Текст книги "Ян Гус"

Автор книги: Милош Кратохвил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 11
В ЮЖНОЙ ЧЕХИИ

Гус отправился в края своего детства, в южную Чехию; так человек в беде прибегает к матери или по крайней мере стремится повидать места, где она когда-то жила. Однако выбор пал именно на южные районы еще и потому, что некоторые чешские дворяне с готовностью предложили Гусу гостеприимство, заверяя, что уберегут его в своих поместьях от всех опасностей.

Чешское дворянство в целом действительно стояло за Гуса. Ему была весьма на руку борьба магистра против светской власти церкви, ибо владения церкви своими размерами далеко превосходили поместья мирян и являлись для них слишком невыгодным конкурентом. Призывы Гуса отобрать у церкви «светское владычество» звучали очень сладко для слуха светских феодалов, и позднее, когда начнется гуситское революционное движение, будет видно, как охотно дворянство проводило в жизнь это положение, ибо оно захватило большую часть церковных владений. Даже немилость короля к Гусу не оттолкнула дворян; Вацлав IV не был сильным правителем, и его не стоило слишком опасаться. Кроме того, было ясно, что его отношение к магистру Яну определяется исключительно расчетами на титул императора, но что лично король ничего против него не имеет. Гус вызывал симпатию Вацлава тем, что ставил королевскую власть выше церкви. Вдобавок проповедник Вифлеемской часовни имел ходатая и в самой королевской семье в лице супруги Вацлава Жофии, постоянной слушательницы проповедей Гуса. Честолюбивая и энергичная королева, разочарованная слабостью коронованного супруга, подпала под обаяние неустрашимого, мужественного, пламенного проповедника.

Помимо всего этого, Гус надеялся, что, покинув Прагу, он обломит главное острие церковников. Он полагал, что его деятельность в провинции, конечно, будет не так раздражать Рим. В Праге же она вызывала слишком бурные страсти.

Но и в провинции Гус отнюдь не собирался молчать. В то же время, вынужденный следить за ходом своего процесса, он несколько раз приезжал в Прагу, чтобы предпринять необходимые для этого шаги.

Сначала Гусу казалось, что для него наступило время небывалой свободы, когда он может целиком отдаться своим мыслям. Отпали обязанности по университету, лекции, собрания, отпала и необходимость читать проповеди, и он с радостью взялся за перо. Но что характерно: его произведения этого периода все написаны по-чешски. Таким образом, пусть неофициально, но Гус продолжал проповедовать, проповедовать письменно, и обращаясь не к ученым, а к читателям из народа.

Неизвестно, куда Гус направился сразу после своего ухода из Праги. Но постоянное убежище он нашел в небольшом замке земанов из Козьего, недалеко от Табора. Эта небольшая крепость, расположенная на дне холмистой котловины, напоминала гнездо, укрытое от сильных ветров, бушевавших вокруг. И в этом тихом месте дух Гуса взлетал таким стремительным полетом, что перо не поспевало за ним. Еще в ноябре первого года своего изгнания он дописал «Толкование веры, десяти заповедей Божьих и молитвы Господней». Автор сам адресовал свое сочинение «простым людишкам», чтобы побудить их выполнять заповеди божьи. Он затрагивает в нем все основные вопросы, волновавшие в ту эпоху каждого человека: порочность жизни священников, их надменность, торговлю индульгенциями, войны, значение молитв, почитание икон и скульптурных изображений святых, неправедность светской власти, судопроизводство, торговлю, национальный вопрос и др. Но все это он излагает так, что сразу можно угадать в авторе практика-проповедника, который знает, чем заинтересовать слушателей. Это сочинение Гуса страстно, полно жизни, выражает все в конкретных примерах и использует понятия, хорошо знакомые читателю из повседневного быта.

С иронией высмеивает Гус формальные, механические молитвы священников: «Этот же без помощи зубов и губ слова мелет; и как жернов на мельнице, так и молельщик сей грохочет: тр, тр, тр… Сорока или иная птица. И говорит слова молитвы, да не молится на деле; и орган-хор звучит, да не молится, так и монахини: щебечут, не зная что, и тем подобны сорокам суть».

Сколько народного остроумия и меткости наблюдений было в словах Гуса, когда он критиковал тех, кто лишь для проформы посещает богослужения: «Миряне идут туда (в костел), чтобы в роскошном одеянии показаться, или для любовного свидания. И смеются в костеле, а некие из женщин ссорятся и бранятся, толкая друг друга на скамье. Панич озирается– нет ли красотки: куда она, туда и он, и прежде ей поклонится, чем телу Божьему на алтаре; я сам сие видел, он (панич) спину к алтарю повернул, а к ней (к пани) лицо, говорил сней и смеялся. Да и крестьяне не молятся, стоят словно оленята (испуганные), а горожанам – тем тоскливо: боятся, как бы выгодный торг не пропустить».

Поистине этому сочному и реалистическому описанию посетителей костела мог бы позавидовать любой художник.

Далее Гус пишет о судах, где бедный и подневольный всегда проиграет в тяжбе против господина хотя бы по той причине, что «в присяге одно слово не так произнес», пусть даже по существу дела и был прав. «А скажет слово против господина, и наказан будет за поношение господ; господа же – судите как хотите– никогда наказания не понесут. Иначе рассудит Господь Иисус, судия праведный, и скажет он в судный день всем таковым: «Вы, священники, с законниками грабили бедноту лицемерием, хитростью, торговлей святыми таинствами, а вы, миряне, грабили их же ростовщичеством, судом несправедливым, насилием, измышленной виной и выморочным правом» [26]26
  Выморочное право означало в те времена право феодала забирать себе все имущество умершего подданного, если после него не осталось прямых наследников, то есть супруги, сына и т. п. (Прим. авт.).


[Закрыть].

Интересно, что именно в бытность свою среди сельских жителей Гус уделяет столько внимания светским феодалам и тому, как они обращаются со своими подданными; он упрекает панов в трех способах «ограбления»: первый – когда сверх меры обирают бедноту; второй – когда берут возмещение за действительную вину, но чрезмерное (то есть когда требуют чрезмерного возмещения убытков); третий – когда взимают дань, или пошлину, или налоги (сверх меры). «Ибо по закону Божьему обязаны господа учить, направлять и защищать своих подданных. И недаром владеет господин владением своим, но получит его от Всевышнего, дабы служил ему, народу, как добрый правитель, правил и в том отчет Богу своему отдал. Дай, Боже, понять им (господам и священникам), что надо прекратить этот грабеж».

Столь же конкретно обнажает Гус и дела городских торговцев, перечисление которых тоже заканчивается риторическим восклицанием: «И кто может описать их уловки и корыстные сделки, которыми они души свои унижают и людей грабят?» Гус весьма точно различает «ремесленников, пахарей и прочих, которые продают дело рук своих, от «купцов-торговцев», которые сами не производят, но «ищут прибыли», продавая товары, сделанные другими. Это признак уже очень развитого социально-экономического мышления!

Интересно также, как Гус выступает в защиту чешского языка, опять совершенно конкретно показывая, до какой степени он засорен чужеродными элементами. «Пражане и другие чехи, говорящие наполовину по-чешски и наполовину по-немецки, называют полотенце «хантух», передник – «шорц», конюшню – «маршталь», верхнюю залу – «мазхаус», плащ – «мантлик», батрака – «хаускнехт», возницу – «форман».

Здесь уместно остановиться на национальном чувстве Гуса. Противники – и это нашло свое отражение в обвинениях, предъявленных Гусу в Констанце, – упрекали его в национальной нетерпимости, шовинизме. Это было глубоким и сознательно распространяемым заблуждением. Так, Гусу ставили в упрек его участие в издании кутногорского декрета, вызвавшего уход из Чехии немецких магистров и студентов. Но Гус вовсе не изгонял их из Праги – они ушли по собственному решению, не желая подчиняться новому уставу Пражского университета.

Противоречия между немецким и чешским элементом в Праге вообще были связаны с тем, что немцы представляли собой экономически более сильную прослойку, заинтересованную в том, чтобы общественный порядок оставался неизменным, и опиравшуюся поэтому на консервативных представителей феодализма, в первую очередь на римскую церковь. Гус и его последователи находились, естественно, на противоположной стороне, так что это на первый взгляд национальное противоречие имело исключительно экономические и социальные корни.

К тому же Гус ясно высказался о своем «национализме», и его слова снимают с него всякое подозрение в однобоком патриотизме или в шовинизме. Он подчеркивал, что оценивает людей не по их национальности, а по характеру: «А посему говорю по совести: если б знал я иноземца, откуда бы ни был он, в добродетели его еже Бога любит и за добро стоит более, чем мой собственный брат, и был бы мне милее брата. Потому и хорошие священники-англичане (намек на Уиклифа) мне милее, чем нечестные священники чешские, а добрый немец милее злого брата».

Другое свое сочинение, «Зеркало грешного человека», Гус снова посвящает почти исключительно критике духовенства. И снова оно написано образным, сочным, понятным для народа языком.

«Нет более погрязших в наслаждениях, нежели священнослужители, отрекшиеся от Христа… Они не знают страданий – разве что брюхо заболит от обжорства и пьянства; велики труды их, если и на конь их сажают и на ложе уносят. В бедности видят мерзость, в гордыне – величие, разврат слывет состоянием естественным… О, если бы могли они заглянуть в конец, ибо не помогут им после смерти папские грамоты, если им не предшествуют добрые дела!»

Из круга этих резких, боевых трактатов выделяется произведение «О познании истинного пути к спасению», которое по первым словам своим «Слушай, дочка!» кратко называется: «Дочь». В этом небольшом сочинении Гус обращается к женщинам и прежде всего к тем, которые с молодых лет посвятили себя служению Христу. Это произведение, которое ставит перед молодыми женщинами самые высокие моральные цели, полно сердечной нежности, что сообщает ему неожиданную и необычную прелесть.

Но всей этой богатой литературной жатвы было недостаточно, чтобы удовлетворить Гуса. И снова из-под его пера выскальзывает фраза: «Я, к сожалению, не смел поднять свой голос против явного зла, неразумно опасаясь гонений, проклятий, осуждения и смерти убоявшись. Но милосердный Спаситель, допустивший меня исправлять дело его, теперь внушил мне смелость не страшиться, но правду говорить наперекор любому, кто противится закону Иисуса Христа».

И Гус возобновил свою проповедническую деятельность. «Раньше я проповедовал в городах, ныне же под частоколами, возле замка по названию Козий градек, на дорогах между городами и деревнями».

Район его действий действительно расширялся, и для дальних поездок ему приходилось брать лошадь у владельца Козьего градка. Увеличивалось и число тех, кто приходил услышать его, люди шли из близких и далеких мест, иногда проведя целые сутки в пути. Вместо бревенчатого потолка Вифлеемской часовни над Гусом и его слушателями простирался синий шатер небес, а балдахины кафедры заменяли ветви раскидистой липы. Но те же страдания, которые приводили к Гусу пражских слушателей, собирали теперь вокруг него «верных» из деревень. Так Гус снова оказался среди своих, среди людей, которые слушали его, понимали и любили так же, как и он их.

Но литературную деятельность Гус не прекращал.

В начале 1413 года он закончил одно из известнейших своих произведений – «О симонии», то есть о вопросе, который особенно беспокоил его, потому что был связан с важнейшим пороком церкви, утратившей первоначальную чистоту. В этом трактате Гус снова очень убедительно и конкретно показывает, как проявляется симония в действиях отдельных членов церкви – от папы, епископов и аббатов до рядовых монахов и белого духовенства, то есть приходских священников. В сельской тиши своего уединения Гус с железной логикой связывает причину со следствием и отыскивает самые разнообразные симптомы этой «золотой болезни» церкви. Несомненно, сочинение именно этого трактата оказалось его тягчайшей виной в глазах констанцского судилища.

За этим весьма пространным сочинением Гус написал еще трактат «О шести заблуждениях», носящий столь же яркий пропагандистский характер, здесь он разбирает заблуждения, которыми священники заразили христианство. Основные положения этого труда Гус приказал начертать «а стенах Вифлеемской часовни.

Затем последовали еще два трактата: «О церкви», где Гус изложил свое известное понимание церкви, и «Постилла», или «Изложение священных чтений воскресных», представлявшее собой, по сути дела, собрание проповедей.

Вероятно, в этот период Гус был счастливее всего и жил наиболее полной жизнью. Казалось, стены Вифлеемской часовни раздвинулись, превратившись в простор под открытым небом, простор, заполненный более многочисленными толпами, чем это могло быть в Праге; и мысли здесь рождались быстрее, чем их могло записать перо.

Но Гус не подпадал под влияние теперешнего своего настроения, каким бы убедительно радостным оно ни было. Он воспринимал действительность как нечто целое, и хотя был удовлетворен своей деятельностью в провинции, не забывал и о Праге. Он несколько раз приезжал в Прагу и поддерживал с ней постоянную письменную связь. Писал он друзьям, писал и послания, предназначенные для публичного прочтения, главным образом в Вифлеемской часовне. Одна мысль является общей для всех этих посланий – призыв к верности и стойкости. «Посему, возлюбленные, не бойтесь, и да не тревожит вас страх оттого, что некоторых из вас искушает Господь, допуская антихристовых слуг пугать вас гонениями (судебными)… Стойте твердо на правде, кою познали… Наконец прошу вас, возлюбленные, молитесь за тех, кто возвещает правду Божию, и за меня молитесь, чтобы и я усерднее писал и проповедовал против злобы антихриста и чтобы, когда настанет труднейшее время, привел меня Господь в ряды воителей своих, дабы мог я защищать правду его».

В этих писаниях Гуса нет ни слова о его личной судьбе. Он хлопочет лишь о том, чтобы выполнить свою миссию, и о том, чтобы приверженцы его не изменили общей борьбе.

В одном письме, написанном в конце 1412 года ректору Пражского университета, Гус открывает основной источник силы, на которую он опирается, и одновременно указывает слабые стороны своих противников: «Люди, ослепленные гордыней, честолюбием, величием и скупостью, позволившие отвратить себя от правды, лишены терпения, а тем самым – любви и всех добродетелей; они слабеют духом, испытывая странное смятение в сердце своем, ибо, с одной стороны, их теснит сознание правды, а с другой – страх; боятся они лишиться величия своего и отдать на смерть грешное тело. Я же пойду на смерть, если таково будет милосердие Божие, ибо не хочу жить в этом жалком мире, если мне не дано побуждать себя и других раскаяться согласно воле Божией».

Достаточно освободить эти слова от шелухи религиозных понятий, диктуемых духом эпохи, и они зазвучат как боевое оружие «Божьих бойцов» – наследников Гуса.

Уход Гуса из Праги не принес, однако, желанного успокоения для Чехии. Волнения выплеснулись за пределы городских стен, больше всех бряцали оружием враги Гуса, из них наиболее отличался бывший близкий друг Гуса – Штепан Палеч.

Итак, над головой Гуса простиралось тихое и спокойное синее небо южной Чехии, но на горизонте собирались тучи, предвещая грозную бурю. Тучи эти стягивались не только из отдаленных уголков Чехии, но и со всего мира.

ГЛАВА 12
ИГРА КОВАРСТВА И ХИТРОСТИ

В чем угодно можно было упрекать римскую церковь, только ее в забывчивости. Стоило ей однажды понять, какую опасность представляет для нее Ян Гус, и можно было не опасаться, что его процесс не будет доведен до конца. Она была упорна, но хитра. Она умела ждать, умела приостановить свои действия, но была готова к нападению в любой момент, как только ход событий позволял надеяться на успех.

Первой победы церковь добилась тогда, когда лишила Гуса поддержки короля, архиепископа и большинства в университете: тогда она выжила его из Праги. Но и в изгнании Гус не переставал быть для нее опасным. Он продолжал проповедовать, писал, но главной его виною было то, что он вообще существовал. Теперь пора было приступить к крайним мерам – к его физическому уничтожению. Но для этого нужно было, чтобы он фактически попал во власть церковного суда. Ввиду слабости Вацлава церковь не надеялась, что можно побудить чешского короля арестовать Гуса и выдать его духовным властям, тем более что этого еретика защищало чешское дворянство. Но можно было выждать, как уже не раз, удобного случая.

Этот случай представился, когда зародилась надежда на созыв нового всехристианского собора, главной целью которого было окончательно устранить троепапство и навести в церкви радикальный порядок.

В течение всего 1413 года папа Иоанн XXIII вел переговоры о созыве такого святого собора с королем Сигизмундом, который тем временем был провозглашен наследником Вацлава IV на троне Чешского королевства. При переговорах обапартнера преследовали свои интересы. Иоанн XXIII считал себя единственно законным папой и надеялся, что собор избавит его от двух пал-самозванцев; Сигизмунд приветствовал созыв всехристианского собора из других соображений: хотя он еще не был коронован германской короной в результате сопротивления своего брата Вацлава IV, но был фактическим государем Германской империи, страны, подобно льдине, рассеченной сотнями трещин, раздираемой борьбой несчетного множества антагонистических сил. Сигизмунду поэтому необходимо было усилить свой авторитет, а это могло случиться, если он будет иметь столь значительные заслуги в объединении расколотой церкви. Сигизмунд хотел возложить на себя обязанности светского председателя намечаемого собора и втайне надеялся, что в конце концов ему удастся захватить руководство собором вообще, даже против воли папы и кардиналов. Если он доведет переговоры до успешного конца и возвратит христианству его былое единство или хотя бы внесет в это дело значительную лепту, то заработает на своих заслугах изрядно и прежде всего укрепит свою политическую силу и положение в мире. А то и другое ему нужно было для того, чтобы утвердить свою власть над империей. Таким образом, римский папа и римский (германский) король нуждались друг в друге, искали один в другом опоры, хотя одновременно и стремились отнять друг у друга первенство в отношении заслуг, а главное– в отношении их материальных следствий.

После трудных, полных коварства (переговоров Сигизмунду удалось склонить Иоанна XXIII к тому, чтобы созвать собор в начале ноября 1414 года, причем отнюдь не на итальянской, а на германской территории, в городе Констанце на Боденском озере.

Созыв представителей всего христианства поставил и Гуса перед совершенно новой ситуацией, и его процесс выступал в новом свете. Пока Гуса вызывал на суд папа, он отказывался подчиниться вызову, и его возражения, как мы уже говорили, были полностью обоснованы. Теперь же в лице собора образовалась новая инстанция, где уже не папа решал дела в качестве единственного судьи, но где сошлись представители всей «видимой» части церкви, то есть в полном смысле этого слова вся церковь. А Гус никогда не переставал себя считать членом оной. К тому же этот собор провозгласил своей главной целью произвести реформу в делах церкви, то есть, другими словами, программа его совпадала с программой Гуса. Разве это не был для него подходящий случай принять участие в такого рода обсуждении? Разве не в этом была его прямая обязанность? Следовало помешать лишь одному – чтобы собор стал судилищем для Гуса. В качестве вызванного и обвиняемого Гус не мог бы даже явиться на собор. Он мог и должен был предстать перед ним не как «привлеченный» судом, а как свободный участник собора. Но и враждебная сторона считала собор удачным предлогом для того, чтобы захватить Гуса в свои руки. Теперь было очень удобно завершить затянувшийся процесс и заманить жертву в ловушку. В этом деле церковь обрела помощника в лице Сигизмунда – будущего наследника чешского трона (предназначенного Сигиэмунду еще при жизни Вацлава), а Сигизмунд сам стремился к тому, чтобы в Чехии установился порядок и были подавлены все опасные бунтарские, «еретические» элементы. Нужно было только преодолеть колебания Гуса, рассеять все его сомнения и побудить явиться в Констанц. Так началось усиленное наступление на Гуса посредством обещаний, уговоров, коварных заверений и угроз. Эту кампанию интриг, лжи и дипломатических уловок Сигизмунд начал заманчивым предложением охранять Гуса в случае, если тот отправится в Констанц. Однако вызов, сформулированный в такой необычной форме, не внушал доверия. Еще меньше доверия внушал его автор. Слишком свежи были воспоминания о том, как часто Сигизмунд нарушал свое слово, а особенно с какой легкостью он предавал родного брата, короля Вацлава. И все же Гус серьезно взвешивал предложение Сигизмунда. Если только заручиться надежной гарантией. Но Гус имел в виду большее: не только личную безопасность, но и возможность говорить перед собравшимися представителями христианского мира. Ему важно было добиться открытого разбора своего дела. В этом он видел главную цель своей поездки, если только он решится отправиться в Констанц.

Большинство друзей предостерегало Гуса, советуя не верить Сигизмунду: «Он сам выдаст тебя врагам!» Их доводы настолько убедили Гуса, что он решил пока отказаться от предложения Сигизмунда, обосновав это тем, что он-де не собирается ехать туда в качестве привлекаемого к суду, но хотел бы участвовать в соборе как его член, чтобы иметь возможность изложить собравшимся представителям христианства свои взгляды и учение, дискутировать о них, с тем чтобы или убедить собор в своей правоте, или быть убежденным своими коллегами в том, что их учение лучше, и выслушать наставление. Поэтому Гус не прервал переговоров с Сигизмундом, а продолжал их в этом плане. Сигизмунд, со своей стороны, усиливал гарантии безопасности Гуса, предлагая все более точные формулировки «охранной грамоты».

В то время Гус подвергся нападению еще с одной стороны: в конце апреля 1414 года папа Иоанн XXIII приказал пражскому архиепископу Конраду из Вехты, оломоуцкому епископу Вацлаву Кралику и инквизитору Микулашу резко и всеми способами выступить против Гуса, против того, что он все еще свободно действует в Чехии. Исполнение своего приказа папа обеспечил довольно грозной мерой, поручив литомышльскому епископу Яну Железному надзирать за действиями исполнителей. Ян Железный принадлежал к числу самых горячих противников Гуса, теперь он получил от папы все полномочия для применения тягчайших наказаний к названным церковным сановникам в случае, если они окажутся нерадивыми.

А тут еще и за рубежом объявился новый противник Гуса, что, несомненно, предусматривалось организаторами кампании. Это был знаменитый богослов и канцлер Парижского университета Жан Жерсон, который в своем письме архиепископу Конраду обрисовал страшную опасность, какую Гус представлял для церкви, и настаивал на устранении еретика.

Кульминационной точкой кампании, имевшей целью изгнать Гуса из Чехии и предать его в руки собора, было послание Иоанна XXIII Вацлаву IV, написанное в конце июня того же года. Папа снова призывал короля отказаться от предоставления убежища опасному еретику в своей стране и выдать Гуса церковному суду. Но на этот раз призыв папы подкреплялся угрозой самых страшных последствий для королевства Чешского, буде приказ папы останется неисполненным. Намек очень понятный: Чехии угрожали крестовым походом!

Вместо безучастного разочарованного в жизни и ослабевшего духом короля обдумать эту новую угрозу пришлось королевскому совету. Дворяне, члены совета, были, за небольшим исключением, сторонниками Гуса. Но на них легла огромная ответственность: им предстояло принять очень серьезное решение. Ведущую роль среди них играл тогда пан Лефл из Лажан, один из опытнейших дипломатов своего времени. План, который он придумал, был достоин его остроумия и репутации хитрого дипломата и должен был, по крайней мере насколько это было в человеческих силах, действительно обеспечить Гусу безопасность, если тот решит ехать в Констанц. Этот план, предложенный паном Лефлом королевскому совету, казался весьма удачным. Он основывался на сложности отношений между Вацлавом IV и Сигизмуидом,

Пан Лефл занимал выгодное положение – в ту пору он как раз был главным посредником между обоими братьями. Переговоры велись вокруг окончательного определения сана и правомочий каждого из них в Германской империи. Вацлав IV когда-то обязался помочь Сигизмунду добиться короны короля Римского [27]27
  Главой Римской империи германской нации был император, и Вацлав IV не отрекся от этого титула и от притязаний на него даже после того, как был смещен. Король Римский являлся заместителем императора, а в действительности – настоящим «исполнительным» правителем. Внешним признаком этой власти была, однако, только коронация.


[Закрыть], Сигизмунд, со своей стороны, пообещал не короноваться при жизни брата, чтобы Вацлав IV хотя бы формально сохранил право претендовать на власть в империи. Теперь же, когда Сигизмунду предстояло вместе с папой председательствовать на Констанцском соборе, ему было очень кстати, если бы он мог занять это место уже коронованным королем Римским, это значительно укрепило бы его авторитет.

И вот Лефлу удалось склонить короля Вацлава к особому договору: Вацлав согласился на «преждевременное» коронование брата, но с условием, что тот обеспечит безопасность Гусу! Удивительное условие, когда за жизнь еретика, преследуемого церковью, предлагалась корона Римско-Германской империи!

Сигизмунд, конечно, с жадностью ухватился за это предложение. Он ни секунды не колебался, неожиданный выигрыш был у него в кармане, и он ни в малейшей степени не заботился о будущем. Он был уверен, что позднее ему как-нибудь удастся развязаться с Гусом и собором. Как именно? Да, конечно, так, чтоб извлечь из этого пользу.

Но пан Лефл, даже имея на руках гарантию, надежнее которой не могло и быть, если вообще существует хоть что-то, что люди считают надежным, не хотел сам решать судьбу Гуса. Поэтому он пригласил магистра Яна в свой замок Краковец, где ознакомил его с результатами своих хлопот и вместе с тем дал прочитать Гусу угрожающее послание папы королю Вацлаву. Теперь Гус должен был сам сказать решающее слово – поедет он или нет.

Гус был глубоко потрясен. Он хорошо представлял, какие опасности и беды обрушатся на любимую родину в случае крестового похода. С другой стороны, охранная грамота Сигизмунда, за которую была уплачена такая дорогая цена, казалось, обещала. наконец, исполнение давней мечты Гуса: он сможет свободно говорить перед всем христианским миром, который будет слушать. его в лице своих представителей на Констанцском соборе, он сможет отстаивать свою правду, имя и честь правоверного христианина!

Снова и снова вопрошал Гус пана Лефла: действительно ли все так, как кажется? Пан Лефл пожимал плечами. Да. Вот обещание Сигизмунда. Его исполнение обусловлено высокой ценой – согласием на коронацию в Аахене. Но можно ли поклясться, что все будет исполнено, можно ли целиком на это положиться? Ведь в конце концов обещания и обязательства выполняют люди, а Сигизмунд к тому же в этом отношении – характер особенно сложный и неустойчивый. Нет, пан Лефл может только констатировать, какова ситуация, окончательный вывод Гус должен сделать сам, ведь речь идет о его жизни и миссии на земле.

Трудно было принять решение. Гусу приходилось выбирать из двух возможностей: если он ослушается и останется дома, то сможет целиком положиться на слово многих дворян, которые похвалялись тем, что в состоянии укрывать магистра в своих замках в течение любого количества лет. Такая дерзость была вполне обоснована, трудно было ожидать, чтобы король сумел решительно, вооруженной силой призвать своих вассалов к порядку. А крестовый поход? Это тоже было одной из тех мер, которыми легче угрожать, чем осуществлять на деле. Вторая возможность была – довериться охранной грамоте Сигизмунда, скрепленной на сей раз столь реальной гарантией, и предстать перед констанцским собранием.

Гус был слишком умен, чтобы питать излишние надежды на подлинную неприкосновенность и на сохранение своей жизни, но он верил, что добьется единственного, единственного и главного, – что его слова дойдут до сознания и совести всего мира. Он давно уже перестал интересоваться личной безопасностью, и все его помыслы сосредоточились на дилемме: должен ли он остаться учителем и вождем своего народа, доморощенным пророком, или обратиться ко всему христианству, к целому миру?

И вот, взвешивая и оценивая сущность и цель своей миссии, он мог решить только так, как решил: ехать в Констанц!

1 сентября 1414 года он написал ответ Сигизмунду:

«Светлейший князь и милостивейший государь! Недавно я послал ответ Вашей светлости, что, согласно уведомлению пана Индржиха Лефла из Лажан о желании Вашего Величества, замыслил я покорно выю склонить и под надежной охраной Вашей грамоты явиться, если того пожелает Всевышний, на предстоящий собор в Констанце. А посему покорнейше прошу Ваше Величество, во имя славы Божьей и пользы святой церкви, а также во имя чести королевства Чешского, распространить Вашу милость на мою особу в такой мере, дабы, с миром придя, мог я на сем общем соборе обнародовать веру, кою исповедую.

Ибо никогда не учил я ничему тайно, но всегда открыто там, где собиралось более всего магистров, бакалавров, священников, панов, рыцарей и прочего люда; так и теперь желаю не в тайности, но при всем соборе услышан и испытан быть, при всех проповеди читать и с помощью Духа Господня отвечать всем, сколько бы ни было желающих обвинить меня. И надеюсь, не убоюсь признать Господа нашего Христа, а буде потребуется, и смерть приять за его праведнейший закон. Ведь сам царь царей и владыка властителей в образе человека бедного, кроткого и покорного приял за нас мученический венец, заповедав нам идти по стопам его, он, греха не сотворивший и уста свои не осквернивший ложью, унизился, дабы своею смертью нашу смерть попрать, и положил нам страдать во смирении, ибо не напрасно сказал он: «Блаженны те, кто пострадал за справедливость, ибо их есть царствие небесное».

Об этом постоянно размышляя, я, недостойный в уповании слуга его, хотел побудить духовенство и народ следовать примеру его. И за то пожал я ненависть – не всего народа, но тех, чьи нравы Богу самому противны. Быв часто вызываем ими ко двору архиепископскому, всегда оказывался невиновным. Наконец, вызванный пред папский престол, я никогда не мог добиться аудиенции для своих защитников и представителей. А посему вверился я в руки праведнейшего судьи, во имя славы которого, надеюсь, Ваша милость устроит так, чтоб мог я, если даст Господь наш Иисус Христос, открыто и без опасений изложить свое учение. Писал собственноручно в день св. Ильи, я, именем Господа Иисуса Христа, магистр Ян Гус, смиренный слуга Вашего Величества».