Текст книги "Тень Саддама Хусейна"

Автор книги: Микаел Рамадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Удай приблизился к Мулле.

– Не буду лгать тебе, – бесстрастно сказал он. – Твоя жизнь окончена. Однако тебе решать, как долго ты будешь мучиться. Если будешь откровенен с нами, тебя быстро опустят в кислоту. Если же нет... тебя будут опускать не спеша сантиметр за сантиметром. Решай.

Мулла взглянул на Удая, и в глазах у него была ненависть.

– Я не скажу ничего, кроме того, что ты – кусок дерьма, Удай Саддам! Делай, что хочешь, но после меня придут другие. Я проклинаю тебя и твою семью. В один прекрасный день твое зло обернется против тебя тысячекратно.

Удай ничего не ответил и отвернулся. Он дал сигнал, чтобы опускали веревку.

– Опусти его на дно, но делай это медленно. Очень медленно.

Когда Мулла коснулся поверхности, по кислоте пошла рябь и его тело скрутили судороги, затем кислота пронзила его спину, разъедая кожу и мускулы. От его агонизирующих криков у меня буквально волосы стали дыбом, я весь задрожал и отвернулся. Хотя Мулла продолжал выкрикивать ругательства, его опускали все ниже и ниже, и вскоре уже было невозможно разобрать его слова. Удай и Фадель улыбались, пока процесс продолжался и ягодицы, позвоночник и внутренние органы Муллы последовательно растворялись в кислоте. Теперь он кричал не переставая, пока вдруг не наступила тишина, оглушившая меня. Когда воцарилось молчание, палачи ускорили процесс погружения и грудь, голова и наконец руки Муллы исчезли из виду.

Удай широко улыбнулся по завершении развлечения, но, не дожидаясь его насмешливых замечаний, я быстро вышел из комнаты, с трудом добежал до туалета, и меня нещадно стошнило в унитаз.

Я надеялся, что Саддам не знал об этом ужасном эпизоде и что он никогда не будет поддерживать подобные варварские методы. Вскоре мне представилась возможность узнать об этом. Два дня спустя я встретился с президентом в первый раз после пребывания в плену, и он похвалил меня за храбрость при побеге от курдов. Он сказал, что меня наградят. Я подумал, что если храбрость определяется тем, насколько быстро ноги несли мня прочь от опасности, то я действительно был храбрым человеком.

После того как я стал свидетелем жестокой казни Муллы, что-то во мне умерло. Возможно плен и смерть Мухаммеда также отразилась на мне, и я больше не заботился о своей дальнейшей судьбе. Страх порождается инстинктивным желанием человека выжить, а это для меня теперь не много значило. Возможно, у меня началась тяжелая депрессия и то, что сейчас называют посттравматическим стрессом. Его воздействие на меня оказалось очень сильным. Мне не польстили комплименты Саддама, и, так как я перестал думать о последствиях моих действий, мне было легче высказать то, что мучило меня.

– Я был на химическом заводе в Самара во вторник, – сказал я, хотя раньше я ни разу не менял тему беседы при общении с Саддамом. – Я был там вместе с Удаем и Фаделем Бараком.

– Да, – ответил Саддам, несколько смущенный, как мне показалось. Удай говорил мне.

– Мулла был казнен в моем присутствии.

– Я знаю об этом.

Я помедлил, прежде чем продолжить, но не потому, что боялся его ответной реакции, а просто мне хотелось подобрать слова так, чтобы получить ответ, прямой и недвусмысленный.

– Его опустили в ванну с серной кислотой.

– Да. – Саддам внимательно смотрел на меня, без сомнения думая, куда я веду.

– Это был ваш приказ? – спросил я, проявляя дерзость куда большую, чем позволял кто-либо другой, кого я видел с Саддамом. Он не ответил. Я смиренно склонил голову. – Я был бы признателен, Саддам, – продолжал я, если вы избавите меня от подобных сцен в будущем. У меня кишка тонка для этого.

Саддам неожиданно встал и приблизился ко мне.

– Конечно, мой дорогой друг. Тебе столько пришлось пережить в эти последние месяцы. Я так рад, что ты опять здесь, что возможно вел себя чересчур эгоистично. Ты с женой и дочерью отправишься отдохнуть за мой счет. У меня милый дом и лодка около Шитатаха на Бахр аль-Мильхе. Возможно ты знаешь, где это?

– Да, – ответил я без особого энтузиазма. – Это озеро неподалеку от моего родного города. Отец возил меня туда, когда я был ребенком.

– Тогда решено. Дом твой на все то время, что ты захочешь остаться там.

Я пробормотал слова благодарности. Были сделаны все приготовления для отъезда. "Милый дом", о котором говорил Саддам, оказался на деле небольшим дворцом, а лодка – яхтой, оснащенной так, как мне и не снилось, и конечно, я не видел ничего подобного, когда бывал здесь с отцом.

Мы прожили у озера почти месяц, и постоянный штат прислуги относился к нам как к членам президентской семьи. Однако для меня это был трудный период. Моя жена многие годы довольно резко высказывалась по поводу личности Саддама и сущности его режима. А теперь и я тоже осознал, как тяжело находиться ежедневно бок о бок с таким садистом и безжалостным человеком. Я не заговаривал об этом, и она не поднимала тему Саддама и моей преданности ему. Когда пришло время возвращаться в Багдад, меня охватили дурные предчувствия. В отпуске я ещё раз понял, что мне есть ради чего жить. Амна и Надия очень дороги мне, и нужно было найти силы продолжать свою роль, хотя бы ради них.

После нашего отпуска, Амна вновь забеременела, но даже это не принесло особой радости в мою жизнь. Саддам фактически признался, что крайне жестокая пытка, которой подвергли Муллу, проводилась по его приказу, и я все более скептически воспринимал речи Саддама и страстно возненавидел Удая. Я ни с кем не делился своими мыслями, и моя ноша становилась все более невыносимой.

Во время моего вынужденного отсутствия у Саддама появился новый двойник, родственник одного из старших гвардейцев. Внезапное возвышение бросилось ему в голову, и он оказался достаточно глуп, чтобы сделать неосторожное, хотя и безобидное замечание в присутствии Саддама. Его тут же на месте жестоко избили охранники.

Нападения Ирака на зарубежные суда в Персидском заливе продолжались два последних года. Иран пригрозил заблокировать Хормузский пролив, что имело бы разрушительные последствия для западной экономики. США, Франция и Великобритания послали свои военные суда в этот район, но угроза Ирана не была материализована. Саддам утверждал, что эта угроза всего лишь блеф со стороны Хомейни, в чем иранцы позже признались. Закрыть пролив означало бы нанести удар иранской экономике, которую уже невозможно было бы восстановить. Ирак к тому времени получал существенную экономическую помощь от соседей-арабов, так как все они осознали, чем грозит исламская революция для арабского мира. В частности, Кувейт передал значительные средства в распоряжение Саддама и этим жестом, как это ни парадоксально, положил начало цепи событий, которые приведут шесть лет спустя к войне в Заливе.

Мои сложные проблемы и постоянное напряжение повлияли также и на Амну – на поздних стадиях беременности у неё сильно повысилось кровяное давление и тестирование обнаружило белок в моче. Врачи диагностировали поздний токсикоз, и её отправили в госпиталь. Кровоснабжение плода было недостаточным, и возникло опасение, что ребенок может погибнуть во время схваток. Наконец, в начале апреля, когда не оставалось никаких других шансов, ребенок появился на свет при помощи кесарева сечения под местным наркозом. Это был мальчик, и мы назвали его Салих.

Когда сразу после рождения ребенка я вернулся домой, казалось, моя мать избегает меня. Она убедила себя, что родится непременно ещё одна внучка, и отказывалась выслушивать новости.

Когда я наконец нашел её в саду, она проигнорировала меня, хотя я подошел к ней вплотную.

– Амна и ребенок чувствуют себя хорошо, мама, – прошептал я ей на ухо.

– Хорошо, – сказала она, – как вы решили её назвать?

– Мы назовем его Салих Микаелеф, – ответил я, широко улыбаясь.

Мать резко обернулась ко мне, не уверенная, что расслышала меня правильно.

– Это мальчик? – спросила она, едва сдерживая радость.

– Да, мама, у вас – внук.

Она сразу же приникла ко мне и начала причитать:

– О, Микаелеф, я не верю этому! Мальчик, мальчик!

Я крепко обнял её и почувствовал, как огромный груз спал с моих плеч. Я подарил внука своей матери.

– Довольна ли ты теперь?

– О, Микаелеф, не брани меня, глупую старую женщину. Я так счастлива, я так долго ждала. Как бы мне хотелось, чтобы сегодня твой отец был здесь. Он был бы так горд, особенно после того, как вы назвали ребенка в его честь.

– Мог ли я назвать его как-либо еще?

– Салих Микаелеф аль-Кадхими, – вздохнула она, – это прекрасное имя.

Несколько последующих дней моя мать провела на седьмом небе от счастья, но Амна все ещё была больна и её оставили в госпитале до тех пор, пока не восстановит силы. Что касается меня, я был весьма горд и счастлив иметь сына. Я мог сколько угодно доказывать, что появление мальчиков в семье традиционно сильно преувеличивают, но не мог отрицать инстинктивного удовлетворения, которое я почувствовал после рождения сына. Это был сложный период моей жизни, но маленький Салих оказался воистину солнечным лучиком среди мрачных туч над моей страной.

Когда я вернулся к своим обязанностям во дворце, я с болью думал о смерти Мухаммеда. Я провел много часов в Черном кабинете, вспоминая все беседы, которые мы вели, мысленно видел его лицо и слышал его голос. Иногда, когда кто-то входил в комнату, я с надеждой оборачивался, ожидая увидеть его.

Его место занял молодой человек из президентского офиса – Хашим Мушир. Он был довольно мил и не обижался, когда я поначалу называл его Мухаммедом.

Я не знаю, что было тому виной – возраст или мои недавние переживания, но как-то утром Хашим заметил, что волосы у меня на висках поседели. Возможно, это покажется странным, но я надеялся, что, благодаря этому, смогу оставить свои обязанности, однако проблема была решена очень просто. Удая послали с заданием привезти высококачественные краски для волос в диапазоне оттенков от коричневого до черного. Коробка, в которую они были упакованы, оказалась так велика, что потребовалось двое мужчин, чтобы поднять её. Саддам лично помог мне выбрать правильный оттенок.

Я старался навещать Амну каждый день, но это было непростой процедурой. Когда Саддам публично выступал и множество людей знали о его местонахождении, я был вынужден оставаться в тени. В такое время я должен был приезжать в госпиталь тихо, используя боковой вход, надевать фальшивую бороду и темные очки и сразу направляться в её личную палату, предварительно очищенную от случайных посетителей.

В другое время я мог бы посещать её не маскируясь, но для того, чтобы не вызывать слишком большого любопытства по поводу регулярных визитеров президента, была состряпана история, отвлекающая внимание от личности Амны. До тех пор пока Амна была на попечении персонала госпиталя, она оставалась женой некоего правительственного чиновника, который в пятидесятых годах спас жизнь Саддаму. Эта история хоть и служила нашим целям, но, как однажды вечером рассказал мне Хашим, не всегда помогала.

– Я находился в туалете, когда зашли двое докторов. Так как я был в одной из кабинок, они не заметили меня. Один врач спросил другого, верит ли он этой истории о женщине, которую так часто навещает Саддам. "Что ты имеешь в виду?" – спросил второй. "Знаешь, – сказал первый – я видел ребенка и скажу тебе, что он – копия нашего президента".

Амна все ещё была в больнице, когда мне пришлось заменить Саддама на встрече багдадских сановников, на которой присутствовал мэр Багдада. К тому времени я уже чувствовал себя достаточно спокойно в таких ситуациях. Все шло отлично, я сидел во главе стола, получая удовольствие от прекрасно приготовленных блюд. Неожиданно у меня потемнело в глазах, и я почувствовал комок в горле. Когда я попытался подняться на ноги, кресло позади меня с грохотом рухнуло. Я неловко наткнулся на стол. Потом страшная судорога в животе заставила меня согнуться пополам, и двое гвардейцев Саддама бросились за помощью.

Меня перенесли в приемную, и там, наконец, началась рвота. Меня тошнило кровью и остатками пищи в течение часа. Позднее в госпитале мне промывали желудок, давали антидиарейную микстуру и ввели раствор электролита, чтобы удержать жидкость в организме и контролировать её содержание. Оказалось, что я был заражен разновидностью бутулизма, который убил бы меня в течение часа, не получи я такого оперативного лечения.

Потом было проведено интенсивное расследование. Мне рассказали, что Саддам пришел в бешенство от мысли, что враги имеют доступ к его кухне. Шеф-повар Саддама Ханнах Джиджо был человеком, заслуживающим доверие, он много лет готовил еду для семьи президента. Саддам поступил мудро, наняв также сына Ханнаха – Камилла, чтобы, по традиции великих визирей древнего Багдада, он был его официальным дегустатором. В тот вечер Ханнах готовил еду, а Камилл её пробовал, но Саддам отказывался верить, что кто-либо из них участвовал в заговоре и собирался отравить его. К тому же Камилл был доверенным лицом Саддама, он отвечал за организацию некоторых незаконных мероприятий. Он был доволен своим положением, которое в сравнении с людьми его круга, было достаточно привилегированным и смерть Саддама ему бы только повредила. Удай, подлинный сын своей матери, презирал Камилла за то, чем ему приходилось заниматься, и если бы Камилл не был под защитой президента, я бы опасался за его жизнь. Только по этой причине было совершенно невероятно, чтобы он мог участвовать в заговоре против президента.

Наконец, ещё более убедительным фактом было то, что Камилла и его отца в случае необходимости предупреждали о моем присутствии и о том, что я буду сидеть за столом вместо Саддама, поэтому им было совершенно незачем класть яд в мою еду. Им не было никакой необходимости идти на такой риск ради того, чтобы убить простого дублера.

Исходя из того что только моя еда была отравлена, наиболее вероятными отравителями могли быть только люди из обслуживающего персонала, которые имели доступ к моей тарелке на кухне и за обеденным столом. В доме было трое таких слуг. Их арестовали, посадили в тюрьму и, без сомнения, пытали, но что в конце концов с ними стало, я не знаю.

После этого покушения на жизнь Саддама Камиллу были даны инструкции тщательнее пробовать еду не только из кастрюли, в которой готовилась еда на кухне, но и из тарелки президента. Эта задача заставила Камилла некоторое время сильно нервничать.

Когда я окончательно выздоровел, меня вызвали к Саддаму, на личную аудиенцию, и наградили высшей гражданской медалью Ирака – почетной "Звездой Саддама". За шесть лет службы у президента меня похищали, травили и подстреливали, и наконец я составил трогательную коллекцию медалей. Мне также выдали значительно повышенную зарплату, а также велели переехать в больший по площади дом в Амирии – жилом районе для среднего класса в десяти километрах от дворца президента.

Скорее всего, этот переезд запланировали из соображений безопасности. Я жил в аль-Мансуре много лет подряд, и рано или поздно меня неизбежно бы заметили соседи. Без сомнения, они подумали бы, что Амна является любовницей президента, и потому держали бы свои соображения при себе, но сейчас, с двумя маленькими детьми, мне ощутимо потребовалась большая свобода личной жизни. К новому дому примыкало два больших, обнесенных стеной сада, и я мог играть на улице с Надией и Салихом без опасения, что меня кто-нибудь увидит.

Разумеется, моя мать переехала вместе с нами. Если бы я попытался найти ей другое жилье, это бы убило её. Она целиком посвятила себя Надии и маленькому Салиху, который ни на минуту не давал ей покоя. Она всегда спешила к нему, как только он просыпался, и была с ним, пока его не укладывали спать. Мои вялые попытки ограничить суету вокруг ребенка отметались ею с ходу. Что до Амны, она с благодарностью принимала вмешательство свекрови и была искренне рада её заботам. Она очень медленно восстанавливалась после рождения ребенка и страдала от небольшой депрессии. Я оказывал ей всяческое внимание и заботу и был доволен, что все идет как надо и она скоро будет здорова. Мне очень помогало присутствие матери, с которой можно было поделиться грузом моих забот.

Удай играл все более заметную роль в делах правительства, однако в начале лета он создал Саддаму некоторые проблемы. Несколько недель он преследовал двадцатилетнюю дочь армейского полковника. Она сопротивлялась всем попыткам Удая обольстить её, но однажды вечером он настолько помешался, что попытался её похитить. Естественно, что следивший за ними отец девушки оказал ему яростное сопротивление. Согласно показаниям одного из слуг Удая, сын президента несколько мгновений выслушивал оскорбления полковника, после чего вытащил пистолет и без колебаний застрелил его.

Саддам, как ни странно, переживал из-за этого убийства гораздо сильнее, чем мать Удая. Она заявила, что Удай совершил не больше того, что делал его отец и до и после прихода к власти. Кроме того, если полковник был настолько глуп, что обращался непочтительно со старшим сыном президента, то самое меньшее что он должен был получить за свои безобразия – это разрывную пулю. В конце концов, Саддам дал этому делу затихнуть, но запретил Удаю несколько месяцев носить оружие, решив, что этим семья погибшего офицера будет "вознаграждена".

Этим летом вновь появился Барзан Ибрагим, но рядом со мной уже не было Мухаммеда, чтобы сказать: "Я так и знал!" По приговору, который Саддам вынес Ибрагиму пару лет назад, ему было запрещено возвращаться в Багдад. Через несколько месяцев после того как он впал в немилость, Саддам отправил его в Женеву с целью доставить оружие и химикаты, а также для того, чтобы нанять иностранных ученых. Такое положение позволяло ему продолжать свои незаконные денежные операции почти без ограничений. Полагали также, что он был ответствен за убийства высланных иракских диссидентов, запланированные службой госбезопасности.

Внимание Саддама отвлекала война с Ираном, и он был не в состоянии следить за проблемой курдов, которые продолжали устраивать беспорядки, выступая против его режима. В качестве временной меры он заключил соглашение с правительством Турции, которое позволяло турецким агентам пересекать границу Ирака в погоне за участниками организации Курдского революционного движения. В Турции Саддаму сразу была оказана поддержка.

Вскоре иракские газеты устроили рекламную шумиху по поводу амнистии, объявленной Саддамом курдским активистам, находившимся в заключении или ссылке. Всем оппозиционным деятелям Ирака была предоставлена возможность признать неограниченную власть Саддама. Взамен Саддам прекратил бы выдвигать обвинения против курдских диссидентов и начался бы процесс освобождения политзаключенных. На самом деле амнистия означала полный отказ курдов от своих прав и претензий в будущем, и поэтому для них было невозможно принять эту "оливковую ветвь". Саддам все это прекрасно понимал, и многие рассматривали этот его жест как открытие военной кампании против курдов.

Лидерам курдских политических организаций было предложено выдвинуть свои предложения по переселению. Это предложение было встречено без особого энтузиазма, поэтому Саддам назначил встречу с одним из наиболее жестких лидеров Союза патриотов Курдистана – Мохамедом Махмудом аль-Хошнави.

В качестве жеста доброй воли Саддам предложил провести встречу на территории курдов, и неофициальная встреча была подготовлена в Арбиле.

Это решение горячо оспаривалось министрами Саддама, которые доказывали, что отправляться на эту встречу, где основные курдские организации представят своих руководителей, было бы чересчур опасным предприятием, даже по стандартам их храброго президента. Разумеется, Саддам был не так глуп, поэтому, зная о предстоящей встрече, я опасался худшего, когда он вызвал меня в Черный кабинет.

Он был чрезвычайно красноречив, но я уже понял, что если Саддам начинает бурно льстить, то, вероятнее всего, хочет, чтобы я сыграл особенно рискованную роль. Так было и на этот раз.

– Без твоей помощи и поддержки я, возможно, не увидел бы сегодняшний день, Микаелеф Рамадан! – заливался он. – Я ценю твою лояльность и восхищаюсь твоей храбростью. У тебя сердце льва.

– Ты льстишь мне, Саддам, – ответил я, сумев смирить свой взгляд.

– Нет, ты ошибаешься. Я знаю немногих людей, которые смогли бы сделать то, что сделал ты. – Он театрально выдержал паузу, а затем посмотрел мне прямо в глаза. – Я хочу дать тебе новое задание, которое, боюсь, может вызвать много вопросов.

Я был очень обеспокоен происходящим и хорошо понимал, что будет дальше.

– Ты знаешь о моих мирных инициативах, предложенных курдскому народу, – говорил он. – В такие беспокойные времена первостепенное значение имеет то, что иракцы учатся быть терпимыми. Мы должны осознать, что все мы являемся одним народом. Именно по этой причине я договорился о встрече с Мохамедом Махмудом. Однако, я не могу лично на ней присутствовать. Война с этими персидскими дьяволами находится в критической стадии, и я должен разрабатывать жизненно важные стратегические позиции. Ты понимаешь это?

– Да, Саддам, понимаю. Ты хотел бы, чтобы я занял твое место.

Мне не очень улыбалась перспектива открыто пройти по улицам Арбила под видом Саддама. Но если такова моя судьба, мне следовало лишь положиться на волю Аллаха. Те дни, когда я боялся за свою жизнь, давно миновали, но я не хотел, чтобы мои дети росли без отца.

– Ты проницателен, как всегда, – заметил Саддам, – ты поедешь?

– Как и всегда, если мой президент велит мне идти, то я поеду. Но я не могу спокойно думать о прогулке по Арбилу, Саддам. У меня тяжелые воспоминания, связанные с этим местом.

– Да, конечно, я забыл. Твоего друга Мухаммеда убили недалеко от Арбила. Хорошо. Место встречи будет изменено. Думаю, мы сможем провести её в аль-Мавсиле. Таким образом, ты будешь ближе к аэропорту и в стороне от дороги, на которой был убит Мухаммед.

Это было необычайно щедро для Саддама – пойти на уступку, чтобы не задеть мои чувства, ведь его решение послать меня на север в качестве дублера проскользнуло ещё в разговоре с Удаем около года назад.

Очевидно, теперь он был готов подвергнуть меня большему риску, чем раньше. Его решение уклониться от встречи с курдами, возможно, было разумным, исходя из интересов нации, но меня не оставляло отчетливое впечатление, что я стал менее необходим, чем прежде. Возможно, причиной этого было презрение, порожденное фамильярностью.

В полете к аль-Мавсилу меня сопровождали Хашим, Тарик Азиз и Мустафа Хассан, сотрудник секретной службы. Это оказался единственный случай, когда я путешествовал вместе с Тариком, и я нашел, что он оказывает на меня успокаивающее действие. Казалось, он искренне сочувствовал мне, когда прибытие в аэропорт вызвало у меня воспоминания о моих последних часах с Мухаммедом.

– Я не очень хорошо его знал, – сказал Тарик, – но я слышал, что он был хорошим человеком. Вы провели вместе много времени?

– Я был рядом с ним ежедневно в течение трех лет, – ответил я, – но я избегал его дружбы.

– Да, его избегали даже свои товарищи-офицеры в госбезопасности. Он...

– Что я слышу? – Прервал я его, моментально забыв свое место. Мухаммед был в госбезопасности?

– А ты не знал?! Ладно, даже если я был неосторожен, то сейчас это вряд ли имеет значение. – Перед тем, как продолжить, Тарик нервно взглянул через плечо, чтобы убедиться, что Мустафа не подслушивает. – Да, Мухаммед был в четырнадцатом отделе.

– В четырнадцатом? Специальные операции?

– Да, конечно. Ты же знаешь, что тебя относят к специальным операциям?

– Да, но я не мог даже предположить, что Мухаммед...

– А как ты думаешь, откуда он пришел? – прервал меня Тарик, очевидно потешаясь над моей явной наивностью.

– Из администрации президента.

– Брось, Микаелеф, неужели ты действительно веришь, что специалист по такому важному вопросу, как наблюдение за двойниками президента мог бы оставаться служащим из администрации Президента?

– Полагаю, что нет, но...

– Ладно, прости меня за то, что лишил тебя иллюзий, но не думай плохо о Мухаммеде из-за того, что ты услышал. Я уверен, что если он сам не рассказал тебе об этом, то только ради твоих же интересов.

Позднее, размышляя над этим, я уже не удивлялся. Служба госбезопасности подразделялась на несколько различных отделов, но четырнадцатый был одним из самых больших и наиболее важных. В своем центре в Салман Пак, в восемнадцати километрах к юго-востоку от столицы, они готовили наиболее ответственные закрытые операции как дома, так и за границей. Казалось абсолютно логичным, что работа по наблюдению за двойниками президента была поручена именно им. Тем не менее я ничего не мог поделать и чувствовал себя раздавленным, узнав, что человек, которого я считал своим близким другом и доверенным лицом, на самом деле работал на организацию типа немецкого гестапо.

Тарик старался утешить меня.

– Не всех офицеров госбезопасности можно оценивать по общепринятым меркам, Микаелеф. Мухаммед был тебе хорошим другом, и ты на него всегда мог положиться. Такое доверие – вещь редкая, особенно в Ираке.

Его высказывание напомнило мне о его собственных длительных отношениях с президентом.

– Саддам доверяет тебе, Тарик.

– Надеюсь на это. Я ещё никогда не давал ему повода усомниться во мне.

– Все-таки ты не мусульманин.

– Да, я христианин, – небрежно ответил Тарик, – но это Саддама не волнует.

– Жаль, что не все иракцы, – добавил я, – понимают, что религия не имеет отношения к дружбе и доверию.

– Да, действительно, Саддам много сделал, чтобы уменьшить напряженность между различными религиозными группами, но ни один человек не может предугадать, что произойдет через несколько сотен лет. К счастью, христиан в Ираке мало и у Саддама нет никаких причин опасаться их.

С Тариком можно запросто поболтать, и хотя он был постоянной мишенью для шуток из-за своего раболепного преклонения перед Саддамом, тем не менее считалось, что он хороший компаньон.

Как выяснилось, риск для моей жизни во время поездки в аль-Мавсил был минимальным. Прямо из аэропорта нас с Тариком повезли в зал, где должна была состояться встреча. Меня сопровождали на протяжении всех двадцати метров, ведущих от машины ко входу, шесть самых рослых офицеров СРГ. По соображениям безопасности, было устроено так, чтобы Мохамед Махмуд оказался в зале перед моим приездом и покинул его после меня. Таким образом, если бы курдские партизаны вздумали бы взорвать это здание, то они должны были бы принести в жертву своего уважаемого лидера.

Здание было совершенно невзрачным, и его нельзя было опознать по каким-либо знакам у входа или на территории, где происходила встреча. Оно было похоже на старый правительственный административный блок. Его давно не проветривали, хотя, возможно, это было оправданной мерой безопасности на время встречи, возможно, даже по настоянию Саддама.

Саддам проинструктировал меня накануне поездки: не отклонять любые предложения, выдвинутые Мохамедом; сказать, что его условия могли бы быть приняты и что его наиболее вызывающие требования, например предоставление полной автономии иракским курдам, могли бы стать предметом переговоров. Я должен был помочь Мохамеду поверить, что кое-чего можно достигнуть, продолжив диалог между двумя сторонами.

Мохамеду было уже за шестьдесят, но, казалось, годы не оставили на нем следа. Лицо его выдавало настоящего воина, – жестокое и пугающее, с глазами хищника, быстро подмечающими любую мелочь. Считалось, что он быстро и точно мыслит и его не надо недооценивать. Мы вошли в большой зал с окнами, находящимися высоко под самым потолком, и сели друг напротив друга за дубовый стол. Мохамед с помощниками располагался на противоположной стороне стола, Хашим сидел слева от меня, а Тарик – справа.

Несмотря на непоколебимое повиновение Саддаму, Тарик обладал огромной силой характера. Когда мы расселись, он склонился ко мне и прошептал на ухо:

– Они попытаются запугать нас, но не обращай на это внимания. Они должны быть настроены враждебно ко всем остальным. Если они спросят о чем-то, на что ты не сможешь дать ответ, немного посомневайся и попроси меня ответить. Саддам часто так делает. Если они станут угрожать, постарайся выглядеть равнодушным.

Именно эти слова Тарика окончательно успокоили меня. Хотя я уже хорошо напрактиковался в роли Саддама, я никогда не сопровождал его на переговоры такого типа и просматривал слишком мало видеозаписей таких встреч, чтобы мог запомнить и изучить их. Совет Тарика пришелся кстати. Его не всегда воспринимали всерьез наиболее амбициозные министры Саддама, но он был умным человеком и умел выживать. Последнее обстоятельство было неотъемлемым качеством министра в правительстве Саддама Хусейна! Я кивнул Тарику в знак того, что понял его, в ответ он по-отечески улыбнулся мне.

Наш разговор продолжался более часа, и ничего неблагоприятного не произошло. Я был в состоянии обсуждать большинство вопросов, выдвинутых на рассмотрение Мохамедом, и в основном успокоить его. Когда Тарику нужно было вмешаться, он делал это со своим обычным тактом и дипломатичностью.

Однако, когда мы закончили, Мохамед сделал замечание, которое застало меня врасплох, и я опасно запнулся при ответе.

– Мы так редко видимся с глазу на глаз, Саддам Хусейн, – сказал он с тонкой усмешкой, – но я чувствую, что сегодня мы достигли некоторого прогресса.

– Мне было бы приятно так думать, – ответил я, оставшись без поддержки.

– Тогда, возможно, вы бы порадовали старого курдского партизана ещё немного? Я велел приготовить комнату, где мы могли бы посидеть и выпить вместе стаканчик-другой. Во имя нашей дружбы, если так можно выразиться. Есть некоторые вещи, которые я хотел бы обсудить только наедине с вами.

Я почувствовал, как краска сбежала с моего лица. В этот момент я так нуждался в совете Турика, но не мог получить его так, чтобы не вызвать подозрения Махмуда. Мне нужно было отвечать – Отлично, Мохамед Махмуд, но я не могу уделить тебе много времени.

Тарик с несчастным видом пожал плечами. Было очевидно, что он находится в заметном затрудении из-за быстрого и неожиданного развития событий. Мустафа также насторожился. У меня все же не было другого выхода, кроме как посидеть и выпить с Мохамедом и надеяться, что этим все и ограничится. Мы поднялись и вместе покинули комнату. Проведя меня по коридору, он открыл дверь, пропуская меня в большой квадратный кабинет с современной, но достаточно потрепанной мебелью.

Тот факт, что Мохамед выглядел среди всего этого окружения как дома, навел меня на мысль, что это его собственный офис. Я начинал думать, что попал в ловушку, но пока я нервно оглядывал комнату, Мохамед небрежно предложил мне занять одно из четырех низких кресел, которые располагались вокруг кофейного столика. Он предложил мне выпить, но, хотя я не очень благочестивый мусульманин, я никогда не любил алкоголь. Как-то раз, ещё будучи студентом в Кербеле, я слегка перебрал, после чего я два дня проболел и надолго лишился аппетита, в результате я зарекся испытывать на себе гнев Аллаха. Я попытался вежливо отказаться.