Текст книги "Тень Саддама Хусейна"

Автор книги: Микаел Рамадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Я была в тюрьме на 52-й улице, напротив паспортного бюро. Ты знаешь это место, Микаелеф?

Я его знал, да ещё как. Именно здесь я просидел два злосчастных дня четыре года назад.

– Это огромное мрачное здание, – рассказывала Софи. – Меня поместили в маленькую камеру в самом нижнем этаже вместе с пятьюдесятью женщинами и несколькими детишками. Я была связана, на глазах повязка, как у всех. Мы слышали крики пытаемых жертв в соседних камерах и грубые речи палачей. Когда допрашивавшие уставали, они слушали пленки с записью кричащих в муках людей. Это продолжалось без конца. Они проигрывали эти записи всю ночь.

Мне не хотелось, чтобы она мне это рассказывала, но я не останавливал её, понимая, что это необходимо ей. Софи должна была высказать все, поэтому я пожимал её руки и бормотал на ухо слова утешения.

– Утром, – продолжала Софи, – меня повели на допрос. Я не могу описать тебе ужас всего этого. В комнате были уже две женщины и четыре охранника. Обе женщины были совсем голыми. Одна из них, скорчившись, лежала на полу почти без сознания, вторая сидела на стуле и плакала. Женщине, лежавшей на полу, было лет тридцать, но второй, сидевшей на стуле, – не более шестнадцати или семнадцати.

Софи закрыла глаза, ужасные картины жгли её память. Капельки пота выступили у неё на лбу и скатывались по щекам.

– Мне приказали поднять руку, и когда я это сделала, меня тут же ударили кулаком в грудь. Я не устояла и пошатнулась, тогда другой охранник ударил меня по почкам. Я упала на четвереньки. Меня продолжали бить, а потом подняли, оттащили в другой угол и поставили у стены. Ко мне подошел охранник и стал обзывать меня американской шлюхой и куском говна. Он плюнул мне в лицо.

Женщину, лежавшую на полу, бросили на стол, словно тушу для разделки. К её правому соску был прикреплен провод и течение двух минут её мучили, включая электричество. А затем её изнасиловали, но она была уже в таком состоянии, что не осознавала, что с ней происходит. Расправившись с ней, охранник просто сбросил её со стола и, смеясь, вышел из комнаты. Его место занял другой. Молоденькую девушку поставили в угол против меня. Один из охранников толкнул её на пол и заставил встать на четвереньки, а затем принудил её к оральному сексу, а второй изнасиловал её сзади. Затем наступил мой черед.

Софи умолкла на мгновение и отпила воды из чашки, которую я ей подал.

– Они заявили мне, что, поскольку я американка, они придумали для меня что-то особое. Похвастались, что много слышали об американках. Мне приказано было раздеться. Когда я отказалась, меня ударили по лицу. Когда я была уже без одежды, меня положили спиной на стол и привязали за руки и ноги. Один из стражников изнасиловал меня, а трое остальных в это время мочились мне на лицо.

Наконец первый насильник развязал мне ноги и перевернул меня животом вниз. Остальные трое по очереди насиловали меня. После мне приказали одеться. Встав наконец на ноги, я увидела, что молодая девушка уже одета и помогает одеться другой женщине. Нас снова отвели в наши камеры, никто там не стал с нами разговаривать. Для любой женщины подобное отношение непереносимый позор, особенно для мусульманки. Они не испытывают гнева, а лишь позор и бесчестье.

Софи тихо заплакала. Я понимал, что она оплакивает не только себя, но и тех двух несчастных, что были с нею.

– Это продолжалось каждый день. Однажды я оказалась в одной камере с матерью и дочерью, девочке было двенадцать лет. Каждой из них пришлось видеть, что делают с другой. Младенца мальчика жгли сигаретой до тех пор, пока мать не сказала, где её муж. Там творились такие вещи, Микаелеф, о которых даже тебе я не в состоянии рассказать. Я знаю одно: если мне опять доведется попасть туда, я наложу на себя руки.

– Не говори этого, моя любовь, – утешал её я.

Она посмотрела на меня, и глаза её горели огнем гнева.

– Если они найдут меня, я убью себя.

Я не сомневался, что она это сделает.

Наконец Софи уснула беспокойным сном, и хотя я прижимал её к себе и гладил, она часто просыпалась, крича, покрываясь холодным потом. Утром мы откладывали наше расставание, как могли, обещали друг другу, что скоро увидимся, как только мне удастся покинуть Ирак. Через два дня её переправили через саудовскую границу.

Мы снова расстались. Судьба распорядилась так, что снова мы соединились только после шести долгих и одиноких лет.

Все последующие недели я опасался, что выяснится моя причастность к исчезновению Софи. Я каждый день шел во дворец, ожидая, что в любой момент меня схватят и отправят в тюрьму, где будут пытки и медленная смерть. Но минул месяц и ничего не произошло. Тогда я начал терзаться, что меня умышленно не трогают и ждут, когда я наконец приведу их к своим сообщникам. Я помнил, как убили Аднана Кераллаха, и каждый раз, садясь в машину, ждал взрыва. Моя паранойя усиливалась, и перспектива быть убитым мне уже не казалась такой страшной по сравнению с тюрьмой.

В эти дни состояние мучительной неопределенности сменялось во мне навязчивыми страхами. Иногда меня мучило желание отомстить за Амну и детей, но безжалостная правда состояла в том, что это противоречило моей натуре. У меня не хватало смелости и нервы были расшатаны до предела. Когда я начинал ругать себя за то, что шарахаюсь от каждой тени и настолько слабоволен, что легко поддаюсь запугиваниям Саддама, я успокаивал себя тем, что найдется не так уж много людей, которые вели бы себя иначе при подобной нагрузке на психику, какую приходится выносить мне.

Латиф понимал это, я уверен. Он всегда старался не втягивать меня активно в свою конспиративную деятельность, но никогда не отрекался от меня.

Иногда меня тревожила мысль, знает ли Хашим о моем предательстве. В последнее время он стал более замкнутым, чем обычно, и, возможно, это означало, что я уже не в фаворе у Саддама и Хашим решил немного отдалиться от меня. Я привязался к нему за эти годы, хотя мы никогда не были так близки, как с Мухаммедом, но нашу дружбу с Хашимом я очень ценил. Его сдержанность настолько беспокоила меня, что я не выдержал и заговорил с ним.

– Тебя что-то тревожит, Хашим? – прямо спросил я.

– Ничего, – ответил он, отводя глаза. – Со мной все в порядке.

– Нет, не в порядке. Я достаточно хорошо тебя знаю.

Он ответил не сразу, а я со страхом ждал.

– Вчера мне позвонили по телефону, – наконец сказал он. – Плохие вести.

Поскольку в последнее время я все принимал как относящееся к себе лично, то сразу же подумал, что плохая информация касается меня.

– Плохие вести? – переспросил я с внутренней дрожью.

– Мой отец умирает, – ответил он печально.

Мне стало стыдно за то чувство облегчения, которое я невольно испытал, узнав, что плохая новость касается не меня, а Хашима. Конечно, я искренне сочувствовал ему, хорошо помня боль утраты, но был рад, что не я причина плохого настроения Хашима.

– Сестра сообщила, что ему осталось жить всего несколько дней, продолжал Хашим. – Сегодня я еду домой.

Хашим был родом из небольшого городка в двадцати километрах от Кербелы.

– Прости, что заставил тебя говорить об этом, Хашим, – извинился я. Это бестактно с моей стороны. Я разделяю твое горе.

– Нет, ничего, друг, – ответил Хашим и подошел ко мне. – Я хотел кое о чем попросить тебя, прежде чем уеду.

Это "кое-что" было его приглашение на похороны отца. Оно удивило меня, потому что я никогда не знал ни его отца, ни других членов его семьи. У меня не было никакого повода присутствовать на похоронах. Я попытался, как принято, отказаться.

– Едва ли мое присутствие будет удобным для твоей семьи. Человек, так похожий на Саддама, может нарушить спокойствие обряда.

– Я хочу, чтобы ты приехал, – подчеркнуто настаивал Хашим. – Мой отец очень гордился тем, что его старший сын работает в президентском дворец, но, мне кажется, не все из его друзей верят этому. А для моей матери увидеть тебя на похоронах будет значить очень многое. Никто не должен знать, что ты Микаелеф Рамадан.

– Ты хочешь, чтобы я приехал как Саддам? – испуганно спросил я. Боюсь, что это не так просто, как ты думаешь, Хашим. Я могу подменять президента только по его приказу. Если меня увидят на похоронах твоего отца, а Саддам в это время будет где-то в другом месте, это может привести к большим неприятностям.

– А что, если ты спросишь его? Может, он не будет возражать.

Мне в голову сразу пришла мысль, что с благословения Саддама я могу использовать эти похороны для встречи с Абдуллой Юнисом в Кербеле. Поэтому я устроил себе встречу с Саддамом в этот же день. Он находился в обществе нескольких министров и был в духе. Он охотно разрешил мне побывать на похоронах как "президенту", а затем ехать в Кербелу.

– Весьма подобающе для президента, – сказал он в ответ на одобряющие кивки министров, – появиться на похоронах простого горожанина, претерпевшего столько невзгод и бед по вине наших врагов. Но в Кербелу ты поедешь инкогнито.

Несмотря на то что во всем мире Саддам известен как человек, не умеющий контролировать себя и подверженный припадкам жестокости и ярости, я всегда находил его удивительно последовательным и спокойным в отношениях с людьми. Для каждого случая у него было свое настроение и свой стиль поведения. Будучи интровертом, он только на публике зажигался каким-то особым внутренним огнем.

При встречах с иностранными представителями он всегда мягок и задумчив и выглядит погруженным в свои мысли. Некоторые из остроумных наблюдателей сравнивают его в такие моменты с подкрадывающимся тигром. Неплохо, если бы он чаще сохранял этот вполне идущий ему образ.

В обществе своих министров и чиновников он более открыт, разговорчив и откровенен. В основном приветлив и любит юмор, но достаточно суров и беспощаден, если что-либо задевает его достоинство. Он редко бранится. В моем случае с исчезновением в Кувейте он впервые вышел из себя в моем присутствии.

Спустя два дня после нашего разговора с Хашимом я приехал утром во дворец и узнал, что отец Хашима умер и я должен немедленно ехать к нему.

Прибыв к дому Хашима, как положено, со свитой, я был встречен матерью Хашима и его многочисленными сестрами. Они неимоверно суетились вокруг меня, хотя им более пристало хранить траур по отцу, и бесконечно говорили о "великой чести", оказанной памяти отца Хашима. Он умер скоропостижно, после нескольких дней болезни, и эта неожиданная потеря особенно тяжела для родных.

Родственники мужчины омыли его тело в мечети недалеко от дома, а меня попросили присутствовать только на кладбище. По традиции, в арабских странах умершего хоронят в тот же день, но женщины обычно не присутствуют при захоронении. Хашим с братьями и дядьями уже был на кладбище, я же со своим эскортом держался от них на почтительном расстоянии. Тело отца Хашима завернули в белый холщовый саван и опустили в могилу, ногами на юг, туда, где Мекка. Я гадал, был ли среди этих людей хоть один друг Хашима из госбезопасности, но определить это было невозможно. Все они обучены быть неразличимыми среди толпы.

Я вернулся в дом. Через несколько минут Хашим увел меня в комнату, где мы с ним остались одни. Его сестра принесла нам чай и тут же удалилась.

– Смерть отца была мучительной, – помолчав несколько минут, сказал мне Хашим.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, Хашим, – ответил я. – Мой отец умер семнадцать лет назад, но мы с ним были очень близки. Мне до сих пор его не хватает.

Хашим понимающе молчал, но я чувствовал, что он увел меня сюда не случайно. Очевидно, есть вопросы, которые он хочет обсудить только со мной наедине. Даже его братья мало знали о его жизни на службе в госбезопасности.

– Мой отец был простым, но гордым человеком. Он был честен. Меня тревожит то, что теперь он узнает о многих вещах, которые я натворил.

– Что же ты такого натворил, Хашим?

– Я офицер, Микаелеф. По долгу службы я делал много того, что позорит меня и память моего отца.

– Я не думаю, что ты чем-нибудь удивишь меня, – искренне ответил я ему, – но, если это облегчит твою душу, я готов выслушать тебя.

– Я даже не знаю, с чего начать, – признался он. – Например, был такой случай лет восемь назад, за год до того, как я был переведен во дворец. Я был в отряде, где допрашивали двух пленных курдов. Это было связано с покушением на Саддама. Мы понятия не имели, виновны или невиновны эти два курда, но у нас были верные сведения о том, что они знали, кто участвовал в организации покушения. Я стоял рядом с одним из курдов, которого привязали к доске и медленно опускали в ванну с серной кислотой.

Я знал, что случается с человеком, когда его подвергают такому испытанию. Но мне странно было слышать, что такой закаленный сотрудник безопасности, как Хашим, до сих пор находится под этим страшным впечатлением.

– Сначала растворились и исчезли ступни ног, затем сами ноги, продолжал Хашим, – было трудно разобрать, что бормотал в ванне этот человек, но я готов поклясться, что он начал нам все рассказывать. Он выкрикивал имена некоторых заговорщиков, но это ему не помогло. Когда же кислота начала разъедать его гениталии, веревка стала опускаться медленнее, чтобы он успел все рассказать, но он потерял сознание и через несколько секунд умер.

Я подумал, что Хашим никогда не рассказывал мне об этом случае. Это говорило о потрясении, связанном со смертью отца. Ничто в моем прошлом не вызывало в памяти таких страшных демонов, какие мучили Хашима. И тем не менее я его понимал, сочувствовал его беспощадному самобичеванию.

– Сколько раз ты повторял мне, что цель оправдывает средства? напомнил я ему.

– Говорить легко, Микаелеф. Я уже вижу, с каким презрением смотрит на меня мой отец. Я чувствую это вот здесь. – Он указал на грудь.

– А что ты можешь поделать? Уйти из безопасности?

– Нет. Меня сразу же заподозрят в тысяче заговоров. Я не знаю, что делать.

Я верил искренности его раскаяния, но не спешил утешать и снимать тяжесть вины с его совести. Мне казалось, что если его немного помучит раскаяние, то это пойдет ему только на пользу.

– Мы, возможно, ещё поговорим об этом, Хашим, – сказал я. – Я помогу тебе облегчить свою совесть. А сейчас возвращайся к семье. А мне надо в Кербелу.

Абдулле я позвонил заранее. Когда я приехал, мы обнялись и крепко расцеловались в обе щеки.

Оставшись наедине с Абдуллой в тот вечер, я поведал ему обо всем, что произошло за то время, что мы с ним не виделись, а затем поспешил раскрыть истинную цель моего приезда.

– Что ты думаешь о Саддаме Хусейне?

– Что за вопрос, Миклеф? – спросил Абдулла, улыбаясь. – Я считаю, что он замечательный.

Сарказм в его голосе заставил меня продолжить.

– Мне надо тебе кое-что рассказать, Абдулла, но это глубокая тайна. То, что сейчас я тебе скажу, должно остаться строго между нами.

– Ты меня оскорбляешь, Миклеф, если думаешь, что я могу предать твое доверие.

– Вот уже несколько лет, как я работаю против него.

– Да поможет нам Аллах! – Абдулла был ошарашен. – Это правда?

– Да, правда. Я работаю с людьми, чья единственная цель в жизни убить Саддама. Разумеется, я не могу сказать тебе, что это за люди.

– Конечно, но среди них твои шурины, Миклеф.

Я вздохнул от отчаяния и разочарования. Оказывается, Абдулла куда лучше подготовлен к этой игре в шпионаж, чем я, хотя его проницательность всегда была мне известна. Несколько лет назад он высказывал сомнение относительно семейства аль-Рабака.

– Из братьев аль-Рабака жив только Латиф. Ты сам можешь сделать вывод, Абдулла.

Но он тут же постарался разуверить меня.

– Твои опасения беспочвенны. Твой секрет надежно охраняется. Я не последователь Саддама Хусейна. – Подумав немного, он спросил: – Почему ты мне все это рассказываешь именно сейчас? Ведь есть на это причина?

Я поколебался, прежде чем ответить.

– Мне нужен кто-то в качестве связного. Здесь есть элемент риска, и я ни словом не упомяну об этом, если ты чувствуешь, что не можешь или не хочешь помочь. И, – добавил я с иронией, – не обвиню тебя.

– Что ты имеешь в виду, говоря о связном? Что я должен делать?

– Я дам тебе номер телефона, куда ты будешь звонить раз в неделю. Ты спросишь, нет ли послания для твоего друга из Кербелы. Если послания нет, ты кладешь трубку и звонишь через неделю. Если тебе говорят, что есть послание, ты ничего не говоришь и вешаешь трубку. А потом ты звонишь мне и мы болтаем о чем угодно, как раньше. Только без всяких деталей. Если ты звонишь мне, когда есть послание, я буду знать, что должен быть на следующий день в таком-то месте.

– И это все? – спросил он так, будто надеялся на что-то более ответственное.

– Все. Чем меньше знаешь, тем легче живешь. Не сомневайся, только мне одному будет известно, кто ты и как тебя зовут.

– Я все сделаю, Миклеф. Но меня беспокоишь ты. Ты уверен, что хочешь быть втянутым в это?

– Уверен, Абдулла. Это ради Амны и детей.

Он посмотрел на меня, затем опустил глаза. Он все понял.

Несколько дней спустя Саддам вызвал меня в свой кабинет, заговорил об Америке, о том, что она определяет политику ООН, манипулирует ею, а потом неожиданно умолк, не договорив фразу.

– А что случилось с той американской женщиной? – неожиданно выпалил он и нахмурился.

– Какой американской женщиной? – невинно спросил я, прекрасно понимая, что он говорит о Софи.

– С которой ты переспал в хижине в Кувейте. Ее привезли сюда. Где она сейчас?

Неужели ему никто не сказал, что она сбежала? Я боялся даже надеяться на это.

– Понятия не имею, Саддам, – ответил я. – Последнее, что я слышал о ней, это то, что она серьезно заболела и её срочно увезли в госпиталь.

Саддам, судя по всему, ничего этого не помнил.

– А что было с ней?

– Точно не знаю. Какая-то загадочная болезнь, и потребовалась врачебная помощь.

– Она умерла?

– Вполне возможно, Саддам. Мне навести справки?

Он равнодушно поднял брови. Его не интересовали такие пустяки.

– Нет, не нужно. Это не имеет значения.

С тех пор этот вопрос между нами никогда не поднимался. Но это заставило меня задуматься, что же произошло с обычно безукоризненно четко работавшей службой безопасности Саддама. Когда Софи была во дворце, её не поручали агентам безопасности. Когда она бежала из больницы, там, видимо, так перепугались, что решили все скрыть от Саддама.

Незадолго до окончания войны в Заливе больницы были переполнены ранеными и в администрации царил хаос. Или, возможно, Латиф заплатил кому-нибудь за молчание. Что бы там ни было, но это был счастливый случай и я благодарен судьбе за такой подарок.

Как-то утром, когда мы с Хашимом беседовали в Черном кабинете, туда вдруг заглянул Тарик Азиз. Он заговорил со мной о моем зяте Акраме. Я редко виделся с Акрамом, который из кожи лез, карабкаясь по служебной лестнице, и почти не разговаривал с ним в последнее время, поэтому меня, естественно, заинтриговало, почему Тарик упомянул его имя. Тарик уже ушел с поста министра иностранных дел, но все равно был в фаворе и оставался самым верным приближенным Саддама. Акрам в свое время сблизился с окружением Тарика, и после моего "назначения" двойником Саддама так и остался в этом окружении. У него была довольно надежная должность, если что-то вообще может быть надежным, пока Саддам находится у власти.

– Насколько хорошо ты знаешь Акрама Салема? – спросил меня Тарик, не обращая внимания на присутствие Хашима.

– Я редко вижу его, Тарик, – ответил я. – Он мой зять, так что я его достаточно знаю. А что?

– Так, ничего особенного, но я подумал, что ты смог бы поговорить с ним.

Начало было любопытным, хотя я не подал виду, что заинтересовался. Тарик не Саддам, но осторожность не помешает.

– Не думаю, что он будет слушать меня, – сказал я, без всякого сожаления. – Но если ты объяснишь мне, о чем я должен с ним поговорить...

Тарику, видимо, не очень хотелось все выкладывать.

– Видишь ли, – наконец сказал он, – думаю, что никто не поставит под сомнение лояльность твоего зятя, но в этом-то и вся загвоздка. Временами он пересаливает в этой своей верности. Очень старается, если ты меня понимаешь.

Я ободряюще улыбнулся ему.

– Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать, Тарик. Лично я нахожу его общество невыносимым и стараюсь избегать общения с ним. Можешь говорить о нем все, что хочешь. Я не обижусь и ему не скажу.

Тарик ощутил явное облегчение.

– Иногда я не знаю, кто у нас заместитель премьер-министра – Акрам или я. Он невероятно высокомерен и в то же время чрезмерно льстив. Я не хочу выгонять его, ведь он женат на твоей сестре, да и польза от него кое-какая есть, но мне необходимо найти способ как-то утихомирить его пыл. Он много болтает, но редко что-то дельное.

– Я поговорю с ним, Тарик.

Когда Тарик ушел, мы с Хашимом позлословили насчет лизоблюдства, а потом решили проучить Акрама. Я попросил передать ему, что я жду его в Черном кабинете. Через час он явился, как всегда, решительный и высокомерный.

– Зачем я тебе понадобился, Микаелеф? – спросил он резко. – Я очень занят.

Хашим встал и поздоровался с ним.

– Пожалуйста, садись, Акрам. Это я попросил Микаелефа пригласить тебя сюда.

Акрам знал, что Хашим офицер госбезопасности. Все его высокомерие вмиг улетучилось.

– Ты, наверное, согласишься с тем, – начал Хашим, – что безопасность нашего президента для нас превыше всего.

– Да, конечно, – истово ответил Акрам, ничего не подозревая.

– Мне стало известно, что некий правительственный чиновник, ранее служивший в министерстве иностранных дел, теперь работает на американцев.

– Что?! – вскрикнул Акрам так, как если бы ему сказали, что американская морская пехота заняла позиции вокруг президентского дворца.

– Лично я этому не верю, – продолжал Хашим. – И все же это надо проверить. Эти сведения попали ко мне из очень надежного источника.

Он сделал паузу и впился строгим взглядом прямо в глаза Акраму, как и подобает офицеру безопасности. Это было великолепное зрелище.

– Мне понадобится ваша помощь, Акрам Салем. Мне нужен кто-то, кому бы я абсолютно доверял. Я могу рассчитывать на вас?

– Разумеется, – встрепенулся Акрам. – Разумеется.

– Отлично. Человек, которого мы ищем, по описанию, чрезмерно уверен в себе, высказывается по любому поводу, неприятно говорлив, всем дает советы и считает свое мнение непогрешимым. Вы знаете такого, Акрам?

Тот призадумался, усиленно морща лоб, и, наконец, отрицательно помотал головой.

– Нет, Хашим, – сказал он с нервной улыбкой. – Я такого не припоминаю.

– Ну это не так важно, – заметил Хашим, – но я был бы благодарен вам за вашу бдительность. Как только заметите такого человека, тут же доложите мне.

Акрам лихорадочно закивал головой.

Единственным изъяном нашей затеи было то, что Акрам начнет докучать Хашиму. О любом, кто разговорится в его присутствии, он, чтобы выслужиться и отвести от себя подозрения, будет докладывать Хашиму. Но Хашим и это учел.

– Приходите ко мне только в том случае, если действительно это чего-то стоит, – серьезно сказал он. – А то заставите меня бегать за людьми, которые ни в чем не повинны.

Акрам ушел, а мы ещё долго хохотали.

– Я рад, что ты похож на президента, а не твой зятек, – сказал Хашим.

Через несколько дней я позвонил Тарику и спросил, изменилось ли поведение зятя.

– Не понимаю, что ты ему сказал, Микаелеф, – ответил Тарик, посмеиваясь, – но повлияло несомненно. Он тих как мышка.

В течение этого года произошло несколько попыток покушения на президента. Я никак не мог определить, Латиф ли стоит за этими покушениями или кто-то еще. После войны в стране был избыток нелегального оружия, его просто можно было подбирать на улицах. Вооруженные нападения участились. Это заставляло меня быть особенно осторожным, когда я заменял Саддама. Иногда приходилось пользоваться системой "кактус", которая пока помогала мне.

Однажды в Багдаде, на Палестинской улице, кортеж Саддама задержало дорожное происшествие. К таким случаям охрана президента относится с особой подозрительностью, поэтому машины президента тут же повернули обратно. Засада, как оказалось, была в двухстах метрах впереди. Нападавшие сразу начали стрелять вслед повернувшим машинам президента и охраны, но расстояние из-за большой скорости быстро увеличивалось и стрельба велась почти вслепую. Один личный охранник был убит, несколько других ранены, однако президент не пострадал.

Другая попытка была устроена несколькими неделями позже, но тоже не удалась, так как у кого-то из нападавших сдали нервы и он начал стрелять, когда машина Саддама ещё не подъехала к намеченному роковому месту. Саддам потерял ещё одного личного охранника, но одним больше, одним меньше...

Третий случай произошел в аль-Басре и, судя по всему, это была работа одной из шиитских группировок. Саддам присутствовал на заседании комитета Баасской партии и собирался уже уезжать, когда в дверях взорвалась бомба. Были убиты трое мужчин и одна женщина, много прохожих получили ранения. Саддам, конечно, остался невредим. Один из убитых, говорили, был похож на Саддама, и вполне возможно, что это был один из десяти или двенадцати двойников президента. Я никогда не подменял Саддама в Кувейте, хотя идея использовать двойников в разных местах очень импонировала Саддаму, может, потому и погиб один из двойников в Басре.

Ирак был настолько разорен и повержен союзными войсками год тому назад, что, к удивлению и облегчению Саддама, ООН, а особенно США, не вмешивалась во внутренние дела страны. Саддам по-прежнему вызывал меня к себе просто для того, чтобы поговорить о западном мире вообще и о США в особенности. Он получал удовольствие, используя меня как подобие звукового отражателя, но всякое мое возражение могло мне дорого обойтись.

Однажды, войдя в его кабинет, я застал его за телефонным разговором. Как потом оказалось, он говорил с Тариком Азизом. Он широко улыбался, слушая собеседника, а потом громко рассмеялся. Окончив разговор с Тариком, он, не колеблясь, пересказал его мне в деталях.

Дело было в том, что Тарик только что вернулся из тюрьмы Абу Граиб. Делегация США захотела ознакомиться с состоянием наших тюрем, и Тарик с удовольствием удовлетворил их пожелание. Конечно, он повел их к уголовникам, а не в корпус "перевоспитания", где находятся диссиденты. Кое-кто из заключенных решил поиздеваться над делегацией, а через несколько минут они устроили американцам настоящий кошачий концерт.

– Представляешь? – Саддам зааплодировал. – Как жаль, что я этого не слышал.

Он настолько был доволен, что послал начальнику тюрьмы приказ: всем участникам "комитета встречи" американской делегации скостить срок пребывания в тюрьме наполовину.

Его критика Совета Безопасности ООН была уничтожающей. Он был уверен, что совет преступно непоследователен в исполнении собственных резолюций, полностью находится под влиянием США и под их нажимом санкционировал "освобождение" Кувейта.

– США не заинтересованы в благосостоянии нашей страны, – жаловался Саддам. – Если бы они об этом думали, то не настаивали бы на продолжении санкций, которые ежедневно уничтожают простой иракский народ. Они объявили войну Ираку, потому что мы слишком сильны. Вот в чем причина. – Он ударил несколько раз по столу кулаком, да так сильно, что запрыгали карандаши и ручки. – Сколько раз предметом обсуждения Совета Безопасности был Израиль, и сколько было принято резолюций, требующих от него ухода с Голанских высот и передачи их Сирии. А Западный берег реки Иордан, южный Ливан! Эти проклятые евреи игнорируют все резолюции, и ООН ничего не предпринимает против них.

Эта тема всегда приводила его в гнев. Начав, он уже не мог остановиться и способен был говорить часами.

Он был убежден, что политика США всегда преследовала только свои личные интересы и цели, чтобы контролировать цены на нефть на Среднем Востоке. Они стараются создать обстановку, при которой ни одно арабское государство не сможет иметь доминирующее влияние в этом районе. Во время войны 1980-1988 годов США сначала поддерживали Иран, потом Ирак, затем снова Иран. Саддам напомнил мне, что в те времена была в ходу шутка: спрашивают: "На чьей стороне сейчас Америка?" – отвечают: "На стороне проигравшего".

– США никогда не поддержат влиятельную арабскую страну. Они весь последний год нападают на Ирак, потому что не могут смириться с тем, что Саддам получил контроль над богатыми нефтяными ресурсами Кувейта. Они давно против курдов, потому что объединенный независимый Курдистан станет самой богатой страной на Среднем Востоке. Они против шиитов, потому что те, объединившись с Ираном, станут Исламской империей. Они против коммунистов лишь по одной причине – потому что они коммунисты! – Саддам грубо расхохотался. – Американцам нужна дивизия на Среднем Востоке, – продолжал он разглагольствовать и оседлал любимую тему – единого арабского мира. Я согласился с ним, что США никогда этого не допустят. Он утверждал, что даже если бы за это проголосовала каждая арабская страна, Америка начала бы войну прежде, чем арабский союз был заключен. Теперь, когда Ирак побежден и не способен вести войну, США удовлетворены. Лучше побежденный Саддам, чем восстающие курды или шиитские народы. Иногда мне кажется, что американцам ни к чему такие слова, как свобода и равенство. Их рассуждения о правах человека это лицемерие. На самом деле им нужны власть и прибыль.

Несмотря на мою ненависть к Саддаму и его основанному на терроре режиму, я сочувствовал его идеям. Многим его взгляды покажутся грубым извращением исторических событий, но его оценку позиции США разделяют многие в Ираке и даже в других странах.

Окружение Саддама и его родственники приноровились ловко обходить препятствия, возникшие после объявления международных санкций против Ирака. Дороги между Иорданией, Турцией и Сирией были забиты контрабандными грузами, попадавшими не только во дворцы Саддама и правительственные учреждения. Удай и в особенности Хуссейн Камиль нажили, благодаря этим санкциям, целые состояния.

Все это тяжело отзывалось на жизни простого народа. Критическое состояние иракской экономики и последствия войны сказались прежде всего на населении, это обсуждалось в коридорах ООН и беспокоило и заставляло задумываться многих членов этой организации.

Самым большим препятствием на пути решения этих вопросов была позиция, занятая Соединенными Штатами и Великобританией, считавшими, что любое послабление по отношению к Ираку позволит Саддаму снова начать реализовывать свою программу вооружения. Более всего ратовали за снятие санкций Россия и Франция, два полноправных члена ООН. Россия, сама переживающая экономический кризис и которой Ирак должен 11 миллиардов долларов, лелеяла надежду получить хотя бы часть своего долга, если Ираку снова будет открыт свободный доступ на рынки. У Франции были свои надежды и интересы, связанные с рынками иракской нефти и вооружения. Что касается США, то, наоборот, эти заботы их не волновали, поскольку война в Заливе открыла им новые и выгодные пути. Иными словами, здесь приоритеты стран членов ООН сталкивались, и сомнений в том, что интересы США возобладают, не было.