Текст книги "Второго Рима день последний (ЛП)"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Обессиленный и преисполненный отвращения к самому себе, я не обращал внимания на его слова. Холодный утренний воздух пропитался парами крови от груд неостывших трупов. Разве мог я, всё ещё одеревеневший от смертельного страха, с кровью на одежде и руках, и с бесконечным мельканием картин боя в голове, прикоснуться к моей жене? Кроме того, я боялся, что проснусь с криком, если усну, хотя больше всего на свете мне хотелось спать.

Но Джустиниани был прав. Это ужасно, но он был прав. Я воспользовался его разрешением, чтобы уйти домой и отдохнуть после битвы. И никогда ещё моё избитое, наполненное болью тело не пылало таким огнём, как в это утро.

Сон мой был глубок. Он был глубоким как смерть, когда я, наконец, уснул, положив голову на белую руку Анны Нотарас.

8 мая 1453.

Вчера поздно вечером тайно собрался совет двенадцати. Последний штурм турок ясно показал, что наших сил для защиты города явно недостаточно. Огромный мост, который султан приказал перебросить через Золотой Рог на понтонах, прежде всего, угрожает Блахернам. Поэтому, после долгих споров венециане решили разгрузить три больших судна Тревисана и, таким образом привлечь на стены ещё две тысячи человек. Груз решено сложить в арсенале кесаря, а команды и солдаты будут защищать Блахерны.

Тревисан протестовал от имени владельцев и капитанов. Он приводил аргумент, что если груз, имеющий ценность в десятки тысяч дукатов будет перенесён на берег, то нет ни малейшей надежды на его возвращение на суда, если турки возьмут город. Кроме того, сами суда, а, возможно, и команды будут потеряны.

И всё же, совет двенадцати решил, что суда должны быть разгружены. Но когда об этом узнали команды, то с капитанами во главе оказали вооружённое сопротивление и отказались сойти на берег.

Сегодня всё остаётся по-прежнему. Совету двенадцати не удаётся справиться с моряками, несмотря на то, что сам кесарь со слезами на глазах взывал к их совести.

12 мая 1453.

Моряки не уступают. Все переговоры закончились ничем. Но совету двенадцати удалось привлечь на свою сторону Тревисана и Алоиса Диего. Капитаны судов получили денежные подарки. Венециане ещё заинтересованы в том, чтобы удержать Блахерны любой ценой.

Без сомнения, территория Блахерн под серьёзной угрозой. Но, независимо от ситуации, венециане в любом случае хотят усилить там свой гарнизон, чтобы господствовать над городом, если султан будет вынужден снять осаду. Именно поэтому они приняли сейчас решение отправить моряков на стены. Кроме моряков на палубах судов из Таны находятся четыреста закованных в железо солдат.

А тем временем, каждую минуту греки проливают кровь и умирают на стенах. Нотарас был прав. И у Золотых Ворот и по обеим сторонам от ворот Селимбрийских греки собственными силами отразили все атаки. Правда, стены там не столь сильно повреждены, как возле ворот св. Романа и ворот Харисиуса. Но большинство защитников – это обычные ремесленники и монахи, которых едва успели научить пользоваться оружием. Есть среди них слабые, которые теряют присутствие духа, когда турки идут на штурм и убегают сломя голову. Но гораздо больше людей такого покроя, как те, что сражались под Термопилами и Марафоном.

Война высвечивает в человеке лучшие черты. И худшие. Чем дольше длится осада, тем явственнее перевес на стороне зла. Время работает против нас.

Латиняне толстеют и с красными, лоснящимися от жира лицами, грызутся друг с другом. А греки с каждым днём всё больше худеют. Глоток самого дешёвого кислого вина – это всё, что они получают из запасов кесаря. Их жёны и дети плачут от голода в молитвенных процессиях, бредущих от храма к храму. С утра до вечера и с вечера до утра пламенные молитвы смиренных и несчастных возносятся к небу. Если бы молитвы могли спасти город, то Константинополь простоял бы до судного дня.

Латиняне совещаются в храме св. Девы и в Блахернах, а кесарь призвал греков сегодня вечером в храм Мудрости Божьей на богослужение и военный совет. Джустиниани посылает меня вместо себя. Сам он не хочет удаляться от стены.

13 мая 1453.

Военный совет начался в подавленном настроении и почти тотчас его прервал сигнал тревоги со стены. Перед храмом мы встретили гонца, который сообщил, что турки атаковали Блахерны со стороны материка и Калигарийских ворот. Но основной удар направлен на выломы возле ворот Харисиуса.

В темноте звонили колокола и стучали колотушки. В домах зажигались огни, и испуганные полуодетые люди выбегали на улицу. Корабли в порту подошли к запору на случай атаки со стороны моря. Была полночь, и в неподвижном воздухе шум битвы за Блахерны разносился по всему огромному городу до самого Ипподрома. Ярко пылали огни турецкого лагеря, окружая город сплошным кольцом.

Мы пришпорили коней и с фонарями в руках мчались по улицам полным галопом. Подъезжая к воротам Харисиуса, мы встретили сплошной поток бегущих от стен людей и среди них много мужчин с оружием в руках. Кесарь натянул поводья и громким голосом заклинал их именем Христа вернуться на стену. Но люди были настолько ослеплены страхом, что не обращали внимания на его слова. Солдаты гвардии, сопровождавшие нас, были вынуждены направить лошадей на толпу, и многие из беглецов были повергнуты на землю, прежде чем остальные остановились, огляделись, как бы, не понимая, где находятся, а потом медленно, явно мешкая, пошли назад к стене.

Кесарь их не ждал. Наш отряд успел в последнюю минуту. Рядом с воротами Харисиоса большая стена была разрушена до половины своей высоты. Оборона в этом месте была прорвана и множество турок уже ворвались на граничащую со стеной улицу, хрипло вопя и вырезая всех, кто оказывался на их пути. Наш конный отряд смёл их как мусор. Скоро выяснилось, что это были остатки отбитой волны атакующих. Обороняющиеся пропустили их, но успели заново укрепиться на стене, прежде чем накатилась новая волна. Прибыл Джустиниани, и мы видели, как он организовывал оборону на стене.

Это событие показало, какая малость отделяет город от гибели. Однако в других местах турки такого успеха не достигли.

На рассвете атаки прекратились. И всё же, это не был генеральный штурм, так как турецкий флот активности не проявил. Джустиниани считает, что в ночной атаке приняло участие около сорока тысяч турок.

– Султан подтачивает наши силы,– сказал он. – Только не думай, что на этот раз мы одержали победу. У нас тяжёлые потери. Даже тебе я не хочу говорить, скольких людей мы не досчитались. Но охотно признаю, что венециане сегодня серьёзно укрепили свой пошатнувшийся авторитет.

Когда взошло солнце, мы увидели землю, устланную трупами турок от берега до самых ворот св. Романа. Трупы тех, кто прорвался в город, были выброшены за наружную стену. Их более четырёхсот.

Когда моряки Тревисана увидели, как сражаются их соотечественники, то, наконец, перестали упрямиться. В течение дня они выгрузили товары с кораблей, а вечером в Блахерны промаршировали четыреста солдат с Тревисаном во главе и предстали перед байлоном. Им выделили самые опасные и почётные участки обороны: северный угол города возле Кинегиона, где стыкуется портовая стена с материковой. Моряки тоже обещали прибыть завтра утром, чтобы сражаться за раны Христа.

Подкрепление нам необходимо. Без него город может не выдержать следующего ночного штурма. Весь этот день турки нападали малыми силами в различных местах с единственной целью: не дать обороняющимся возможности отдохнуть. Поэтому люди спят по очереди. Но когда сегодня утром кесарь обходил стены, то обнаружил, что во многих местах все лежат как мёртвые, сражённые глубоким сном. Он собственноручно тряс их, чтобы разбудить, и утешал, когда они рыдали от изнеможения. На это раз он запретил командирам наказывать тех, кто уснул на посту. Да и как их можно наказать? Рацион и так слишком беден. Вино закончилось. А пребывание на стене само по себе достаточное наказание.

Когда багровое солнце взошло над холмами Пера, я увидел братьев Гуччарди. Они мечами отсекали головы турок, полёгших уже на стене. Доспехи трёх воинов были забрызганы кровью от шлемов до наколенников. Потом они стали перебрасываться головами турок, крича и смеясь, будто играли в какую-то игру. Они спорили, кто найдёт самую длинную бороду. Чёрные, рыжие, седые бороды уже развевались на ветру, подвешенные на их поясах. Этим состязанием они пытались замаскировать тот факт, что все их силы вычерпаны в ночном бою. Но получился фарс и недостойное надругательство.

Из крови, пепла и камней пробились вверх из стены несколько жёлтых цветов.

В эту ночь мне не пришлось участвовать в самых кровопролитных столкновениях, так как моим главным заданием было разносить приказы Джустиниани в различные пункты обороны. И, тем не менее, я шатался от усталости и изнеможения. Всё казалось мне нереальным, словно происходящим во сне. Опять гремели турецкие пушки, и стена дрожала от каменных ядер, но звуки долетали до моих ушей как отдалённое эхо. Солнце обагрило холмы Пера. Братья Гуччарди в окровавленных доспехах играли головами поверженных турок. Эта незабываемая картина раннего утра навсегда врезалась в моё сердце. Земля и небо во всей своей палитре, даже гарь и кровь были невыразимо прекрасны для моих живых глаз, в то время как трупы вокруг меня смотрели в никуда погасшим взором.

Однажды я уже видел мир таким же нереальным, невероятным и странным. Было это в Феррари, когда я заболел, но ещё не знал, что болен. Хмурый ноябрьский день пробивался через окрашенные стёкла каплицы, кадильница веяла горький аромат целебных трав, скрипели, как всегда, гусиные перья, и всё это вдруг отодвинулось куда-то вдаль, и только шум стоял в моих ушах. Я увидел мир яснее и правдивее, чем когда-либо прежде. Я увидел, как стало жёлто-зелёным завистливое лицо кесаря Иоанна, сидевшего на троне точно таком же высоком, как трон Папы Евгения, с пятнисто-белым псом у ног. Я увидел, как большое добродушное лицо Бессариона меняется, становясь бесчувственным и холодным. А латинские и греческие слова исчезают куда-то и звучат в зеленоватых сумерках каплицы бессмысленно, словно далёкий лай собак.

Зараза овладела мной, и тогда я впервые познал бога. Сейчас, в озарении, я вдруг понял, что та минута уже скрывала в себе сегодняшнее утро, как кора скрывает дерево. И если бы тогда я мог заглянуть в будущее глазами ясновидца, я бы увидел и пережил то, что вижу и переживаю сейчас. Оба эти мгновения случились во мне и в вечности одновременно, и временное пространство между ними было лишь иллюзией и бредом. Недели, месяцы, годы – лишь мера, придуманная человеком. С истинным временем, временем бога, ничего общего она не имеет.

Я знаю, что приду в этот мир опять, что такова непостижимая воля бога. И когда, однажды, я буду снова рождён, в сердце моём сохранится эта минута, запертая в видениях моей новой жизни. Тогда я опять увижу трупы с отрубленными головами на упавшей стене, дрожащей от выстрелов огромной пушки. Маленькие жёлтые цветы опять будут сиять среди крови и пепла, а братья Гуччарди в окровавленных доспехах будут играть головами врагов.

Но осознание этого не вызвало во мне ни экзальтации, ни даже радости, а лишь глубокую печаль, потому что я есть и останусь человеком, искрой, которую по воле бога ветром переносит из одной тьмы в другую. Острее, чем боль и усталость, в эту минуту я чувствовал тоску сердца по блаженному отдыху забвения. Но его нет. Не существует никакого забвения.

15 мая 1453.

Удар поразил меня в самое сердце. Я знал, что это произойдёт, и предчувствие меня не обмануло. Человек обречён на потери, и даже огромное счастье не длится вечно. Сейчас, в перспективе времени, то, что наши отношения так долго оставались тайной, кажется просто чудом. Уже давно каждый в этом городе рискует подвергнуться проверке патрулями кесаря, которые имеют право без предупреждения входить в дома даже именитых граждан, обыскивать кладовые и погреба в поисках дезертиров, продовольствия и денег.

Горсть муки, припрятанная бедняком, конфискуется столь же безжалостно, как и мешок пшеницы или кувшин оливкового масла у богача.

И вот, вечером ко мне на стену в Блахерны прибежал мой слуга Мануэль. Слёзы стояли у него в глазах: кто-то так оттаскал его за бороду, что на синеватых щеках выступили кровоподтёки.

– Господин,– простонал он, держась рукой за сердце,– случилось несчастье.

Он бежал через весь город, поэтому сейчас шатался на своих больных ногах и от волнения забыл о том, что нас могут услышать. Он рассказал мне, что рано утром несколько человек из стражи порядка обыскали мой дом. Ничего не нашли, но один из них пристально рассматривал Анну и, видимо, узнал её, так как после полудня вернулся с одним из сыновей Нотараса. Брат тотчас узнал свою сестру, и Анна без сопротивления пошла с ним, так как всё равно ничего бы сделать не смогла. Мануэль пробовал защитить её, пытался объяснить, что господина нет дома, но его не стали слушать, рванули за бороду, свалили на землю и били ногами. Брат Анны, забыв о своём достоинстве, лично ударил его в лицо.

Кое-как придя в себя, Мануэль последовал за ними, держась в отдалении, и видел, что они привезли Анну в дом мегадукса Нотараса.

– Всё правильно, ведь она его дочь,– согласился он. – Я знал это с самого начала, хотя и делал вид, что ни о чём не догадываюсь. Ведь ты хотел, чтобы всё оставалось в тайне. Но сейчас надо думать о другом. Тебе надо бежать, господин, ведь мегадукс Нотарас наверняка тебя уже ищет, чтобы убить. Его всадники быстрее, чем мои ноги.

– Куда мне бежать? В этом городе нет места, где он не сможет меня отыскать, если пожелает.

Мануэль настолько потерял голову, что потряс меня за плечо:

– Ещё чуть-чуть и станет темно,– с жаром произнёс он. – Под стеной тихо. Ты можешь спуститься по верёвке и укрыться в лагере султана. Ведь там ты как дома. Если хочешь, я помогу тебе, а потом втяну верёвку, чтобы не осталось следа после твоего побега. А ты вспомни обо мне, когда войдёшь в город с победителями.

– Не пори чушь, старик,– сказал я. – Если султан меня схватит, то прикажет посадить на кол.

– Да, да, конечно,– притворно согласился Мануэль, взглянув на меня хитрыми глазами в розовом окаймлении век. – Это ведь твоя легенда, за которую ты держишься, и не мне в ней сомневаться. Но поверь, что с этой минуты тебе безопаснее находиться в лагере султана, чем в Константинополе. Может, тебе удастся замолвить слово перед султаном за нас, бедных греков.

– Мануэль….,– начал я, но вдруг осёкся. Мне не пробиться сквозь броню его предубеждений.

Он ткнул меня в грудь указательным пальцем:

– Конечно же, ты посланник султана. Тебе не провести старого грека. Латинян можешь дурить, как хочешь. Но не нас. Думаешь, почему все с таким уважением уступают тебе дорогу и благословляют твои следы? Ведь и волос здесь не упал с твоей головы. Это ли не убедительное доказательство? Никто не смеет тебя тронуть, потому что твоя защита – султан. И совсем это не позорно – служить своему господину. Даже кесарь, при необходимости, заключал договор с турками и не брезговал их помощью.

– Замолчи, сумасшедший,– одёрнул я его и посмотрел по сторонам. Венецианский постовой приблизился и с интересом смотрел на разбушевавшегося старика. В ту же минуту ухнула пушка, и каменное ядро ударило рядом, так что стена содрогнулась под нашими ногами. Мануэль схватил меня за руку и только тогда бросил взгляд на повитое дымом и плюющее огнём пространство под нами.

– Надеюсь, мы стоим в безопасном месте? – спросил он боязливо.

– Твои неосторожные слова для меня намного опаснее, чем турецкие ядра,– ответил я сердито. – Верь мне, Мануэль, ради бога! Кем бы я ни был, но живу и умру за этот город. Нет у меня иного будущего. Не жажду я ни власти, ни пурпура. Власть это тлен. Только за себя самого хочу держать ответ перед богом. Пойми меня, наконец. Ведь я одинок, совершенно одинок. То, что скрываю в своём сердце, умрёт вместе со мной, когда придут турки.

Я говорил так серьёзно и убедительно, что Мануэль с изумлением уставился на меня. Он не мог не поверить. Потом он залился слезами разочарования и простонал:

– В таком случае, это ты сумасшедший, а не я.

Он плакал долго, потом вытер нос, посмотрел на меня и уже спокойно произнёс:

– Ладно, были же у нас безумные кесари и никто не считал это большим несчастьем. Только сын Андроника так озверел, что, в конце-концов, народ повесил его на Ипподроме и проткнул мечом от анального отверстия до горла. А ты ведь не жестокий, скорее добрый. Хотя бы, поэтому, мой долг сопровождать тебя даже по дороге безумства, коль скоро я твой слуга.

Он посмотрел вокруг, тяжело вздохнул и добавил:

– Тут, конечно, пакостно, но в твой дом я вернуться не могу: боюсь мегадукса Нотараса. Уж лучше взять тесак и схватиться с бешеным турком, чем встретиться с великим князем. Ведь я помог тебе умыкнуть его дочку. Ты должен знать, что Анна Нотарас уже давно предназначена для гарема султана, если я ещё что-то смыслю в тайной политике.

У меня опять появился повод удивиться, насколько обычный человек, такой как Мануэль, много знает и до многого может додуматься. Действительно, выдать дочь за султана для упрочения взаимного доверия – это лучшая поддержка планам Лукаша Нотараса. Возможно, он хотел выслать Анну на безопасный Крит накануне осады только для того, чтобы удачно её продать. В тщеславии Мехмед подобен своему идолу, Александру Великому: женщина из самого знатного рода Константинополя удовлетворила бы его потребность подчеркнуть собственную значимость.

– Откуда ты всё это знаешь?– не мог удержаться я от вопроса.

– Оно висит в воздухе,– ответил он и развёл руками. – Я грек. Политика у меня в крови. Но никоим образом не хочу вмешиваться в твои разборки с тестем. Предпочитаю наблюдать со стороны, если не возражаешь.

Действительно, сейчас ему безопаснее находиться здесь, на стене. Если Лукаш Нотарас намеревается убить меня сам или, поручив это кому-нибудь, то для надёжности ему придётся устранить всех свидетелей нашего брака. Поэтому, я разрешил Мануэлю присоединиться к греческим работникам, которых использовали венециане, и предложил ему самому о себе позаботиться.

Когда я узнал, что потерял Анну, то первой моей мыслью было мчаться к дому её отца и требовать вернуть мою жену. Но какая от этого польза? Нотарасу легко будет убить одинокого посетителя. В закрытом на все запоры дворце Нотараса Анна недосягаема для меня. Она моя жена. Поэтому я должен остерегаться Нотараса. Для него самый лёгкий способ аннулировать наш брак – убить меня. Но я не хочу погибнуть от руки грека.

Я бодрствую и пишу. Время от времени я закрываю глаза и опускаю пылающую голову на руки. Но сон не сжалился надо мной. Сквозь веки, засыпанные песком усталости, я вижу её, мою красавицу. Её губы. Её глаза. Я чувствую, как под моими пальцами воспламеняется её лицо. Как пронизывает меня огненная дрожь от прикосновения к её обнажённому бедру. Ещё никогда я так безумно не желал Анну, как сейчас, когда потерял её навсегда.

16 мая 1453.

Из-за происшедшего я не мог уснуть, хотя моё положение и позволяет мне подобную роскошь. Уединение и сон – самая большая привилегия во время войны. Звёзды ещё блистали на небе как красивые серебряные шпильки, когда гонимый беспокойством, я вышел на свежий воздух.

Ночь была тихая и леденяще-холодная в эти последние часы перед рассветом.

Возле Калигарийских ворот я остановился и прислушался. Нет, это не было лишь биением моего собственного сердца. Мне показалось, что я слышу глухие удары глубоко под моими ногами. Потом я увидел немца Гранта, идущего мне навстречу с лампой в руках. Под стеной стояли в ряд кадки с водой. Грант переходил от одной кадки к другой, поочерёдно заглядывая в них. Сначала мне показалось, что он потерял рассудок или занят колдовством, ведь до стены было достаточно далеко и пожар здесь ничему не угрожает.

Он поздоровался со мной, осветил лампой одну из кадок и предложил мне взглянуть. Через небольшие промежутки времени на поверхности воды появлялись дрожащие круги, хотя ночь была тиха, и пушки молчали.

– Земля дрожит,– констатировал я. – Может, в этом городе даже земля трясётся от смертельного страха?

Грант рассмеялся, но лицо его осталось хмурым.

– Ты не понимаешь того, чему свидетелем твои собственные глаза, Джоан Анжел,– произнёс он. – А если бы понял, то холодный пот выступил бы на твоей спине, что и произошло со мной незадолго до этого. Помоги мне передвинуть кадку, так как мои помощники устали и пошли спать.

Вместе мы передвинули кадку на несколько шагов. В то место, где она стояла раньше, Грант воткнул палку. Когда мы переставили кадку ещё несколько раз, вода опять стала сморщиваться на поверхности. Меня охватил суеверный страх, словно я стал свидетелем чёрной магии. Один Грант мог знать в сём тут дело. Я это видел по его лицу.

Грант указал мне на извилистый, тянущийся до самой стены ряд палок, воткнутых им в землю.

– Земля каменистая,– произнёс он. – Видишь сам, что роют они как кроты. Интересно, сколько они ещё будут копать, прежде чем выйдут на поверхность?

– Кто такие они? – спросил я, совсем сбитый с толку.

– Турки,– произнёс он. – Копают под нашими ногами. Разве ты ещё не понял?

– Как это возможно?!– воскликнул я, и в ту же секунду вспомнил о рудокопах сербах, которых доставили к султану. Раньше, во времена других осад, турки пробовали рыть проходы под стенами, но из-за каменистого грунта им это никогда не удавалось. Поэтому мы не принимали в расчёт эту опасность, хотя наши наблюдательные посты и получили приказ обращать внимание на подозрительные кучи земли вблизи стен. Однако, никакого следа земляных работ обнаружено не было, и об этом забыли.

На некоторое время я перестал думать о собственных проблемах и оживился, как и Грант.

– Хитры!– воскликнул я. – Наверняка, они начали подкоп под прикрытием ближайшего холма, который находится на расстоянии более пятидесяти метров от стены. Это самое удобное место, ведь под Блахернами нет наружной стены. Сейчас они уже прошли стену. Что же делать?

– Ждать,– ответил Грант спокойно. – Теперь, когда я знаю, где проходит подкоп, всё это уже не опасно. Они ещё достаточно глубоко под землёй. Время действовать наступит, когда они начнут подниматься вверх.

Он взглянул на меня устало.

– Я лично принимал участие в сооружении подкопов. Жуткая работа. Не хватает воздуха. Постоянное чувство тревоги. А смерть под землёй от огня или воды – это страшная смерть.

Он оставил свои кадки и предложил мне прогуляться по стене. В различных местах в нишах стены были установлены барабаны, на натянутой коже которых лежал горох. Но место, в котором морщилась вода, было единственным, где что-то происходило.

– Подземный проход опасен только тогда, когда он вовремя не обнаружен,– просвещал меня Грант. – К счастью, турки пытаются проникнуть в сам город. Если бы они довольствовались подкопом под стену, подперли её балками, а потом их подожгли, то им бы удалось свалить большой кусок стены. Хотя, возможно, грунт для этого неподходящий.

Пока бледнели звёзды, он рассказал мне, как выполняется контр ход, который можно снабдить подвижной клеткой из копий; как пустить газ от горящей серы в подземные проходы врага.

– Существует много способов,– продолжал он. – Мы можем залить их водой из цистерны и потопить как крыс. Наполненный водой проход уже не пригоден для использования. Ещё лучше поджарить их на греческом огне. Можно одновременно поджечь все подпоры и проход обвалится. Но лучше всего выкопать собственный проход и поджидать за тонкой перегородкой, чтобы в удобный момент схватить горняков. Пытками мы узнаем, есть ли ещё подкопы и где они проходят.

Его хладнокровные рассуждения возмутили меня до глубины души. Я думал о людях, копающих под нашими ногами, задыхающихся, обливающихся потом, ослеплённых сыплющейся с потолка землёй. Они надрываются как скотина от адского труда и не знают, что каждый удар кайлом или лопатой приближает их к неминуемой смерти. Если это действительно сербы, то они мои братья во Христе, хотя и служат султану, принуждённые к этому договором дружбы, который подписал их седовласый деспот.

Но Грант с недоумением посмотрел на меня своими чёрными неподвижными глазами.

– Я далёк от жестокости,– произнёс он. – Для меня это лишь математика. Увлекательное задание, требующее поиска вариантов решения.

И всё-таки, когда он вот так стоял над кадкой воды, то был похож на чёрного кота, замершего у мышиной норы.

Небо над нами посветлело. Холмы вокруг Пера стали розоветь. Ухнула большая пушка, пробуждая турок для утренней молитвы. Из Блахерн и лавок под стеной вылезали сонные солдаты, чтобы справить нужду. Некоторые подходили к нам и, открыв рот, таращились то на нас, то на кадки с водой. Другие, заспанные, с недовольными лицами, затягивали ремни доспехов и молча поднимались на стену, чтобы сменить посты.

Бістріми шагами в плаще цвета императорской зелени к нам шёл мегадукс Лукаш Нотарас. За ним с достоинством шли оба его сына, положив руки на рукояти мечей. Никто больше его не сопровождал. Я отступил на шаг и встал рядом с Грантом, так что кадка с водой оказалась между мной и мегадуксом. Нотарас остановился. Его достоинство не позволяло ему гоняться за мной вокруг кадки. Не мог он также приказать страже схватить меня, потому что Блахерны находились в руках венециан, а собственной стражи возле него не было.

– Хочу поговорить с тобой, Иоханес Анхелос,– произнёс он. – Наедине.

– У меня нет никаких тайн,– ответил я. Его мрачное и гордое лицо было непроницаемо, и я не горел желанием следовать за ним подобно жертвенному ягнёнку.

Он уже готов был резко ответить мне, но вдруг увидел поверхность воды в кадке. Время от времени гремели орудия, но и в перерывах между выстрелами вода дрожала, и возникали отчётливые круги. Он всмотрелся, наморщив лоб, взглянул на Джона Гранта. Его быстрый ум почти сразу, без объяснений, понял, в чём тут дело. И мгновенно собственные политические соображения заставили его круто изменить намерения. Он повернулся и, не сказав ни слова, отошёл так же быстро, как пришёл. Сыновья посмотрели на него с удивлением, но послушно последовали за ним.

Подкоп и так уже обнаружен, поэтому Нотарас не навредит туркам, если поспешит доложить обо всём кесарю. Зато он может на этом заработать славу и заслужить доверие кесаря. Вскоре кесарь подъехал к нам в сопровождении свиты.

– Мегадукс присвоил твою славу,– сказал я Гранту.

– Я здесь не для того, чтобы добиваться славы,– ответил он. – Единственное чего я хочу – это расширить свои познания.

Но Нотарас сразу же подошёл к нему, положил правую руку на его плечо в знак особого расположения и стал расхваливать перед кесарем изобретательность и проницательность Гранта, любезно называя его человеком чести и добропорядочным немцем. Кесарь тоже был благосклонен к Гранту, пообещал денежное вознаграждение и просил, чтобы он под руководством мегадукса нашёл и уничтожил все турецкие подкопы. Для этой цели ему тут же выделили достаточное количество людей из числа защитников и техников кесаря в подчинение.

Я понял, что Джустиниани получил известие о находке, так как вскоре он прибыл верхом, чтобы разделить общую радость. Грант тотчас предпринял необходимые шаги и приказал без лишнего шума отправить гонцов в город и на стены для поиска тех, кто имеет опыт в горном деле. Одновременно было выделено несколько человек для наблюдения за водой в кадках и барабанами, но они потом неоднократно поднимали ложную тревогу, прежде чем привыкли к своему заданию. Каждый раз, когда поблизости грохотали пушки, вода морщилась, горох плясал на барабанах, а стража с волосами дыбом прибегала и докладывала, что турки пробиваются к поверхности.

Организовав работу, Грант повернулся к кесарю и сказал:

– Я поступил к тебе на службу не ради денег или славы. Мне нужны знания греков. Позволь посмотреть каталоги в библиотеке и изучить манускрипты, которые лежат, запертые в подземельях. Позволь на некоторое время взять сочинения пифагорцев. Я знаю, они там есть, как и труды Архимеда, но твой библиотекарь стережёт их, словно бешеный пёс, и не позволяет мне даже зажечь свечу или лампу.

Кесарю не понравилась эта просьба. Исхудалое лицо Константина приняло страдальческое выражение. Он старался не смотреть в лицо Гранту, когда отвечал ему:

– Мой библиотекарь лишь исполняет свои обязанности. Его должность наследственная и до мельчайших подробностей очерчена церемониалом. Даже он сам не может нарушить правила библиотеки. В такое критическое для города время твоё желание искать сочинения безбожных философов – это вызов богу. Сейчас все помыслы должны быть обращены к Господу, и ты должен это знать. Ни Пифагор, ни Архимед не могут нам помочь, а только Иисус Христос, который отдал жизнь за отпущение грехов наших и воскрес из мёртвых ради нашего спасения.

Грант пробурчал:

– Если всё решает бог, то незачем мне тратить усилия на поиски подкопов и на расчёты, чтобы не пустить турок в город.

Кесарь раздражённо махнул рукой и сказал:

– Греческая философия – наше нетленное наследство и творения эти мы не одалживаем варварам для непотребных нужд.

Джустиниани густо закашлял, а байлон, который тоже уже был здесь, оскорблённо выкатил налитые кровью глаза. Как только Грант отошёл, кесарь примирительно объяснил, что, говоря о варварах, он вовсе не имел в виду латинян. Грант – немец, и поэтому варвар уже от рождения.

Целый день не утихал огонь из пушек, возможно, даже более интенсивный, чем обычно. Даже большая стена свалилась уже во многих местах. Женщины, дети и старики добровольно выполняли работу каменщиков. Страх и тревога придавали им нечеловеческие силы. Они двигали такие камни и перетаскивали такие корзины, что даже сильный мужчина счёл бы их чересчур тяжёлыми.

Они говорили:

– Лучше умрём с нашими мужьями, отцами и сыновьями, чем станем невольниками у турок.

Крайняя усталость притупила страх обороняющихся, и многие из них подставляли себя под турецкие стрелы, если только могли благодаря этому сократить путь на несколько шагов. С воспалёнными от бессонницы глазами, без всякой защиты, мужчины подходили к самому рву, чтобы крючьями вылавливать брошенные турками брёвна и вязанки хвороста. Со стен уже не было видно ни единого кустика или дерева. Стремясь заполнить ров, турки срубили всё в пределах видимости. Даже холмы вблизи Пера и на азиатском берегу по другую сторону Босфора оголены.

17 мая 1453.

Турецкий флот подошёл к портовому запору и остановился на некотором расстоянии от него. Наши корабли произвели не менее ста орудийных выстрелов, но значительных повреждений врагу не нанесли. И всё же, венецианские моряки хвастают своей якобы победой: «Если каждый на стене выполнит свой долг так же бесстрашно, как мы, то с Константинополем ничего не случится» говорят они.