Текст книги "Второго Рима день последний (ЛП)"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Впрочем, очевидно, что султан лишь хочет связать наш флот, чтобы с него нельзя было снять дополнительное подкрепление на стены.

Много было желающих наблюдать за кадками с водой, но Грант благоразумно отобрал для этой цели мужчин, неспособных владеть оружием и стариков с хорошим зрением. Я хотел позаботиться о Мануэле, обеспечив ему лёгкую службу по причине его седой бороды и больных ног. Но когда я его отыскал, то узнал, что он уже успел освободиться от службы на стене и добился благосклонности венециан. Он знает город, ему известно, где находятся лучшие публичные дома и он может найти женщин, которые охотно поменяют честь на засахаренные фрукты и свежий хлеб венециан. Даже девочки подростки ждут перед воротами Блахерн, чтобы встретиться с венецианцами. Когда я увидел Мануэля, он как раз направлялся в город, согнувшись под тяжестью мешка с заказанными продуктами. Он показал венецианский пропуск и похвастался, что успеет обогатиться, если осада продлится ещё какое-то время.

Когда я стал его укорять, он почувствовал себя оскорблённым и ответил:

– Каждый считает себя самым лучшим. Весь город занимается подпольной торговлей, пользуясь пропусками кесаря, венециан и генуэзцев. Многие нажили состояние и только некоторые свернули себе шею. Там где есть спрос, есть и предложение. Так устроен мир. Если не поспешишь, кто-то другой заберёт твою прибыль. Я думаю, будет лучше, если венецианские деликатесы попадут в греческие рты, чем в их собственные бездонные утробы. И не моя в том вина, что сытые и здоровые молодые мужчины переполнены порочными страстями и в перерывах между сражениями ищут женщин или мальчиков для удовлетворения этих страстей.

Он разволновался ещё пуще и кричал:

– Венециане это наши друзья. Они жертвуют кровью и жизнью за наш город. Что плохого, если бедная девушка продаст свою девственность, чтобы их развлечь и принести родителям кусок хлеба? Пусть даже добропорядочная замужняя женщина на минутку ляжет на спину, чтобы обменять своё скромное достоинство на баночку конфитюра, сладости которого так долго было лишено её тело. Всё это делается во славу божью и для блага всего христианства, как обычно говорят венециане. Господин, не мешай свершаться тому, чему ты не сможешь помешать. Все мы лишь бедные грешники.

И разве он не прав? Кто я, чтобы его судить? Каждый сам выбирает свою судьбу в соответствии со своими возможностями.

Я зря думал, что Лукаш Нотарас непременно навестит меня опять. Сегодня несколько раз я видел его издалека, но он ограничился лишь враждебным взглядом и поспешно прошёл мимо. Анна не подавала ни малейших признаков существования.

В сумасшедшей лихорадке собственной жизни я решил совершить, по крайней мере, один добрый поступок. Быть может, Джон Грант – это посланник будущего, которое грядёт под знаком зверя, но мне он нравится как человек, с его неподвижным взором и изборождённым мыслями челом. Почему же он не может быть, по-своему, счастлив, пока ещё есть время? С этой целью я сегодня направился в библиотеку и разговаривал с беззубым, полуглухим библиотекарем, который, не обращая ни малейшего внимания на осаду и шум сражений, каждый день надевает свой церемониальный костюм с цепью и другими регалиями.

Я показал ему схему турецких подкопов и убедил, что турки направляются к подземным хранилищам библиотеки, чтобы через неё проникнуть в город. Он был так уверен в собственной значимости, что тут же поверил мне, как только понял в чём дело.

– О! – испуганно воскликнул он. – Это не должно произойти. Ведь они могут повредить или потоптать книги, а возможно, даже поджечь библиотеку лампами. Или сделать что-то ещё. Это была бы невосполнимая потеря для всего человечества.

Я посоветовал ему обратиться к Гранту, чтобы тот предпринял необходимые шаги для охраны библиотеки. Перед лицом очевидной угрозы он стал покладистым, сам провёл Гранта в подземелье и показал ему каждый закуток. Грант приказал установить в подвале кадки с водой и охотно пообещал приходить осматривать их, как только у него будет свободное время.

Он получил разрешение зажигать лампу, чтобы наблюдать за поверхностью воды. Библиотекарь вытащил откуда-то заржавелый меч и воинственно поклялся, что только через его труп турки доберутся до книг.

К счастью, ему не известно, что венециане во дворце уже давно используют святые книги для растопки и на пыжи.

Но Грант не смог долго заниматься своими науками. Вскоре после наступления темноты его вызвали к Калигарийским воротам, где турецкие шахтёры на это раз, скорее всего, подобрались под самую стену. Грант ещё раньше приказал выкопать контр ход, который теперь он использовал. Турки оказались в ловушке и задохнулись от ядовитого сернистого газа. Только два человека избежали смерти. Грант приказал сделать отверстия в нужных местах, и скоро подпоры в турецком подкопе превратились в бушующее море огня, а потом весь проход обрушился и перестал существовать. Он был расположен достаточно глубоко, и стена совершенно не пострадала. Вдалеке за холмом, на расстоянии пятисот шагов от стены дыра подкопа ещё долго извергала чёрный удушливый дым, пока туркам не удалось её заткнуть.

18 мая 1453.

Конец близок. Его уже невозможно отдалить. Но ничто из пережитого нами не сравнится с тем ужасом, который мы испытали сегодня.

Когда рассвело, возле ворот святого Романа нашим глазам предстала картина, наполнившая нас отчаянием. В течение ночи под защитой темноты туркам удалось неслыханно быстро, с помощью злых духов, построить огромную передвижную осадную башню из брёвен прямо на краю рва, едва ли не в тридцати шагах от остатков наружной стены, где всю ночь работали осаждённые. Как такое могло произойти, никто не понимает.

Эта башня, которую можно передвигать на огромных деревянных колёсах – брёвнах, имеет три яруса и возносится выше, чем корона внутренней стены, поэтому господствует над ней. Её сгораемые деревянные конструкции повсюду защищены несколькими слоями верблюжьих и бычьих шкур. Стены двойные, внутри заполнены землёй и поэтому даже пушки не очень больших размеров не могут их повредить. Стрелы свистят из бойниц, а с самого высокого яруса катапульта тут же стала метать огромные каменные блоки, чтобы разрушить наши наспех сооружённые укрепления. От турецкого лагеря к башне проложена траншея пятисотметровой длины, прикрытая сверху щитами, по которой гарнизон может приходить и уходить без помех.

Катапульта швыряет камни, стрелы свистят, а множество мелких баллист метают огонь на наши шанцы и палисады. Непрерывно открываются люки на самом нижнем этаже башни, и в ров сыплется земля, летят камни, вязанки хвороста, балки. Когда все мы, устрашённые, сбежались посмотреть на эту башню, которая, качаясь, работает, и при этом не видно ни одного человека, похожая на огромный механизм или живое чудовище, с грохотом открылась большая арка на среднем этаже и из неё начал высовываться штурмовой мостик по направлению к наружной стене. К счастью, расстояние было слишком велико.

Прибыл и Грант, чтобы посмотреть на машину, подобную которой ещё не видел никто. Он на глаз оценил её размеры, подумал и сказал:

Несмотря на то, что изготовлена она, несомненно, заранее и собрана на месте из готовых частей, но даже только сборка её в течение одной ночи – чудо технического искусства и организации. Сама по себе башня – никакая не новость. Такие осадные башни использовались с тех пор, как на свете появились стены. Но величина её достойна уважения. Она превышает размерами все известные башни, описанные ещё древними греками и римлянами. И не будь рва, турки смогли бы подкатить её к самой стене и использовать как прикрытие для тарана.

Осмотрев осадную башню, Грант повернулся и отошёл, так как не увидел в ней ничего интересного. Но Джустиниани скрежетал зубами и тряс головой. Особенно его задевал тот факт, что можно построить башню прямо перед его участком стены, и никто этого не заметит.

– Дождёмся следующей ночи,– грозился он. – То, что человек построил, человек может и уничтожить.

Но огромная башня, извергающая огонь, ядра, стрелы и камни, гудящая от собственной колоссальной мощи, столь ужасна, что ему никто не верит. Кесарь бессильно плачет, потому что множество греческих работников гибнет под каменными глыбами. Пока над наружной стеной господствует эта башня, отремонтировать её будет невозможно.

В полдень тяжёлым орудиям турок удалось разбить одну из башен большой стены почти напротив их собственной осадной башни. При этом рухнул значительный участок стены, погребая под собой защищавших её латинян и греков.

Пока командиры думали, как справиться с этим ещё небывалым несчастьем, Джустиниани набросился на Нотараса, требуя, чтобы тот отдал ему обе тяжёлые пушки, которые стояли на портовой стене и время от времени с незначительным успехом обстреливали турецкие галеры на другой стороне Золотого Рога.

– Мне нужны пушки и порох для защиты города,– сказал он. – В порту слишком много ценного пороха истрачено напрасно.

Нотарас холодно возразил:

– Пушки мои, а за порох плачу я сам. Потоплена одна галера, многие повреждены. Если хочешь, я буду экономить порох, но пушки в порту необходимы, чтобы держать турок на расстоянии. Ты сам знаешь, что портовая стена – самый слабый участок обороны.

Джустиниани крикнул:

– И какой, к чёрту, прок от венецианских кораблей, если они не могут обуздать турок в самом порту! Твои аргументы – это выверты и чепуха. В действительности, ты хочешь ослабить оборону на наиболее критическом участке, который находится именно здесь. Не думай, что я тебя не знаю. Твоё сердце черно, как борода султана.

Кесарь пытался примирить их.

– Во имя Христа, дорогие братья, не усугубляйте наше положение ещё больше, ссорясь без всякой пользы. У вас обоих намерения самые благородные. Мегадукс Нотарас спас город от гибели, когда турки пытались сделать подкоп под стены. Если он считает, что пушки необходимы в порту, мы должны с ним согласиться. Пожмите же друг другу руки, братья, ведь все мы сражаемся за общее дело.

Джустиниани ответил резко:

– Я готов пожать руку самому дьяволу, если он даст мне порох и пушки. Но мегадукс Нотарас не даёт мне ничего.

Лукаш Нотарас тоже не проявил желания пожать руку Джустиниани. Он отошёл оскорблённый и предоставил кесарю и Джустиниани самим продолжать военный совет.

Когда я понял, что КОНЕЦ уже близок, моя гордость надломилась. Я побежал за Нотарасом, остановил его и сказал:

– Ты хотел поговорить со мной наедине. Или уже забыл?

К моему изумлению, он приветливо улыбнулся, положил руку мне на плечо и сказал:

– Ты вывалял честь моего рода в грязи и взбунтовал дочь против отца, Иоханес Анхелос. Но мы живём в недоброе время, и я не могу позволить себе заниматься раздорами. Моя дочь мне дорога. Её мольбы меня смягчили. Только от тебя теперь зависит, смогу ли я простить твоё, достойное латинянина, поведение в этой ситуации.

Не веря собственным ушам, я спросил:

– Ты действительно позволишь мне снова встретиться с Анной, твоей дочерью и моей женой?

Он нахмурился.

– Не называй её пока своей женой. Но встретиться с ней и поговорить ты можешь. Да, лучше пусть она сама скажет тебе мои условия. Она дочь своего отца, и я доверяю её рассудку, хотя ты и сумел на какое-то время заморочить ей голову.

– Благослови тебя бог, Лукаш Нотарас,– воскликнул я от всей души. – Я плохо подумал о тебе и о твоих намерениях. Но, всё же, ты оказался настоящим Греком.

Смутившись, он улыбнулся и сказал:

– Конечно, я настоящий грек. Надеюсь, что и ты окажешься таковым.

– Когда и где я могу с ней встретиться?– спросил я, чувствуя, как дыхание перехватило у меня в груди при одной мысли об этом.

– Возьми моего коня, если хочешь, и скачи к моему дому прямо сейчас,– сказал он дружелюбно и громко рассмеялся. – Думаю, что моя дочь уже несколько дней ждёт тебя с нетерпением. Впрочем, небольшая разлука полезна вам обоим и лишь слегка вас остудит.

Я должен был понять, что его неожиданная доброта чересчур подозрительна. Но, позабыв о пушках и турках, о Блахернах и моём предназначении, я вскочил на его вороного жеребца и помчался галопом через весь город к Мраморному морю. В седле я громко кричал от радости. Майский день вокруг меня сверкал золотом и голубизной. Лишь стены и порт были повиты клубами чёрного порохового дыма.

Подъехав к благородному в своей простоте каменному дому, машинально привязав коня, я, как юноша на первое любовное свидание, подбежал к двери и ударил в колотушку. Только тогда, вспомнив о своём виде, я постарался стереть пыль и гарь с лица, плюнул на ладони и до блеска вытер доспехи.

Отворил мне слуга в небесно-голубом одеянии. Но я его даже не увидел. По коридору уже шла ко мне Анна Нотарас, стройная, красивая, с сияющими от радости глазами. Она была так молода и прекрасна среди своих родных вещей, что я не решился обнять её, а лишь любовался ею, затаив дыхание. Её шея была обнажена, губы и брови подкрашены. Чудесный гиацинтовый запах окружал её, как тогда, когда мы встретились в первый раз.

– Наконец,– прошептала она страстно. Обняла меня за шею и поцеловала в губы. Её щёки пылали.

Никто её не сторожил. Никто не запирал её в женской половине дома. Я не понимал ничего.

Она взяла меня за руку. И я был счастлив. Держась за руки, мы поднялись в большой зал на верхнем этаже. За узкими стрельчатыми окнами блестели серебряные волны Мраморного моря.

– Конец уже близок, Анна,– сказал я. – Ты не представляешь, что сейчас творится на стене. Я благодарен богу, что ещё раз могу посмотреть в твои глаза.

– Только посмотреть в мои глаза?– улыбнулась она. – И это всё, что ты хочешь сделать со своей женой?

Нет, я, ровным счётом, ничего не понимал. Мне всё казалось сном. Или я уже мёртв? Или пушечное ядро убило меня так мгновенно, что душа моя всё ещё пребывает на земле, связанная земными желаниями?

– Пей,– шепнула мне жена, Анна Нотарас и налила в мой бокал сияющего золотого вина. Я видел, как она домешала в вино амбру на турецкий манер. Зачем она хотела меня возбудить? Я и без этого желал её достаточно сильно.

Её губы были для меня чудесным вином. Наичудеснейшим, наипрекраснейшим вином на земле было для меня её тело. Но когда я захотел к ней прикоснуться, она остановила меня рукой. Её зрачки расширились и потемнели. Она сказала:

– Нет. Пока нет. Сядь, мой любимый. Сначала мы должны поговорить.

– Не говори ничего,– попросил я, разочарованный. – Не говори ничего, дорогая моя. Все эти разговоры превращаются в ссору и острые слова, которыми мы раним друг друга. Взаимопонимание приходит не от слов, а от чего-то другого.

Глядя под ноги, она произнесла с упрёком:

– Значит, тебе нужна лишь постель. И ничего больше. Может, я для тебя только тело?

– Ты сама к этому стремилась,– ответил я с горечью.

Она взглянула на меня и её глаза часто заморгали, наполнились блеском слёз. – Будь же благоразумен, наконец,– произнесла она. – Ты говорил с моим отцом. Он готов простить нас, если только ты этого пожелаешь. Впервые он разговаривал со мной как со взрослым человеком, объяснил мне, что он думает, на что надеется, к чему стремится. Впервые я хорошо его понимала. Ты также должен постараться его понять. У него есть определённый план.

Я нахмурился и стал холоден как лёд, но Анна продолжала говорить, страстно лаская мою покрытую копотью руку в своих руках.

– Он мой отец. А мой отец не может сделать ничего дурного. Он самый знатный после кесаря человек. Если кесарь предал свой народ и веру и продал город латинянам, то мой отец ответственен за судьбу народа. Это его долг. Тяжёлый, унизительный, но уклониться от него он не может. Разве ты с ним не согласен?

– Продолжай,– сказал я горько. – Мне кажется, я это уже слышал.

Анна вспылила:

– Отец не предатель. Он никогда не унизится до чего-то подобного. Он политик, который спасает всё, что только возможно из-под руин нашего города.

Она внимательно наблюдала за мной сквозь ресницы. Никаких слёз уже не было в её глазах, хотя моргать она не перестала.

Казалось, она тешила своё женское тщеславие, когда говорила:

– После падения города я могла бы стать женой султана Мехмеда. Тогда султан заключил бы союз с греческим народом. Мой отец очень огорчился, когда узнал, что я из-за каприза перечеркнула его планы. Но ведь я о них не догадывалась. Он никогда не обмолвился об этом ни словом.

– Действительно, ты много потеряла,– перебил я её язвительно. – Сначала ты должна была стать базилиссой. Потом одной из десятков жён будущего властелина мира. Тебе не повезло. Понимаю, ты жалеешь. Но не огорчайся, мне не так уж долго осталось жить. Скоро ты опять будешь свободна.

– Как ты можешь говорить со мной таким тоном?– вспылила она. – Ты знаешь, что я тебя люблю. И ошибаешься, когда говоришь о смерти. У нас обоих ещё много лет впереди. Увидишь сам, если только последуешь совету моего отца.

– Так скажи мне, что это за совет, который он сам не решился дать,– с горечью ответил я. – Но поторопись. Я должен возвращаться на стену.

Она обхватила меня обеими руками, как будто хотела удержать силой.

– Ты туда не вернёшься! – воскликнула она. Уже сегодня ночью ты пойдёшь в лагерь султана. Тебе не обязательно давать ему какую-либо информацию об обороне города, если это задевает твою честь. Только перескажешь ему тайное послание моего отца. Султан знает тебя и верит тебе. Другим грекам он может не поверить.

– И что это за послание?

– Отец не может написать его на бумаге,– оживившись, объяснила Анна. – Хотя он доверяет тебе и султану, но письменное послание может оказаться слишком опасным. Ведь даже в ближайшем окружении султана, как тебе, наверно, известно, есть люди, которые противодействуют ему во всём и даже подбивают греков к дальнейшему сопротивлению. Ты должен сказать султану, что в городе есть сильная партия мира, которая не признаёт кесаря и готова к сотрудничеству с турками на условиях, приемлемых для султана. Скажи ему: «Нас тридцать влиятельных высокопоставленных сановников – отец назовёт тебе их имена – которые понимают, что будущее греческого народа и Константинополя зависит от дружбы и взаимопонимания с султаном. Наша честь не позволяет нам вмешиваться в борьбу на стороне султана пока город в состоянии защищаться. Но мы тайно действуем на пользу султану, и когда город падёт, уже будет существовать готовый правительственный аппарат, пользующийся доверием народа. Мы все, тридцать человек, отдаём себя под покровительство султана и покорно просим, чтобы, когда султан возьмёт город, он пощадил нас самих, наши семьи и имущество».

Она посмотрела на меня и продолжала:

– Есть ли в этом что-либо дурное? Разве это не достойное, политически дальновидное предложение? Между турками и латинянами мы как между молотом и наковальней. Только отстранив кесаря от власти и всем вместе добровольно сложив оружие, можно спасти будущее города. Ведь мы не сдаёмся на милость или немилость. Наоборот. Политическое здравомыслие должно подсказать султану, что такое решение выгодно, прежде всего, ему самому. Ты не латинянин. Зачем тебе сражаться за дело латинян?

Я молчал, убитый отчаянием, а она подумала, что я размышляю, и продолжала:

– Падение города – вопрос едва ли нескольких дней, как говорит мой отец. Поэтому ты должен спешить. Когда султан сломит сопротивление латинян, ты войдёшь с победителями и заберёшь меня к себе в дом как жену. Ты породнишься с родом Нотарасов. Думаю, ты понимаешь, что это такое. Она показала на мраморные стены, ковры, драгоценную мебель, окружавшие нас и добавила, ещё больше распаляясь:

– Разве это всё не лучше, чем твой убогий деревянный домишка, куда ты меня привёл? Кто знает, возможно, когда-нибудь мы поселимся в Блахернах. Если ты поддержишь моего отца, то станешь одним из влиятельных людей Константинополя.

Она замолчала. Её щёки пылали. Я должен был что-то сказать.

– Анна,– произнёс я. – Ты дочь своего отца. Тут ничего не поделаешь. Но я не буду обделывать его делишки у султана. Пусть поищет себе другого, у которого больше политического здравомыслия.

Её лицо окаменело.

– Боишься?– спросила она холодно.

Я схватил свой шлем и с треском швырнул его на пол.

– Для доброго дела я готов сию минуту отправиться к султану, даже если он посадит меня на кол. Не об этом речь. Поверь мне, Анна, жажда власти ослепила твоего отца. Он роет себе могилу, обращаясь к султану. Он не знает Мехмеда. А я его знаю. Если бы мы жили в старое время, тогда можно было признать план твоего отца не лишённым здравого смысла. Но большая пушка султана возвестила новое время. Время погибели. Время Зверя, когда уже никто не сможет доверять своему ближнему и человек станет лишь беззащитным орудием в руках власти. Даже если султан поклянётся Пророком и всеми ангелами, держа руку на Коране, то в душе он всё равно будет смеяться, потому что не верит ни в Пророка, ни в ангелов. Твоего отца он сметёт со своего пути, как только тот перестанет быть ему нужен. Но предостерегать Нотараса я не стану. Он мне не поверит. И даже если можно было бы доверять султану, я всё равно к нему не пойду, проси ты меня об этом хоть на коленях. У меня есть мой город. Когда он сражается, я сражаюсь вместе с ним. Это моё последнее слово, Анна. Не мучь меня больше. И не мучь себя.

Анна смотрела на меня, бледная от досады и разочарования.

– Значит, ты меня не любишь,– сказало она ещё раз.

– Нет, не люблю тебя,– ответил я. – Всё было лишь ошибкой и иллюзией. Я думал, что ты другая. Прости меня за это. Скоро ты станешь свободной. Если хорошо попросишь, то, возможно, султан расчувствуется и возьмёт тебя в свой гарем. Следуй советам своего отца. Он всё сделает как надо.

Я встал и поднял плащ с пола. Воды Мраморного моря сверкали как расплавленное серебро. Гладко отшлифованный мрамор на стенах отражал мой силуэт. Я так безнадёжно потерял её, что мгновенно стал как камень.

– Анна…,– произнёс я, и голос мой пресёкся. Если захочешь увидеть меня, то ищи на стене.

Она ничего не ответила. Я повернулся и пошёл. Но на лестнице она догнала меня и выкрикнула, красная от гнева:

– Прощай же, проклятый латинянин! Мы никогда больше не встретимся. Я буду день и ночь молить бога, чтобы ты погиб и освободил меня. А если увижу твой труп, то пну его в лицо, чтобы избавиться от тебя навсегда.

С этим проклятием в ушах я вышел во двор и надел шлем. Губы мои дрожали. Чёрный как сажа скакун Нотараса заржал и поднял голову. Я им не побрезговал: вскочил в седло и ударил каблуками в конские бока.

Сейчас полночь. В эту ночь я желаю смерти. Желаю её больше, чем желал чего-либо в этой жизни. Джустиниани дал мне возможность встретить смерть: я знаю турецкий язык и могу помочь ему в его замыслах.

Иисус Христос, сын божий, смилуйся надо мной!

Ведь я её люблю. Люблю безумно, а значит, безутешно. Прощай же, Анна Нотарас, моя бесценная!

19 мая 1453.

Итак, я должен выпить бокал смерти и распада до последней капли. Мне не дано было умереть в эту ночь.

Как-то, чтобы произвести впечатление на Джустиниани, я сказал ему, что я твёрдый человек. Я имел в виду, что мой дух может властвовать над телом и чувствами. Куда делась моя твёрдость?

Моё тело уже не подвластно духу.

Сегодня профессиональные вояки говорили мне с завистью:

– Ты счастливчик, Джоан Анжел, что вернулся живой!

Никакое это не счастье. Просто никто не умрёт, пока не придёт его час. Но от осознания этого мне ещё хуже.

Кажется, бессмысленно, волей случая днём и ночью безумствует смерть на стенах моего города. Но каждый снаряд летит своим, богом прочерченным путём.

Сегодня ночью мы, наконец, сожгли турецкую башню. Многие считают это ещё большим чудом, чем её возведение в течение одной ночи.

В непроглядную ночь я лежал у подножья башни, одетый в турецкую одежду. Кто-то наступил на меня в темноте, но я притворился трупом и не пошевелился.

За два часа до рассвета мы ворвались в башню. Нам удалось выбить несколько люков и бросить внутрь глиняные горшки с порохом. Иначе мы никогда не смогли бы её поджечь. Волосы и брови у меня опалены. Руки в волдырях и ожогах. Джустиниани не узнал меня в лицо, когда я, как червяк, приполз обратно. Из всех тех, кто ворвался в башню, вернулся я один. Нескольким туркам, бывшим в башне, удалось убежать. Утром султан приказал их обезглавить и головы насадить на колья.

Грохот орудий стоит у меня в ушах и пол трясётся под моими ногами. Но сильнее, чем ожоги на лице и руках жжёт мне сердце тоска.

Впервые он явился мне после землетрясения в Венгрии. Потом под Варной. Тогда он сказал: «Встретимся снова у ворот святого Романа». Сегодня ночью я ждал его, но он не появился.

20 мая 1453.

За ночь турки придвинули к стене много новых боевых башен, но ни одна из них не может сравниться по величине с той, которую мы спалили.

Каждый день их флот подходит на вёслах к запору, чтобы связывать венецианские корабли и их экипажи.

Но всё это я узнаю от других. Из-за ожогов я не могу одеться и подняться на стену.

21 мая 1453.

Меня навестил немец Грант. Он также опалил себе бороду и обжёг руки. Турки уже научились вести войну под землёй и защищать свои подкопы. Сегодня люди Гранта выкопали контрход вблизи Калигарийских ворот. Но их встретил поток жидкого огня. Помощь наткнулась на стену из копий и ядовитый дым.

Грант вынужден был лично спуститься под землю, чтобы придать отваги своим людям. Им удалось уничтожить турецкий подкоп, но они понесли тяжёлые потери. Схватки под землёй вызывают в городе суеверный страх.

Глаза у Гранта опухли, белки покраснели от ночных бдений и сернистого газа. Он рассказывал:

– Я нашёл письмена самого Пифагора. Но буквы как мухи пляшут у меня перед глазами. Я уже не могу читать.

Его лицо искривилось в бессильном гневе, он грозил кулаком и кричал:

– Это какое-то наваждение, слепое пятно, которое даже мудрейшие греческие математики и техники имели в своих глазах! Они могли, как обещал Архимед, сдвинуть землю с орбиты. Но когда мне показалось, что я нашёл новые знания, мне удалось прочитать лишь то, что у дерева есть душа. И даже у камня. Вот хотя бы Пифагор. Он мог построить машины, которые способны покорить природу. Но он посчитал это маловажным. Вместо этого, он ушёл в себя, в свою душу, обратился к богу.

Я спросил его:

– Пусть тебя не убеждают доводы Библии и Отцов церкви, но почему ты не веришь греческим мудрецам?

– Я и сам уже не знаю,– прошептал он и потёр глаза кулаком. – Наверно, мой разум помутился. Ночные бдения, постоянное напряжение, лихорадка поиска знаний сделали меня больным от перевозбуждения. Мои мысли пересекаются как птицы при полёте, и я уже не властен над ними. Что это за страшная дорога, которая ведёт вглубь человека и исчезает во мраке? Пифагор умел из цифр построить вселенную, но оказался бессильным перед человеком, которого невозможно построить из цифр. Неужели, мрак человека более значителен, чем свет вселенной, свет знаний?

Я сказал:

– Дух божий осветил землю. Дух божий как пылающий огонь опустился на нас, смертных. Ты не можешь этому не верить.

Он разразился жутким смехом, бил себя кулаками в виски и кричал:

– Вечный огонь сжигает также и тело человека. Из орудийных стволов огнём сверкает разум человека. Я верю в человека и в свободное познание. И больше не верю ни во что.

– Ты воюешь не на той стороне,– повторил я ему ещё раз. – Тебе выгоднее было бы служить султану, а не последнему Риму.

– Нет,– ответил он упрямо. – Я служу Европе и свободе человеческого разума, а не власти.

22 мая 1453.

Обнаружены два подкопа вблизи Калигарийских ворот. Один из них удалось уничтожить лишь после ожесточённой схватки. Другой обрушился сам, так как его подпоры были поставлены неумело. Грант считает, что большая часть опытных горняков уже нашли свою смерть, поэтому султану приходится использовать людей необученных.

Перед самой полночью по небу пролетел светящийся диск. Этого никто объяснить не может. Кесарь заметил:

– Предсказания начинают сбываться. Скоро наступит конец тысячелетней империи. Созданная первым Константином, она погибнет с последним Константином. Я родился под несчастливой звездой.

23 мая 1453.

Умерла последняя наша надежда. Кесарь прав. Подготовленный постами, бдениями и молитвами, он острее других ощущает последние, редкие удары пульса своей империи.

Бригантина, которая была выслана на поиски венецианского флота, вернулась сегодня утром, не выполнив задания. Невероятное везение, мастерство и отвага экипажа позволили ей пройти теснину Галлиполи под носом у турецких кораблей.

Двенадцать человек ушли в море. Двенадцать человек вернулись. Шестеро из них венециане. Шестеро греки. Двадцать дней они бороздили Греческое море, не обнаружив и следа христианских кораблей. Ежеминутно они подвергались риску быть захваченными турецким патрульным кораблём.

Когда стало ясно, что ищут они напрасно, экипаж собрался на совет. Некоторые из них говорили: «Мы выполнили свой долг. Большего мы сделать не можем. Вероятно, Константинополь уже пал. Зачем нам возвращаться в пекло боя? Гибель города неизбежна».

Но другие возразили: «Кесарь нас послал. Кесарю мы должны сдать рапорт, хотя наша экспедиция и не дала положительных результатов. Но давайте проголосуем».

Они посмотрели друг на друга, рассмеялись и единогласно проголосовали за то, что бригантина должна вернуться в Константинополь.

В Блахернах я встретил двоих из тех достойных мужей. Они всё ещё с иронией рассказывали о своей бесплодной морской прогулке, а венециане подливали им вина и хлопали по плечам. Но глаза моряков не лгали и в них отражались пережитые на море опасности.

– Как вы решили вернуться на верную смерть? – спросил я.

Они повернули ко мне удивлённые обветренные лица и ответили почти хором:

– Мы ведь моряки Венеции.

Да, это всё объясняет. Венеция, королева морей, жадная, жестокая и расчётливая. Но она воспитывает своих моряков, чтобы они жили и умирали за её славу.

И всё же, шестеро из двенадцати были греками. Они доказали, что и грек может быть верным до смерти. Верным делу, которое безнадёжно проиграно.

24 мая 1453.

После полудня к стене возле ворот св. Романа приблизилась красочная процессия. Турки размахивали флагами, дули в дудки, и призывали впустить в город посла султана для переговоров с базилевсом Константином. Одновременно их артиллерия перестала стрелять, а войска отошли к своему лагерю.

Джустиниани подозревал военную хитрость и не хотел, чтобы турецкий посланник увидел, как сильно повреждена внутренняя стена и как слабы временные шанцы. Но кесарь Константин поднялся на стену и узнал в посланнике своего приятеля, эмира Синопа Исмаила Хамзу. Его род уже многие поколения имел дружеские отношения с кесарями Константинополя. Незадолго до смерти старый Мурад успел заключить родственный союз с Хамзой, женив Мехмеда на его дочери. И, тем не менее, Константин доброжелательно приветствовал его и приказал пропустить через укрепления. Хамзу провели в город через ворота для вылазок.