Текст книги "Пожиратели логоса"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Попал в какую-то сторожку, хотел у мужиков про местность выспросить. Выпил с ними малость для знакомства. Повело страшно... больше ничего не помню. Спасибо, что к Вальке меня доставил. Я твой должник.

– Меня-то тебе, положим, не дотащить. Да и сто граммами отравы, что они там бухали, Евгения Ухова с ног не свалишь, – черные глаза Жетона превратились в подозрительные щелки, в голосе прозвучала ирония. – Тогда все понятно... И Сталиным алкаши, выходит, тебя здорово припугнули.

– Что-то в разговоре по культ личности всплывало, – уклонился Филя. Ты лучше мне литературку подбери самую рейтинговую. И крутизну авангардную. Отлежаться решил, слиться с прекрасным.

Набрав кипу произведений наиболее продвинутых концептуалистов и кумиров массовой литературы, Теофил углубился в чтение.

Почти месяц его никто не беспокоил, да и он сам не рвался к контактам: надо было осмыслить ситуацию. Результат осмысления вылился в литературный труд. Жетон подозревал, что Филя взялся за дело – начал строчить детектив. Он слезно просил забыть интеллигентские замашки, не использовать фраз, длиннее трех-пяти слов, не забывать о сексе – двигателе литературного прогресса, а главное – поменьше думать и не стеснять себя в использовании ненормативной лексики. Филя и в самом деле что-то записывал, но показать отказывался.

Наконец, Трошин протянул Жетону напечатанный на какой-то допотопной машинке текст:

– Извини, что так долго молчал. Не хотел тебя в дерьмо втягивать. Прочти, теперь ты все поймешь сам.

Евгений жадно схватил бумаги, пробежал взглядом страницу.

Размашистые смоляные брови поползли на казацкий лоб.

– Чегой-то я не вразумляю...

– Это ж черновик. Тезисы, – утешил его Филя. – Большая ещё работа предстоит.

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЯСНОВИДЯЩЕГО

(Докладная записка по материалам Арт Деко) Заинтересованному лицу от непосредственного наблюдателя.

ПОСТАНОВКА ВОПРОСА:

1. ОНИ.

Зло многолико, но у него одна цель – деструкция, разложение.

В процессе цивилизации происходит душевная и физическая мутация человека под воздействием внешней среды и скрытых сил истребления рода. Воздействия делятся на материальные и внематериальные, следовательно духовные. Руководит последними некая мыслящая субстанция под условным названием Змей-искуситель, далее в моем контексте – Алярмус.

Род Алярмуса характеризуется наличием живучей плоти и полным отсутствием нравственного императива. Ему враждебны всяческие проявления, относимые человечеством к области духа. Нравственность, мораль, врожденное осознание того, что все, живущие на Земле – братья и сестры – главная опасность и основной объект нападок наших врагов. Главное их оружие растление.

2. ИХ МЕТОДЫ. Главный принцип растления заключаются в размывании границ, отделяющих варвара от существа духовного, а следовательно в развенчании видовых ценностей человека мыслящего. Посягнуть на духовное начало, божественный разум – это прежде всего – убить Логос. Логос, как известно, полагаю, не всем, по-гречески означает "слово", "понятие", "разум". В философии – духовное первоначало, божественный разум. Погубить ЛОГОС – сделать человека тенью, неодушевленным предметом, куском мяса, стремящимся к самоистязанию и мучительству ближних. Дух и разум – любимая пища Змея. Это форма уничтожения человека в человеке через лишение его слова, смысла, идеи.

Воины Логоса изначально противостояли Алярмусу . Именно они отстаивали величие слабеющего духа, порождали стремление к жертвенности, любви, чистоте, вызывали брезгливость к подлости, учили уважать жизнь и самоценность отдельной личности. Уважать и беречь то, что есть мы сами перед совестью и сроком бытия своим. Ибо, как утверждал средневековый схоласт Михаил Пселл "Блестящие речи смывают грязь с души и сообщают ей чистую и воздушную природу". Для того, кто порожден грязью, "блестящие речи" хуже дуста.

3. СОСТАВ армии Алярмуса.

1. Отряд волонтеров.

Армия Змея велика и выступает под разными личинами. К ней относятся борцы за очищение Логоса от гнили, образовавшейся в процессе тысячелетней эксплуатации. Не надо забывать, что самые высокие слова скрывали наиболее подлые идеи, в розовом кусте, полном красот и соловьиных трелей, завелись осиные гнезда фальшивого пафоса.

Под знаменами освобождения слов от лживого смысла сплотились непримиримые противники. Одни умерщвляют Логос, как тоталитарного тирана, другие защищают его с таким усердием, что от слов остаются лишь затертая шелуха.

2. Передовые силы.

Истинным пожирателям Логоса свойственна врожденная, генетически унаследованная от Алярмуса конструкция личности.

Это особи с задатками антилюдей, с ощущением своей инородности, исключительности, происходящей от прогрессирующей атрофии духовности.

Осознанно или нет, стихийно, либо же оправдывая свои действия различными мотивами (коньюнктурой, игрой, требованиями художественного прогресса), Пожиратели наносят целенаправленные удары Логосу. Основные силы Пожирателей сосредоточены в кино и литературе.

Среди Пожирателей Логоса есть подлинные вожаки, наделенные трехжильной выносливостью и дьявольской изощренностью. Эти не просто гадят в цветнике "вечных ценностей" обычным, до пошлости банальным образом. Они предпочитают при этом совокупляться с козой на глазах кружка юных любителей животных, или вступают в связь с трупом собственной матери в условиях церемонии церковного отпевания. Они убеждены в главном – субъект становиться садистом не вопреки человечности, а благодаря ей. Значит надлежит искоренять человечность, низвергая Логос – смысл, идею, веру. Десемантизация мира – цель воителя из Алярмуса.

"Не надо сопротивляться гнойно безумно разлагающемуся сочащемуся кровавой спермой насилия хую тоталитаризма, а надо уметь отдаваться ему с наслаждение и использовать для общего дела". Автор этих строк ( игриво подписанных "Ленин") концептуалист Воронин, относит к "гнойно, безумно и т.д. разлагающемуся" смыслу – весь опыт мирового Логоса – литературного слова.

"Смелость" истинного Пожирателя увлекает в ряды Алярмуса мелких "мастеров слова", ориентирующихся на "прогрессивные процессы". Воинствующие литературные мозгляки с призванием революционера, во все времена охотно подхватывают знамена спасения мировой Идеи. Этим все равно, что разрушать, их идеал – хаос. Другую категорию представляют приспособленцы, торопящиеся присоединиться к революционному авангарду. Тонкокожий эстета пуще всего боится быть причисленным к ретроградам, списанным в отход и он, тишайший и нежный – мухи не обидит, кидается доказывать, что мир – нужник, а нас всех, улыбающихся солнышку, кормящих щенка или растящих дитятю – сильно надули.

Все группы Пожирателей исходят из основного тезиса: лживый монстр тоталитарный ЛОГОСА, порабощающий человеческий мозг, должен быть уничтожен.

4. ПЕРСПЕКТИВЫ

Пожиратели живучи и чрезвычайно заразны, увлекая слабых духом бесхребетных идолов толпы – поющих, орущих, хрипящих, провозглашающих себя разрушителями ложных ценностей – сострадания, милосердия, любви. Какие бы термины не изобретали теоретики культурного процесса, изощряясь в анализе творчества слуг Алярмуса, характеристику своему племени Пожиратели придумали сами – говноеды.

Полагаю, Алярмус объявил войну Лгосу неспроста – существует кодовое сочетание звуков и смыслов, способное погубить антимир, остановить наступление глобального разложения.

Найти его – вот главная задача Посвященного.

СОДЕРЖАНИЕ :

1. история вопроса

2. анализ текстов

3. личные наблюдения

....."

24

– Ну, что сказать? Довольно забавно... – с некоторой растерянностью резюмировал свои впечатления от прочитанное Жетон, не перейдя к основной части. И поспешил наполнить кипятком кружки. – А если честно – не очень.

Теофил взял листки, сложил, сунул в карман куртки:

– Это не смешно. Это страшно.

– Ты бы перекусил, сердешный. Жанка беляшами снабдила. свежайшие, только слегка от снега подмокли. Дух какой – дивный! – в подусном пространстве Евгения исчез беляш.

Филя схватился за чашку, уставился в клубящийся пар:

– Ты прав, старикан. Смешно! Все жутко смешно... И абсолютно не доказательно! Сам запутался.

– Диагноз тут не простой. Давай разберемся спокойно. Что лежит в основе твоей душевной проблематику? – комплекс непечатного гения. Отсюда старопердунческие нападки на смелых и процветающих, – Жетон показал кулак просительно заглянувшему в окошко знакомому инвалиду – алкашу.

– Не выйдет у меня ничего, – Филя болтал в кипятке пакетик "земляничного" чая, отчего запахло в забитом прессой лотке летним полуднем. И покоем, детством, надеждами. – Драться так и не научился. Вот Колька никому не спускал...

– Так что ж твой школьный чувак друга не поддержит? Мог бы уже изданию сочинений Трошина посодействовать и закидать мой прилавок поэтической продукцией. Что-нибудь типа: "Благодарю, любя". Сборник стихов.

– С опечаткой во втором слове, – огрызнулся Филя. – Буква "е" вместо "лю".

– У меня купят и без похабени! Рубинштейна Леву, на чистых листках пара предложений – и то расхватали. Думали – шифровка, а угадавшему смысл писаний – "фольксваген". Я плакатик с изображением автомобиля от новогодней викторины "Угадай-ка, кто наш зайка", повзаимствовал и рядом поставил. Совсем даже немного лишнего говорил. Из рук рвали! А уж ради тебя постараюсь держаться в рамках сурового реализма. Намекну без понтов, что ты сын Плисецкой от Пьера Ришара или Трошин – псевдоним Распутиной.

– Оставь, это серьезно. Наверно, я плохо все объяснил. Или ты меня в психи зачислил, – Филя начал распаковывать одну из газетных стопок, которыми был завален его киоск.

– Так как же в искусстве без здоровой шизы? Без нее, родимой, только в попсу протиснуться можно. А что если я твое сочинение ксерану, и покажу кое-кому из описанных тобою "говноедов", – Жетон пил чай с какой-то китайской церемонностью – бумажные завалы притиснули его в угол киоска и мешали развернуться. Движения получались скованные и медленные ритуальные.

– Зачем это? Зачем им-то читать?

– Да кайф словлю. Меня ведь тоже комплексы самиздата хуже окопной вши заели. Для коммерции я авангард, для авангарда – попса, для попсы – урод накрученный, отстой. Горе от ума. (Глоток чая с присвистом) Дарование у меня природное и глубокое, с таким трудно вписаться в эклиптику "тела культуры". А у тебя талантик легкий и поверхностный (глоток и многозначительная пауза) – с ним жить можно. Ты их всех там нелицеприятно отразил, хотя и беспомощно, без профессионализма. Надо писать: "Пафос обнаружения разрывов в метафизике присутствия крайне важен для разработки основных категорий деконструкции и, следовательно, враждебен созиданию". Это звучит. (Отхлеб с шумом) А ты деликатничаешь по-стариковски – "гадят в цветнике". Зато, конечно, выражаешься доступно пониманию широких масс.

Ведь как формулируются два принципа массового чтива? Общеприятность и общепонятность. Если хочешь быть близок народу, потрудись соблюдать эти правила. Прочли, значит, Иван Иваныч или Пульхерия Ивановна не без удовольствия книжечку – все насквозь поняли. А если она ещё и закручена малость и подана как глубинное откровение чрезвычайно неординарного автора, то почувствовали себя широкие читатели сопричастным к тайному смыслу и высшей категории художественной элиты. Вот этой сопричастности с массами "говноеды" на дух не переносят и Перервина от всей души топчут – уж больно он широко доступный. И если не слишком-то общеприятный и программно непонятный – так ведь в этом для масс весь смак! Смрадный душок свидетельствует об изысканности деликатеса и в трапезе гурмана просто необходим. Без него слишком уж заурядно, как борщец со сметаной. Ты на ус то мотай, литератор. Ай, кипяточек остыл!

– Пишет Перервин здорово. И знаешь, он ведь и "Лолиту" написать мог бы. Только уже написана и приходится собственного дитятю под отморозка гримировать..

– Да никого он не гримирует! Таких и плодит. Это у него нутряное, природное. Так что я у тебя сочинение повзаимствую и братанам "говноедам", то бишь самым отвязным концептуалистам почитать дам. Нехай подивятся, яки соображения людям простым в голову приходят, – Жетон поднялся, тряхнув сооружение, положил руку на плечо Трошина и ободряюще встряхнул. – Чахлик ты невмерущий. Перевод с украинской мовы сечешь? – Кощей Бессмертный.

– И откуда только у людей оптимизм такой прет! – Филя вернул на место упавшие от сотрясения очки. – Почему-то мне кажется, что тебя мама в погреб с горилкой часто роняла. Ничего я тебе ксерануть не дам. Эта докладная записка, служебный материал для моего куратора. Того, за кем мы следили. Сдается мне, он должен понять. Если не поймет... – Трошин пожал плечами. Пойду к врачу.

25

В личной жизни Теофила как раз в эти дни случилось поворотное событие. Шел труженик печатного фронта на свиданку с Валюшей после недельного, наверно, перерыва. Торт нес и хризантемы голубые голландские все добро по бартеру за прессу полученное от "смежников".

Открыл дверь Валькиной квартиры своим ключом. Она не вышла как обычно на встречу, запахивая халатик. Не крикнула даже: "Заходи, я сейчас", хотя была дома и даже очень громко сморкалась в комнате. Филя вошел и соприкоснулся прямо тут, в семнадцатиметровой тесноте небогато убранной комнаты с высоким моментом истины. В пропахшей болезнями и немощью помещении, в свете пластиковой люстры "каскад" – всенародной роскоши восьмидесятых, Валентина рыдала над усопшей бывшей свекровью.

– Зинаида Михайловна сегодня ночью представилась. Обрядили уже с соседками, – она всхлипнула с новым чувством, поправляя крахмальную простыню, облекавшую отмучившееся тело до сложенных на груди с иконкой рук.

Филя увидел останки существа, о котором никогда не думал, как о существе одушевленном. Парализованная старуха, пропитавшая квартирку смрадом отмирающей плоти, заедавшая жизнь совсем чужой женщины своим безмолвным, обременительны и совершенно бессмысленным присутствием, ушла в мир иной. Что осталось от этой не очень-то плодоносной и удачливой жизни? Коленкоровая папка с фотографиями, раскиданными на круглом столе, прибранные для упокоения останки на кровати, чья-то мимолетная память?

Серое, остроносое, сморщенное лицо в обрамлении деревенской цветастой косынки, сложенные на груди иссохшие руки – узловатые пальцы, темные русла вспухших сосудов.

Валентина всхлипнула:

– Ой, мамоньки, она ж у меня одна родная была... И чего ж так жизнь устроена... Лечила, лечила всех... На Дальнем Востоке, когда муж там служил, потом здесь. Мужа, после войны всего насквозь больного и раненного, сама на гроши у дорогих специалистов выхаживала. И ни единого дня на бюллетени – работа, работа... Знаешь сколько зубов перелечила, сколько нервов воспаленных повыдергала, сколько боли успокоила? Думаю, если собрать всех – целый город выйдет. Пятьдесят лет у бормашины отстояла, а нищета нищетой. Левка все пропил и нас вот так оставил... А какой мальчонка забавный рос. – Она подошла к столу, взяла фотографию. – Тут он в школьном ансамбле на гитаре играет, худющий... А это мы в ЗАГСе... Смеются все, нарядные. У меня хала с шиньоном, модно было. В салоне по записи делала за три дня и без подушки спала, валик под шею свертывала, что бы не помять красоту-то.... Словно сто лет прошло... Ты умный, ты должен знать, почему так вышло? Почему так устроено? За что?

Филя уронил на грудь лохматую голову, не ведая ответа на самый жгучий вопрос: куда девается счастье? То самое, для которого родился, рос, учился, мужал? Которое желали все, звеня бокалами на днях рождения, этапных праздниках "выхода в жизнь" – окончание школы, институт, диплом, свадьба... У каждого почти так. Потом фото на кладбищенской плите. А что посередке? Где основное "тело" жизни? Спроси любого, катящего к последней станции, ответит неопределенно: – Трудное было время. Да и не сложилось как-то.

При этом вина и тоска в глазах такая, что ясно – обманули обещания. Обманул их и он сам – не сумел, не сдюжил, не оправдал...

– Твоя свекровь зубным врачом работала? Я думал – деревенская.

– Она потомственный медик. Прадед ещё уездным лекарем был и дед. Как у этого, что записки писал. Да вообще – золотая женщина.

– Булгакова ты читала... – машинально отметил помрачневший Филя, машинально трогая щеку, где скрывался часто беспокоивший нытьем коренной зуб. – Я б врачам памятники ставил. Не конкретным, а как символ. – Он положил на простыню голубые голландские хризантемы.

– Памятник! Тут и похоронить едва наскребла. Хорошо, её пенсию три года собирала, продала кое-что, люди добрые выручили. – Валя перешла в кухню, села за стол и опустила глаза. – Мне сказать надо...Уж лучше все сразу. Ты тут как гость эпизодами появляешься. Хочешь – навестишь, не хочешь – пропадаешь. Нет, я все понимаю... Ну какая я тебе пара? Гаврила Васильич из восемнадцатой квартиры – отставник, вдовец, в двухкомнатной с дочерью, зятем и внуками перебивается. Он ко мне переедет. Тебе тоже определяться пора. Ты, Филя, человек безобидный, доверчивый, легко поддаешься влиянию. Не тяни – женись. Надо жизнь свою серьезно, по-семейному устраивать. Не дело одному в таком омуте слоняться.

Филя смотрел на занавески с выгоревшими маковыми букетами, сквозь которые светились многие ночи – то жаркие, в любовном чаду, то семейно-мирные, с запахом поджаренной "докторской". И мечты, дерзания, и сомнения горькие и страхи... Все прошло. Уходили навсегда занавески и крыша дома напротив с крестами антенн, обсиженными воронами, переворачивалась страница жизни, исписанная торопливо и не очень старательно. А ведь каким дорогим оказался небрежный этот, кое-как набросанный "черновик".

– Постой, чего прямо так уходишь? Ты ж торт принес. Может посидим, помянем усопшую? – остановила в дверях женщина уходящего мужчину.

– Не надо. Я сам помяну, – в птичьих глазах блеснули слезы. Филя целеустремленно зашагал к лифту.

– Я сказать хотела... – окликнула Валентина с порога. – Вообще-то я в тебя верю! У тебя талант есть... Только ты стихов не бросай. Эх, расстались не по-людски как-то... – всхлипнула в след поплывшему вниз лифту.

Брел Филя в сумерках к остановке, словно ролик пленки обратно сворачивал: пришел, прожил кусок жизни и назад... Быстро-быстро пробежали кадры и засветился экран ослепительной белизной. Пустой. Предстояло на этой торжественной чистоте писать иные картины мужественной бестрепетной рукой. Теперь уж точно – набело. Растворилось в смутном мареве суеты прошлое и почувствовал Филя, что начал он расти не в ботву, а "в силу". Так тянется к свету бамбуковый росток – аж жилки хрустят и крепким, гибким становиться устремленный в высь стебель.

...Терна бежав, лавра взыскуя,

горечь смакуя горних отрав,

я говорю: Зверь шестикрылый!

Чистая Сила! Благодарю!

Не отнимай скорбного дара,

ярость ударов – не отменяй!

не упаси и не помилуй

Чистая Сила! Оголоси!

Лавр не к лицу, терн не по силам

только б хватило крови словцу...

26

Пары героической эйфори побродили в организме и как-то выдохлись. Одному и впрямь стало неприкаянно. Ни Валентины, ни Севана. Быт на поверхности спокойный, а подводное течение так и штормит. Ходят там, в темном омуте страшные волны, да того и гляди – вырвутся. Отсюда и невроз и сон плохой и трепет – будто ждешь чего-то ответственного. Как перед экзаменом. А ждал Теофил многого – разгадку тайны ждал, встречу какую-то, что только стихами описать можно, востребованности своей новой силы ждал. А главное – ответ Севана. В отделе НЕХИВО сообщили, что Вартанов в командировке. Он снова звонил и снова получал тот же ответ. Отчаявшись, Филя запечатал свои исследования в конверт и отправил заказное письмо в институт Земли. Понимал, что поступает рискованно. Получит Севан записки и поймет, что Филе и про бункер и про встречи его с Алярмусом известно. Если свой он – возьмет в помощники. Если враг – попытается убрать. Интересно, как? От одних размышлений о методах воздействия сообщников Алярмуса, Филю начинала колотить дрожь и даже свежайшие беляши, принесенные продавщицей Жанной, не лезли в горло. Он исхудал, замкнулся и все время затравленно озирался.

...Однажды вечером, в час необычайно теплого и слякотного апрельского заката, возник из вредного московского смога прямо перед киоском Фили странный человек и он с минуту молча таращился на него через стекло испуганные глаза, а потом выскочил на воздух и шумно задышал.

– Я.. я... Я звонил, хотел лично передать... Написал тут соображения... Пакет отправил на Институт. Исключительно по материалам ясновидения...

– Получил только сегодня. Прости, что исчез. Поездить пришлось. Может посидим на воздухе? – Севан обмельчал и как-то сник. Даже глаза выцвели. И завитков никаких нет – коротко стриженный бобрик, торчащий перьями как у мокрого ворона. Или это раньше казался куратор доверчивому Филе раскрасавцем – богатырем?

– Посидим. Отчего ж... – не попадая в рукава, Филя всунул свое вдруг озябшее тело в куртку и несколько раз по уши обмотался связанным Валькой в расцвете романа непомерно длиннющим шарфом.

"Вот и хана тебе, ясновидец..." – подумал с прощальной тоской, глянув на лужу, раскинувшуюся вместо книжного развала. Уже третий день Жетон не выходил на свой пост – в загул ушел ли в творчество. Одно к одному. Смиренно топал Филя за широко шагающим человеком, которого Алярмус назвал "своим".

Они углубились в сырую, довольно мрачную аллею начинавшегося за метро парка. Отыскав скамейку, Севан застелили её обнаружившейся в кармане прессой. Сели, помолчали. Севан жадно затянулся. Филя не угостился сигаретой и не подал вида, что удивлен курением Вартанова.

– Я о тебе помнил. В твой аппаратик такую штуку сунул, что звонок должен был пройти сразу ко мне или очень доверенному лицу. Ну, на всякий случай, что бы подстраховал, в случае... – Севан хотел улыбнуться, но только искривил губы. – В случае нападения спрутов.

– Не пользовался я мобильником и не нападал на меня никто. Работал над тезисами. – Филя сурово взглянул на собеседника. – Мне важно знать ваше... твое мнение. Насчет видений. Сейчас же.

– Идет. Время у меня сегодня полно, – Севан бросил взгляд на свои темные часы и воздел глаза к голым веткам, поблескивающим в свете неонового фонаря.

– В общем, ты верно усек тенденцию. Если нельзя уничтожить, надо растлить. Это ещё Аллен Даллас про Россию заметил. Вытащил стержень главный, на котором все держится и отдыхай – обездушенные люди уничтожат себя сами. Выморочный род, уходящий... Ведь приглядываться к окружающему страшно. Газеты читать, телевизор смотреть – страшно. Подавляющая энергетическая парадигма – садизм, презрение к жизни... Я тоже думал обо всем этом и наблюдения записывал. Дам тебе на экспертизу.

– Про Алярмуса? С большим любопытством ознакомлюсь, – пошел вабанк Филя, дерзко глянув на горбоносый профиль Филя и в паническом ужасе думая: "Так было это все или не было?" Не дрогнул Севан – сник.

– Не торопись с выводами и не темни. Ты был там, я знаю... Видишь ли, Теофил, по изначальной профессии я разведчик. И в общем-то, человек недоверчивый. Знаю, что если кто и срывает маску, то совсем не обязательно для того, что бы показать истинное лицо. Зачастую – что бы открыть другую маску.

Филя с сомнение посмотрел в печальные глаза человека, ведущего плохую игру и вымолвил глухо, одервеневшими губами:

– Покажи руку, Севан.

Севан поднялся, несколько мгновений раскачивался на носках, глядя на Трошина, словно прицениваясь – а стоит ли? Потом молча протянул левую пятерню с растопыренными пальцами. В углублении между средним и безымянным Филя увидел лиловое пятнышко не больше рисинки.

– Что это? Пароль, символ принадлежности к их роду?

– Знак возможного, а скорее – неизбежного перерождения. Порой пятно может даже исчезнуть на время, а иногда прогрессирует очень быстро. Кто-то рождается с отметиной, кто-то получает её в процессе неправедной жизни. Я видел списки, где мутанты, отмеченные историей, распределены по рангам. Всякие, знаешь ли, попадаются имена... Прежде чем рубить голову Потрошителю или Робеспьеру, следовало бы поинтересоваться их руками. А ведь именно эта опасность сплотила масонов! Самая тайная заповедь Каменщиков – оборона от Глубокого подземелья. Ритуалы же посвящения имеют целью избежать внедрения в общество зараженных вирусом Алярмуса. Следы сопротивления Алярмусу можно найти и в других союзах, тайных обществах, утративших свое истинное значение.

– Люди разучились различать врагов?

– Они потеряли бдительность. А потом... Видишь ли, парень, настоящих людей осталось не так уж много. Пожиратели Логоса внесли свой вклад. Вседозволенность – великое завоевание свободы. Она позволяет не быть человеком. Вои и плодились под её крылом человекообразные монстры. Те, кто сеет смерть и воспевает её. Ой, да полно их! Маньяки, наемные убийцы, фанаты-террористы всех видов, сатанисты, наемные труженики искусства... Все, кто разрушает заповеди Творца, уничтожают Смысл – ответственность личности перед собой и миром, – принадлежат армии Аляруса. Ты же сам написал, что свобода от Смысла, есть победа деструкции, хаоса... Только... – Севан запнулся и неожиданно расхохотался. – Извини за пафос. Мое выступление попахивает речью чиновного праведника перед телеэкраном.

– К черту экран! Значит, я прав? – с горячностью прервал куратора Филя. – Но ведь не все так плохо! А если читать не криминальные сводки, а про спасателей, руководителей кружков "умелые руки", врачей, ученых? Да пусть хоть про обычного булочника иди библиотекаря вспомнить! Если слушать симфонический концерт или хор пожарников, исполняющих "Вечерний звон" или серенаду Шуберта в школе слепых? Если задуматься хоть на минуту о величии человека, сующего тебе в рот бормашину, собирающего яблоки для повидла или просто присмотреться к лицам прохожих? Человеческие же лица! Они что – тоже слуги Алярмуса?

– Нет, они ещё живые, но опасность перерождения велика. По внешним признакам отличить человека от монстра зачастую вообще невозможно. В этом и парадокс! Мы видим их каждый день в уголовных сводках – никаких примет вырождения – благородные черты, проникновенный взгляд, крест на груди. Такой симпатяга душит пятилетнюю девочку, топит в ванне малыша, кромсает и насилует плоть, а потом с обстоятельно объясняет на следственном эксперименте, как делал это! Другой вдумчиво травил старика-отца, что бы освободить комнату, оставил пол кило тротила в вагоне метро, взрывал жилье людей, бросал бомбы на города...Экспертиза утверждает – здоровый индивидуум – полная психическая норма! И никакой отметины! – Севан посмотрел на свою растопыренную ладонь и медленно сжал скрюченные пальцы, словно пытаясь задушить зверя.

– Но ты не такой, хотя и с отметиной! – Филя вскочил. – Значит, не в отметине дело. Здесь какая-то путаница!

Севан глубоко затянулся догорающей сигаретой:

– Я родился в горном селе у сбрендившей от ужаса девчонки. Очевидно, зачала она не обычным образом и стремилась избавиться от дитяти. Но старшие берегли младенца. Тогда она подбросила его в кузов грузовика, уезжавшего в город. Подкидыш вырос в детдоме, проявил способности в математике и биологии. Директор ходатайствовал о приеме мальчика в институт. Так я попал в Москву и вскоре познакомился с заинтересовавшимися моими способностями людьми. Это были сотрудники военной разведки – Главного разведывательного управления Генштаба... Уверен, среди них есть агенты Алярмуса, опекающие отпрысков своего рода. Может, они и способствовали моему продвижению в специальную воинскую часть, занимающуюся аномальными явлениями?

Именно там я получил первые смутные сведения о диверсиях Пожирателей Логоса. Объектом моего наблюдения были случаи маниакального состояния, вызванные странным отравлением – не химическим воздействием неизвестного фактора. Люди добровольно истребляли в себе человека. Все эти накачанные героином идолы, умирающие от передозировок, толпы их обезумевших фанатов, террористы-комикадзе, бандиты-наемники, прирожденные убийцы, певцы и проповедники разложения, объявляющиеся вдруг в обычной среде и мирном семействе.... Кто-то должен был вдохновлять их. Что-то спровоцировало болезнь... Не только ведь ложь проповедников, блюстителей морали, тупость политиканов, экономические кризисы и ложные идейные доктрины... Что-то еще, что-то еще... Я высказал гипотезу вируса, имеющего воздействие на механизм человеческой нравственности. Тогда я ничего не знал о своем происхождении. Но заподозрил неладное. Так начинающие врачи находят у себя симптомы самых страшных заболеваний. Стал копать, выяснил про грузовик, доставивший меня в детдом. Нашел селение в предгорьях Арарата и столетнего пастуха, помнившего родившую нежеланного дитя девочку. Тот взял мою руку, посмотрел на пятнышко между пальцами и сказал: "Молодец, сынок. Ты все-таки удержался на краю". Я долго допытывался, в чем дело. Старик рассказал про девочку, сидевшую у бездонного провала с младенцем и поющую на древнем языке. Он закрыл глаза и тихонько завыл, воспроизводя песню. Мне удалось угадать отдельные слова что-то про цветок, вскормленный молоком солнца и лиловую чешую смерти.

Я рассмотрел свое пятно и понял, что это – знак. А исследуемое мною племя нелюдей заражено тайным недугом. Ледяным холодом дохнуло в затылок. Подобное, наверно, ощущает зараженный СПИД ом. Но это ещё страшнее – я содрогался от брезгливости к себе, ощущая себя тайным врагом человечества. Я пытался удалить пятно, прошел медицинское обследование – ничто не свидетельствовало о физической аномалии организма. Но выжженный хирургами знак возвращался! Я стал бояться всех дурных проявлений в себе – злости, зависти, жестокости, жадности. Я ходил с пустыми карманами, раздавая деньги. Боялся получить удовольствие от еды, вина, красивых вещей. От любви... Даже взрывы обычного гнева воспринимал как симптом прогрессирующей страшной болезни. Однажды подрался с хулиганами и бросился на свет, рассматривать свою чешуйку – не увеличилась ли она! А жена сбежала – ей не нужен был "человек без свойств". Нет, я не остановился, я шел напролом. Теперь... теперь я, кажется, понял все. Почти, почти понял....

– Может, посвятишь меня в свое открытие?

Севан долго курил, хмуря смоляные брови. Наконец сморщил лицо, изображая улыбку:

– Подожди, ладно? Не хочу показаться тебе параноиком или внушить неверную мысль. Надо кое что проверить. С этой целью я хотел бы втянуть тебя в одно дельце. Очень бы хотел. Но ты мигни, если не согласен – я пойму. Прогулка может оказаться опасной.

– Опять Арт Деко?

– Возможно... Видишь ли, все эти дела курирует некая секретная международная организация. Они дали наводку – американскую съемочную группу фильма "Одна во тьме" преследуют странные обстоятельства. Стоило перейти к самым технически ответственным сценам, как творческий состав почувствовал себя не в своей тарелке. Не только герои, но обычные гримеры и бутафоры потеряли сон, мучаясь до утра кошмарами. Не только собаки и лошади, участвующие в сценах Апокалипсиса проявили тревогу, но и вовсе не восприимчивые к тонким материям сценарист и режиссер.