Текст книги "Во всем виновата Любовь?! (СИ)"

Автор книги: Миша Воробей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Ммм…, – сонно отозвалась она.

– Я не хочу туда ехать. Я не хочу его видеть! – заныла в трубку.

– Мужика тебе надо! – изрекла свои мысли подруга. – Был бы мужик, проще было. Поехала бы вместе с ним к родителям, и намного легче себя чувствовала. Слушай, – загорелась Катя, – а может, кого из знакомых попросить, чтобы подыграл тебе? Представь, как вытянется рожа у Мишки, когда он увидит, что ты не одна. Он же наверняка думает, что ты его забыть не можешь!

– Думаешь?

– Уверена!

И если поначалу я прониклась идеей, то потом…. Да пошло оно все! Пусть Мишка думает что хочет! Съезжу на часок, а потом домой.

– Нет, Кать. Обойдусь, – хмыкнула я и отключилась.

Час X или мучительный, отвратительный и волнующий час настал. Сегодня я была красива. Да, я хотела блистать и сиять как начищенный медный таз, показать, что у меня все хорошо и что забыла его, что не люблю больше и не страдаю. Выбрала из шкафа самое красивое платье с оголенной спиной, черное без рукавов, короткое, гипюровое с корсетом. Немного косметики, распущенные волосы, шубка, сумочка. Я готова.

Чувство дежавю. Звонок, открываю дверь с замирание сердца, как тогда в день рождение мамы, и вижу совсем иную картину. Тоже мужчина, тоже высокий, но не Мишка. Алексей. В элегантном черном костюме, поверх пальто и шарф.

– Выглядишь как проститутка, – выносит он вердикт после разглядывания меня.

– Что?!

Все я в бешенстве.

– Платье, – он отодвигает полы моей шубы, – как у проститутки.

– Не нравится, не смотри! – отодвигаюсь от него. – Что ты тут вообще делаешь?

Удивляется наиграно:

– Как что? Должен же муж сопровождать собственную жену на родительское пати.

Язвит, проходит в квартиру. Я сторонюсь, чтобы не задавил грудой мрамора, а он подходит ко мне, берет за подбородок и с наигранным придыханием говорит:

– Где мой поцелуй, жена?

– Иди на хуй! – весь мой ответ.

– Грубиянка!

Меня отпустили, меня сопроводили к родственникам и были очень любезны и обходительны с моей родней. Мама, когда увидела Алексея долго стояла с вытаращенными глазами, а уж после букета белых лилий – ее любимых, и вовсе обомлела, но позже показала палец вверх, мол, класс. Папа хмурился, как и всегда, но после пятой рюмки коньяка со звездами, подобрел, покраснел и развеселел. Набравшая пару килограммов сестренка, отрастила косу до попы, сменила стиль одежды на более простой и просто радовалась жизни. Она была по-настоящему счастлива. А я еще в сотню раз стала счастливей, оттого что она счастлива. Мдя…

На Мишку старалась не обращать внимания. Да мы при встрече обнялись, как это делают родственники, но я быстро разорвала что-то типа объятий и отошла к Алексею, который перед домом моих родителей сидя в машине, сказал, что я могу обращаться с ним как со своим мужем.

– Почему? – спросила я тогда у него.

– Жизнь скучна и продажна. А так хоть какое-то развлечение я нашел себе на вечер.

Кто ж его так обидел, бедненького?!

Хотя, неважно. Раз дал добро, почему бы им не воспользоваться?! Я сидела возле него, обнимала его, крепко прижимаясь к белой рубашке, вдыхала запах перемешанный с туалетной водой, а потом в какой-то момент ничего не стало важным. Ни улыбающиеся родители, ни Ксюшка играющая с Кириллом, ни Мишка со злобным взглядом и стискивающий вилку и нож. Мне хотелось просто сидеть вот так, ощущать теплое дыхание мужчины рядом. Мне хотелось почувствовать защиту в его руках, которые после того как я посмотрела в растерянные глаза Алексея, прижали крепко к себе. Нет, я не влюбилась в него, он мне даже не особо-то и нравился. Возможно надоело быть одинокой, не чувствовать ласки и обнимашек. Я уткнулась ему в грудь и сидела долго, пока Мишка не предложил выйти покурить. Оторвавшись от фиктивного мужа с неохотой, не стала на него смотреть. Мне было неловко. Неловко за то, что хотела быть нужной кому-то, ощущать это чувство в себе. И я прекрасно осознавала, что мы никто друг другу. И мой нелепый порыв…. Мне было попросту стыдно.

Сбежать бы куда-нибудь сейчас, уехать, но всегда но….

Мужчины отсутствовали, мама с сестрой забросали меня расспросами, что да как. Отвечать не хотела и не стала, ссылаясь, что потом расскажу. Обиженные женщины отвернулись, и все внимание уделили племяннику. Вскоре вернулись мужчины, Алексей сел рядом, обнял одной рукой и шепнул на ухо:

– Если хочешь, я отвезу тебя домой.

Посмотрела на него с благодарностью. Он чувствовал мое настроение, он не упрекал, не подкалывал. Он был другим не таким, как Ник или Михаил. Он был простым что ли, но со своими заморочками в голове.

Нас долго уговаривали остаться, но Алексей, поблагодарив родителей за ужин, подхватил меня за руку и вывел на улицу. Дорога до моей квартиры получилась быстрой. Мужчина вовсю гнал, переключая радио и слушая новости. Я смотрела перед собой, иногда осмысленно на заснеженные деревья, изредка попадавшихся людей, но в основном размышляла о жизни. По приезду в родной район у нас завязался разговор.

Мы сидели в джипе возле моего подъезда, я как всегда цыбарила, Алексей нет. Он придерживается здорового образа жизни, не курит, не пьет, спортом занимается и работает на износ, практически двадцать четыре часа в сутки, а в перерывах смотрит порно-шоу.

– Получается, ты помог мне, потому что Катюха попросила? – повернулась к нему.

– Нет. Екатерина рассказала Сергею о твоей проблеме. Сергей уже поделился со мной, так как знает, что ты временно моя жена, а родственникам я привык помогать. Но многое я и так уже знал из твоего личного дела. На меня работают качественные профессионалы, – ухмыльнулся он. Страшновато как-то стало от его улыбки и о том, что он все обо мне знает. – Но я помог тебе в первую очередь из-за скуки. Мне реально скучно жить.

– Скучно жить? – не пойму, он прикалывается или все это всерьез.

– Да.

– И всегда тебе так скучно?

– Как только жена меня бросила. – Он был женат, оказывается, а я и не знала. Хотя откуда я могу знать, у меня же нет качественных профессионалов, а Катя ничего не говорила. Да и неинтересно мне это. – Помнишь, я сказал, что можно все купить? – Алексей посмотрел на меня. В его глазах опять плескался тот нездоровый блеск. Взгляд стал тяжелым, потемневшим, как низкие тучи перед грозой. – Так вот ее любовь купили. Когда-то это сделал я. Теперь какой-то заграничный граф.

– В смысле купил?

– Зарплатой, положением в обществе, островами на выходных, дорогими шмотками, в общем дорогой жизнью. Я любил ее искренне, и думал что она меня тоже. Но на горизонте нарисовался мужик голубых кровей, она переспала с ним и удрала в Испанию.

– В Испании есть графы? – удивилась я.

– Ну, те, которые подделывают документы и которые хотят обогатиться с помощью глупых баб, есть.

– Он что альфонсом оказался?

– Альфонсом-альфонсом. Насть, – у меня отобрали сигарету, – прекращай курить. Салон потом будет вонять.

– Изоблюд!

– Есть немного, – не стал спорить он, нажал на кнопку, чтобы открыть окно и выкинул окурок. Посмотрел в переднее зеркало, усмехнулся там чему-то, нагнулся ко мне, распространяя свежесть туалетной воды, и щелкнул ручкой. – Тебе пора.

Офигела мягко сказано. Не то чтобы я была польщена, что мне поведали часть своей жизни, и я ждала ее продолжения, но так резко менять тему, по-другому выгонять меня, это было по-свински. Поэтому недолго думая, я выскочила из машины, хлопнув дверью.

Посмотрев по сторонам во избежание быть сбитой каким-нибудь шумахером, перебежала дорогу и вздрогнула, когда меня резко, больно вцепившись в руку, развернули, припечатали к стене и впились поцелуем. Не поцеловали, а именно впились жестко, яростно, дико, прикусив нижнюю губу. Мне не нужно было открывать глаз, чтобы понять, кто целует. Свежий легкий аромат щекотал не только нос, но и нервы. И если вначале я попыталась остановить поцелуй, то через секунду отвечала также, не менее зло, кусая мужчину. Но самое главное – мне это нравилось! Нравилось ощущать чувство боли. Алексей вдобавок к поцелую стиснул меня сильно, его руки пролезли под коротенькую шубу, ладони легки под грудь, а большие пальцы встретились в ложбинке.

Внизу больно заныло, напоминая, что секса не было очень давно. И как только я потянулась руками к мужчине, поцелуй был разорван, ладони убежали обратно к хозяину.

Открыла глаза, увидела удаляющуюся спину. Алексей сел в свой черный джип и сорвался с места. И все что ли? Я недоумевала, честно. Стояла пялилась на снег и оставленные вмятины, бродила глазами по дороге, дому напротив, по машинам, и одна меня привлекла сильно так, что глаза на лоб полезли. Не узнать спортивную тачку, не помнить ее и все что в ней было…. Да я прекрасно ее помнила. Номер с такого расстояния невозможно разглядеть, а вот водителя…его я видела прекрасно, как и он, все происходящее, что творилось тут.

Открылась дверца, показалась нога, дальше не смотрела, побежала в квартиру. Отчего-то стало страшно.

========== Часть 2 ==========

Страх, паника, лестница, быстрый бег, учащенное сердцебиение. Почему я бегу от него? Почему боюсь остаться с ним наедине? Потому что не доверяю себе? Потому что с трудом обретенный контроль над разумом при виде Мишки сбежал как последний трус?! Еще этот Лешкин поцелуй. Вот зачем он меня поцеловал?

Прохладная темная квартирка. Даже будучи на своей территории я не спокойна. Трясусь будто одуванчик на ветру. Прижимаюсь лбом к двери, только бы не пришел, не хочу этого.

– Открой дверь, принцесса!

Нееет!!!!!!! Делаю вид, что не слышу ни звонка, ни стука.

– Я чувствую твое дыхание. – И вроде говорит спокойно, но мне почему-то, кажется, что за этим «спокойно» спрятаны злые нотки. – Насть, я всего лишь поговорить хотел, открой дверь, пожалуйста.

Он просит, и пожалуйста произносит. Чего это с ним?

– Ночью? – вырывается у меня, прежде чем закрываю себе рот ладонью. Нужно было промолчать, авось бы ушел.

– А когда, если ты меня избегаешь! Не звонишь, не пишешь.

Он меня попрекает! Совсем синеглазыйублюдокахуел!

Представила его рожу и вспомнила о бите. Бита моя в машине лежит, сейчас мне ее не достать, зато есть проверенное женское бытовое оружие на все времена жизни – сковорода. Включаю свет в прихожке, снимаю шубу, дую на кухню за орудием. Возвращаюсь, открываю дверь, замахиваюсь на Мишку и бью, куда приходится.

– Вали домой! – ору. – Тебя Ксюшка дома ждет, а ты по ночам по бабам шляешься!

Мишка отскакивает, прикрывается руками.

– Принцесс, ты чего?

– Я чего? – у меня, кажется, начинается истерика. – Да ты хоть знаешь, что меня шантажировали? Фотографиями, где мы целуемся! Еблись мы вдвоем, а разгребаю я одна! Спасибо Алексею, что помог и что все так вышло.

Не это хотела сказать. Вот прямо совсем не это. Глупый порыв, второй за сегодняшний вечер. Несу чушь какую-то. Наверное, нервы в последнее время сдают.

– Алексею значит, – его глаза гневно сузились.

И это все что он уловил? Остальное по его мнению не так важно? Ублюдок!

Замахиваюсь по новой, но сильная рука отбирает сковороду, и она летит на бетонный пол, разнося неприятный гул.

– Что у тебя с ним? – запястье горит от стискивания мужчины. Больно!

– Какая тебе разница? – мои ноздри раздуваются. – Разве тебе есть дело до меня? У меня новая жизнь, в которой нет места для тебя!

С неприкрытой ненавистью смотрю в его синие глаза. А что если сказать ему о ребенке? О нерожденном ребенке? О том зародыше, убитым мною. И тут же понимаю: что не скажу. Вряд ли Мишке интересно. Он то и про шантаж мимо ушей пропустил, а тут миллиметровый червяк, зародившийся не от любви папы к маме, а от траха, жесткого, развратного траха.

– А это мы сейчас проверим, – наклоняется он ко мне, – какая у тебя новая жизнь.

Я прогибаюсь, потому как нависшее телу сверху давит, заставляет опускаться ниже. Его губы рядом. Тяжелое дыхание, затуманенные глаза, он не трезв. Не совсем пьяный, но думаю, что в адеквате Мишка бы сюда точно не приехал в позднее время.

– Отвали от меня, – последнее, что удается произнести, и я задыхаюсь от поцелуя.

На мгновение губы Мишки прекращают елозить по моим, он лезет рукой мне под платье:

– Где моя плохая девочка? – пальцы рвут чулки.

Как же мне противно и горько. По щеке катится одна слезинка, за ней вторая. Бесполезные попытки освободится, бесполезные слова. Меня не слышат, силой раздвигают мои ноги, рядом кто-то всхлипывает.

Продолжая рукой сжимать мои бедра, Мишка поворачивается в сторону двери и замирает. Этого достаточно, чтобы оттолкнуть его, чтобы увидеть плачущую сестренку, как она убегает, как подрывается вслед за ней ее муж.

Накинув сверху шубу, выскочила следом. Лифта дожидаться не стала, а бегом спустилась вниз. Первым что увидела возле подъезда, был мужчина средних лет в кепке, который изрядно ругался и показывал неприличные жесты.

– Да чтоб тебя, сука! – орал он и смотрел на удаляющееся такси. – Сейчас машину мне ухайдокает, кто потом будет оплачивать ремонт?

Таксист ерепенился, но я больше не обращала на него внимания. Я следила за двумя машинами.

Желтая иномарка с шашкой на крыше, быстро преодолев дорогу, остановилась у гаражей, развернулась и сорвалась с места обратно.

Знакомая спортивная тачка, пылившаяся с лета у моих родителей на даче, летела навстречу. Видно было, как водитель, сидящий в ней, пытался сбросить обороты, но расстояние между машинами с каждой секундой становилось меньше. Он попросту не успевал.

– Не будь дурой. Не будь дурой, – шепотом твердила я и молилась, чтобы Ксюха остановила машину.

Удар. Он произошел так быстро, что я не поняла…. Я ничего не поняла, рухнув на снег. Лобовые стекла вдребезги. Капот раскурочен, такое ощущение, что его вообще нет. Одна сплошная вмятина. У такси больше, чем у спортивной тачки.

Рядом ругается водитель, а потом срывается:

– Твою мать! Там кровь!

Я подрываюсь следом, бегу изо всех сил. В ушах звенит, тело, будто ватное, не слушается, а сердце бешено стучит. Только бы живы остались. Только бы живы…

Месиво. Не понятно, что и где. Кровь, ее так много. Она сочится, вытекая из машины, несется стремительно по водительской двери, падает на снег капля за каплей.

Это жутко. Смотрю и ничего не могу поделать. До меня никак не дойдет, что это кровь сестреныша. Я не хочу верить своим глазам, думаю, что не она там. Не могла она врезаться лбом о другую тачку. Не могла! Не могла оставить Кирилла! Не могла! Нет!

***

Сегодня был солнечный день. Впервые, наверное, за всю зиму ярко светило солнце. Оно пробивалось через закрытые темные шторы и несло свое маленькое тепло холодному телу.

Помню, в детстве мы с сестренкой любили именно вот такую зиму за яркие солнечные приятные деньки, за лучи, греющие землю, за улыбку, обращенную к нам. Нам казалось, что у солнышка есть большие глаза, которые постоянно следят за всеми людьми вокруг, в особенности за малышами, и его всегда улыбающийся рот, дует, чтобы мир становился добрее. Еще помню, как безумно любили отдыхать у бабушки в деревне. Кормили с утра пораньше гусят и дворовых собак плюшками, испеченными любимым внучкам, после хватали сани, бежали на горку и пропадали до обеда, пока бабуля не позовет есть. Дома за накрытым столом быстро поглощали вкусные рыбные щи, жареную картошечку с котлетами, пили горячий чай с малиной и вновь несись сломя голову на горку, чтобы не пропустить закат уходящего солнца.

В то время мы были по-настоящему счастливы, без забот, хлопот, не задумывались о жизни в целом, и что мы будем представлять собой, когда вырастем. Мы просто радовались снегу, снеговику, которого лепили старшие ребята, ловили снежинки, подставляя свой язык, сбивали палками сосульки с соседних домов. Мы были просто счастливы. А бабушкин дом для нас являлся успокоением, воспоминанием о добрых старческих руках, заплетавших нам косички по утрам, светло-серых почти белых понимающих глаз, ласковой улыбкой, наконец, родным местом, любимой комнатой, любимой бабушкой. Когда она умерла, место это стало холодным, отчужденным и враждебным. Так нам с Ксюшкой казалось по крайне мере, ведь мы были детьми и не понимали многое. Не приезжали больше сюда после похорон.

Я помню похороны. Помню, как плакала мама навзрыд, как жалась ко мне сестренка и тоже ревела в голос. Папа… видела, как он украдкой вытирал глаза платком, не хотел показывать своих чувств, но все равно все замечали. Это нормально когда плачет мужчина, и в этом нет ничего зазорного. Пока мы живы – мы чувствуем, мы ощущаем. Ощущала и я потерю, но в тот день не проронила не одной слезы. Не плакала, когда бабушка покинула нас и поселилась на небе в райском уголке с безгрешными людьми. Не плакала и потом.

Черт! Я даже не плакала когда хоронили Ксюшку через день после той аварии. Столкновение машин в ту же секунду унесло ее жизнь, захватило в плен вечного сна. Я потеряла ее, свою кровиночку, свою роднулечку. Кирилл потерял мать. Ему не сказали правды, придумали горькую сказку, что его мама резко заболела и уехала лечиться к доктору в другую страну. Он поверил, но долго плакал, что с ним не попрощались, и звал папу.

Про Мишку тоже наговорили типа, он поехал следить за Ксюшой, но на деле все было иначе. Мишка лежал в больнице. Тяжелое состояние, кислородная трубка, капельницы, он не приходил в себя. В палате помимо медсестры эти дни дежурил Игнат, друг его. Больше ведь не кому. Конечно, после похорон приезжала моя мама, иногда папа, узнать о состояние здоровья, но доктор качал головой в ответ и отправлял родителей домой.

Вечером семнадцатого января (этот день будет самым паршивым в жизни нашей семьи), после кафе, где проходили помины, я уехала домой. Думала что смогу, наконец, поплакать в одиночестве, выплеснуть боль наружу. Я бродила по квартире в темноте и собирала вещи. Бросала в дорожную сумку первое, что попадалось на моем пути. Не задумывалась, что я делала, зачем. Это происходило на автомате, и опомнилась только, когда свет фар выхватил до боли знакомый, покосившийся деревянный потрескавшийся со временем зеленый забор.

Деревня Веселки находилась недалеко от города, почти сорок километров на запад. Тихая, темная, редко на улицах горели фонари, один два столба освещали путь прохожим. Свет в маленьких окнах домов горел не везде. В бабушкином доме тоже было темно, но ненадолго. Я заставила себя выбраться из машины, заставила войти в скрипучую калитку, найти под пологом старый погнутый ключ, с трудом открыть дверь, зайти в дом. Первым что ощутила, был неприятный запах сырости и плесени. И не смотря на то, что летом здесь проводилась капитальная уборка, впрочем, как и все года, вонь стояла отвратная.

Родители не стали продавать этот домик. А мы, когда сестренка ходила еще в девках, приезжали часто сюда на шашлыки с ночевкой, ходили на речку с друзьями, пили пиво и просто веселились до упада. Недавно здесь делали ремонт. Заменили старую мебель на не совсем новую, привезенную с загородного дома родителей. Но в лучшем состояние, чем была при жизни бабушки. Поменяли прогнивший деревянный пол, переклеили обои, выкинули старые рамы, вместо них поставили пластиковые окна. Теперь в небольшом домике можно было жить и спать.

Сняв в прихожей обувь, добрела до кухни и повалилась на диван в чем была. Не смущала даже шуба, которая потом помнется. Я прикрыла глаза и тут же погрузилась в липкую тягучую массу.

Первым что сделала, когда проснулась, открыла в доме все окна. Сбегала в машину за сумкой, достала ванные принадлежности, умылась и только тогда пошла искать топор. Сейчас он был мне необходим, как вода смертному путнику в пустыне. Пришлось немного повозиться, чтобы найти искомый предмет. Раньше бабушка хранила топор за печкой, но видимо после ремонта его отнесли в прихожку, подставили к створкам, где находился погреб.

Спустя полчаса я с горем пополам наколола дров из пеньков когда-то плодовых деревьев и пошла разогревать печь. Пока печка пыхтела и поедала дрова, решила второй раз пройтись по шкафам. Обнаружила там мешок муки, мешок сахара, старое топленое масло в закромах, не знай, сколько хранившееся тут, дрожжи. Замесила тесто, закутала в старую бабушкину куртку и стала ждать, бездумно пялясь в окно. На тот момент я не понимала, что мной движет. Просто так надо было и все. Печка трещала, но в доме не становилось теплей.

Окна. Они до сих пор открыты. По сути, я топила улицу, но мне было насрать на это. Я не ощущала холода.

Подошло тесто – нонсенс! Из старых продуктов, но подошло. Разделала его, испекла булочек, запихала парочку в карман шубы и пошла на улицу к тому месту, где раньше стояла будка пса Волчка. Опустилась на корточки, спиной прижимаясь к забору, и стала отщипывать кусочки. Кусочки прибавлялись, валяясь горкой возле моих ног. Их никто не ел, виляя пушистым хвостом. Их никто не ел, подбегая на перепончатых лапках. Их не бросала Ксюшка, которая боялась гусят, но еще больше боялась, что они останутся голодными и помрут.

Не выйдет бабушка из дома с ласковыми криками: «Поганки мелкие!», не сварит нам больше вкусные рыбные щи, не напоит чаем с вареньем….

Истерика. Сталкивалась с ней, но она была другой, не такой жестокой как сейчас, сминая меня под собой, выплескивая наружу слезы. Глаза застилала боль, адская, невыносимая боль. Казалось, что сейчас придет сестренка, обнимет и скажет, что пошутила, что авария – тупой розыгрыш, что вот она живая. Отвезет меня домой, и мы вместе посмеемся.

Я засмеялась сквозь слезы, вскочила и бросилась в сарай. Отыскала среди старого хлама сани и побежала на реку. Я бежала и бежала, иногда останавливаясь, и ревела в голос, а прибежав на речку, села на санки и скатилась с горки вниз.

Не знаю, сколько так просидела, по мне получалось что недолго, а по небу было видно, что пара минут и наступит вечер. Солнце почти спряталось, почти ушло, ушло, как и она с единственной разницей, что завтра Светило вновь будет радовать людей светом и теплом. А Ксюшка больше никого, никогда, ни с кем….

Невидимые тени, в который раз за день, шептали мне на ухо: «Это ты во всем виновата». Я признавала свои ошибки, признавала свою вину, но не могла смириться, что ее нет, что их нет.

Прошел день, возможно два, не считала. Все время проводила на речке, наблюдала за солнцем, плакала, билась головой об лед, думая что так легче, поздно вечером возвращалась домой. Не смотрела на часы, не знала, сколько времени, телефон остался в квартире. Оно и к лучшему не станут донимать. Перекантуюсь здесь, а там посмотрим.

Сегодня я вновь отправилась на реку, снова уселась на санки, вспоминала детство и услышала хруст снега. Ребятня? В мороз? Или кто-то решил порыбачить?!

Рядом со мной на вторую половину санок присел мужчина. Довольно необычный мужчина-альбинос. Бледная кожа, белые короткие волосы с косой челкой, светло-голубые глаза, в которых если присмотреться, можно увидеть свое отражение. Мужчина разглядывал меня некоторое время, а затем резко ударил по щеке.

– Еще? – равнодушно спросил он, когда кожа перестала гореть.

– Давай, – подставила лицо, прикрывая глаза.

Но вместо полученной оплеухи я почувствовала руки на спине. Меня крепко прижали к кожаной куртке, положили сверху на мою макушку тяжелый подбородок и со вздохом произнесли:

– Какая же ты дура, Настя!

Я не была согласна с высказыванием. Я не дура, я – чудовище, сломавшая жизнь Кириллу, погубившая сестренку, виновница в том, что Мишка сейчас в больнице.

Это я и произнесла Кольке, плача ему в шею. Он, молча, слушал мои всхлипы, а когда я замолкла, встал поудобнее, усадил меня в сани и повез домой. По дороге не произнес ни слова, лишь изредка оборачивался, проверить сижу я или нет. Я ничего против не имела, усталость брала свое. И все же при виде Николая Стрельцова по прозвищу Какерлак, того самого друга, что предлагал мне выйти за него замуж я немного успокоилась. А когда увидела еще Катюху и ощутила запах вареной картошки, то и вовсе вернулась в мир с живыми красками. Присутствие близких друзей отсрочило мое безумство, в котором я пребывала эти дни.

В голову закралась идиотская мысль: а что если бы друзья не приехали? Сколь бы я еще топила себя, сходя постепенно с ума. А я ведь сходила, до сих пор схожу, но рядом сейчас есть те кто, несмотря на вот такую меня, не даст дойти до края.

– Мойте руки! – произнесла Катя, как только мы заявились на порог. Она осмотрела меня, что-то у себя прикинула и скомандовала:– Ну-ка, Какерлак, держи кастрюлю.

Всучила Кольке посудину с дымящейся картошкой и пошла в наступление. Сняла с меня шубу и повела к умывальнику.

– Кать, я сама в состояние помыть руки,– промямлила я.

– Да, да. Я вижу.

Подруга засучила мне рукава, осмотрела руки, тихо ахнула, а после влепила затрещину.

И эта туда же! День сегодня такой, что ли, что все кидаются меня побить. Теперь я посмотрела на свои руки и услышала сзади сдавленный всхлип и как брякнула железяка. Обернулась, чтобы посмотреть чего там. Увидела, как Катя собирает ножи, вилки в пакет.

Колька хмурый бабахнул кастрюлю на стол, отчего горячие капли попали на поверхность мебели и медленно направился ко мне. Как к душевнобольному, который может выкинуть в любую секунду все что угодно.

– Насть, ты совсем ебанулась руки резать? – взревел медведеподобный альбинос.

– Я не резала, – растерянно отозвалась, смотря на свежие царапины. Но доказательства были налицо. Не запястье, чуть выше на коже шла кривая длинная запекшееся кровью полоска, от нее отходили еще две в разные стороны. Чуть поодаль тоже имелись две полосы, соединяющиеся верху линией. Не помню, чтобы резала себе руку. Прокручивая дни в голове, выплывали только урывки, в основном, где я на реке.

Растерянно посмотрела на друзей. Катька беспокойно отодвигала ящики и собирала кухонные приборы так или иначе опасные для жизни. В ход шли терки, чесночницы, еще что-то. Но это я уже не видела, так как Колька вывел меня на улицу, чтобы взять аптечку из машины. Оставлять видимо одну меня без присмотра, после содеянного, никто не собирался. Обработав тут же в салоне его внедорожника раны, избавились от крови и перед тем как перемотать руку бинтом, Колька еще раз выругался, смотря на вырезанные инициалы:

– Ебаться-сосаться! Да, Насть, по тебе дурка по ходу плачет. Ну ничего, сейчас подлечим. День тебе даю, чтобы оклемалась, а иначе на пятнадцать суток посажу, а там исправительные работы в доме престарелых. Будешь говно выносить и слюни подтирать! – Колька забинтовал руку, а затем склонился к моему уху:– Какашкиии….

Из горла вырвался смешок. Я точно ненормальная. Посмотрела на друга, строгого полицейского в излюбленной кожанке и берцах, кинулась к нему обниматься.

– Ну все, все,– друг похлопал меня по плечу, – а то я сейчас расплачусь.

Он вытер непролитые слезы.

– Пиздабол! – грустно взлохматила его белую челку.

– Капитан, если что, – с чувством превосходства похвастался он.

– Капитан пиздаболович! – приложила руку к несуществующему козырьку. А после только дошло. – Погоди, как капитан? Давно?

– Пару дней назад,– Колян блистал зубами. – Ну, где мои поздравления? – он развел в сторону руки и подставил щеку.

– Поздравляю. – Поцеловала его сначала в одну, затем в другую.

Сзади хлопнула дверь.

– О сосетесь? – Катька дала мне прикуренную сигарету.

– Да, блядь! – съязвил Колян. – Третьей будешь?

– Не. Я жрать хочу!

– И я хочу, – жалобно проблеяла я. Кроме воды и зачерствевших булочек ничего не ела.

Мы поели, разложили с Катюхой диван на кухне и улеглись под теплым одеялом. Я погрузилась в дрему, Катя захрапела. Колька пошел рубить дрова. Стоило только прикрыть глаза, увидела Ксюшку на том семейном ужине. Счастливая, с улыбкой на губах. На глазах снова навернулись слезы. Что же заставило тебя, моя хорошая, нестись через весь город?

Растолкала подругу.

– Кать?

– М?

– Как вы меня нашли?

– Ты забыла, где работаетКакерлак? – точно! – Да и, тем более, что мы не знаем тебя что ли?! Когда мне позвонила Алена Николаевна и спросила, не у меня ли ты, я ответила, что нет. Завязался разговор. Так я обо всем узнала. Ты же не позвонила, – упрекнула Катя, поворачиваясь набок. – Что там вообще произошло? Судя по словам твоей мамы, все было прекрасно. Вы поужинали и уехали. А Мишка с твоей сестрой пошли спать.

– Да, так и было,– подтвердила я. Тоже ведь у мамы потом спрашивала, что произошло. Но она не видела, как кто-либо выезжал из дома, тем более выходил. Обнаружила только, когда Кирилл проснулся и заплакал. – Мишка приехал ко мне, я его впустила по дурости, он стал лезть ко мне. Ксюшка все увидела.

– Ужас! – подруга села, подобрала под себя ноги.

– Да, Кать. Вот скажи, зачем он поехал ко мне? Почему Ксюшка поехала следом? Что у них там произошло? Если бы они остались дома, если бы я изначально еще тогда…. Зачем они приехали вообще сюда? Оставались бы лучше в Америке!– хлопнула со всей дури ладонью по стене.

– Наверное, и впрямь что-то произошло. Но узнаешь ты об этом, когда он оклемается. Поспи, Насть. Тебе надо отдохнуть.

Пробуждение мое было тяжелым. Глаза не хотели разлипаться, но кто-то настойчиво меня тормошил.

– Просыпайся, Насть. Собирайся, сейчас поедем.

Колька помог одеться, так как я спросонья немного не понимала, что, зачем, куда. Сумка моя дорожная стояла возле порога, печка потушена, свет выключен везде.

– Коль, куда мы едем? – настороженно спросила у друга, обуваясь.

– Прощаться, Насть. Мы едем прощаться.

На улице было темно и холодно, а в машине тепло. Я пила чай, заранее приготовленный Колькой, друг крутил руль, гоня по трассе сто двадцать в час. Ксюша ехала позади нас на моей букашке.

Мы ехали на кладбище. Друзья посоветовали проститься, как следует с сестрой, сказать ей самое сокровенное и попросить прощение.

– Вот увидишь, – сказала Катя, – легче будет.

Наверное. Я последовала ее совету. И по приезду на кладбище пошла к отдаленной могилке, оставляя друзей сидеть в машине. Свежая, земля видна сквозь снег, оградка черная, памятник, на ней фоторгафия. Улыбается, сверкая глазами от радости и от первого подписанного контракта. Ксюшка была популярной в своих кругах моделью. Ее часто приглашали сниматься в рекламах что-то типа тушь для ресниц, помада для губ. Но все это было до Мишки. После их знакомства сестра стала реже появляться в журналах, реже сниматься, реже видится с коллегами по цеху. Она все свое внимание уделяла Мишке. Потом быстрая свадьба, Кирюшка и все.

Я не знала что сказать. У меня не было подходящих правильных слов. Я даже не знала, сможет ли она меня услышать, о прощении не думала вовсе. Поточу, что такое не прощают.

Уселась на холодную лавочку напротив могилы, долго думала что сказать. «Привет», «Прости». Не знаю. Взгляд сам собой зацепился за светлый комок на надгробной плите. Он жался к венкам и дрожал.