Текст книги "Маньяк"

Автор книги: Мишель Брис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Брис Мишель
Маньяк

Мишель БРИС

МАНЬЯК

Глава первая

Жильбер Маринье обнял девушку за талию, и она покорно прильнула к нему. Голова ее откинулась назад, словно предлагая для поцелуя нежные, чуть бледноватые губы, за которыми блестели прекрасные зубки. Головная боль, от которой сверлило в висках, как по волшебству улетучилась. И было от чего: бретелька сползла с плеча и правая грудь девушки будто выпрыгнула из бюстгальтера, юная, упругая, словно литая, с агрессивно торчащим розовым соском.

– Ну что, дрянь, – прохрипел он, – тебе нравится это дело?

Властным движением Жильбер сбросил с ее плеча вторую бретельку, упал на солому и прижался к девушке.

Через несколько минут он приподнялся. Какие-то странные чувства он испытывает. На грани сумасшествия. Но особенно его удивил собственный голос никогда раньше он не говорил так хрипло и прерывисто. Да и вообще то, что он тут делал, было просто чудовищно. За все тридцать восемь лет своей жизни Жильбер ни разу не изменил жене. Не то чтобы ему не хотелось это сделать. Франсуаза уже давно перестала его возбуждать. Любовь для них уже давно превратилась в чисто супружескую обязанность. Да и ее, обязанность эту, они исполняли все реже и реже. Дело в том, что Франсуаза никак не могла побороть свою болезненную стыдливость. Он тщетно пытался как-то разрешить эту проблему. Но как объяснить добропорядочной матери семейства, что есть кое-какие вольности, в которых так нуждается в постели ее муж? Кое-что, придающее особую пикантность любовным утехам и оживляющее супружеские отношения... Но Франсуаза Маринье признавала лишь одно: приподнять одеяло, чтобы мужу легче было забраться в постель, и, благодушно улыбаясь, раздвинуть ноги в ожидании добротного и осторожного совокупления, с соблюдением всех приличий и правил хорошего тона. От злости ему иногда хотелось заплакать.

Жильбер пытался с этим смириться. Готов был согласиться с мыслью, что все его мечты о необычных позах и способах удовлетворения любовной страсти просто извращения, до которых он частично додумался сам, а частично почерпнул из специальных книжек и журнальчиков. Попытка вообще воздержаться от половой жизни ему не удавалась. Годы шли, и похотливые мысли все больше и больше овладевали его сознанием. И никогда ему не довелось удовлетворить свои фантазии: как всякий коренной житель Нанта, он получил пуританское католическое воспитание. Постоянное ощущение греховности собственных мыслей изнуряло его, он буквально усыхал на корню, терзаемый жуткой бессонницей.

Сексуальная дисгармония постепенно разрушала их семью. Жильбер и Франсуаза Маринье ссорились теперь из-за любого пустяка. Слегка испачканный в дождливый вечер паркет или пережаренное жаркое – aсе служило, поводом для отвратительных сцен, когда они обвиняли Друг Друга во всех смертных грехах. Конечно же, ссорились они на глазах у перепуганных детей, которые, как это часто бывает в подобных случаях, все больше и больше замыкались в себе. Потом они мирились. Но не в постели. В ней супруги встречались то ли по необходимости, то ли по привычке, стремясь не к наслаждению, а к освобождению от накопившегося стресса. Но при посторонних они вели себя так, словно все у них было в полном порядке.

Девушка так же покорно позволила ему спустить трусики сначала на бедра, затем ниже. Маринье, который еще раньше остервенело сорвал с нее свитер и юбку, решил, что совсем раздевать ее он не будет: пусть бюстгальтер из белого нейлона с изящными кружевами остается чуть пониже грудей в дополнение к трусикам, завернувшимся вокруг левой ноги. Прямо над белыми теннисными гольфами. Их Маринье тоже снимать не стал. Просто так. Такая вот утонченная деталька, на которую ни за что не согласилась бы Франсуаза. Смешно, конечно, но тут жена, пожалуй, была бы права: она давно уже вышла из того возраста, когда носят гольфы. Но этой девчонке было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Во всяком случае, нежные светлые волосики между ног, которые он, тяжело дыша, раздвинул, могли принадлежать только девочке-подростку. С животным стоном он овладел ею. В голове у него снова все помутилось.

Обрывки мыслей проносились как во сне. Ну что, интересно, он мог припомнить? Очередную ссору с Франсуазой из-за какой-нибудь ерунды?.. Он хотел пригласить в гости друзей, случайно встреченных на пляже. И, как всегда, она принялась ворчать. Он, впрочем, и сам понимал, что вся работа достанется ей: и покупки сделать, и на кухне торчать, и стол накрывать... У них не было горничной, и об этом она ему постоянно напоминала. Но если так и дальше жить, они скоро превратятся в отшельников... Вот он и ушел, хлопнув дверью. Прямиком в казино – игра была его единственным пороком и почти единственным развлечением. Правда, играл он очень осторожно, да и то лишь во время отпуска.

Лежа возле молчаливой и по-прежнему безразличной ко всему происходящему девушки, Жильбер попытался припомнить, что случилось в казино. Он крупно выиграл, что-то около двух тысяч франков. Потом встретил.., нет, не эту девочку, а эффектную молодую даму в компании крепкого парня в бирюзовом блейзере. Тот еще все время жевал резинку, а дама то и дело откидывала, громко смеясь, пряди волнистых светло-каштановых волос, которые лезли ей в глаза. Сейчас уже и не припомнить, как они разговорились и как он поперся с ними в ночное кабаре, где прежде никогда не был. Все это Жильбер, вообще-то говоря, помнил довольно смутно... Просто какая-то каша в голове. Впрочем, наплевать. Важнее всего – бешеное желание, охватившее все его существо, только оно имело значение. Были .

Тому причиной холодность Франсуазы, отпускное настроение или его вместе со всеми захватила, закружила праздничная кутерьма, царившая на улицах, в казино и в том ночном кабаре по случаю общенационального торжества – Дня взятия Бастилии? Он и сам не понимал, да и не стремился понять. Равно как он, Жильбер Маринье, тридцати восьми лет от роду, жгучий брюнет, главный бухгалтер фирмы "СЕКАМИ" – компании по разработке карьеров и шахт, добропорядочный муж и отец, не понимал и того, как оказался здесь и почему с прытью незрелого юнца, вырвавшегося на ночь глядя из-под родительской опеки, занимается любовью с какой-то несовершеннолетней девчонкой, словно выплывшей из его бредовых сновидений.

На мгновение он даже задумался: странно все-таки – откуда она на самом деле взялась, эта соплячка, позволяющая без единого слова и вздоха проделывать с ней все, что ему заблагорассудится, да еще при этом не открывая глаз. Хоть бы из любопытства взглянула на него!

Жильбер пожал плечами. К чему все эти тревоги? Она ведь просто восхитительна! Такая светленькая, тоненькая, юная, хотя и вполне уже оформившаяся как женщина. Со светлыми полосками на теле, там, где купальник закрывал кожу от солнца. А все остальное не имеет никакого значения. Даже то, что внезапное желание именно в этот вечер во что бы то ни стало изменить Франсуазе возникло, когда юнец в блейзере угостил его жевательной резинкой. Непривычной на вид, да и на вкус тоже. Очень уж резко она отдавала лимоном. Впрочем, довольно приятная резинка. Он сжевал тогда еще одну, и возбуждение стало просто неистовым. Но и это тоже он помнил довольно смутно, как и внезапную, словно от укола, легкую боль в руке, когда они шли к стойке бара.

А уж когда они выходили из кабаре, он и вовсе погрузился в какое-то вязкое, глухое забытье. Он так и не знал, как очутился в этом сарае позади ангара с тракторами, как набросился на девчонку, едва только ее заметил.

Она спала в соломе, и юбка ее задралась над раскинутыми ногами.

***

?то-то отвлекло Жильбера Маринье, когда он пытался отдышаться после того, как вволю поработал над девчонкой. Шея, ее шея... У нее на шее был галстук. С красивым и туго затянутым узлом. Настолько туго, что на лице ее выступил густой румянец, заметный даже при слабом свете лампочки, висевшей под самой крышей.

– Черт побери! – oихо выругался Маринье. Он вспомнил эротическую картинку из запрещенных журнальчиков, которые рассматривал еще в лицее. Одно из самых первых и ярчайших впечатлений: полураздетая манекенщица со спущенными на колени трусиками, с выпирающими из бюстгальтера грудями и мужским галстуком на шее. Точно как эта девчонка. Такая же тоненькая и беленькая, как она. С таким же детским видом. Позже, разглядывая порнографические журналы, он всегда испытывал подобное чувство, когда ему попадались фотографии девушек с узлом на шее либо с короткими бусами. Он даже с большим сожалением выбросил один датский журнальчик, в котором девушка была снята в позе собаки. На шее у нее был ошейник с шипами. Ему так хотелось, чтобы мадам Маринье когда-либо согласилась на что-нибудь подобное. Но об этом не могло быть и речи...

– Ничего себе, – пробормотал он, – я даже не заметил, что у нее на шее.

Он провел рукой по влажному лбу. Сердце бешено колотилось, бессвязные мысли неслись в голове в сумбурном хороводе.

– Маленькая ты дрянь! – приподнявшись на локте, воскликнул он. – Я все понял! Опыта тебе не занимать.

Решила поиграть со мной на полную катушку.

Жильбер снова подполз к девушке по шуршащей соломе. Удивление ее отрешенностью не покидало его, но вожделение затуманило разум.

– Ладно, посмотрим, – прохрипел он. – Меня такое решение проблем на сегодняшний вечер устраивает. Покажешь мне все, на что ты способна. И никаких фотоаппаратов и снимков на память... Просто постараемся все это как следует запомнить.

Жильбер похотливо засмеялся и принялся укладывать девушку, как ему вздумается. Хлопоча над ней, он прикидывал эффект, оценивал позы, не переставая судорожно хихикать. Из распахнутых настежь ворот сарая тянул ветерок. Он играл легкими белокурыми прядями девушки, словно щекотал ими ее прикрытые миндалевидные глаза, ласкал обнаженные плечи. Ветер нес запах свежескошенных лугов, к которому ненавязчиво примешивалось йодистое дыхание океана. Но Маринье не чувствовал ночной свежести, он задыхался. Позы, которые он заставлял ее принимать, были откровенно распутными, и это буквально выводило его из себя. Молчаливая и податливая, она разбудила в нем самые дикие фантазии, которые раньше не приходили ему в голову. Жильбер рычал, как голодный пес. На девушке не осталось уже ничего, кроме гольфов и галстука на шее. Перевернув ее на грудь, он совершил то, чего никогда в жизни себе не позволял, – овладел девушкой как "голубой".

***

Наконец Жильбер пресытился, к нему постепенно вернулось сознание, а с ним и беспокойство. И вот что его больше всего волновало: он буквально растерзал девушку, словно с цепи сорвавшийся бугай, а она не только ни разу не закричала, даже не застонала.

Вдруг Жильбер Маринье почувствовал на своем лице освежающее дуновение морского бриза. Он осторожно перевернул обнаженное тело и.., оцепенел.

– Нет, н-е-е-т... – простонал он, рывком вскочил и выбежал из сарая. Ноги его разъезжались на грязной дороге, разбитой колесами тракторов.

– Кошмар какой-то! – бормотал он. – Этого не может быть, я брежу и сейчас проснусь.

Жильбер машинально бросился бежать прочь от этого места. Зацепившись ногой за тягу тракторного прицепа, он растянулся в грязи. Лоб его пронизала ужасная боль.

Камень, должно быть... Он с трудом поднялся на ноги. На лбу начала вздуваться шишка. Струйка крови сбегала по лицу прямо к уголку рта. Он почувствовал солоноватый привкус и сунул руку в карман в поисках носового плат– ка. С дрожью во всем теле, с замирающим сердцем, которое, казалось, вот-вот остановится, он медленно вернулся к сараю. Тут он почувствовал тошноту, а когда подошел к лежащей на соломе девушке, уже не смог сдержать рвоту.

Казалось, его сейчас вывернет наизнанку.

Теперь ему все стало ясно. Он понял, чем для него обернулся весь этот вечер, проведенный вне дома, вплоть до провала в памяти, наступившего в ночном кабаре. И горькая правда открылась перед ним во всей своей наготе.

Он, Жильбер Маринье, изнасиловал четырнадцатилетнюю девчонку.

И она была мертва.

Удушена.

И то, что он в полузабытьи, полубреду принял за розовые щечки, на самом деле было характерной для задушенного человека синевой...

Жильбер лихорадочно поднес руку к своей собственной шее. Все его тело окаменело от невыносимого страха, лишь пальцы судорожно ощупывали шею. Наконец он зарыдал, рухнув ничком в солому.

То, чего Жильбер подсознательно больше всего боялся, оказалось правдой: галстука на нем не было и он никуда не исчез. Темно-синий, в тонкую бордовую полоску, он туго охватывал шею девушки.

И, значит, именно он задушил ее. Именно он, Жильбер Маринье...

Когда? Как? Почему?

Он, конечно, выпил лишнего в баре казино, где познакомился с молодой женщиной и парнем в блейзере. Но, проклятие, откуда взялась девчонка?

Должно быть, он по пьянке "снял" ее в ночном кабаре. И привез ее сюда. Чтобы сделать из нее то, что сейчас видел: изнасилованный труп.

Жильбер с ужасом подумал о том, что никогда еще, сколько бы он ни выпил, ему не приходила в голову безумная мысль кого-нибудь задушить или изнасиловать. И все-таки он это сделал...

Пока Жильбер, спотыкаясь, ходил взад и вперед по сараю, он все больше и больше укреплялся в этой мысли: он убил несовершеннолетнюю девчонку. Как он сюда попал, он не знал. На машине, скорее всего, но на чьей? Одно ясно, не на своей. Это он точно помнил, потому что оставил свою на стоянке возле казино. Он уехал оттуда на машине своих новых приятелей...

Ощупал куртку, пытаясь обнаружить бумажник. Вытащил его из кармана и дрожащими руками открыл. От двух тысяч франков, выигранных в казино, осталось чуть больше двухсот... Он, выходит, столько потратил? Проиграл? Да, один раз, это он точно помнил. Но не больше...

Маринье остановился перед телом девушки и постарался прикрыть ее одеждой, с трудом сложив ей руки на груди – тело уже начинало окостеневать...

Пятясь, он отошел от нее. Хмель из него будто ветром сдуло. Сам собой напрашивался чудовищный вывод: выпив, он превратился в чудовище. Жильбер явственно представил себе все, что его ждет. Полиция. Суд. Бесчестье... И тут на глаза ему попалась веревка, свисавшая с одной из балок под крышей сарая. Отличная, прочная веревка, да к тому же и мягкая, судя по тому, как она изгибалась от легкого ветерка.

Жильбер Маринье методично исполнил все, что задумал. Сходил за лестницей, стоявшей подле тракторов. С ее помощью завязал на балке один конец веревки. Затем отошел назад и, прищурив глаза, оценил свою работу. Он уже полностью овладел собой и контролировал все, что сейчас делал. Совсем как на своем рабочем месте, в кабинете главного бухгалтера, во времена, которые казались ему сейчас такими же далекими, как история древнего мира еще до потопа.

Жильбер занялся расчетами: его рост был чуть больше метра семидесяти. Балка же темнела на высоте примерно трех – трех с половиной метров от земли. Нужно было сделать так, чтобы его ноги не могли достать до земли, когда он откинет лестницу... Он снова взобрался наверх и перевязал веревку таким образом, чтобы петля находилась повыше. Затем спустился и снова отошел, чтобы проверить, как все получилось.

Взглянув наверх, он вполголоса выругался.

– Руки! Ведь я же смогу дотянуться руками до балки!

В очередной раз Жильбер влез на лестницу и все переделал. К нему возвращались все его спокойствие и профессиональная ясность мысли. Так уж был устроен его мозг: ведь и тут следовало все правильно рассчитать, не более того. А уж в этом деле он не зря слыл мастаком.

Решив, что петля находится на нужной высоте, не позволяя ему ни коснуться ногами земли, ни дотянуться до балки руками, Жильбер с удовлетворением вздохнул. Все готово. Чистая работа, без единой помарки. Он мог умереть, не опасаясь какой-нибудь технической накладки. В последний раз он обернулся и взглянул на свою жертву. Вокруг нее уже начали роиться мухи.

Чувствуя новый приступ тошноты, он взобрался на лестницу, медленно накинул петлю себе на шею, вздрагивая от ее шершавого прикосновения.

– Забудьте обо мне, детки... – пробормотал он, вспомнив о Карине и Марке, спавших в этот поздний час в своих кроватках. В мыслях он попросил прощения у своей жены, испытывая смешанное чувство внезапно нахлынувшей нежности и непреодолимого страха, затем оттолкнул лестницу ногой.

Хруст рвущихся позвонков растворился в крике птиц, встречающих наступающий день.

Тело Жильбера Маринье быстро перестало раскачиваться. В уголках рта вскипели пузырьки пены, язык вывалился. Лицо его приняло такое же застывшее выражение, как и у девушки, лежащей внизу на соломе, в желтом свете лампочки, ставшей теперь, когда занялся новый день, абсолютно ненужной.

15 июля в шесть часов утра Жильбер Маринье, бывший верный супруг и примерный отец семейства, сам себя осудил и вынес приговор.

И привел его в исполнение.

Глава вторая

Aорис Корантэн полной грудью вдыхал воздух Парижа. Западный ветер, неистовствовавший ночью, успокоился, но все-таки облака еще довольно резво неслись над городом. Этой ночью стекло в окне его комнаты на улице Турбиго дребезжало под порывами ветра, мешая спать, поэтому он поставил будильник на два часа раньше обычного и уже в шесть помчался в тренировочный центр полиции. Ему хотелось хорошенько побегать. В июле время с семи до девяти часов утра просто идеальное для бега трусцой. Утренний воздух еще чист и свеж, и удовольствие, которое получаешь от бега, трудно с чем-либо сравнить. Такое ощущение, что организм словно промывается изнутри и ты заново рождаешься на свет божий.

Вдоволь набегавшись, он направился на набережную Орфевр, сделав перед этим небольшой крюк по Понт-Неф. Просто так, ради собственного удовольствия: при западном ветре Сена в этом месте выглядит величественно. Особенно красивы огромные деревья на набережной, раскачиваемые ветром, да и на девушек в тесно облегающих платьях приятно поглазеть...

Борис Корантэн тут же положил глаз на одну из них, высокую блондинку в платье из набивного индийского ситца. По всему было видно, что она вышла прогуляться.

А может, искала, кого бы подцепить. Он издалека повнимательнее присмотрелся к ней. Да, конечно же, без всякого сомнения, красотка подыскивала себе подходящего парня. Уж в чем, в чем, а в этом Борис никогда не ошибался.

"Ну что же, посмотрим, нравятся ли ей брюнеты", – ухмыльнулся он, но все-таки машинально с сожалением взглянул на часы. Было почти десять, и он рисковал опоздать на службу. Борис пожал плечами и решил, что только попробует к ней подкатиться и назначить встречу. Чарли Бадолини, конечно же, простит ему маленькое опоздание. Шеф Отдела по борьбе с наркотиками ни в чем не мог ему отказать. Но и Борис Корантэн никогда не отлынивал от работы. Правда, требовал, чтобы его непосредственные начальники не очень-то придирались к нему по мелочам. Ведь не зря же Корантэн занимал особое место среди сотни других инспекторов отдела. Он был своего рода звездой. Ему всегда поручали самые трудные и запутанные дела, когда действительно требовался выдающийся талант. Одни его любили и восхищались им, другие ненавидели, как это часто бывает в подобных случаях. Но начальство его очень ценило. Сам Чарли Бадолини признавался, что Корантэн – его любимчик. Впрочем, о таких вещах коллеги сразу догадываются. Борис это тоже сразу понял...

Он уже совсем было приготовился пойти, как говаривал, на абордаж, но вдруг остановился словно вкопанный. Метрах в десяти впереди него какой-то псих с целой охапкой свертков выбежал на проезжую часть в самую гущу машин, где его в любую минуту могли задавить.

– Меме!.. – простонал Корантэн. – У тебя что, крыша поехала, что ли?!

Не обращая внимания на истошные гудки, инспектор Эме Бришо, помощник старшего инспектора Корантэна в Отделе по борьбе с наркотиками, лавируя среди автомобилей, пересекал улицу, рискуя не только расстаться со своими свертками, но и с жизнью в придачу.

– Прощай, блондинка, – проворчал Корантэн. – Ну да Бог с тобой. Найдем еще. Бришо для меня дороже любой блондинки.

Он прибавил шагу и догнал Бришо, когда того задел-таки какой-то "мерседес". От удара Бришо даже развернуло на месте. Самый большой сверток, который он держал под мышкой, запрыгал по мостовой. Бечевка лопнула. Корантэн подоспел как раз вовремя, чтобы в полной мере насладиться зрелищем: полдюжины длинных разноцветных шерстяных носков, два толстых свитера, голубая куртка и альпинистские ботинки с шипами... Все это валялось теперь посреди мостовой.

– Тебя что, берут на роль альпийского стрелка в оперетту? – осклабился Корантэн.

Эме Бришо близоруко уставился на него сквозь стекла очков. Его тонкие, щеточкой подстриженные усы нервно шевелились, по лбу пролегли две глубокие морщины. Он покраснел и яростно задвигал челюстями.

– Лучше бы ты мне помог, чем скалить зубы! – взревел он.

Корантэн принялся собирать разбросанные вещи и даже подрядился их снова запаковать.

– Я чуть было не лишился тебя, идиот, – подытожил он с расстроенным видом. – У тебя что, не все дома? Переходить улицу, не глядя по сторонам! Ты что, хочешь оставить дочек сиротами, а Жаннетт вдовой?

Бришо пожал плечами то ли с расстроенным, то ли с виноватым видом.

– Я и так опаздываю, – объяснил он. – Знаешь, у меня всегда уходит столько времени на все эти идиотские покупки.

Корантэн не очень вежливо оттолкнул его подальше от края тротуара.

– Можно узнать, для кого все это предназначено?

– Черт подери, ведь я же уезжаю в отпуск! – Бришо шмыгнул носом. – В этом году я еду в горы, – напыщенно добавил он. – В Шамони.

– О-ля-ля, – прокомментировал Корантэн, – oы еще больший псих, чем я думал.

Бришо остановился как вкопанный.

– Что вы сказали? – натянуто спросил он; обижаясь, Бришо даже самым близким друзьям говорил "вы".

Корантэн не выдержал и расхохотался.

– Ясное дело, ты решил, что простой майки, шерстяного трико и комнатных тапочек маловато, чтобы принарядиться для отдыха. Впрочем, стоп! – Он хлопнул себя по лбу и, чтобы загладить свою резкость, воскликнул: – Извини, я как-то упустил, что ты едешь в горы. Конечно же, майки и трико для гор маловато.

Бришо с достоинством прошествовал мимо него во двор дома, который занимал Отдел по борьбе с наркотиками. Из-за всех своих свертков он занимал добрый метр в ширину. На лестнице Корантэн великодушно предложил ему помочь. Помощь была принята со снисходительной улыбкой – yвный признак того, что примирение близко.

***

Aежурный по отделу на секунду перестал чистить ногти скрепкой.

– Шеф уже спрашивал вас, – произнес он, невнятно поздоровавшись.

– Сам приходил или Дюмона прислал? – полюбопытствовал Корантэн.

– Сам.

Меме скорчил рожу, раскладывая свои свертки на столе.

– Плохо дело, – проворчал он. – За версту чую, что задание нас ожидает непробиваемое.

Корантэн рассмеялся.

– Ну что за пораженческие настроения?

Эме Бришо поправил узел галстука из какого-то синтетического материала бутылочного цвета. Он замечательно подходил к рубашке в розовую клетку и пиджаку из английского твида светлого, почти бежевого цвета.

– Поверь мне, – вздохнул он, – я давно это подметил. Каждый раз, когда Баба сам берется за дело, значит, оно страшно запутанное.

Корантэн снял трубку, чтобы связаться с секретарем своего шефа.

– Ладно тебе! Как-нибудь разберемся, не впервой ведь!

В дни, когда он с утра успевал сходить на стадион, Борис чувствовал себя непоколебимым оптимистом.

***

?арли Бадолини устало потер глаза. Ночью у жены опять случился приступ астмы. Так, ничего страшного, но о сне не было и речи. Нужно было ее утешать, а так как, несмотря на свой угрюмый вид, Чарли Бадолини обожал жену, он утешал ее до самого рассвета, пока не зазвонил будильник.

– Наконец-то вы пришли! – сказал он без тени упрека, хотя обычно в таких случаях им от него порядком доставалось.

Корантэн и Бришо с достоинством сели перед огромным казенным письменным столом в стиле ампир.

– Месье, – начал Чарли Бадолини, почесывая затылок, – мне, как вы знаете, приходилось иметь дело с грязью, но такого... Такого, признаться, еще не было.

Бришо искоса взглянул на Корантэна. Взгляд этот был достаточно красноречив: "Говорил я тебе, что дело совсем дрянное. Вот так-то..." Все время, пока шеф Отдела по борьбе с наркотиками рассказывал о происшествии, лицо Эме Бришо не выражало ничего, кроме смертельной скуки. Но в конце он не мог скрыть отвращения.

– Сволочь, – дрожащим голосом произнес он, услышав некоторые подробности изнасилования.

Вероника Довилье, которой всего месяц назад исполнилось пятнадцать лет, до того, как над ней так зверски надругались, была девственницей.

Чарли Бадолини щелчком выбил из пачки сигарету.

– Единственное для нее утешение: бедняжка была уже мертва, когда этот Маринье изнасиловал ее.

– Сумасшедший, – сказал Корантэн; его уже мутило от отвратительных подробностей. – А как он ее убил?

– Вот тут не все ясно, – сказал Чарли Бадолини. – Поэтому-то нас и просят заняться этим делом.

Корантэн замер, уставившись в черные глаза шефа.

– Маринье задушил ее с помощью своего галстука, но у нас еще нет окончательного заключения. Правда, мы почти полностью в этом уверены. Так, обычный галстук для людей его положения и достатка...

Бришо нарочито небрежно потрогал узел своего галстука под выпиравшим на худой шее кадыком.

– К тому же на нем его не было. Значит... – Чарли Бадолини чиркнул зажигалкой. – Впрочем, это не так и важно. Медики установили, что смерть девушки наступила не в результате удушения, а от чрезмерной дозы наркотика. Конкретнее, морфия.

– И это в пятнадцать-то лет, – покачал головой Корантэн. – Ошибки быть не может?

– Ни в коем случае. Я прочел протокол вскрытия, составленный экспертами. На теле Вероники Довилье обнаружен след укола на сгибе левого локтя. Врачи считают, что доза морфия, повлекшая смерть, должна быть где-то около двух кубиков.

Шеф подвинул Корантэну сигареты и зажигалку. По комнате, пронизанной солнечным светом, пополз голубоватый дымок.

– Судя по всему, и это удивляет больше всего, – принялся размышлять вслух Корантэн, – Маринье, видимо, не заметил, что она мертва. Иначе он бы ее не душил. Она что, наелась наркотиков перед самым изнасилованием? В сарае, на ферме, в двух километрах к северу от Ла-Боли? Или она все же сделала это раньше? Но тогда все равно незадолго до смерти – и где? – Он подвинул к себе пепельницу. – А что показало вскрытие Маринье? Тоже морфий в крови? Тогда все это еще можно как-то объяснить: девушка просто умерла у него на руках. И тогда он имитировал "удушение", чтобы заставить полицию принять версию убийства... Но зачем? Он ведь покончил жизнь самоубийством. Ему, значит, не было никакой нужды затевать весь этот цирк.

– Поди теперь узнай, – уклончиво ответил Бадолини. – Каких только психов на свете не бывает. Но я могу ответить на ваш главный вопрос. Анализ на морфий в крови Маринье отрицательный. Зато он крепко выпил, где-то около 12 граммов спирта на литр крови. К тому же в крови обнаружены остатки снотворного типа оксазепама и, что уж вовсе странно для провинциального бухгалтера, изрядная доза модного сейчас в США возбуждающего средства "секс-лакт". Это специальная жевательная резинка, о ней рассказывал на последнем симпозиуме Интерпола в Лондоне американец Джеймс Брински.

– Час от часу не легче, – пробормотал Корантэн. – Ох и не нравится мне все это.

Чарли Бадолини с удрученным видом пожал плечами.

– Такая уж наша работа. Итак, подведем итоги. Раз речь идет о наркотиках и об этом возбуждающем средстве, то вполне логично, что полиция обратилась к нам за помощью.

Но, я думаю, вы должны догадываться, что есть еще одна причина, по которой они это сделали.

Корантэн раздавил окурок в латунной пепельнице.

– Можете не объяснять, шеф. Вам позвонили сверху?

Чарли Бадолини утвердительно кивнул.

– Вам должно быть известно, кто является мэром Ла-Боли. Там сейчас самый разгар пляжного сезона. А тут такая грязная история, подрывающая репутацию курорта, и все такое. Можно понять местную верхушку, они очень озабочены всем этим. Преступление на почве применения наркотиков пятнадцатилетней девчонкой, которую к тому же изнасиловал и убил примерный семьянин, сам напичканный какими-то возбуждающими средствами, еще не известными во Франции, – oут есть от чего прийти в отчаяние и мэру, и владельцам гостиниц с торговцами в придачу. Представляете, как они должны себя чувствовать после того, как у них обнаружилась целая сеть торговцев наркотиками для малолетних? Этого более чем достаточно, чтобы подорвать репутацию серьезного и благопристойного курорта. Они рискуют остаться без клиентов через неделю. Уж газеты-то не поскупятся на аршинные заголовки!

Корантэн похлопал сидевшего рядом с ним Бришо по коленке.

– Ты все понял, Меме? Роль спасателей выпадает нам с тобой.

Но и без этих слов Эме Бришо уже понял, что расследование лично ему грозит катастрофой. Быстренько все прикинув в уме, он пришел к неутешительному для себя выводу: до отъезда в отпуск оставалось всего десять дней – aряд ли им с Борисом удастся за это время распутать тугой узел, в котором переплелись две смерти. А он уже забронировал домик для семьи, внес задаток, и все это, похоже, пойдет псу под хвост. Хорошенькое дело...

– Понял, – простонал он. – Вместо того чтобы лазить по горам, мне придется купаться в Атлантике. Брр! Там же вода холодная, я этого не перенесу.

Чарли Бадолини натянуто улыбнулся. Он положил перед собой папку с документами. Она была розового цвета, так как речь шла о девушке, да к тому же еще несовершеннолетней.

– Вы найдете здесь все подробности. По крайней мере все, что касается осмотра места происшествия. Не очень густо, конечно, но полицейские Ла-Боли сделали все, что смогли. Им там особо не развернуться: все их слишком хорошо знают. Конечно, вы можете рассчитывать на поддержку представителя прокурора республики.

Он улыбнулся, зная как не любит команда Корантэн – Бришо, чтобы местные полицейские оказывали им помощь в расследовании, хотя это предписывается законом.

– На месте вам никто не будет докучать, это я гарантирую. Если только не возникнет крайняя необходимость. Единственное, чего они от вас хотят, действовать как можно незаметнее и не поднимать большого шума.

Бришо встал.

– Если позволите, господин дивизионный комиссар, я бы хотел высказать одно соображение.

– Я весь внимание. – Бадолини подался вперед.

– Я имею в виду розовые купоны (специальные денежные средства, которыми распоряжается лично глава Отдела по борьбе с наркотиками). – Бришо простодушно улыбнулся. – У меня такое чувство, что на этот раз нам их понадобится много.