Текст книги "Ян Гус"

Автор книги: Милош Кратохвил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 5
ПРОПОВЕДНИК ВИФЛЕЕМСКОЙ ЧАСОВНИ

Кто-то из друзей и последователей Гуса назвал магистра Яна «громозвучной сигнальной трубой, неутомимым глашатаем правды, устами Божьими». Из этой характеристики видно, как ее автор старался найти самые убедительные и хвалебные выражения, чтобы выразить превосходство ораторского искусства и значение Гуса-проповедника. И действительно, Гус достиг исторической известности прежде всего как проповедник. Он был магистром университета, автором многих научных и популярных трактатов, одним из самых образованных мужей Пражского университета. В то время когда большинство его коллег довольствовались деятельностью ученых и учителей, Гусу этого было мало. Не в его натуре было замыкаться в четырех стенах кабинета ученого, он не умел бороться одним только письменным словом, молча поверяя его бумаге, ему даже казалось недостаточным обращение к ограниченному числу студентов. Он не мог отказаться от необходимой для него связи с настоящей жизнью. Он хотел и должен был говорить с людьми, с широкой аудиторией, с теми, кто трудился, с теми, кто был лишен даже права продавать труд рук своих, а равно и с теми, кто распоряжался трудом, кто властвовал над людьми, постольку, поскольку эти последние соглашались его слушать; короче, он стремился обращать свои речи к людям, творившим жизнь, бурную, полную борьбы, со всеми ее светлыми и темными сторонами, кипевшую вокруг Гуса, кипевшую и в его крови.

Нет, Гус никогда не был отрекшимся от мира и замкнувшимся в себе ученым-одиночкой, окруженным безмолвными фолиантами; Гус с юных лет шел по жизни, полный любознательности и любви к ней и к людям. Он принимал людей, не закрывая глаза на их недостатки, уважал человека – носителя жизни и возможного творца добра; именно поэтому он был строг к людям, чтобы помочь торжеству доброго начала в человеке. Несмотря на бесчисленные препятствия, с которыми сталкивался Гус, несмотря на разочарования в людях, часто самых близких, несмотря на все страдания, выпавшие на его долю, вплоть до страшной смерти, – никогда ни в одном из сочинений Гуса, ни в одной из его проповедей не прорывалось ни слова отчаяния, безнадежности или неверия в лучшее будущее. Он был провозвестником великой любви к людям.

Его манера обращения привлекала на его сторону сердца слушателей. Ибо только окончательно погибший человек устоит перед любовью, любой иной откроет ей свою душу и укрепится ею.

Так любовь Гуса к людям стала главной основой успеха его проповедей.

В год своего посвящения, то есть в 1401 году, Гус вступил на кафедру костела св. Михаила в Старом Месте. Его не назначили проповедником – он сам добился разрешения читать проповеди и делал это добровольно. Он имел такой успех, что уже весной следующего года был избран и назначен проповедником в Вифлеемскую часовню.

Вифлеемская часовня, заложенная в 1391 году двумя пражскими горожанами, не была церковью в обычном смысле слова и не имела даже прав приходской церкви. Ее основатели предназначали Вифлеемскую часовню главным образом именно для проповедей, «для службы, наиполезнейшей и наилучшей для церкви».

В основополагающей грамоте буквально говорится: «Господь завещал нам, чтобы слово Божье не было связано, но чтобы пользовалось оно величайшей свободой и служило бы церкви и членам ее успешнейшим образом».

К этой-то свободе слова, ограниченной единственным законом – беззаветным служением правде, и прибегал Гус в самой полной мере.

Перед ним стояла нелегкая задача, он должен был обращаться к пражанам, которые слышали Вальдгаузера, Милича и Матея из Янова. В самой Вифлеемской часовне предшественником Гуса был известный оратор Штепан из Колина.

Гус, однако, превзошел всех и вскоре стал самым любимым проповедником пражских городов.

В чем крылась причина его исключительного успеха? О главной уже было сказано. Но к ней присоединились и другие.

Что слышали верующие во время проповедей в других костелах? Обычно проповедь была лишь дополнением к наиболее торжественным богослужениям, и, как правило, она ограничивалась изложением жития святых или разбором некоторых мест из библии, делалось это в безлично-восхваляющей или назидательной манере, причем никто никогда не затрагивал того, что волновало слушателей в их личной и общественной жизни. Неискусные ораторы по большей части кое-как «отбывали повинность проповедника», рассматривая ее как тяжелую дополнительную работу.

Теперь же с кафедры Вифлеемской часовни зазвучал голос, который, правда, тоже говорил о великих понятиях справедливости, жизни и смерти, но говорил о них в связи с каждодневной жизнью, с обычной будничной жизнью любого из пораженных слушателей. В речи, которую они слышали, приводились примеры из быта ремесленников, бедноты, горожан, студентов, эта речь была сочной, конкретной, и слушатель всегда мог сказать «Смотри, это он обо мне говорит, о моих заботах, о моих горестях, о моих страхах и надеждах». Именно в этом была сила воз действия Гуса на слушателей. Все абстрактное, от влеченное, все, что другие выражали безличной возвышенной и оторванной от жизни фразой, Гус крепко увязывал с действительностью, знакомо каждому по собственному опыту. Каким образом достиг Гус такого эффекта – станет ясно, когда мы узнаем, о чем он говорил.

Так же как и его предшественники-реформаторы Гус прежде всего сосредоточил свое внимание на критике церкви. И понятно почему. Во-первых, он сам был служителем ее, во-вторых, и это главное, церковь претендовала быть верховным руководителем всего христианства и вести его по пути справедливости к спасению. А кто может сотворить большее зло: ведомый ученик или ведущий учитель? Конечно, учитель, который направляет мысли и суждения вверенной ему паствы. На учителе, то есть на церкви, лежит поэтому наибольшая ответственность. Она сама прежде всего должна быть совершенна, коль скоро призывает остальных слушаться ее слова, она должна служить образцом, коль скоро провозгласила себя пастырем вверенных ей стад. Разве церковь не требует от них безграничного послушания и признания своего авторитета? И наоборот, верующие имеют бесспорное право требовать от церкви, чтобы она была им светлым примером, самым совершенным в пределах человеческих возможностей.

В действительности же церковь в ту эпоху больше чем когда бы то ни было заразилась мирской суетой, совсем отвернулась от своего духовного послания и заботилась лишь о приобретении возможно больших земных владений и денег. Как же могла она внушать своей пастве добродетель и справедливость, кто же мог верить ей, видя в ее практике прямую противоположность ее учению?

Никто не мог бы убедить Гуса, что он идет против церкви, служителем которой он был. Наоборот, он всегда был глубоко уверен, что служит ей наилучшим образом, вскрывая ее пороки и взывая к исправлению.

Он всегда, до самого конца, считал себя праведным и честным сыном церкви, даже когда его противники пытались доказать ему обратное. В действительности же он был опаснейшим врагом церкви, потому что критика его подрывала самую основу церковной системы.

Гус не мог даже осознать всего значения своих выступлений. Разоблачая гнилость церковных порядков, несоответствие между учением церкви и ее делами, указывая, насколько изжили себя внутренняя организация и деятельность церкви, Гус восставал одновременно и против важнейшего и сильнейшего представителя феодального общества, а тем самым обрушивался на основы феодального строя вообще. Гус не избежал того, что его критика церкви переросла уже рамки клира и затронула светскую часть феодального общества; он не мог не критиковать короля, дворянство, бюргерство, и если сам Гус рассматривал свою деятельность прежде всего как миссию священника-реформатора, то его слушатели, хотя бы и подсознательно, чувствовали за его словами критику всего общества, его устройства и законности его порядков. Люди стали особенно чуткими к этому, ибо в ежедневном соприкосновении с высшими властями, как духовными, так и светскими, претерпевали множество страданий и несправедливостей.

Что это было именно так, доказал дальнейший ход исторического развития, приведший от Вифлеемской часовни на поля гуситских битв.

До трех тысяч слушателей собиралось в Вифлеемской часовне – «почти вся община Праги».

И пламенный проповедник увлекал эти тысячные толпы словами, понятными всем, ибо Гус прибегал в своих проповедях к понятиям, знакомым каждому из жизни.

Ведь не мало людей на собственном опыте испытали, как «священники заставляют народ платить за крещение, за исповедь, за погребение, за причастие, за святой елей, за венчание, за тридцать месс, за введение. Но что означают такие поступки священников?.. То, что они… продают святые таинства, которые, по завету Божию, обязаны раздавать верующим! Продают как купцы, которые сами платили за товар, а потому и отдать его могут только за деньги. Священники же ничего не платили за таинства и право их свершения», – а потому Гус призывал: «Даром взяли, даром и отдайте!» Те, кто не согласен с этим, поистине торговцы божественной благодатью, сторонники симонии [19]19
  Симония – практика продажи и покупки церковных должностей в католической церкви.


[Закрыть], они обменивают духовные ценности на материальные, на деньги и, обогащаясь против воли божьей, копят земное добро.

Симонию Гус считал величайшим злоупотреблением, потому что в ней проявлялся основной порок церкви. Гус полностью признает право священников на приличное вознаграждение, которое удовлетворяло бы их первейшие жизненные потребности; священники должны взимать умеренную плату с богачей и даром служить бедным. «Разве может священник, – спрашивает Гус, – съесть за один раз больше, чем мирянин? Или он надевает на себя больше одежд, чем другие?»

Вместе с тем он заранее опровергает любые аргументы, с помощью которых церковь пыталась оправдать свое торгашество.

«Быть может, скажут еще: папе нужно много денег, дабы принудить к послушанию непослушных и упрямых; поэтому он должен добывать деньги, как может, и нет у него более удобного способа, чем взимать дань и продавать отпущение грехов… Ведь Спаситель поражал непослушных единым словом!»

«Священники оправдываются, конечно, тем, что берут деньги за физический труд, затраченный во время обряда, а не за самый обряд; если бы это была правда, – насмешливо говорит Гус, – то как долго пришлось бы трудиться епископу на крестьянском поле, прежде чем он заработал бы столько же, сколько получает за один взмах руки, когда освящает алтарь!»

«Во времена апостолов все, потребное для телесных нужд, было общим для всех, ныне же священники и монахи считают: кружечка, кошелек, грош, монета и мошна – это все личная собственность. Христос сказал: «Кто не отречется от всего, чем владеет, не может быть учеником моим». Церковь же не только не отрекается от собственности и власти, но, наоборот, сосредоточивает все свои усилия на том, чтобы по возможности приумножить их. «Те же, кто хотят разбогатеть, впадают во искушение и сети дьявола».

Так Гус убедительно и ясно не только перечисляет и критикует пороки церкви, но и вскрывает их причину: «Конечно, корень всего зла есть любовь к деньгам!»

Церковные пастыри, вместо того чтобы стеречь свои стада, «стригут шерсть» с христианских овечек.

Сосредоточив все свои интересы на земном добре, на доходах, церковь начала пренебрегать опекой душ «малых сих», отсюда пошло и обдирание верующих, и драка за доходные места, и подкупы и взятки в духовных учреждениях. Это повлекло за собой распространение безнравственности среди церковников. «Отсюда прелесть блудниц, шутовская одежда, королевская роскошь, золото на шпорах и уздечках, сияющих ярче алтаря, отсюда столы, ломящиеся от яств, кутежи и пьянство, отсюда гитара, лира и флейта, отсюда изобилие винограда в давильнях и полные кладовые, отсюда бочки сала и тугие кошельки. Вот ради чего хотят они быть и делаются настоятелями церквей, деканами, архидьяконами, епископами и архиепископами. Поелику же множится добро духовных лиц, множится и число дьяконов со священниками. Ибо ежели бы жили священники, как раньше святые жили, мало их было бы!» Раньше священники добросовестно вопрошали себя, достойны ли они предложенного звания, «святые бежали от епископства, как святой Григорий, а св. Марк-евангелист отрубил себе палец, лишь бы не сделаться епископом. О, как мало теперь тех, кто укрывается от епископства и пальцы отсекает, дабы избежать этого», – иронически заканчивает Гус. Плохих священников он сравнивает с воронами, которые радуются смерти тех, кто стоит на их пути к получению более выгодного места, радуются и смерти своих овечек, так как получают деньги по завещанию, плату за похороны и заупокойные обедни. «Зачем же огорчаться папе смертью пражского архиепископа, если эта смерть приносит много золотых?» И с язвительной насмешкой вспоминает Гус слышанную им проповедь одного священника о трех чертях, которые вышли в мир: «Один злой, сердца запирал, другой, еще хуже, запирал уста, предназначенные для молитвы, третий же, самый худший, кошельки запирал, – ха-ха, дети мои, этот хуже всех! А потому, милые дети, не давайте этому худшему дьяволу запирать ваши кошельки, а приступайте к таинству, держа их открытыми!»

Но тут исчезает усмешка Гуса, и он обрушивается на алчную церковь со страшной угрозой: «Покайтесь, грабители бедных людей, убийцы, воры и святотатцы! Бог проклинает вас! Сказано в писании: кто обманывает бедного, кровавый тот человек; кто отнимает хлеб, добытый в поте лица, виновен столько же, сколь убийца ближнего своего».

Гус не ограничился тем, что вскрыл источник зла, он пошел еще дальше – указал и средство борьбы с ним. Поскольку в упадке церкви повинны деньги, собственность и светская власть, что же нужно' сделать? Конечно, устранить причину болезни, отнять у священников излишек в деньгах, собственности и власти и возвратить к их первоначальной миссии в состоянии апостольской бедности. Лишенные возможности служить мамоне, они сразу найдут время и интерес, чтобы вернуться к служению богу. Кончится «драка за места», когда церковные должности перестанут приносить доход, исчезнут и все другие дурные последствия политики церкви в отношении денег и власти. «Псы грызутся из-за кости; возьми кость – перестанут», – убедительно заканчивает Гус.

И тотчас он ставит вопрос: кто должен исправить церковь? Конечно, власть, поставленная над всеми сынами земли, – король. «Но из лесу выскочит вепрь, что подрывает виноградник Христов, и скажет: «Не властны ни короли, ни паны, ни другие светские вельможи править духовными особами!» На это отвечу: поскольку каждому королю Богом дана власть над его королевством, дабы правил он королевством своим по правде и справедливости, и поскольку священники в королевство то входят, то и ими должен править король. Допустив их жить в явном зле, нерадивым был бы он королем. На то и поставлены Богом король и иные вельможи, дабы наказывать зло и вознаграждать добро. В духовных делах должны быть светские господа послушны церкви, в мирских же церковь подчинена светскому владыке. Поскольку же король– наивысший господин в своей стране, постольку стремится наставить на путь истинный священника, если тот грешит сверх меры. Самое же мягкое воздействие– лишение собственности».

Так логически и последовательно вскрыл Гус основные пороки церкви и критиковал ее. Он далеко обогнал своих предшественников-реформаторов тем, что так убедительно показал истинную причину всего, и становился прямо революционным, указывая путь и способ исправить дело.

Светская власть была одним из главных опорных столпов церкви. Вторым был принцип безоговорочного и непререкаемого авторитета, который церковь проводила по отношению к мирянам – не допуская его критики.

Но Гус обрушивался и на эту вторую основу могущества церкви. «Многие священники, требуя от народа послушания, ввели его в заблуждение, говоря: «Что ни прикажет папа, следует исполнять», как будто папа не может заблуждаться. А ведь многие папы были еретиками. Другие же учат: хотя бы и дурное повелит сотворить высший епископ или папа, низший должен выполнить, ибо не на том будет якобы грех, кто подчиняется, а на том, кто приказывает. Но это уловка дьявола, который рад подчинить себе любого; ни тот, кто приказывает дурное, ни тот, кто его слушает, не останутся без греха, ибо сказал Спаситель: «Если слепой поведет слепого, оба в яму упадут».

Хороший христианин не должен повиноваться слепо, всегда надо соображаться с характером полученного приказа. И Гус требует, чтобы люди повиновались властям как духовным, так и светским, но лишь в пределах «дозволенного», то есть только в тех случаях, когда приказ не противоречит заповедям божьим, учению Христа. Если же приказ не согласуется со всем этим, то его не только не должны выполнять, но даже грешно подчиняться ему, и христианин обязан воспротивиться такому приказу. Это подводит Гуса к дальнейшему выводу: власть, отдающая такие нехристианские приказы, власть, сама нарушающая заветы божьи, не может быть в глазах христианина властью, признанной богом. Папа, живущий в смертном грехе, не может быть папой перед лицом божьим, а король – королем.

Сколь мятежными должны были казаться эти слова сильным мира сего! Ведь это была явная крамола и призыв к бунту. «Я возмущаю народ? – отвечает Гус. – Это обвинение напоминает обвинение Христа: возмутил всю Иудею – от Галилеи до сих мест. Кто проповедует, чтобы священники не распутничали, не грабили бы в алчности своей народ, продавая ему святые таинства, а довольствовались бы одной пребедной, того сейчас же называют хулителем церкви и еретиком. Кто же проповедует, что священники праведны, что они Божьи помощники и имеют власть спасать и губить души верующих, что никто не смеет их наказывать, они же имеют право на самую лучшую пищу и самые богатые владения, тот достойный проповедник и ему разрешается проповедовать».

ГЛАВА 6
РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ИДЕИ

Положения Гуса о том, что церковь не должна иметь мирского имущества и светской власти и что она не может пользоваться непререкаемым авторитетом, являлись опасной атакой на самую основу церковной системы, на учение церкви, ее практику и организацию. Одного этого было бы достаточно, чтобы церковь объявила Гусу войну не на жизнь, а на смерть.

Но сам способ мышления Гуса был, может быть, еще революционнее, чем содержание его идей. Когда он доводил свои мысли до логического конца, перед ним открывались такие дальние горизонты, которых не мог охватить даже его острый взор и проницательный разум. Лишь позднее по этим путям двинулись революционные массы гуситов.

Обличая пороки церкви и разбирая основные проблемы греха, послушания, справедливости всякого рода земной власти, Гус не мог ограничить свои выводы одной лишь церковью. Они вышли за ее рамки и затронули область светского общества. Что же говорить о взглядах Гуса на собственность, если он утверждал, что каждый человек владеет имуществом только как достоянием, вверенным ему богом для справедливого пользования на благо себе и своим ближним. По учению бога, всякая собственность должна принадлежать справедливым, а кто живет в тяжком грехе, владеет имуществом неправильно в ущерб справедливым, которым оно принадлежит, такой человек, собственно, отобрал у них имущество и присвоил себе, а посему он не владелец, но попросту вор. Отсюда необходимое следствие, хотя сам Гус его и не высказывал: отнять добычу у вора!

Весь феодальный строй был построен на том принципе, что люди занимают положение в обществе по праву рождения, независимо от их характеров и каких-либо нравственных соображений и обоснований. Рожденный под гербом становился и оставался дворянином со всеми правами и привилегиями своего сословия; тот же, чья колыбель стояла в бедной хате, никогда не мог улучшить своего положения в обществе. Какими бунтарскими должны были казаться взгляды Гуса, для которого нравственный критерий был единственным мерилом в определении ценности человека. Что могли думать люди феодального общества, когда Гус проповедовал: «В области духовной священник выше короля мирян. Король же, будучи так же помазан (посвящен), выше священника в области светских дел. Но выше их обоих стоит перед Богом простая женщина, ибо блюдет она все заветы Божьи не по долгу, но по святости жизни своей».

Как революционно изменяет здесь Гус оценку людей! Пусть он делает это с оговоркой – «перед Богом», «перед лицом Божьим», но как это должно было действовать на мышление людей, когда они думали о своем положении здесь, на земле, где их притесняли и эксплуатировали именно те сильные, которые за грехи свои считались отверженными «перед Богом» и недостойными своих должностей!

Столь же резко критиковал Гус светские власти и богачей. «Господа излишне обирают бедноту, отнимают заработки за малую провинность, своевольно налагают дани, не позволяя людям обороняться. А ведь по закону Божьему они обязаны и защищать своих подданных».

Следуя своей привычке, Гус очень конкретно вскрывал в проповедях пороки светского общества. О пражских богатых купцах он, к примеру, говорил, что они велят «своим помощникам в Венеции и другим писать себе, будто дороговизна в Венеции, а когда сие напишут им, и показывают (эти письма) другим, чтобы запугать их и к торгу принудить. И кто может описать их уловки и ростовщичество, которым они души свои порочат и людей одурачивают!»

Вспомним теперь требование Гуса, чтобы каждый человек мерил приказы, получаемые от высших, меркой священного писания, чтобы взвешивал каждый такой приказ – согласуется ли он с заповедями христианства. Но как можно это сделать? Единственно с помощью разума!

Это была одна из самых революционных и для существовавшего порядка одна из самых опасных идей. Вместо слепого повиновения приказу, поучению, догмату дать всем людям право рассуждать и решать, надо или не надо быть «послушным подданным»! Правда, понятие «разум» совпадало у Гуса с понятием «ум, просвещенный Богом», но все равно он признавал право на это свойство, как бы ни толковать его, за любым человеком. «Кто ты? Ответь: человек. Живое, разумное и смертное. Отвергнешь разум и станешь поганым псом, ржущим конем, ослом ленивым. Разум есть дар Божий!»

«Стало быть, любой сапожник или портной сам должен решать, что хорошо и что плохо?» – насмешливо возражали противники Гуса. И Гус отвечал словами, которые лучше всех других свидетельствуют, как безмерно уважал он мнение простого человека, как уважал он народ и его мудрость. Конечно, это был еще один страшный проступок в глазах феодальной церкви. «О, сколь скверно сделал Христос, – иронически восклицал Гус, – что не явился сначала прелатам и докторам. Он же пришел в бедности и чистоте, а так как равный ищет равного, явился Христос прежде простым людям, а не гордым прелатам. Так же поступает он и ныне, являясь чаще и прежде бедным, чем богатым». В других проповедях Гус цитирует писание: «Мудрость – достояние покорных». И добавляет: «Простые люди веруют без ненужных искажений, иное дело мудрствующие, ибо искажают они смысл слов Христовых. За то хвалил Христос Отца, говоря: «Хвалю тебя, Отче, Господине земли и неба, что сокрыл ты эти тайны от мудрых и осторожных и явил их малым сим и отверженным».

Какое сознание собственного достоинства, какую гордость внушали эти слова Гуса народу!

Безгранично сильным делала Гуса огромная нравственная решительность. Однажды признав что-нибудь справедливым и верным, он уже не мог отступиться– разве что более веские доводы убеждали его в ошибке. Раз познанной правде нельзя изменить, нельзя от нее отречься – это было бы предательством и отрицанием жизни. И вот эту свою нравственную строгость и мужество Гус воспитывал и у своих слушателей: «Посему, верный христианин, ищи правду, слушай правду, учись правде, поддерживай правду, защищай правду хотя бы и ценой жизни, ибо правда освободит тебя».

Здесь Гус не знал уступок и компромиссов. «Если правда вызовет возмущение – лучше возмущение, нежели отказ от правды». Никакие угрозы или опасности не в силах были «отгрозить его от правды» (устрашить); и он произнес слова, не зная, что им суждено стать пророческими: «Как купец, который несет при себе золото, не уверен в жизни своей, так и те, кто слово Божье без лести проповедуют, не могут поручиться за свою земную жизнь. Сказал Христос: «Посылаю вас, как овец к волкам; посему будьте осторожны, как змеи, и чисты сердцем, как голубицы. Ибо выдавать вас будут советам нечестивых и в собраниях своих будут бичевать вас».

Как и каждый, кто страстно предан своим идеям, Гус стремился распространять их и пропагандировать всеми способами. Наиболее удобным были, конечно, проповеди. Но Гус хотел использовать все возможности, чтобы сблизиться со всеми приверженцами* желая сделать так, чтобы они сумели сами двигаться по указанному пути – в случае, если он не сможет направлять их или тогда, когда его уже не будет.

Вот почему он велел написать и сопроводить рисунками основные положения своего учения на стенах Вифлеемской часовни. Вот почему он так ценил народные песни духовного содержания. Сохранились даже две песни, которые он сам сложил. Вот почему, наконец, он стремился упростить чешское правописание: чтобы людям легче было выучиться читать, чтобы они могли самостоятельно делать выводы и составлять собственные суждения о библии.

До тех пор чешское правописание было довольно сложным, смягчение согласных производилось при помощи группировки нескольких букв, долгота гласных обозначалась удвоенными гласными. Вместо такого «сопряженного» правописания, в котором «сопрягалось» несколько букв для выражения одного звука, Гус ввел различительные диакритические знаки [20]20
  Диакритические знаки – значки, изменяющие значение букв.


[Закрыть]: для обозначения долготы – черточку над гласной, для обозначения мягкости – точку, замененную ныне галочкой. Примером может служить слово «крест», которое до Гуса писали буквосочетаниями «krtijzz», после реформы правописания – «Kriz». А результат? Много лет спустя один кардинал, путешествуя по гуситской Чехии, записал в своем дневнике, что в Чехии многие деревенские старухи знают библию лучше, чем средний итальянский священник.

Почему мог Гус прийти к столь смелым заключениям, почему удалось ему найти все эти способы поделиться своими мыслями с широкими народными массами?

Да только потому, что он сам вышел из народа и никогда от него не отрывался. Ведь все свое знакомство с жизнью он всегда черпал из опыта людей, окружавших его, он знал их горести и страдания, но знал и красоту их и чаяния. В общем Гус выражал то, что чувствовали и более или менее ясно осознавали его слушатели. Он охватил все это своим разумом, обнажил взаимосвязь между отдельными явлениями, понял систему и порядок, который все это связывал и обусловливал, и выразил познанное в ясных и понятных словах. Другими словами, он сформулировал идеи, отражавшие общие устремления его современников.

Самым большим грехом Г'уса в глазах церкви и феодальных властителей было то, что свои идеи он делал достоянием народных масс, на материале, почерпнутом из их жизни, он создал программу и вернул массам отшлифованную революционную идею. На основе идейной подготовительной работы Гуса родилось могучее и победное гуситское революционное движение.

На одно нужно обратить внимание современного читателя: пусть его не вводит в заблуждение то обстоятельство, что в выступлениях Гуса, так же как в проповедях и сочинениях его предшественников-реформаторов и в аргументации их противников, используются в подавляющем большинстве религиозные понятия и почти исключительно богословский язык. Это может навести на мысль, будто в основе всего, что тогда происходило, в основе всей борьбы лежали чисто религиозные вопросы. Кстати, именно так и пыталось охарактеризовать Гуса и его эпоху большинство старых историков, нередко они это делали умышленно, из политических убеждений, чтобы отвести внимание читателя от социальных тенденций и социального значения Гуса и гуситства. Наиболее значительный из таких историков, Иозеф Пекарж, объявил даже гуситство апогеем средневекового мракобесия, шагом назад, к бредовой мистике. Такого рода истолкованием Пекарж сознательно стремился свести на нет революционный пример одной из славнейших эпох нашего прошлого.

В действительности было иначе. Правда, Гус и другие трибуны того времени пользовались, за небольшими исключениями, упомянутыми нами религиозными понятиями и терминологией библии, но почему? Потому, что средневековье не имело другого языка для выражения своей философии, этики и даже общественных юридических взглядов, кроме богословского лексикона. Только для материальных понятий и для основных взаимоотношений между людьми существовали «светские слова», для обозначения же почти всех отвлеченных понятий слова заимствовали из Священного писания и богословских трудов. Это было связано с тем, что вся официальная культура и идеология с самого начала христианского общества находилась в руках церкви, которая, естественно, прибегала к богословской терминологии. С помощью религиозных понятий средневековый человек выражал все, буквально все – и свои социальные, и экономические, и политические взгляды и программы. Понятно, что тогдашняя антифеодальная и антицерковная идеология пользовалась тем же словарным запасом, потому что другого не было. Важно, однако, не то, какими средствами выражались эти взгляды, важно что они выражали!

В идеологической борьбе, которую вел Гус, возникало, конечно, немало проблем чисто теологического характера, такие, как проблема толкования отдельных богословских выражений и понятий и так далее, но опять-таки все это не было чисто богословскими вопросами.

Таким был, например, вопрос, как толковать понятие «церковь»? Гус утверждал, что церковь – не видимый собор священников с папой во главе, как гласило римское вероучение, но невидимое сообщество (следовательно, такое, какое нельзя учредить видимым образом) всех, чье спасение предопределено их праведной христианской жизнью. И главой этой церкви является Христос. Но что означало это практически? А то, что Гус тем самым отрицал за светскими представителями церкви и прежде всего за папой право на те прерогативы [21]21
  Прерогатива – исключительное право, преимущество.


[Закрыть], которые они присвоили себе вопреки писанию. Это привело Гуса впоследствии к тому, что «праведного мирянина» он ставил выше грешного священника.

Второй вопрос касался причастия. В период раннего христианства священник при причастии подавал верующим не только гостию (тело Христа), но и вино из чаши (кровь Христову), в соответствии с притчей о тайной вечере [22]22
  Тайная вечеря – евангельская притча о прощальном ужине Христа со своими учениками накануне ареста. В более позднее время к притче были приписаны изречения Христа о хлебе и вине, как его теле и крови. Вокруг этой евангельской притчи шли жаркие диспуты между богословами.


[Закрыть]. Позднее, и даже значительно позднее, порядок был изменен, церковь предписала подавать верующим только «тело Господне», оставляя право на полное причастие (то есть гостией и вином) исключительно за священниками. Побуждение было ясно: возвысить служителей церкви над остальными христианами и внушить покорным верующим еще большее уважение к представителям церковной власти. Этим были недовольны еще и некоторые предшественники Гуса, а позднее, уже в Констанце, и сам Гус выступил против такой противоречащей писанию искусственно введенной церковной практики; известно, что требование причащения из чаши и сама чаша стали символом гуситского революционного движения, символом равенства всех людей перед богом.