, по кругу, словно играя с ней, притопывая черными сапогами, отчего в снегу образовалась ямка.

– Хо! – сказал он. – Странное дело: каждый раз, как я поворачиваюсь, компас указывает север не там, где раньше.

Таинто’лилит подняла глаза к стратосфере.

– Может быть, мы до полюса добрались, – пробормотала она.

– Полюс в другой стороне, – нахмурясь, сказал Марко’каин. – Я думаю, компас просто сломался.

Сестра бочком придвинулась к Марко’каину, вгляделась в совершенно целый на вид приборчик, покоившийся на грязноватой рукавице брата.

– Стекло не разбито и стрелка подрагивает, как обычно, – сказала она.

– У него внутри что-то разладилось, – заявил Марко’каин, – а туда мы заглянуть не можем.

Он еще раз повернулся кругом, показывая, что понятие «север» утратило всякий смысл. Сестра повернулась вместе с ним и собаки, решив, что это такая новая игра, принялись описывать вокруг детей широкие круги.

– Ты прав, – сказала Таинто’лилит. – Но ничего. Собаки найдут дорогу домой.

И дети упрятали компас подальше, чтобы отец починил его, когда они вернутся.

Путь до берега острова Провидения оказался куда более долгим, чем рассчитывали близнецы. Он занял целые сутки, а может и больше. Может быть, двое суток. У близнецов появилось ощущение, которое всегда посещало их, если они пренебрегали сном – ощущение, что они по беспечности оставили свои глазные яблоки валяться в каком-то неподобающем месте, и те подсохли. Хотя, с другой стороны, причина на этот раз состояла, возможно, в том, что они плакали. Возможно, и дорога отняла у них, на самом-то деле, всего один день.

И все же, близнецы никогда не думали, что остров их велик настолько, что по нему можно ехать так долго, как ехали они. Когда дети в первый раз приметили проблеск моря, до него было еще далеко, а их самих начали уже терзать опасения, что они давным-давно миновали край земли и катят с тех пор по окружающей остров замерзшей воде.

Впрочем, стоило близнецам, наконец, подобраться к береговой полосе, как все их сомнения словно рукой сняло. Они увидели волны, разбивающиеся о несомненный, крепкий каменный берег, и вулканический венец, идущий по ободу земли более мягкой.

Близнецы в унисон загикали, потрясая в воздухе кулаками, – как будто они не к морю приближались, а собирались броситься в бой.

Даже издали было ясно, что в этих местах береговая полоса острова Провидения очень узка, и все же казалось, будто она обладает каким-то влиянием на остров: земля, по которой ехали близнецы, начала подаваться под ними. О, снежная тундра выглядела точно такой же, как та, по которой они летели с самого начала, однако такой же она не была. Сильные удары полозьев о что-то, их скрежет, сказали близнецам, что снег под ними опасно утончился. Они оглянулись: две длинных полоски темной земли отмечали их путь, и замерзшее тело матери попрыгивало, напрягая ремни.

Марко’каин и Таинто’лилит поспешили остановить собак. Если морской берег это и вправду то место, в котором вселенная намеревается огласить свой приговор, остаток пути они могут проделать и пешком.

С остановкой саней на землю пала тишина – или то, что могло бы стать тишиной в нескольких милях отсюда – здесь же воздух гудел, наполненный шумом волн. Для близнецов Фаренгейт это стало приведшей их в трепет новинкой – не бескрайность океана, они и выросли среди бескрайних просторов, но его звучание. Всепоглощающее безмолвие, в котором близнецы провели свои жизни, внушило им мысль, что маленькая их семья и ее механизмы суть единственные в этих краях сколько-нибудь живые существа: все остальное здесь лишь тихо покоится. Даже случавшиеся время от времени бури казались ничем иным, как ворошением белой пыли, перераспределением безжизненных снегов, происходящим потому, что во вселенной по небрежности приоткрывают некую огромную дверь. И едва лишь тот, кто отвечает во вселенной за эти дела, заметит, что дверь открыта, ее захлопывают, и на земле вновь воцаряются тишина и недвижность. Здесь же, у моря, иллюзия эта пошатнулась. Огромные воды пребывали в непрестанном движении, ревели и шипели друг на дружку. Гомон их был пугающим, беспощадным, и голоса близнецов Фаренгейт звучали в нем слабо, почти неслышно, поглощенные жизнью более крупной.

Все это дети отметили и уяснили мгновенно, однако и в новой для них приниженности они отыскали повод для надежды. Возможно, великая неугомонность моря, этот оглушительный рев совокупной целеустремленности лишь должен был показать, как много в море мощи, способной помочь им.

Упряжка Таинто’лилит и Марко’каин остановилась в тридцати, примерно, ярдах от берега. Они вылезли из повозки, прошлись вокруг нее на затекших ногах, успокаивая собак. Земля потрескивала и вздыхала под их ступнями. То там то здесь тонкий снег пробивали скудные растения, словно вялые зеленые побеги, проросшие в несъедобных россыпях картофельного порошка матери. Неподалеку тянулась вдоль каменного берега кайма покореженной скальной формации – заледеневшая во времени вулканическая пена. Колония белых птиц, напуганных появлением маленького кортежа близнецов Фаренгейт, поднялась в воздух, образовав свивающееся облако крыльев.

– Да, место то самое, – торжественно объявила Таинто’лилит.

К этому времени лайки совсем оголодали, поэтому близнецы Фаренгейт достали банки с собачьей едой, уложенные отцом по сторонам от материнского тела.

– Открывалка, надеюсь, имеется? – спросил Марко’каин, держа одну из банок над мордой уже пустившего слюни Нюхача-младшего.

– Конечно, имеется, – заверила его Таинто’лилит, извлекая на свет божий поблескивающий инструмент. – Отец обо всем позаботился.

Однако к большому разочарованию близнецов, когда лишенные этикеток банки были вскрыты, в них оказалось нечто, на собачью еду ничуть не похожее – во всяком случае, на ту, с какой близнецы имели дело прежде.

– Это что же такое? – нахмурилась Таинто’лилит, вглядываясь в томатово-красную липковатую массу.

– Не понимаю, – признался ее брат. – Посмотрим, что скажут собаки.

Близнецы вывалили содержимое двух банок на землю и оно расплылось шаровидной лужицей крови, к которой оказались примешанными какие-то желтые семечки. Собаки ретиво подскочили к ней, принюхались, а затем недоуменно уставились на людей.

– Это плохая для нас новость, – сказал Марко’каин.

– Для собак она еще хуже, – отозвалась его сестра. – У нас-то, по крайней мере, еда есть.

– Да, но, чтобы попасть домой, нам нужны собаки. А они голодны и замерзли. Скоро они ослабеют и обозлятся.

– Давай хоть огонь разведем, чтобы их подбодрить.

Таинто’лилит и Марко’каин направились к берегу, ощущая странный, новый для них нажим камней на подошвы сапог. Сопровождаемые тучей птиц, близнецы обшарили каменистую полоску в поисках чего-либо способного гореть, однако ничего подходящего не нашли. Им подвернулась лишь большая чашевидная, охряная от ржавчины металлическая штуковина – скорее всего, обломок корабля. Штуковину эту они оттащили к саням и собакам, решив налить в нее масла, чтобы получилось нечто похожее на пылающие жаровни, о которых рассказывается в книжке «Малютка Ганс и сокровища монголов».

– Отскочить не забудь, – напомнил Марко’каин сестре, уже приготовившейся уронить зажженную спичку в масляную лужу.

Спичка упала в жидкость и сразу погасла. То же произошло и со второй. Горящие палочки одну за другой постигала одинаковая маслянистая кончина. В конце концов, по воздуху поплыл душок подгоревшей еды, хорошо знакомый близнецам по материнской стряпне.

– Это же растительное масло, – сказала Таинто’лилит.

Марко’каин, окунув в масло палец, облизал его и убедился в правоте сестры.

– Надо нам было самим укладывать припасы, – сказал он, надевая рукавицу. – У отца, как видно, в голове все перепуталось.

– Еще бы, в его-то состоянии.

Озадаченные, близнецы присели на край материнских саней, чтобы обдумать свою дальнейшую участь. Лайки поскуливали, обнюхивали землю вокруг, исследуя каждый пучок травы и каждое пятнышко птичьего помета на предмет съедобности. Пока они вели себя мирно, однако надолго их не хватит. Скоро собаки сообразят, что близнецы и тело Уны Фаренгейт это единственное мясо на многие мили вокруг.

В небесах над близнецами появлялись послания самые противоречивые. Слабое оранжевое свечение на горизонте обещало зарю долгожданного арктического лета. С другой же стороны, в небе теснились грузные тучи и временами посверкивал предвещавший грозу свет.

– Придется искать какое-то укрытие, – предрек Марко’каин.

– Если мы устроимся слишком удобно, вселенная может решить, что никакая помощь нам не нужна.

– Уверен, что слишком удобно устроиться нам не удастся.

Они вновь запрягли собак и погребальным шагом двинулись вдоль берега. В небесах потрескивало электричество, тревожа и отвлекая животных, заставляя их натягивать поводья. Волны били все громче и громче, забрасывая брызги так далеко, что те увлажняли щеки близнецов Фаренгейт.

Через милю с небольшим впереди показалось нечто неожиданное, торчавшее из невысокого бугорка.

– Это что, дерево? – поинтересовалась Таинто’лилит и слегка подстегнула собак.

Но это было не дерево – это были гигантские лопасти вертолетного винта, одинокие, без машины, к которой они когда-то крепились. Кто-то воздвиг здесь огромный металлический крест, врыв одну лопасть глубоко в землю, так что получилось монументальное стальное распятие.

– Нужно быть осторожными, – сказала Таинто’лилит. – Если придет гроза, молния может ударить в крест.

Марко’каин кивнул, он напряженно думал о чем-то.

– Возможно, это и есть послание вселенной, – сказал он, когда сани подъехали ближе к кресту.

– Насчет матери?

– Да. Возможно, нам следует прислонить ее к кресту и позвать молнию, чтобы она ударила в мать.

И, словно подкрепляя эту мысль, яркая электрическая плеть хлыстнула по небу, на миг осветив все вокруг с вольфрамовой ясностью.

– Ты и вправду так думаешь? – с сомнением произнесла Таинто’лилит. – А тебе не кажется, что это может… может сделать ее… вернуть ее к жизни?

– К жизни? – выдохнул Марко’каин. – Нет. А ты считаешь, что может?

– Я могу себе это представить.

Марко’каин окинул крест взглядом, потом уставился в свои покрытые вышивкой колени, пытаясь понять, что бы почувствовал он, случись с ним такое.

– Меня от этого страх берет, – наконец, признался он.

– Меня тоже, – отозвалась Таинто’лилит.

– Давай подождем другого послания.

В нескольких сотнях ярдов от креста обнаружился и вертолет, с которого были сняты лопасти. Вертолет этот был побольше, чем у Бориса и Уны Фаренгейт, да и поухоженнее, не считая, конечно, того, что брюхо его оказалось (при ближайшем рассмотрении) смятым и пробитым. Ну, понятно, он потерпел крушение и взлететь больше не смог.

Близнецы Фаренгейт приступили к осмотру разбитой машины. Заглянули в нее сквозь плексигласовые окна, потом распахнули дверцу. Внутри обнаружились места для шести пассажиров, но больше и ничего, только сплетшиеся в клубок давно засохшие струйки крови, пятнавшие обшивку кресел. Сомнений не было – по меньшей мере один из тех, кто потерял эту кровь, лежал неподалеку под металлическим распятием. А люди, его похоронившие, ушли, не видя смысла оставаться в никчемной скорлупке своего летательного аппарата. Таинто’лилит с Марко’каином и сами поступили бы так же. В конце концов (в этом они убедились быстро), никакой еды в вертолете не было, а все, что могло гореть, с него сняли. И к порыкивающим собакам близнецы возвратились с пустыми руками.

– Может, устроимся на ночь внутри? – сказал, оглянувшись на вертолет, Марко’каин.

И тут же в стальной корпус вертолета ударила молния, и окна его взорвались, как оболочка огромного воздушного шарика, оставив на сетчатках близнецов схематический отпечаток машины. Они в ужасе прикрыли руками глаза, но светозарное пламя почти мгновенно угасло, оставив лишь синие искорки бегать по опаленной краске.

Близнецы бросились к саням, у которых отчаянно лаяли и завывали собаки.

– Успокойтесь! Не бойтесь! – урезонивали животных дети, слишком перепуганные и сами, чтобы протянуть к ним руки. Даже Нюхач-младший выглядел так, точно готов был вцепиться в успокаивающую его ладонь.

– Хорошие собачки! – закричали без всякой в этом уверенности близнецы и сделали по шагу вперед, к фаланге оскаленных клыков и капающей слюны, но сразу же отшагнули назад.

И однако ж, как раз когда дети готовы уже были признаться себе, что утратили власть над собаками, напряжение разрядилось самым неожиданным образом. Один из псов, стоявший чуть в стороне от прочих, уловил тень движения там, где ничему двигаться не полагалось, и, ликующе взвыв, бросился туда, чтобы разобраться, в чем дело. И все остальные собаки, забыв о лае и расширив ноздри, повернули к нему головы.

Небольшая дыра в фюзеляже вертолета, по железному кожуху которого еще струился дымок, по-видимому, стала приютом для суетливой животной жизни – для семьи полевок, которые теперь страдальчески повизгивали. Первая же из них, едва соскочив на снег, немедля оказалась в собачей пасти. Миг спустя, собаки, все как одна, рванулись вперед, и перед близнецами предстала картина, состоявшая из бессмысленно метавшихся туда-сюда грызунов, толкотни собачьих задов и виляющих хвостов. Яростное поначалу рычанье собак стихло, как только им стало ясно, что пропитания тут хватит на всех.