355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мик Фаррен » Джим Моррисон после смерти » Текст книги (страница 3)
Джим Моррисон после смерти
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 19:29

Текст книги "Джим Моррисон после смерти"


Автор книги: Мик Фаррен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

Завершив очередной круг, она остановилась и вытянула руку о столб света, так что тень от неё упала на коленопреклонённого пленника. Он слегка вздрогнул. Сэмпл не знала, от чего он дрожит – от удовольствия или от страха. – впрочем, её это мало интересовало. Она убрала руку из света и снова заговорила:

– Думаю, я могу смело сказать, и никто возражать не станет, что ты оказался полностью несостоятельным, хотя ничего сложного от тебя и не требовалось. Всего лишь доставить своей госпоже удовольствие.

– Прошу прощения, госпожа.

Сэмпл будто его и не слышала. Сейчас ей хотелось произнести проникновенную речь, и она, разумеется, не собиралась отказывать себе в этом маленьком удовольствии.

– Я учитываю то прискорбное обстоятельство, что моя идиотка-сестра, должно быть, и припадке притворной стыдливости под воздействием подавляемых сексуальных желаний создала тебя и тебе подобных даже без намёка на гениталии. Однако мне думается, раз уж так получилось, тебе надо стараться и практиковаться в других, кстати, очень нехитрых приёмах, каковые не требуют обязательного наличия упомянутых органов. Пока всё понятно?

Пленник молча кивнул, и по его крыльям прошла волна шелестящей ряби – от лопаток до самых кончиков. Сэмпл смотрела на это с неприкрытым презрением. Эти нелепые ангелы, сотворённые Эйми, – такая физическая конструкция в принципе невозможна. Их роскошные лебединые крылья лепились прямо на спину, между лопаток, как будто их туда приклеили или на цемент посадили, но при этом никто не подумал, как бедные ангелы будут летать при таком «инженерном решении». Вот вам, пожалуйста, результат нарочитого незнания человеческой анатомии и упорного нежелания данный предмет изучить, хотя в противном случае Эйми могла бы значительно усовершенствовать свои Силы Небесные, о коих она, по её словам, так заботится. Конечно, ангелам при полёте не нужно преодолевать земное притяжение, но Сэмпл была твёрдо убеждена, что они всё равно должны выглядеть правдоподобно.

В общем, ангелы вышли убогие. Хотя, может быть, это и не совсем справедливо – обвинять только Эйми, даже при всём её ханжестве и невежестве. Когда они ещё были одним существом, Сэмпл как-то попробовала придумать правильную с точки зрения механики мышечную структуру для ангельских крыльев.

Однако очень скоро ей стало ясно, что ничего не получится. Вернее, получится, но тогда это будут уже не ангелы, а какие-то деформированные уродцы. Динамически правильные ангелы получались горбатыми и нескладными – прямо вылитый слуга Игорь из старых фильмов про Франкенштейна, только ещё и с крыльями. Для Эйми такие красавцы были никак не приемлемы, и Сэмпл прекратила дальнейшие разработки. Тем не менее она продолжала считать, что традиционное представление об ангелах – когда их изображают в виде прекрасных юношей или дев с изящными крыльями за спиной, и при этом способных летать, – есть оскорбление законов физики и никак невозможно с технической точки зрения.

Она всё же не выдержала и заявила Эйми, что, на её скромный взгляд, ангелы выглядят глупо, и совсем уже по-идиотски – когда летают. Может, их лучше вообще упразднить, предложила она, исключить из небесного инвентаря, но её предложение как-то не встретило бурной поддержки. Эйми, непрошибаемая традиционалистка, упорно твердила, что Небеса непременно должны быть укомплектованы ангелами, херувимами, серафимами и прочими райскими чинами – популярными персонажами викторианских открыток. Может, поэтому Сэмпл так долго и не надоедало привлекать этих самых нелепых из всех творений сестрицы Эйми к своим экспериментальным исследованиям о пределах духовной выносливости. Если ей не дали сотворить правильных ангелов, она считала себя в полном праве измываться нал этими недоделанными крылатыми нелепостями.

Она вновь обратилась к подручному ангелу:

– Я спросила, тебе всё понятно?

Тот опять молча кивнул, но Сэмпл этого было мало.

– Громче, пожалуйста.

Теперь голос у ангела был какой-то совсем уже сдавленный, словно он из последних сил сдерживал слёзы.

– Да, мне понятно.

И снова по крыльям прошла шелестящая рябь.

В данный момент крылья ангела были прихвачены блестящими восьмидюймовыми стальными прищепками, прикреплёнными коротенькими цепочками к кольцам в полу. Может быть, эти крылья и не соответствовали никакой строгой научной логике, но если ангел начнёт биться в панике, они могут создать очень серьёзные неудобства, У этих чёртовых ангелов крылья достаточно сильные – примерно как у земных лебедей или орлов.

– Ну и что ты намерен по этому поводу предпринять?

– По какому поводу, госпожа Сэмпл?

Когда Сэмпл притащила к себе это пернатое чудо, она первым делом велела ему запомнить, что к ней следует обращаться «госпожа Сэмпл». Только так и никак иначе.

– По поводу собственной несостоятельности.

Ангел молчал. Было видно, как он весь напрягся, натянув цепи, но при этом не произнёс ни слова.

– Говори. Я тебя не слышу.

Ангел всё же сумел выдавить:

– У меня нет…

– Не слышу.

– У меня нет…

– Чего у тебя нет?

– У меня нет…

– Кажется, я начинаю терять терпение. – Сэмпл легонько коснулась ангела кончиком своей то ли палки, то ли хлыста. Он вздрогнул от боли, судорожно вздохнул и выпалил на одном дыхании:

– У меня нет опыта. На Небесах ничего этого нет.

Сэмпл скривила губы:

– Это не оправдание.

– Я старался. Я сделал, что мог.

Сэмпл помахала палкой перед носом ангела:

– Вы такие изнеженные, слабовольные – противно просто.

– Может быть, если б мне дали побольше попрактиковаться…

– Ты хочешь попрактиковаться?

Ангел поднял голову и впервые за всё это время взглянул в глаза Сэмпл:

– Если ты меня не уничтожишь раньше.

– Ты, что ли, на жалость давишь?

– Я не хочу, чтобы меня уничтожили.

– Я, знаешь ли, не страдаю избытком сочувствия и божественного всепрощения.

Как бы в подтверждение своих слов об отсутствии всяческого сострадания, Сэмпл оглянулась на трёх резиновых стражей, что стояли чуть поодаль и равнодушно наблюдали за происходящим сквозь защитные очки на своих зловещих безликих масках. Они были все одинаковые – то есть абсолютно, – и каждый держал в руках заряженную электрическую дубинку, словно для демонстрации своего положения во владениях Сэмпл. Этих троих Сэмпл вызвала, чтобы они притащили ангела – перепуганного насмерть и даже не сопротивлявшегося – из пурпурной спальни, где роскошь и нега, в мавританскую комнату пыток, где боль и ужас.

Резиновых стражей Сэмпл создала в самом начале, и они хорошо исполняли своё назначение – наводить ужас на остальных обитателей её мира. Это были двуногие гуманоиды, но на этом их сходство с людьми кончалось. Свободные бесформенные костюмы из чёрной резины в дюйм толщиной и маски с защитными очками и рифлёными хоботами для фильтрации воздуха по типу противогазов Первой мировой войны придавали им вид зловещий и мрачный. Они были медлительны, но опасны. Плотные надувные шары с ногами, руками и головой, в семь футов ростом, они беспрекословно подчинялись приказам своей хозяйки. Их резиновые костюмы напоминали слоновью кожу, но без единой морщинки и складки.

Когда Сэмпл придумывала стражей и слуг в своём персональном Аду, то сначала хотела, не мудрствуя лукаво, использовать традиционных средневековых бесов, но потом отмела эту идею, потому что ей вдруг пришло и голову, что именно так поступила бы Эйми, будь она, а не Сэмпл, тёмной половиной. На создание резиновых стражей её вдохновили Джордж Оруэлл и Жан Кокто – ей виделось такое военизированное чудовище, нечто среднее между жестоким, вконец озверевшим воином и роботом биоинженерной расы. Сэмпл уже и забыла, какие именно механизмы она разработала для «начинки» своих стражей. Было у госпожи Сэмпл такое свойство. Она могла долго работать над созданием какого-нибудь элемента своего искусственного окружения, но как только работа заканчивалась, Сэмпл непроизвольно – и безвозвратно – выгружала из памяти все подробности. Информация уничтожена и восстановлению не подлежит.

Резиновые стражи дышали, во всяком случае, издавали регулярное астматическое шипение сквозь свои хоботы-фильтры. Когда они двигались, их тела производили звуки, похожие на тягучее хлюпанье, так что логично было бы предположить, что какие-то жидкости в их «организме» присутствовали. Они могли стоять прямо, передвигаться в пространстве и прилагать силу для исполнения порученных заданий – значит у них был скелет. Они подчинялись приказам – значит мозги у них были, пусть даже и рудиментарные. Сэмпл помнила только, что при проектировании резиновых стражей она взяла за основу особь мужского пола и низвела его до состояния пузыря, содержащего контролируемую агрессию. Такая вот расплата за всё, что ей пришлось вытерпеть от мужиков в земной жизни.

Мысль о низведении и унижении напомнила Сэмпл про ангела.

– Если хочешь учиться, могу передать тебя моим девочкам. С виду они, может быть, и невинные, но это лишь с виду. Они у меня искушённые девочки, изобретательные, и позабавиться тоже любят, может, они и тебя кое-чему научат. Во всяком случае, ты их развлечёшь.

– Я уверен, я быстро всему научусь.

– Если, как ты сказал, я тебя не уничтожу раньше.

– Прошу вас, не надо.

– Ты так дорожишь своим существованием?

– Другого у меня нет.

Сэмпл с любопытством взглянула на это нелепое чудо в перьях. Она в первый раз видела, чтобы ангелы проявляли способность к подобной самоидентификации. Неужели Эйми усовершенствовала процесс производства? Неужели она переделала свои космические формочки для печенья и наделила их – в смысле ангелов – самосознанием?! Да нет, вряд ли.

– Тебя сотворила моя сестра?

– Так мне сказали.

– Значит, ей будет несложно сотворить тебе замену.

Ангел заколебался:

– Да, но…

– Что «но»?

– Это буду уже не я, правильно? Если ты меня уничтожишь, меня больше не будет. Нигде.

Теперь Сэмпл смотрела на ангела с возобновившимся интересом. Пусть он был не мужчина и физическом плане, но явно проявлял определённую психологическую зрелость.

– Я тебя правильно поняла: ты считаешь себя существом уникальным, единственным в своём роде и незаменимым?

– Да… с моей точки зрения.

Сэмпл задумалась над услышанным, но не успела прийти ни к каким конструктивным выводам, потому что случилось одно событие, мгновенно отвлёкшее её от размышлений о народившемся самосознании ангелов. На мраморном полу, футах в трёх от её левой ноги, материализовался золотой телефон старой модели с вращающимся диском – материализовался и сразу же начал звонить, издавая приятные мелодичные трели. Сэмпл неприязненно покосилась на аппарат:

– Сестрица моя. Больше некому.

* * *

Джим Моррисон проснулся, если это можно назвать «проснулся», с жуткой головной болью. Башка просто раскалывалась, как это бывает с большого бодуна. Однако Джим смутно осознавал, что эта кошмарная боль – порождение его сознания. Та часть его разума, где все всегда очень чётко и определённо и нет места притворству и самообману, подсказывала ему, что боль и похмелье – это лишь рефлекторное воспоминание. Остаточное явление из той жизни. Защитный механизм, укоренившийся в подсознании после стольких лет беспробудного пьянства и прочих вредных излишеств. Воссоздавая симптомы монументального бодуна, он пытался забыть о том, как его выбросило обратно в Большую Двойную Спираль. Он пытался убедить себя, что это был просто безумный кошмар, психоделическая галлюцинация, пьяный бред – всё, что угодно, лишь бы не смотреть правде в глаза. А правда в том, что здесь этот приём не работал. В загробном мире самообман в принципе невозможен.

Здесь все видится так, как есть. Воспоминания о погружении в Большую Двойную Спираль были настолько пронзительными и яркими, что их ничто не могло перебить. Оставалось только надеяться, что со временем они потускнеют сами по себе.

Когда Джим немного оправился от первого потрясения от плазменной бури, вызванной Моисеем, то обнаружил, что падает. Расщеплённый на атомы, почти лишённый сознания, он нёсся вниз по спиральному энергетическому потоку в окружении ярких вибрирующих цветов и пронзительного рёва ужаса, который звучал не извне, а как будто подсоединялся к нему напрямую – к его оголённым нервам, вернее, к тому, что от них осталось. Очень похоже на травму смерти, на её первую фазу, когда есть только страх и растерянность – ещё до того, как ты видишь свет, и тебя накрывает защитное поле спокойствия и безмятежности. Только когда умираешь, поднимаешься вверх, а Джим сейчас летел вниз, быстро и неудержимо – вниз, вниз и вниз, пока не упал в облачную пелену.

В облачной пелене, в приграничной зоне, примыкавшей уже непосредственно к Большой Двойной Спирали, он с облегчением обнаружил, что его тело частично стабилизировалось. То есть он не превратился в бесплотную искру, которая грезит во сне. Пусть его тело было не больше, чем плотный дым, но это всё-таки было тело, и он осознавал себя в нём. Прямо перед ним, но на расстоянии достаточно безопасном – то есть вроде бы безопасном, – чтобы его затянуть, Большая Двойная Спираль крутилась в своей устрашающей необъятности, в окружении вспомогательных вихрей слепящего света. Дуги насильственно искривлённого пространства обрамляли её концентрическими параболами. А если повернуть восприятие на девяносто градусов, то виден Канал Реинкарнации, что идёт по касательной прямо за Грань – в смертный мир. Джим даже подумал, а не сдвинуться ли в ту сторону, чтобы его затянуло квазитяготение. Второй круг смертной жизни. А что? Это было бы интересно. Однако его удержала остаточная вера в карму. В прошлой жизни он был далеко не праведником, и его не прельщала идея вернуться на Землю каким-нибудь насекомым, вирусом или дрожжевым грибком. С другой стороны, ему совсем не хотелось провести неопределённый отрезок вечности в этой нулевой зоне загробного мира, в этом расплывчатом и безликом пространств, где нет вообще ничего. Остаться здесь насовсем – что может быть страшнее?!

Прошло много времени, разумеется, неисчислимого времени, пока он не сообразил, что выход есть, причём – до смешного простой. Как говорится, все в наших руках. Если он сосредоточит всю свою мысленную энергию на осознании и реконструкции тела Джима Моррисона, которое уже начало потихонечку блекнуть и растворяться в облачной дымке, ему наверное удастся собрать себя воедино. На самом деле он повторял процесс воплощения искры, только он в отличие от искры мог сознательно контролировать своё воплощение, и ему не надо было дожидаться, пока случайные обрывки снов не сложатся в целостную картину. Ему даже не приходилось прилагать усилий, чтобы передвигаться в пространстве. Чем более плотным и явственным становилось тело, тем дальше его относило прочь от Большой Двойной Спирали эктокосмическим ветром. Если просто расслабиться и не сопротивляться, этот небесный обратный поток сам унесёт его и вышвырнет обратно в загробную жизнь – как привередливый рыбак швыряет обратно в волну пойманную рыбёшку, которая чем-то ему не глянулась. И он «проснётся» с кошмарной головной болью… вот как сейчас.

Джим застонал:

– Кажется, блядь, я сейчас блевану.

Хотя, если честно, ему слегка полегчало. Как только он перестал притворяться, что ничего не помнит, боль сразу пошла на убыль, и ему стало лучше, хотя «лучше» всё-таки в смысле «не так хреново», а не в смысле «почти хорошо». Он пока что не чувствовал в себе сил разлепить глаза и взглянуть на свет, но тут в его мысли ворвался голос:

– Ну, все, вернулся. А то мы боялись, что Моисей тебя так зашвырнул – не выберешься.

Джим ничего подобного не ожидал. Однако голос был молодым, женским – такой приятный и дружелюбный, с лёгким испанским акцентом. Джим сделал глубокий вдох и осторожно открыл глаза. Он думал, что свет его ослепит, но уже через пару секунд глаза привыкли, и он разглядел лицо молодой женщины, которая смотрела на него и едва сдерживала смех. Похоже, ей стало ещё веселее, когда Джим попытался сесть.

– Ну и что смешного? – спросил он угрюмо.

Ему самому было как-то невесело.

– В общем-то этого следовало ожидать, если идёшь пьянствовать с Доком Холлидеем.

– Не ходил я с ним пьянствовать.

Женщина явно ему не поверила.

– А я слышала, вы на какой-то там оргии развлекались.

Джим отвёл взгляд:

– И вовсе мы не развлекались. Да, там была оргия, и мы тоже там были, но не потому, что нам очень хотелось.

– Все вы так говорите.

Джим попытался возразить, но как-то вяло:

– Честное слово.

– Ещё скажи, что тебя бес попутал.

– Нет, не бес. Моисей.

– Это уже что-то новенькое.

Она была настоящей красавицей, эта женщина. Из тех решительных и непреклонных красавиц, к которым и подойти-то боязно. Стройная, с оливковой кожей и прямыми чёрными волосами почти до пояса. На ней было белое платье из хлопка в крестьянском стиле, с низким вырезом и отделанное кружевами – платье, к которому ну никак не лепился патронташ, перекинутый через плечо, как носят бандиты в вестернах. Её синие с белым ковбойские сапоги смотрелись весьма сексуально, и Джим решил приглядеться к красотке поближе. Выходит, его эротический радар из смертной жизни здесь, в жизни посмертной, работал все так же исправно.

– А тебя как зовут?

– Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия, но ты называй меня Лола.

– Лола?

– Так меня Док называет. У него очень плохая память на имена. Я думаю, это побочный эффект от опиума.

Джим приподнялся на локте.

– А я Джим.

– Я знаю, кто ты, Джим Моррисон.

– Правда?

– Когда-то ты был знаменитым.

– Тем, что играл на электрической скрипке. Донна Анна Мария?

– Лола, – невозмутимо поправила она.

Джим указал на большой серебряный поднос в руках Лолы:

– А это что?

– Твой завтрак.

– Да, давненько меня не кормили завтраком.

Лола поставила поднос на кровать, и Джим заметил у неё на левой руке серебряный идентификационный браслет, только на нём не было никаких надписей. Он посмотрел, что на подносе. Ему пока было неясно, что такое еда для обитателей загробного мира. Ностальгия по смертному существованию? Общепринятый ритуал? Гедонистическое удовольствие? Оформление придуманного стиля жизни? В смертной жизни ты ешь, чтобы жить, в Посмертии же еда в принципе не нужна, так что Джим редко когда озадачивался вопросом, чего бы съесть. Однако то, что ему принесли, – это был какой-то совсем уже своеобразный завтрак. Кофе, стакан апельсинового сока и два тоста вполне укладывались в представление о нормальном человеческом завтраке, но вот разноцветные таблетки и капсулы, изящный флакончик с настойкой опия, набитая трубка с опиумом, тонкая чёрная сигара и хрустальный бокал с виски, налитым на четыре пальца, в данное представление не укладывались никак. Джим вопросительно поглядел на Лолу, и та пожала плечами:

– Мы не знали, что ты любишь на завтрак, поэтому принесли тебе то же самое, что и Доку.

Джим ошалело уставился на поднос:

– Док этим завтракает?

Лола кивнула, будто всё это было в порядке вещей:

– Ну, да. Постоянно. То есть когда он в городе.

Джим взял бокал и понюхал писки. Бурбон, и если чутьё его не подводит, как минимум двенадцати летней выдержки.

– А что это за таблетки?

Лола снова пожала плечами:

– Меня не спрашивай. По-моему, их Док придумал. Пока ему с них хорошо, он как-то не парится фармакологическими подробностями.

– А Док здесь?

– Где-то здесь.

– Это он тебя создал?

Глаза Лолы сердито сверкнули.

– Что ты сказал?

– Я спросил: это Док тебя создал?

– Ты думаешь, что меня кто-то создал? Что я – деталь интерьера?

Джим понял, что сказал что-то не то.

– Я просто спросил. Не хотел тебя обидеть.

Лола наклонилась к нему, её выражение лица было опасным.

– Слушай меня, Джим Моррисон, и слушай внимательно. Меня никто не создавал. Я здесь, потому что мне так захотелось. Тебе всё понятно?

Джим слегка отодвинулся.

– Ты прости. Я правда не хотел тебя обидеть.

– Просто больше так не делай, ага?

Джим кивнул, всем своим видом изображая раскаяние, насколько это вообще было возможно при такой головной боли. Он даже не стал привлекать своё достославное обаяние, потому что заранее знал – бесполезно.

– Не буду.

Лола развернулась и вышла из комнаты, соблазнительно покачивая бёдрами, Джим оценил и походочку, и фигуру. Эх, Лола, Лола. Сказать, что она его заинтересовала, – вообще ничего не сказать. Может быть, это был просто побочный эффект от недавнего соприкосновения с тем, что ощущалось болезненно близко ко второй смерти, но конкретно сейчас Джиму казалось, что он уже очень давно не встречал такой красотки, как эта Лола.

Когда она вышла из комнаты, он отбросил одеяло, свесил ноги с кровати и попытался сесть. Голова закружилась, и на мгновение ему показалось, что он вообще выпал из реальности, как будто его сознание ещё не совсем закрепилось в теле, и они пока действовали не очень согласованно. Как бы не совпадали по фазе. Он попытался сосредоточиться и как-то слепить воедино две разрозненные половины себя, и ему это, кажется, удалось, хотя и ценой немалых усилий. Подождал ещё пару секунд, и головокружение прошло. Ощущение разделенности пока оставалось, но Джим справедливо рассудил, что лучше на данный момент всё равно не будет, и медленно оглядел комнату.

«Общая незавершённость» – пожалуй, вот самое верное слово для описания этого места. Очевидно, что это была спальня, хотя бы уже потому, что здесь стояла большая кровать с балдахином, на которой, собственно, Джим и очнулся. Ступеньки, ведущие вниз от двери, из которой только что вышла Лола, давали все основания предположить, что комната располагалась как минимум на втором этаже. Но Джим так и не понял, почему здесь не было ни потолка, ни крыши, а из четырёх положенных стен имелось в наличии только две с половиной, В целом всё это напоминало декорации к фильму. Также присутствовало ощущение общего сюрреализма, как на картинах Дали, хотя никаких мягких текучих часов поблизости не наблюдалось. Теперь, когда Джим сидел, он видел синее небо над головой. Синее и безоблачное. Яркое сочное небо над балдахином кровати. Одна стена была полностью завершена, вплоть до красных бархатных обоев и большого старинного зеркала в золочёной раме. Вторая – отсутствовала вообще, и между планками деревянных распорок виднелась пустыня – плоская, цвета ржавчины, – а вдалеке смутно маячили горы. Вместо третьей стены был натянутый занавес, похоже, из жёлтого шелка. Он слегка колыхался на слабом ветру. Нижний край занавеса уходил дальше вниз, за уровень пола, и вполне может быть, что спускался до самой земли. Кроме кровати, мебели в комнате почти не было. Был только стул, на котором лежала одежда, и роскошный викторианский умывальник, стоявший у несуществующей стены.

Поскольку Джим уже как-то привык к аномалиям загробного мира, он не стал парить себе мозги напряжёнными размышлениями о природе и происхождении этого места. Вместо того он решил сосредоточиться на практических аспектах сиюминутного бытия и обратился к подносу с завтраком. Он налил себе кофе и решил было выкурить сигару, но передумал. Даже здесь, в жизни загробной, он не выучился курить не взатяжку, так что всегда жутко кашлял от сигар. А вот таблетки и прочие препараты его очень даже заинтересовали. Набор был внушительный, что и говорить. Семь таблеток и капсул – на сине-белом фарфоровом блюдечке. Две большие белые таблетки, две жёлтые маленькие, две красно-чёрные капсулы и одна – оранжевая с бирюзовым.

– Господи, Док, ты, что ли, Джерри Ли Льюиса[11]11
  Американский музыкант, легендарный рок-н-ролльный певец и пианист.


[Закрыть]
из себя строишь?

Джим принялся передвигать таблетки по блюдечку, располагая их в разных цветовых сочетаниях. Наконец он выбрал одну маленькую жёлтую таблетку, две большие белые и одну красно-чёрную капсулу. Он понятия не имел, что это такое, но рассудил, что ему от них если и поплохеет, то всё-таки не настолько, чтобы откинуть копыта. В конце концов, он и так уже мёртвый. Он положил в рот все четыре и, не давая себе времени передумать, быстро запил их кофе, потом сразу – бурбоном и под конец – апельсиновым соком. Вот он, прежний беспечный Джим, готов на дальнейшие подвиги. Вся жизнь – сплошной безрассудный порыв. Полный вперёд, и к чертям торпеды. Может быть, если всё так пойдёт и дальше, к нему вернётся былая способность к творчеству.

Теперь, когда Джим избежал возвращения в Большую Двойную Спираль, он чувствовал, что у него начинается новая жизнь, если так можно сказать; что он уже сделал первые шаги к новой фазе бытия. И эти шаги не должны были быть осторожными. Наоборот. Бросаться куда-то сломя голову – это всё-таки лучше, чем тихо хныкать в уголке. Все самое лучшее, что он создал, он создал на пределе – на грани саморазрушения. И именно в этом направлении он сейчас и продвигался. Там, на окраинах города, очень опасно. В качестве компромисса он съел один тост, пусть даже с единственной целью – показать миру и, может быть, Лоле, если именно Лола придёт забирать поднос, что его завтрак не ограничился одними пилюльками. Он уселся поудобнее и стал ждать, как они ему вставят.

Долго ждать не пришлось. Громкий удар наподобие взрыва и дрожащая вспышка, как будто взорвавшийся телеэкран, возвестили приход по крайней мере от одного из препаратов. Комната, и пространство снаружи, и небо – всё завертелось в головокружительном вихре. Зрение Джима рассыпалось на дробящийся хаос. Так ему в жизни ещё не вставляло – впрочем, подумал Джим, если бы ему так торкнуло при жизни, он бы умер на месте. Сердце бы точно не выдержало. Всё это длилось лишь пару секунд, а потом мгновенно отпустило. Но ещё через пару секунд по комнате бодро промаршировала целая армия антропоморфных мультяшных крыс ростом в шесть дюймов и одетых в военную форму. Грызуны вышли из деревянного перекрытия несуществующей стены, дошли до кровати, остановились, отсалютовали Джиму, после чего благополучно исчезли. Джим слегка прифигел, но тут же напомнил себе, что здесь, в мире ином, злоупотребление наркотиками – как и прочие злоупотребления, и не только, – свободно от жёстких ограничений причинно-следственных связей.

Не дожидаясь, что будет дальше, Джим схватился за трубку с опиумом. Он не стал напрягаться по поводу поиска спичек, чтобы её раскурить; просто пожелал, чтобы трубка зажглась, и она зажглась. Он глубоко затянулся, очень довольный своим открытием – у мёртвых есть очень полезные дополнительные способности, которых нет у живых, например, одной силой мысли вызывать возгорание предметов.

Опиум, он и в Африке опиум – и тем более в сочетании с алкоголем, он вполне мог дать тот же эффект, что и там, в земной жизни. Ладно, посмотрим. Пары глубоких затяжек хватило, чтобы окружающая реальность начала расплываться до того зыбкого состояния, при котором ты уже не подгоняешься на мультяшных грызунов и взрывы со вспышками. Хотя Джима и не унесло и Зеркальный Дворец, ему всё равно было хорошо – как не было хорошо уже очень давно. Может быть, Док Холлидей все очень правильно понимал. Голова у Джима прошла; и когда он случайно выронил себе на ногу уголёк из трубки, то почти не почувствовал боли.

Он отложил трубку и попробовал встать. И с удивлением обнаружил, что его даже и не шатает. Он просто плыл сквозь пространство в обнажённой и лёгкой, как пёрышко, эйфории – по направлению к зеркалу на стене, обтянутой красным бархатом. Он улыбнулся своему отражению. После смерти он каким-то чудесным образом сбросил все лишние килограммы, которые так угнетали его в последние годы жизни. Теперь у него на лице вновь обозначились скулы, а живот был плоским, как доска, – он снова стал тем угрюмым и мрачным принцем, кто захватил рок-н-ролл ураганным мятежным натиском. Он рассмеялся вслух:

– А всё-таки ты симпатичная бестия, Джим. И не вздумай опять умереть, слышишь?

Он и сам понял, что это был полный бред, но было так хорошо, что он не стал заморачиваться на осмысление абсурдности собственных слов. Он отвернулся от зеркала. Его вдруг охватила неуёмная жажда деятельности – захотелось выйти наружу и что-нибудь сделать. Уже на полпути к лестнице вдруг сообразил, что, наверное, надо сперва одеться. Насколько он успел узнать Дока Холлидея, этот изысканный щёголь вряд ли устроит свой дом в таком месте, где все ходят по улицам голышом. Конечно, общались они недолго…

Джим замер на месте. Погоди-ка. Ведь Док говорил, что они уже встречаюсь раньше. Джим по-прежнему ничего не помнил, стало быть, память к нему не вернулась. Если только здесь, в посмертии, не обретается ещё один или даже несколько Джимов Моррисонов. Такая возможность не исключалась, но раньше он как-то об этом не думал. Зато теперь очень крепко задумался. Вероятно, таблетки в сочетании с опиумом обостряют сознание и стимулируют мыслительные процессы. Есть ли какой-нибудь ограничитель в Большой Двойной Спирали, который не позволяет двум людям одновременно выбирать одну и ту же личность для своего посмертного воплощения? Джим подумал, что вряд ли. Большая Двойная Спираль не проявляла сколько-нибудь заметного уважения к отдельной личности. Джиму хотелось подумать об этом как следует, но внимание рассеивалось, и он никак не мог полностью сосредоточиться. Надо одеться. Обязательно надо одеться. Сейчас лучше сосредоточиться на практической стороне, а метафизикой можно заняться потом, когда его малость отпустит. А то при такой лёгкости в голове там и мысли-то толком не держатся.

Он посмотрел на одежду, сложенную на стуле. Интересно, её для него положили? И тут увидел свои стоптанные армейские ботинки. Они стояли у ножки кровати, аккуратно придвинутые друг к другу, словно в ожидании распоряжений от Джима. Если тут были его ботинки, стало быть, и остальная одежда предназначалась ему.

Сверху лежала свободная мексиканская рубашка из некрашеного хлопкового полотна. Джим поднял рубашку, и под ней обнаружились его старые и заслуженные кожаные штаны. Он быстро оделся, ещё разок посмотрелся в зеркало и направился к лестнице.

* * *

– Мне нужна твоя помощь.

Сэмпл Макферсон выразительно приподняла бровь и усмехнулась. Эйми понадобилась помощь, отсюда – внезапная материализация золотого телефона. Но Сэмпл, понятное дело, не видела никаких причин, чтобы все бросать и мчаться на помощь сестрице.

– Я вообще-то сейчас занята.

– А что ты делаешь?

Сэмпл очень хотелось ответить: не твоё собачье дело. В этом смысле Эйми была просто невыносимой. Она как будто считала себя вправе задавать Сэмпл такие вопросы; словно она была старшей сестрой, хотя ни о каком старшинстве не могло быть и речи. В общем, искушение послать Эйми куда подальше было велико, по вместо этого Сэмпл ласково проворковала и трубку:

– На самом деле, сестричка, я тут мучаю одного из твоих ангелов.

Эйми вздохнула:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю