Текст книги "Браконьеры (СИ)"

Автор книги: Михаил Мещеряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

А, инспектор этот и говорит: да это, мол, как два пальца об асфальт. Надо туда скататься. Он же у вас игроман натуральный. Сможете нереальную рыбалку организовать?

– Хм-м... Тебе зачем? Вообще-то о рыбалке в прошлом, нашим энтузиастам запрещено даже и мечтать. Менять хоть что-нибудь во 'временах былых', категорически нельзя. Но вот в данном случае, ты будешь смеяться, если для дела, то, как раз возле деревни этого браконьера, можно и порыбачить. Там, в свое время, катаклизм серьезный был. Так что незадолго до него вполне возможно. А что? – скептически переспросила подруга.

– Ну, знаешь, это из нашей практики... Примерно в те же времена, чуть раньше – существовали игровые приставки, бит на 16. Денди там всякие, Сега, и тому подобное гавно. Но все равно, даже на таких дровах, были игрозависимые люди. Так вот, если такому Sega-игроману дать порубиться в какой-нибудь толковый экшн, на современном компьютере... С классным звуком, графикой, вкусом и запахом – за Сегу он больше не сядет. Никогда. Давай-ка я к вашему браконьеру на рыбалку сгоняю!

Ну, а дальше вы знаете...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 'ВОРОН'

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Поселок Бухта, в длинную, серую вереницу енисейских, береговых пристаней не попадает. Стоит немного наособицу и имеет скорее не нетипичную для местных поселений судьбу.

В наших краях ведь как: помер Максим? – да и хрен с ним! Жив Максимушка? – да и туда же его! Обычно, о таких вот таежных, рыбацких деревнях, начальство, журналюги и прочие занятые, городские люди, не то что годами, десятилетиями не вспоминают. Но только не о Бухте. Жители расположенного ниже по течению реки поселка Верхне-Шимбатск, обижались:

– Ничо себе! Паразиты! Плавмагазин, да теплоход с избиркомом и агитбригадой из Туруханска, опять мимо нас ночью пронеслись, и сразу у них отшвартовались. Попели, поплясали, поуговаривали их принять участие в выборах. Бухтинцы весь, считай, плавмаг, под метелку, скупили, лишь после них, обратно к нам, повернули! Где справедливость?

По инициативе прижившегося здесь шебутного москвича Мишки, киношники в Бухту приезжали. Целый год снимали всякое. Спустя некоторое время, года через три, фильм вышел. Ничего не сказать, хороший. И себя в кино узнавать приятно. Однако шибко красочный, да завлекательный, он у них получился. Понес потом черт сюда романтиков, новую жизнь начинать. Не то, чтобы совсем много, но человек десять-пятнадцать за все время приезжало. Хорошо не остался никто. Не напрягает, конечно. Только зачем нам ещё и заезжие идиоты? Надо, так и свои сыщутся.

В конце двухтысячных церквушку им притаранили. Аж с Карелии откуда-то. Из ихней, карельской сосны и осины. Так-то красивенькая, серебристая стоит. Однако можно было и из местной лиственницы забабахать. Листвяги любую осину в разы перестоят. Один хрен мужики туда почти не ходят. Разве что иногда, на праздники. А так всё больше бабки шебуршатся. Но и тех не густо, не много их на деревне, да и дела.

Так вот и течет жизнь в Бухте, практически, как и тридцать лет назад текла. Мало что поменялось. Запросы, конечно, да, повысились. Уровень жизни заметно улучшился. Связь, какая-никакая теперь есть, интернет вон даже появился. Моторы-иномарки у всех, снегоходов по нескольку штук в семьях, лодки красивые, современные на пабереге попадаются. Квадрики и машинки, по поселку, по буеракам переваливаются. А люди, как и уклад жизни, те же самые, не сильно изменились.

Федор Викторович Воронов сидел на крыльце своего, вполне даже не старого дома. Озирал большое, неплохо обустроенное подворье, любовался прекрасным видом на Енисей. Привычно, на автомате, оценивал направление и силу ветра, наличие и высоту волны. Посматривал в небо, на облака, гадал, задует ли 'север', и жизнью был в очередной раз доволен. Он вообще, относился к той весьма немногочисленной категории граждан, которых все устраивает. Скажу больше, его устраивало АБСОЛЮТНО все! Жизнь, то место, которое ему в этой жизни принадлежит, время года и погода. И все, все, все прочее. Трое взрослых сыновей построили себе по дому и нынче отделились, забрав с собой свою мать. Его жену Нинку, с которой он давно не ладил. Средний, самый ушлый, задержался было с переездом в собственные хоромы, бурчал что-то про отделку, ещё какие-то причины. Но Викторыч махом просек ситуацию, а именно обыкновенную лень. И мягко намекнул Антохе, что на готовом, у родителя, конечно, здорово. Но 'дом, милый дом', будет тебе гораздо лучше. Теперь вот сидел, смаковал одиночество. Оно было ему хорошо знакомо и привычно, но не тут, а в тайге, на участке. Здесь же постоянно кто-то мельтешил поблизости. Даже если и не досаждал, то все равно, так или иначе где-то имелся. По укоренившейся привычке всё анализировать, подумал:

'А что это ни тяготит меня разъезд народа? Даже какое-то облегчение почувствовал... Нинку не считаем, отгорело... Идём дальше... Вроде не извращенец, сыновей действительно люблю. Все родители переживают, когда дети вылетают из родного гнезда...'.

Ворон умел думать в третьем лице. Иногда, чтобы посмотреть на проблему, как бы со стороны, думал о себе, как о другом человеке. Вот и сейчас, мысленно прищурился, размышляя будто о постороннем. 'Слишком уж он любит свою работу. Промысловики к концу сезона скучают по дому, торопятся выехать в деревню. Он нет. Неохотно уезжает с участка. Жалко покидать тайгу. Она ему никогда не надоедает. Сейчас, когда вся родня разъехалась, создалась небольшая иллюзия леса, будто он один, на промысле, на участке. Доволен, дикарь...'.

Способность к такому анализу появилась у Викторовича в отрочестве, в далеком шестьдесят пятом году.

'Ему было почти пятнадцать, оканчивал школу семилетку, но какой-то особой тяги к книжным знаниям и самим книгам не испытывал. Зато уж об окрестных лесах, речках, озерках и урочищах, знал ни в пример больше некоторых взрослых. Имелось у него и ружье: одностволка, курковка, двадцать восьмого калибра. Знаменитая Иж-5. САМ приобрел ее в хозяйство, в прошлом сезоне. Взял в аренду с выкупом. Хотя таких слов тогда, ни он, ни вообще никто в стране не знал. Хозяин ружья сказал – 'ничо, за осень рассчитаешься'.

Рассчитался за восемь дней. Бобра добыл, и барсук совсем недалеко от деревни попался. Так что стала 'ижевка' его собственностью. Кроме того, 'продавец' подарил четырнадцать латунных гильз, коробку капсюлей и еще кое-какой ружейный припас. У них хорошие отношения были.

Сосед фронтовик, дядя Устин, купил было два ружья в городе. Вот эту Иж-5 и ЗК, тоже одностволку. Обеспеченный дядька был, экскаваторщиком трудился, в угольном разрезе, неподалеку. Здоровенный экскаватор драглайн. Неделю на работе, неделю дома. На станцию, к поезду, что их на смену возил, ездил на 'козле', новеньком мотоцикле М-103 Минского завода.

Вообще-то, у него целых три ружья было. Одно ещё с войны привез, 'Зауэр' называется. Устин почему-то 'зауэр-три кольца' говорил. За двадцать послевоенных лет двустволка эта немецкая, вроде как немножко под расшаталась, он и приобрел два наших ружья, новых. Долго плевался потом, 'дрова' говорил. После той покупки, они вечера три вдвоем просидели. Разбирали, подгоняли, смазывали аккуратно – наладили 'зауэра'.

– Старый стану – тебе отдам! – говорил дядька, любовно прикладываясь к ружью.

Федька верил, Устин и приучил его к охоте, отца-то не было, сгинул на реке. Два года Ворону было. Плот мужики по Кану сплавляли, лес на контору колхозную. Под батей бревно и крутанулось. Правление колхоза тогда с похоронами помогло, какую-то единовременную помощь, мать говорила, выдали. Одно время вроде даже пенсию на потерю кормильца получала. Правда, недолго. Что-то потом там перепутали, в бухгалтерии.

– Я бы пошел промысловиком... – кряхтел сосед, дымя папиросой, – да чтобы такую зарплату, как щас у меня, на карьере, выработать, надо окрестную живность косой косить.

С этих, часто слышимых слов, рассказываемых соседом охотницких баек, интересных случаях в тайге, когда-то и захотелось Федьке в неведомые промысловики.

В общем, отправился Федор однажды на реку, были у него на Кану дела кое-какие. Ондатра в двух местах плавала, хотел посмотреть. Добывать-то, смысла нет, лето. Но впрок, ко времени, заметочку сделать не помешает. А ещё, в прошлый раз, недалеко от приметного, песчаного бугра, с невысоким яром, видел отходы жизнедеятельности барсука. Лето, оно, конечно, лето... однако уже за середину августа перевалило. Можно и прибрать барсучишку. Данный товарищ сейчас куда как дефицитен. Правильно добытый, да вовремя разделанный барсук – мое почтенье, 25-30 кг отменного и полезнейшего мяса с жиром. И весьма востребованного к тому же, на продажу! А печень? Очень целебная штука, при переломах. Что-то в ней такое содержится. Есть у Феди знакомая бабка-знахарка, она ему про это и говорила, мгновенно купит. Так что надо пошевеливаться, не один он такой на деревне охотник.

Размышляя на эти темы, Федька готовился к засидке. Вот, стало быть, бугор-косогор, вон под небольшим выворотным листвягом дырочка виднеется. И неплохая... Туда, вверх, метров через триста, поле ржаное стоит. Стало быть, норка у барсучины здесь временная, на пожрать. Следовательно, второй вход-выход вряд ли имеется. Помня, что барсук крепок на рану, заранее определился, как он в случае надобности выскочит наперерез, преградив тому путь в лаз. Ещё раз прикинув, где расположится, если ветер не изменится или куда переместится, если все-таки поменяется, Федор обошел бугор и по чуть видимой проселочной дороге пошел вниз по течению реки. Неспешно шагая, отметил про себя, что катались тут в основном на телегах, хотя совсем недавно и машина проезжала. Судя по всему, 'Победа'. Ну, вполне возможно, дождей давно не было, что ж не проехать?

На минутку приостановившись, снял с плеча солдатский сидор. В деревне многие до сих пор ещё пользовались военными вещмешками, удобная, между прочим, штука. Достал оттуда короткий, самодельный спиннинг. Палка с двумя проволочными кольцами и примотанной изолентой катушкой. Оценил три имеющиеся в наличии блесны. Выбрал вогнутую, глубокую, медную. Вдел в лесочную петлю, прицепил за специально вбитую скобочку.

Метров через сто река чуть забирала вправо и на подвороте образовалась небольшая затишинка. Медленное, отбойное течение, лениво покручивало небольшим кругом порыжевшие сосновые хвоинки. Снесенные в воду ветерком, с чьего-то бывшего бивуака. Стараясь не осыпать берег, Федька осторожно спустился поближе к воде. Внимательно осмотрел упавшую давеча в реку осину, с ещё не ободранной стремниной кроной, удовлетворённо кивнул, и аккуратно, 'из-под юбки', мешали кусты, кинул блесну в намеченное место. Она упала, как он и рассчитывал, по хорошей дуге, издав нужный, глухой бульк. Будто сложенной в лодочку маленькой ладошкой по воде хлопнули. Тут же последовал жданный тычок в руку. Парнишка подсек, и не допуская щуке никаких вольностей, типа 'а я уйду под дерево!', аккуратно подвел добычу к своим ногам. Стукнул по голове заранее приготовленным дрючком, спокойно, за глаза, вытащил на берег. Переходить на другое место не стал, когда подсекал рыбину, заметил, как чуть ниже кто-то шарахнулся. Никуда оно не уйдет, шибко не шумел, не топал, неестественных звуков не издавал... Затаилась, поди, соображает, что за фигня, и чем это кончится. Сейчас узнаешь, чем...

Минут через десять у Федьки было две травянки. Где-то по килограмму с небольшим. И добрый, почти в два кило окунь. Вот он ужин, завтрак, ещё и домой принести хватит. Парнишка пошел к чьей-то былой стоянке. Ага, сюда Победа и приезжала...

Внимательно обследовал полянку вокруг кострища. Не пустое занятие, катушка, которой сегодня добывалась рыба, в прошлом году была вот также найдена чуть выше по течению. Всего одна ручка отсутствовала, болт выкрутился. Федор наладил, вот, рыбачит. Леску всегда сам покупал, клинскую. Хотя она на двадцать шесть копеек дороже ковровской стоит. Крепче, более гибкая и лучше скользит. Блесна летит дальше. На них обычно не тратился. Они, блесны, по кустам растут, умей только смотреть.

Федя задумчиво покрутил в руках поднятую из-под развесистого лопуха книгу. По примятой траве было понятно, здесь стелили какое-то покрывало, отдыхать. 'Библиотека приключений. Лежал, видать, читал. Баба, наверное... книжек на реке, я ещё не находил...' – подумал Федор, складывая в кучу сидор, спиннинг и свою находку. Рыбу он уже выпотрошил, чуть присолил и прикрыл влажной травой в сторонке.

Правильно уложив собранные дрова, Федька оглянулся, ища, чем заменить отсутствующую здесь бересту. Подсунуть, в получившеюся хатку, для растопки.

Книга упала с вещмешка и лежала открытая на двенадцатой странице.

'Сыщик Бодилин никогда, ничему, не удивлялся. Никакая, даже самая ничтожная мелочь не могла укрыться от его внимательного глаза...'. Минут через сорок парень обнаружил, что брошенный костер так и не зажжен, дела стоят, а он сидит, читает. Укоризненно покачав на себя головой, аккуратно закрыл, отложил в сторону 'помеху', и быстренько настрогал из сухой палки венчик для растопки.

Так Федор начал читать. Не сказать, чтобы запойно, его и та, первая книга, не шибко-то впечатлила. Вдумчиво прочитав её, Федька засек за наблюдательным сыщиком Бодилиным кучу погрешностей. А когда, через год, начал второй раз перечитывать, то даже пробурчал недовольно в нескольких местах – раззява'.

Ворон, матерый мужик и старый охотник, машинально пригладил рыжеватую, с проседью бороду.

– Ни хрена себе глюки, вот это меня накрыло... – подумал он озадачено. – Даже дымок костра почувствовал, запах горящего жира, что с окуня на угли капал. Как обмазанные речной глиной руки царапало, когда после разделки зверя от барсучьего жира отмывал, вспомнил... Может помирать собираюсь? Жизнь перед глазами проходит? Так вроде рано ещё, здоров, как бык. И воспоминания какие-то странные, будто рассказывает кто.

Тогда, парнишкой, он постарался, в подражание книжному сыщику, ничему в жизни не удивляться. Получилось довольно легко. Просто вместо 'Ух ты, ничего себе!', начал думать 'А как это так получается?'. И очень часто додумывался. Ещё и потому, что отличался природным вниманием и наблюдательностью. Первым это заметил Устин. Сосед вообще, относился к нему, как к сыну, всегда старался научить чему-нибудь полезному. Вот и в тот раз...

'Как-то шли по лесу, пройдя мимо геодезического знака, фронтовик, хитро ухмыльнувшись, стал внимательно вглядываться по сторонам, вслушиваться, запоминать, фиксировать. Вышли на реку, устроили привал. Когда уже чаю напились, у костра разморились, часа полтора времени прошло, спросил у Федора:

– Сможешь вспомнить, что мы видели, кого встречали, пока от знака до берега добрались?

– Да ничего особого и не было... – хмыкнул Ворон, тревожа веткой угли.

– Белки в двух местах попадались. Первый раз, где медведь малинник ободрал и муравейник разворошил. Второй раз в сосняке, на дереве ещё тёс брошенный, заросший имелся. Когда через поле шли, доярки на газике прогромыхали. Лизка, дочка почтарки, на её казенном велике в сторону Ольховки с почтовой сумкой проехала.

Так вот, пошевеливая кострище, прихлебывая из подкопченной кружки заваренный со смородиновым листом, плиточный чай, нанизывая подробность на подробность, говорил он примерно с полчаса. Устин, приподнявшись на локте, восхищенно внимал.

– Да как же так, Федька!? Ты же просто шел, шагал, как обычно. И по сторонам шибко не глазел... Когда ты всех этих лягушек, бурундуков, да леммингов заметить успел? Где ты эту Лизку рыжую увидеть умудрился?

– Ну, дядь Устя... Во-первых, я засек, как ты после знака преобразился. Смекнул, задумал дядька что-то, – улыбнулся Федор – выводы, правда, неправильные сделал. Обмишулился, наоборот, никуда не смотрел, за тобой наблюдал. Видел, как ты по сторонам щуришься, думал, что-то конкретное ищешь. Ну, а Лизку ты никак видеть не мог! Ей четырнадцать лет, на хрен она тебе? Ты тем временем аккурат на доярок в кузове газона таращился. На Ольгу Мыльникову. Аж подбоченился, слушая, как они "вот кто-то с горочки спустился" блажили. Штормовку свою, как гимнастерку одергивал, грудь с орденом, который у тебя дома остался, выпячивал. Тёть Галя твоя не видела, она б об тебя коромысло обломала! А Лизка справа по стежке вдоль леса ехала.

Эта наблюдательность сопровождала Федора всю жизнь, то принося немалые дивиденды, то подводя порой под монастырь. Я про то, что говорили ему потом, в течение жизни, не одиножды: Ходит тут, смотрит, вороним глазом!

А он и не смотрел, просто замечал. Иногда то, что другим не хотелось, чтобы увидели. Кстати, если по нынешним временам судить, да и по тогдашним тоже, не должен был Ворон охотником стать. Фортуна ему ох, какие соблазнительные шансы подкидывала.

Игорь Седин, молодой, московский тележурналист, когда их группу отправляли в далекий Красноярск, получил задание от начальства.

– Ты это... привези-ка мне с командировки самородка сибирского, – буркнул директор в прокуренные усы. – Поветрие сейчас пошло, нужны дикторы и телеведущие из народа. Если попадется кто толковый, с рожей смотрибельной – вези. Загоним на курсы дикторские, да пусть работает. Общагу, прописку дадим. А то парторг мне скоро шею перепилит своими рассуждениями, как далеки мы от простых граждан.

Несмотря на самое крестьянское происхождение, у Федьки Воронова была очень даже аристократичная физиономия. Хоть юнкеров белогвардейских в кино играй. Не Тихонов, конечно, но не плох, не плох. Тонкие черты лица, выдержанная мимика. И мало, что телегеничен, так ещё имелся в наличии, от природы поставленный, красивейший баритон. Именно дикторский. Петь Федор тоже мог, но особым слухом не блистал.

Когда в шестьдесят седьмом году эти четверо телевизионщиков заехали к ним, в передовое хозяйство, по дороге в Канск, Федор, как раз скотником в колхозе числился. Перед армией. Хотя, по правде говоря, за скотиной не ходил, добывал рыбью мелочь для колхозных кур и утей. Руководил бригадой из трех человек. Панкрат, Гришка Лесневский, да он сам. Те-то мужики взрослые, дед Панкрат, так и старый уже. Слушались, однако, Федьку беспрекословно, он к семнадцати годам солидный авторитет в таких делах имел.

Сейчас вот тащил в мешке казенный невод, если можно, конечно, этот бредешок таким громким именем назвать. Забрал с реки, кладовщицу Земфиру мордой потыкать. Дырка на дырке, давно пора менять уже! Он лично видел на складе дэль неводную, куда бережет, карга старая!?

– Федьк! Зайди! Валер Илич зовет! – замахала Ворону из окна конторы, та самая рыжая Лизка, дочка почтальонши. Подрабатывала после девятого класса, по летнему времени, у председателя секретаршей.

В кабинете преда сидела парочка городских мужиков. Двое других, помоложе, зубоскалили в приемной с зарозовевшей Лизкой.

– Вот, у него голос хороший. Попробуйте послушать – кивнул Ильич мужикам на Ворона.

Горожанин, который повыше и в очках, достал из портфеля картонную папку, выхватил из неё первую попавшуюся бумажку и протянул Федору.

– Будем знакомы, Игорь Седин. Давай попробуем тебя на диктора. Хотя бы просто, без камеры, неохота расчехляться. Садись за стол. Прочитай про себя два раза. Потом смотри сюда, напротив, в календарь, что на стенке висит. И рассказывай, что прочитал. Вот парень подсказывать будет, на него старайся не смотреть.

В бумажной заметке писалось, как здорово будет судам Енисейского речного пароходства, после пуска Красноярской ГЭС. Насколько легче станет судоходство при регулируемом уровне воды, на самых трудных, верхних участках Енисея. Говорилось о том, сколько припасов, капканов, топлива заброшено речниками нынче, весенним завозом, для северных промхозов. Что промысловики всё выполнили и перевыполнили, а сколько ещё навыполняют в будущем...

– Ну?

– А? Что? Извините... Интересная статья... А когда ГЭС заработает?

– Когда надо... Заработает, не сомневайся! Рассказывай давай!

Они все расположились напротив, немного врассыпную, чтобы видеть с разных ракурсов. Один сложил пальцы квадратиком.

– Главное не торопись, не суетись, говори чётко, раздельно, с выражением!

Федька пожал плечами, он никогда не умел суетиться, даже в раннем детстве. Сел прямо, расправил, как просили, плечи, спокойно и обстоятельно рассказал только что прочитанное.

– Ни слова не пропустил, и на меня не глянул ни разу, – ошарашено пробормотал смотрящий в бумажку парень, который должен был подсказывать.

– И статичный, как памятник. Картинка – загляденье, хоть сейчас пускай в эфир, – покивал сидящий немного сбоку.

– Вот что Фёдор... М-м-м... Давай-ка сделаем так... Двадцать минут у тебя есть. Иди, 'досвиданькайся' с маманей, собирай исподнее и документы. С вашим Ильичом, сейчас всё порешаем – подвел итог высокий, в очках.

– На обратном пути можем и не заехать, мало ли куда судьба журналистская вывезет. Может, вообще, самолетом полетим! Поехали сразу с нами, товарищ. Поздравляю, брат! Вытянул счастливый билет, быть тебе москвичом! Что стоишь? Беги, собирайся, говорю! Забираем в Москву, на диктора учиться. Ты замечательно пробы прошел. Вся страна тебя знать будет, за телевидением будущее!

– Знаешь, Игорь, сразу, может и поехал бы... Москва, кремль, университет имени Ломоносова... интересно, должно быть. Только не та мне бумажка на пробы ваши попалась. Как раз про мою мечту. Вот отслужу армию и махну на Север, промысловиком. Буду работать профессиональным охотником. Ну, его, ваше телевидение.

Ворон кивнул присутствующим и вышел. В раскрытое окно было видно, как он забрал с лавочки оставленный мешок с бреднем, и пошел в сторону склада.

– Дурак... – сказал самый пожилой в группе телевизионщик. Подумав, добавил:

– Но счастливый, у меня такой сильной мечты нет'.

– Да что ты будешь делать!? – уже немного в смятении подумал Викторыч, он же известный многим, профессиональный охотник Ворон. – Это что за утро нереальных воспоминаний?

Он уж сто лет, казалось, забыл про те давние 'телевизионные пробы'. Чуть смущенно оглянувшись по сторонам, осенил себя крестным знамением. Сразу же в голову полезли очередные, прошедшие события, на этот раз уже не такие давние.

'Было это где-то в конце восьмидесятых, как раз вовсю бурлила, захлёбываясь от собственной дурости, перестройка. Страна, избавившись от всех, каких только можно оков, свободу уже получила, но обнищать, ещё не успела. Катилась пока по инерции, на запасах Советского союза. Прибыл в Бухту кораблик с попами. Судя по всему, арендованный, хотя Бог их, служителей культа, знает. У них на поверку чего только не найдется. Может пароходик и епархии принадлежал. В общем, ехали они на самом деле не сюда, а вниз куда-то, вроде сильно далеко. Толи храм, какой новый освещать, толи отжимать, что церкви раньше принадлежало... неизвестно. Только контингент у них солидный подобрался. Целых два иерарха и куча обслуги. В смысле, священников рангом помельче. Один аж с Москвы, митрополит, владыка Мокий. Второй наш, тоже его высокопреосвященство, архиепископ Красноярский, Ачинский и Енисейский, владыка Диодор. Причалили, вышли со свитой, подымили, берег побрызгали. Сельский глава с кучей баб и хлебом, давай что-то там выкомаривать, мужики в стороне тоже шапки поснимали. Отвели попы службу, прямо здесь, под открытым небом, собрались на корабль возвращаться. Вдруг мужичек невидный, в годах уже, цепь с крестом, весь в черном, говорит негромко:

– Благостное место, чистое. Надо бы задержаться, в реку съездить.

Московский владыка, это который щекастенький, под руки его ещё всё поддерживали, наклоняется к черному и серьезно так переспрашивает:

– Думаешь стоит, отец Себастьян? Время считанное, только-только поспеваем...

– Надо, надо. Хорошее место, душой отмякнете, не в скит, так хоть чуток уединиться.

Двое попов, помоложе, сразу к главе, живой ногой. Решай, дескать, вопрос, нужно владык в Бухту, на прогулку отправить. Срочно! Изъявили желание.

Посовещавшись, мужики решили доверить свозить гостей Федору. Во-первых, меньше других охотников матерится, во-вторых по мелким речкам лучше всех ездить может. Внимательный, камень, топляк не пропустит. Да и опыта побольше, чем у многих. Когда-то ещё на Дубчасе, на шестах начинал. Ну, и лодка у него, деревяшка, большая, новая. Недавно совсем от староверов пригнал. Будет им ковчег Ноев.

Короче, порешали...

Для начала, Викторыч был приятно удивлен, как у церковников поставлено дело. Только он собрался забрать в сельсовете специально выделенный для поездки коммунальный бензин, как подскочили двое дюжих братьев, сграбастали каждый по две канистры, и лошадиным скоком, чуть ли, не прихватив под мышку самого Федора, унеслись на берег к лодке. Придя на место обнаружил, что его новую 'староверку' споро взяла в работу ещё парочка священников. Окуривали кадилом, что-то читали, брызгали святой водой, клеили бумажные крестики. В общем, освящали. Заодно Федор отметил, что его и без того всегда чистая лодка, сегодня блестит, как у кота причиндалы. Уважительно покивав головой, бросил в корму рюкзак со своими вещами, и махнул отцам рукой, отталкивать. Подъехав к кораблю, причалил чуть ниже по течению, ждать пассажиров.

Первым вышел тот самый старец в черном. Остановился, погладил рукой смолёный бок лодки.

– Святоши... Всё бы языком лязгать! Сделали хорошо, вопросов нет, а вот курить после бражки, когда обещанное продали, не следовало!

Викторыча шарахнуло давно забытое чувство удивления. Мишка Москвичев, сделавший под заказ и продавший ему деревяшку, приняв два стакана ихней браги-изюмовки, действительно, бравируя, пару раз затянулся папиросой. Доказывая некурящему Федору, что ничто человеческое им, староверам, не чуждо.

Старик, между тем, пристально посмотрев на него, спросил:

– Почему Ворон?

– Так фамилия Воронов, – против обыкновения, довольно робко ответил Викторыч.

– Не только, пожалуй... Ворон птица темная... хотя, когда как... иногда и вещая... Подойди-ка сюда, дай я тебе лоб пощупаю.

Рука у старца оказалась неожиданно теплой, причем было ощущение, что тепло почувствовалось ещё до того, как он до Федора дотронулся.

– Чудной ты, Ворон, необычный... Первый раз такого вижу, хотя давно уже живу. Во-первых, по твоей вере. Хорошо ты в Бога веруешь, крепко, но странно. Тактично, что ли? Есть заповедь: Не поминай имя Господа всуе. Так у тебя ещё глубже, ты стараешься вообще его по пустякам не беспокоить. Веруешь истово, но попусту не докучаешь. Вроде как у Бога дел итак невпроворот, чтобы его отвлекать твои молитвы выслушивать. Хм-м... Да, так. Именно не от лени, не от неверия, а, чтобы Господа не утруждать. Ну, ты даешь... Неправильно это Федя! Можешь просьбами не досаждать, а славословить обязан! Хотя, кому я говорю... Стоит твою молитву на Большом пороге вспомнить, когда у тебя мотор заглох!

'Господи! Прости за беспокойство, но если ты не вмешаешься, мы скоро увидимся, очень скоро!' Ни здравствуй, ни прощай... Сразу по делу. И это на полном серьезе, Господу нашему, Иисусу Христу!

Теперь, во-вторых... Странная какая-то у тебя судьба. До старости вроде всё нормально, а вот потом куда-то деёшься. Ни здесь, ни там тебя нет, не понятно...

– Дед! – не выдержал Федор – Ты экстрасенс что ли?

– Какой я тебе дед? Я монах, дедом по определению быть не могу, откуда у меня дети? – усмехнулся старец. – Это ты когда-нибудь дедом станешь. Правда, нескоро. Кузя, младшенький, первый тебя внучкой осчастливит.

– Извини, святой отец... Так ты экстрасенс?

– Господь с тобой Федя! Все экстрасенсы шарлатаны, им ещё отвечать перед Богом, за свои художества. Я прозорливец, это, Ворон, несколько иное'.

Каким-то неосознанным усилием воли, Викторыч вынырнул из своих странных воспоминаний. Дальше вспоминать было не то, чтобы неприятно, как-то то ли стыдно чуть-чуть, то ли немного не по себе.

'Остановились на Староверческом мысе. Место хорошее, просторное, и ветерком от гнуса продувается. Чуть выше по мысу завал топляка, наторошенный по весне большой водой. Федор махнул рукой на церковного ярыжку, взятого с собой четвертым пассажиром, для обслуживания иерархов. Сказал, чтобы тот не маялся, пытаясь чем-то ему помочь, а обустраивал своему начальству лежбище, как там у вас по церковным канонам полагается. Иподьякон с облегчением потянул из лодки небольшие коврики, с церковным орнаментом, платы камни покрывать, стал доставать из походного сундука с крестами, какие-то душегреи, и наконец-то почувствовал себя при деле. Отец Себастьян, с удовольствием оглядев окрестности, снова огорошил Ворона своим поведением.

– Староверческая лодка, на Староверческом мысу... Прям картина Репина... да...

Викторычу опять стало не по себе от всезнающего старика. Лодка понятно, откуда название места знает? А тот, как ни в чем не бывало, продолжил.

– Ты бы, Ворон, поставил тот огрызок сети, что с собой взял. Зря, что ли в мешок сунул? Пусть владыки царской рыбки с пылу, с жару покушают. Поста нет, кушать можно. Не сказать, чтобы отцы церкви бедствовали по стерлядке, не в диковину им, но вот с дымком, с костра, давно, поди, не едали...

– Какая тут, отче, стерлядь? Отродясь ничего путного здесь не ловилось... разве что язи... – с сомнением покосился Федор, на прибрежный омут.

– Ты ставь, Федя, сетёшку, ставь. Может и польстит нам сегодня чем-нибудь.

Пожав плечами, Ворон быстренько воткнул в заводь старенькую, коротенькую ставешку, и взяв бензопилу пошел к завалу, отпилить сушину на дрова. Через десять минут на берегу весело пылал костер. Довольные владыки, принявшие по чарочке церковного винца и закусившие просфорой, приятно щурились на огонь.

– Гляди-ка, какой костерок славный! Молодец Ворон, мастер, ничего не скажу. Доставай рыбу! Пока ты еще её приготовишь... жрать охота на свежем воздухе, сил нет! – блестя глазами, заявил, тоже чуть принявший отец Себастьян.

– Так и полчаса сеть не стоит...

– Давай, давай! Некогда нам ждать! А-то щас владыки ужрутся, никакого вкуса потом не почувствуют!

Недоверчиво покрутив головой, Федор прямо с лодки, не отвязывая, принялся проверять сеть. Никакие логические объяснения не работали. В сети обнаружились три жирные, местные стерлядки. Именно бухтинские, енисейские чуть посветлей.

'Да откуда, бес их ешь!? Может костер? Приплыли на свет? Вряд ли, тогда вся Бухта при кострах, по ночам рыбачила бы...' – растерянно попытался он, найти объяснение феномену.

– Не журись, Федя! Все правильно думаешь, не должно. Это я тут маленько ворожу, ты не причем.

И посмотрев на Ворона, вдруг добавил:

– О! Нашел! Вот он, грешок, проявился! Не любишь ты, Федя, проигрывать. Не по нутру тебе. Самолюбив, хорошо не самовлюблён. Первым любишь быть, лучшим. Ну, или хотя бы в лучших. Но уж никак не в дураках. Ничо, нормальный грех, пусть будет. Когда-то, за счет этого греха, у первопроходцев, наша Россия такой огромной и стала...'.