Текст книги "Стихотворения. Поэмы. Маскарад. Герой нашего времени"

Автор книги: Михаил Лермонтов

«Ты помнишь ли, как мы с тобою...» (стр. 200).– Стихотворение «Ты помнишь ли, как мы с тобою...» – довольно точный перевод «Вечернего выстрела» Томаса Мура.

ПОЭМЫ

Последний сын вольности (стр. 203).– Единственное известие о Вадиме Храбром содержится в Никоновской летописи: повествуя о событиях 864 года, летописец сообщает: «Того же лета оскорбишася Новгородци, глаголюще: «яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его». Того же лета уби Рюрик Вадима храброго, и иных многих изби Новогородцев, советников его» (Полное собрание русских летописей, СПб. 1862, т. IX, стр. 9).

Эти скупые строки летописного предания получили различное толкование.

Историк XVIII века В. Татищев утверждал, что Вадим был внуком последнего новгородского князя Гостомысла и, выступая против Рюрика – своего двоюродного брата,– тем самым боролся за престол. Следуя татищевской версии, Екатерина II в своем «Историческом представлении» (1786) изобразила Вадима честолюбивым князем.

В противовес этой реакционной тенденции передовые русские писатели конца XVIII – начала XIX века создали образ героя-республиканца, поднявшего восстание против поработителя славян варяжского князя Рюрика и павшего в неравной борьбе.

Ненавистником тиранов, защитником прав вольного Новгорода выступает Вадим в трагедии Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский», которая в 1793 году по распоряжению Екатерины II была конфискована и сожжена.

Судьба древнего Новгорода и подвиг Вадима были излюбленной темой поэтов-декабристов. Имя Вадима упоминал В. Кюхельбекер. Владимир Раевский славил его в стихотворении «Певец в темнице». Рылеев посвятил Вадиму оставшуюся незаконченной «Думу». Пушкин в 1822 году под влиянием бесед с Вл. Раевским задумал трагедию о Вадиме и начал писать поэму о нем. Но наиболее полное и последовательное воплощение этой темы в духе декабристской поэзии осуществлено в поэме шестнадцатилетнего Лермонтова.

В поэме «Последний сын вольности» Вадим вступает в единоборство с Рюриком один, без надежды одержать победу над поработителями, единственно для того, чтобы пожертвовать собою во имя свободы родины:

 
Новогородцы! обо мне
Не плачьте... я родной стране
И жизнь и счастие принес...
Не требует свобода слез!
 

Вадим обречен. Он предчувствует свою гибель, как рылеевский Наливайко.

Стремясь усилить и подчеркнуть злободневный политический смысл произведения и отождествить деспотизм Рюрика с тиранией Николая I, Лермонтов в самом начале поэмы напоминает о подвиге декабристов. Впрочем, современники, которым довелось читать рукопись «Последнего сына вольности», и без этого должны были воспринимать республиканизм Вадима как напоминание о героях четырнадцатого декабря. Недаром в конце 1820-х– начале 1830-х годов в кружках прогрессивной молодежи декабристы именовались «сынами славян» и «благороднейшими славянами». Поэт говорит здесь от имени этой молодежи: пережив разгром декабристского движения, она в пору жестокой реакции осталась верной политическим идеям декабристов.

Лермонтов отверг реакционную легенду о том, будто новгородцы пригласили Рюрика княжить над ними. В соответствии с новейшими историческими работами того времени он изобразил появление варягов на Руси как наглое и вероломное вторжение.

 
Рурик, Трувор и Синав клялись
Не вести дружины за собой;
Но с зарей блеснуло множество
Острых копий, белых парусов...
 

Прогрессивность исторических взглядов Лермонтова становится особенно ясной при сопоставлении текста поэмы с «Историей Государства Российского» Н. М. Карамзина, который сомневается в том, что варяги могли «утеснить» новгородцев.

Из Карамзина Лермонтов заимствовал имена Ингелота и Леды и ряд исторических сведений о жизни древних славян: о Чернобоге, о празднествах в честь Диди-Лада, от которого, по языческим представлениям, зависели веселье, любовь и согласие. Знал Лермонтов и «Марфу Посадницу» – повесть Карамзина и «Марфу Посадницу» – трагедию Ф. Ф. Иванова (хотя в них и произносятся патетические тирады в адрес Вадима, в целом по своей направленности эти произведения отнюдь не революционны).

Решающее влияние на стиль «Последнего сына вольности» оказали романтические поэмы Пушкина, «Думы» и «Войнаровский» Рылеева.

Заключительное двустишие заимствовано из поэмы «Картон», сочиненной шотландским поэтом Дж. Макферсоном (1736—1796) и приписанной им в числе прочих подделок древнему шотландскому барду Оссиану. Эту же самую цитату использовал Пушкин в тексте «Руслана и Людмилы»:

 
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
 

Н. С. Шеншин, которому посвящена поэма,– Николай Семенович Шеншин (1813—1835), один из участников «лермонтовской пятерки», близкий друг Лермонтова в студенческую пору.

Измаил-Бей (стр. 226).– В основу «Измаил-Бея» положены действительные исторические события. Герой – реальное историческое лицо.

Как пишет С. А. Андреев-Кривич, в 1780-х годах русское командование на Кавказе отправило в Россию в качестве «аманата» (заложника) молодого кабардинского князя Измаил-Бея Атажукова. Он получил образование в России и, зачисленный в русскую армию, участвовал под знаменами Суворова в штурме турецкой крепости Измаил.

Вернувшись на родину, он принял участие в восстании 1794—1795 годов. Восстание было подавлено, а Измаил-Бей выслан в Россию.

В 1804 году, в связи с укреплением Кавказской линии и постройкой Кисловодской крепости, обитавшие в районе Пятигорья кабардинцы, ногайцы и абазины, возбуждаемые кабардинскими феодалами и мусульманским духовенством, покинули обжитые места, ушли в горы и подняли новое восстание.

Получив донесение об этом, правительство Александра I решило «простить» полковника Измаила Атажукова и отправить на родину с тем, чтобы использовать его способности и познания языка, нравов и обычаев для переговоров с восставшими. Возглавлял восстание князь Росламбек Мисостов, принадлежавший к роду Атажуковых и находившийся в родстве с Измаил-Беем.

Расчеты царского правительства не оправдались. Вернувшись в Кабарду, Измаил-Бей отказался подчиниться русскому командованию и принял участие в событиях, поддерживая тесные связи с восставшими и призывая их к неповиновению.

К этому времени и приурочил Лермонтов начало своей поэмы. Переселение кабардинцев из Пятигорья описано у него в VII и VIII строфах первой части; в начале второй повествуется о событиях 1805 года, связанных с экспедицией генерала Глазенапа в ущелье реки Баксан.

Однако события, происходившие в Кабарде, Лермонтов перенес в своей поэме в восточную часть Северного Кавказа, за Терек, в долину реки Аргун. В третьей части (строфа XII) упоминается «Оссаевское поле». Так называлась в те времена равнина, по которой протекает Асса, или Оссая. Таким образом, можно уточнить топографию поэмы: это бассейн Ассы и Аргуна. В тексте поэмы имеется много других признаков, свидетельствующих о том, как подробно знал Лермонтов историю кавказской войны и с каким пониманием описывал быт горцев.

В своей поэме Лермонтов не только сохранил подлинные имена Измаил-Бея и Росламбека, но использовал подробности биографии Измаила Атажукова. Так мы узнаем, что герой поэмы служил в русской армии и получил образование в России (ч. II, строфа XXIII). «Белый крест на ленте полосатой», который черкесы находят па теле убитого Измаил-Бея и принимают за нательный крест христианина,– Георгиевский крест, полученный историческим Измаил-Беем за участие в штурме крепости Измаил. Как известно, этот крест носили на полосатой черно-оранжевой ленте.

Впервые поэт услышал об Измаил-Бее еще в детстве, когда бывал на Кавказских водах. Сохранились сведения, что знаток кабардинского фольклора, просветитель кабардинского народа Шора Бекмурзин Ногмов рассказывал Лермонтову-ребенку горские легенды. Выяснено также, что Лермонтов знал широко распространенное в кабардинском фольклоре предание об Исмеле Хатокшоко (Измаиле Атажукове). Кроме того, об Измаил-Бее он мог многое слышать от живших на Кавказе родных – Хастатовых, Шан-Гиреев, Петровых.

В строфе IV первой части Лермонтов сам указывает на фольклорный источник поэмы:

 
Старик чеченец.
Хребтов Кавказа бедный уроженец,
Когда меня чрез горы провожал,
Про старину мне повесть рассказал.
 

Стр. 268. Украсит Север Августом другим! – Лермонтов в иронически возвышенном тоне говорит здесь о Николае I, сравнивая его с первым римским императором, Гаем Юлием Цезарем Октавианом (63 г. до н. э.– 14 г. н. э.), которому был присвоен титул Августа, то есть «священного».

Стр. 280. Питомец смелый трамских табунов – конь прославленного грамского завода в Пятигорье, из аула Трам, разрушенного в 1818 году.

Хаджи Абрек (стр. 291).—Первое произведение Лермонтова, появившееся в печати за его подписью («Библиотека для чтения», № 8, 1835, август). А. П. Шан-Гирей рассказывает, что Николай Юрьев, дальний родственник Лермонтова, учившийся вместе с ним в юнкерской школе, после тщетных стараний уговорить Лермонтова печатать свои стихи передал втайне от него поэму «Хаджи Абрек» редактору «Библиотеки для чтения» Сенковскому. «Лермонтов был взбешен, по счастью, поэму никто не разбранил,– пишет Шан-Гирей,– напротив, она имела некоторый успех, и он стал продолжать писать, но все еще не печатать».

Этот эпизод (раньше Шан-Гирея) рассказан А. М. Меринским, товарищем Лермонтова по школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. «В юнкерской школе,– сообщает Меринский в своем «Воспоминании о Лермонтове»,– он написал стихотворную повесть (1833 г.) «Хаджи Абрек».

Таким образом, поэма датируется 1833 годом.

В текст «Хаджи Абрека» внесены строфы из «Каллы», «Измаил-Бея» и «Аула Бастунджи».

Лермонтов использовал в поэме имена и названия, которые слышал на Кавказе еще в детстве. «Славный Бей-Булат, гроза Кавказа»,– назвал Пушкин в «Путешествии в Арзрум» известного чеченского наездника Бей-Булата Таймазова. Бей-Булат убил отца кумыцкого князя Салат-Гирея и был его кровником. Через девять лет он пал от руки своего врага. Это было в 1831 году. От родственников, приезжавших с Кавказа, Лермонтов мог слышать об этом. Слышал он также название аула Джемаат.

Герой поэмы, Хаджи, стал абреком, сделавшись кровником князя. Он живет поглощенный мыслью о мщении.

Сашка (стр. 304).– Во всех дошедших до нас рукописных источниках вслед за первой главой «Сашки» следует глава вторая. Б. М. Эйхенбаум впервые выдвинул предположение, что эта якобы «вторая глава» представляет собою начало какого-то другого произведения, часто механически соединенного с рукописью завершенной поэмы. Мы также считаем «Сашку» произведением законченным.

В последней строфе «Сашки» Лермонтов обещает вернуться к своему герою в другой раз, когда, «в пределах тесных не заключен и не спеша вперед», расскажет о тех годах, которые пропускает в поэме. «Я не хочу,– признается он,– в один прием свою закончить повесть». Кто не доволен этой «выходкой», пускай печатает анафему: «Я кончил...» Аналогичный конец имеет, например, байроновская стихотворная повесть «Беппо» («Окончен лист, и я прощаюсь с вами»).

В поэме Лермонтова развиваются традиции «Домика в Коломне» и «Евгения Онегина», а также поэмы «Сашка» Полежаева. Близость лермонтовской «нравственной поэмы» с «Домиком в Коломне» (напечатанным впервые в 1833 г.) сказалась даже в демонстративном выборе имен Параши и Мавруши. Свободная манера повествования, отступления, автобиографические признания, ироническая рекомендация героя роднят «Сашку» с «Евгением Онегиным». В VIII главе пушкинского романа содержится ключ к характеристике лермонтовского героя:

 
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Иль просто будет добрый малый,
Как вы да я, как целый свет?
 

Как «доброго малого» рекомендует своего героя и Лермонтов в первой строфе. Это характеристика ироническая: «Добрый малый – товарищ скучный, тягостный и вялый».

Связь с поэмой Полежаева обнаруживается не только в названии «Сашки» – она декларируется в строфе 33:

 
«Сашка» – старое названье!
Но «Сашка» тот печати не видал,
И, недозревший, он угас в изгнанье.
 

Стихи в строфе 24: «Она звалась Варюшею. Но я // Желал бы ей другое дать названье...» – содержат намек на любовь поэта к Варваре Александровне Лопухиной (вышедшей в 1835 г. замуж за Н. Ф. Бахметева). Строфы 77—80 – краткое обозрение событий французской революции 1789 года, казней короля Людовика XVI («венчанного страдальца»), королевы Марии-Антуанетты и поэта Андре Шенье.

Предположение, что в строфах 3—4 и 137—138 Лермонтов говорит о смерти декабриста А. И. Одоевского, ни на чем, кроме частичного совпадения строк поэмы со стихотворением «Памяти А. И. Одоевского», не основывается. Т. П. Голованова высказала предположение, что речь идет о каком-то друге Лермонтова – молодом поэте, покончившем жизнь самоубийством:

 
Ты не хотел насмешки выпить яд,
С улыбкою притворной, как Сократ;
И, не разгадан глупою толпою,
Ты умер чуждый жизни... Мир с тобою!
 

Такие строки, как: «Жди, авось придут, // Быть может, кто-нибудь из прежних братий»,– а также обращение к друзьям юности: «И вы, вы все, которым столько раз // Я подносил приятельскую чашу»,– свидетельствуют о том, что речь здесь идет о каких-то друзьях и сверстниках Лермонтова.

Эти намеки, которые и тогда пе могли быть понятны непосвященному читателю, подтверждают, что поэма писалась в ту пору, когда Лермонтов еще довольствовался поэтической известностью в дружеском кругу и писал вещи, не предназначавшиеся для печати.

Стр. 308. Хромой бес – бес Асмодей из романа французского писателя А.-Р. Лесажа (1668—1747). В этом романе хромой бес летит над городом и, снимая крыши, посвящает своего спутника в домашние тайны людей.

Стр. 309. Прага – предместье Варшавы. Суворов осаждал Прагу в 1794 году.

Стр. 319 Саул – библейский царь. Мучимый лукавым дух,ом, он приказывал играть ему на арфе. Музыка успокаивала его.

Стр. 321. Демосфен (384—322 гг. до н. э.) – знаменитый афинский оратор.

Стр. 333. Фоблаз – ветреный и влюбчивый герой романа французского писателя Луве де Кувре (1760—1797) «Похождения кавалера Фоблаза».

Стр. 335. Ариадна – дочь критского царя. По преданию, спасла афинского героя Тезея, который затем безжалостно покинул ее.

Аббадона – падший ангел из поэмы «Мессиада» немецкого писателя Ф. Г. Клопштока (1724—1803).

Стр. 338. Гвидо Рени (1575—1642) – итальянский живописец.

Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова (стр. 354).– В сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» (СПб. 1840) «Песня» была напечатана с датой «1837». Принято считать, что она создана на Кавказе, во время первой ссылки поэта. «Покойный Краевский рассказывал нам,– писал в 1891 году редактор сочинений Лермонтова И. М. Болдаков,—что на его письмо относительно блестящего успеха «Песни» Лермонтов, с Кавказа, откуда она была им прислана, отвечал, что хотя ею и восторгаются, а и не знают, что он набросал ее от скуки, чтобы развлечься во время болезни, не позволявшей ему выходить из комнаты».

Очевидно, Краевский имел в виду блестящий успех, которым сопровождалось чтение «Песни» в рукописи. Ибо напечатана она была им, Краевским, в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» в конце апреля 1838 года, когда Лермонтов находился уже в Петербурге.

Следовательно, об успехе поэмы у читателей «Литературных прибавлений» Краевский ему на Кавказ сообщать не мог. Впрочем, не исключено, что Лермонтов прислал ему поэму с Кавказа, по что написана она была еще в Петербурге, до ссылки, в ту пору? когда поэт, отпущенный из полка «по болезни», жил в столице на квартире своей бабки Арсеньевой.

Рассказ Краевского, переданный Болдаковым, не вполне согласуется и с тем, что в издании «Стихотворения М. Лермонтова» (СПб. 1842. В типографии Ильи Глазунова) тот же Краевский сопроводил «Песню про царя Ивана Васильевича...» датой: «1836».

Несмотря на то что в 1838 году Лермонтов уже возвратился с Кавказа, разрешение печататься последовало не сразу. Только с помощью В. А. Жуковского, который высоко оценил «Песню», Краевский добился позволения министра Уварова напечатать произведение опального поэта.

Однако имени автора Уваров выставить не позволил, и «Песня» появилась в «Литературных прибавлениях», подписанная буквами «—въ».

Колорит эпохи, образы Грозного и опричника Лермонтов воссоздал в своей поэме на основе песенных образов – в духе и стиле народных исторических и «разбойничьих» песен. Народные песни помогли ему создать фигуру и человека из народа – удалого купца Калашникова.

Одним из несомненных источников поэмы можно считать «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» (М. 1818), в частности, песню про царского шурина Мастрюка Темрюковича:

 
А и гой еси, Царь Государь, Царь Иван Васильевич!
Все Князи, Бояра, могучие богатыри
Пьют, едят, потешаются
На великих на радостях;
Один не пьет, не ест твой Царской гость дорогой,
Мастрюк Темрюкович, молодой Черкашенин.
 

В сборнике «Песни, собранные П. В. Киреевским» выходят «побороться» с Мастрюком «два брата родимые». По одним вариантам, «два калашничка», по другим – «два брата, дети-то Кулашниковы» (П. Владимиров, Исторические и народно-бытовые сюжеты в поэзии М. Ю. Лермонтова.– «Чтения в Историческом обществе Нестора Летописца», кн. VI. Киев, 1892, стр. 204—205).

Кроме фольклора, источниками в этой работе могли послужить Лермонтову и труды по истории России XVI—XVII веков. Так, в «Сказании» Авраамия Палицына повествуется о подвиге Федора Колачника и дворянина Петра Тургенева, всенародно обличивших первого самозванца и казненных на Лобном месте «среди царьствующего града Москвы».

Таким образом, фамилия купца Калашникова может быть обоснована целым рядом источников – исторических и фольклорных,– не говоря о том, что эту фамилию носили и известные в XIX веке пензенские купцы.

Поэма Лермонтова сразу же обратила на себя внимание Белинского. «Не знаем имени автора этой песни...– писал он в «Московском наблюдателе»,– но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование».

Хотя Лермонтов обратился к эпохе Грозного, произведение прозвучало как глубоко современное. Только что на дуэли с царским «опричником» погиб Пушкин, который вышел на поединок, чтобы защитить честь жены и свое благородное имя.

Поэма заставляла задумываться над вопросами о судьбе и правах человеческой личности.

В статье «Стихотворения М. Лермонтова» Белинский указал на причину, побудившую Лермонтова обратиться в своей поэме к далекой исторической эпохе. «Здесь поэт от настоящего мира не удовлетворяющей его русской жизни перенесся в ее историческое прошедшее, подслушал биение его пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился и слился с ним всем существом своим, об-веялся его звуками, усвоил себе склад его старинной речи, простодушную суровость его нравов, богатырскую силу и широкий размет его чувства и, как будто современник этой эпохи, принял условия ее грубой и дикой общественности, со всеми их оттенками, как будто бы никогда и не знавал о других,– и вынес из нее вымышленную быль, которая достовернее всякой действительности, несомненнее всякой истории».

«Самый выбор этого предмета,– писал Белинский,– свидетельствует о состоянии духа поэта, недовольного современною действительностию и перенесшегося от нее в далекое прошедшее, чтоб там искать жизни, которой он не видит в настоящем».

Могучие образы богатыря Калашникова, опричника, «колоссальный образ» Грозного, который, по словам Белинского, является в поэме «изваянным из меди или мрамора», Лермонтов противопоставлял своим современникам, неспособным к свершению подвигов, чуждым больших страстей. Великий критик раскрыл глубокую внутреннюю связь «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» с «Думой», в которой Лермонтов высказал беспощадную правду о «состоянии совести и духа» своих современников, вступивших в жизнь после поражения декабристов.

Тамбовская казначейша (стр. 368).– Поэма появилась в XI томе «Современника» (1838).

Совершенно естественно, что Жуковский и Вяземский, принявшие на себя вместе с В. Одоевским, Плетневым и Краевским продолжение пушкинского журнала, пожелали поместить в нем произведение поэта, пострадавшего за стихи на смерть Пушкина. «Я был у Жуковского,– сообщал Лермонтов приятельнице в Москву, – и отнес ему, по его просьбе, Тамбовскую казначейшу; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере «Современника».

Поэт подчеркнул свою верность поэтическим традициям Пушкина. «Тамбовская казначейша», продолжающая жанр пушкинских поэм «Граф Нулин» и «Домик в Коломне», написана, кроме того, «онегинской строфой» (изобретенной Пушкиным). С этого Лермонтов и начинает свое «Посвящение»:

 
Пускай слыву я старовером,
Мне все равно – я даже рад:
Пишу Онегина размером;
Пою, друзья, на старый лад.
 

«Тамбовская казначейша» заключает в себе полемику с литературными врагами Пушкина, которые начиная с 1830 года настойчиво повторяли в печати, что Пушкин исписался и устарел, что в его произведениях нет более ни действия, ни страстей, ни драматического интереса в событиях. Ф. Булгарин со страниц «Северной пчелы» уверял читателей, что VII глава «Евгения Онегина» означает «полное падение» Пушкина.

Выпуская в свет последние главы «Онегина», Пушкин предупреждал: «Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них еще менее действия, чем во всех предшествовавших».

Таким образом, заключительные строки «Тамбовской казначейши» выглядят как издевка над критиками Пушкина и его злопыхателями:

 
Вы ждали действия? страстей?
Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови – даже дамы.
 

Из всего этого видно, что появление лермонтовской поэмы на страницах «Современника» имело принципиальный характер.

Однако этот замысел Лермонтова не дошел до читателя. Выставить фамилию автора не разрешила цензура, подвергшая текст поэмы сильнейшим искажениям и удалившая из нее двадцать шесть строк. Без ведома автора производилась и редакционная правка. Слово «Тамбовская» из заглавия было удалено, слово «Тамбов» заменено в тексте буквою «Т» и точками. Так как рукопись поэмы до нас не дошла, восстановить эти строки нельзя.

П. А. Висковатов, издавая поэму, десять строк восстановил со слов А. П. Шан-Гирея:

В строфах

 
I: Там зданье лучшее острог.
XII: У них! – о том причины скрыты;
Но есть в Тамбове две кумы,
У них, пожалуй, спросим мы.
XVI: И не смущен бы был и раем,
Когда б попался и туда.
XXXIII: Увы, молясь иной святыне,
За злато совесть и закон
XLIV: Готов продать охотно он.
 

Стих 12 в XVI строфе Висковатов предлагал читать:

 
Чтоб от кнута избавить вора.
 

Ефремов, не ссылаясь на источник, печатал этот стих иначе:

 
Иль стал душою заговора;
 

Чья поправка соответствует лермонтовскому тексту, установить невозможно. Поэтому в основной текст поправки Висковатова и Ефремова мы не вводим.

Сокращения и поправки, не согласованные с автором, привели Лермонтова в негодование. В дальнейшем он в «Современнике» уже не печатался.

Стр. 368. Он прежде город был опальный.– По словам историка Тамбовского края И. Дубасова, Тамбов «в прежнее время был ссылочным местом, своего рода Сибирью».

Стр. 370. Музыканты, // Дремля на лошадях своих, // Играли марш из «Двух слепых».– «Двое слепых из Толедо» – опера французского композитора Этьена Мегюля (1763—1817).

Беглец (стр. 391).—Связь «Беглеца» с поэмой Пушкина «Тазит» несомненна. «Тазит» (под названием «Галуб») был напечатан в VII томе «Современника», вышедшем в свет в самом конце 1837 года. А. П. Шан-Гирей заверял Висковатова, что «Беглец» писан «не позднее 1838 года».

«Горской легендой» поэма названа не случайно. Исследователь творчества Лермонтова, С. А. Андреев-Кривич, приводит рассказ путешественника Тетбу де Мариньи, который в своем «Путешествии в Черкесию» (Брюссель, 1821) вспоминает содержание черкесской песни. Она заключает в себе «жалобу юноши, которого хотели изгнать из страны, потому что он вернулся один из экспедиции против русских, где все его товарищи погибли» (С. А. Андреев-Кривич, Лермонтов. Вопросы творчества и биографии, изд. АН СССР, М. 1954). Очевидно, эта или подобная песня была положена Лермонтовым в основу «Беглеца».

Песня «Месяц плывет», которую слышит Гарун, перенесена в «Беглеца» из «Измаил-Бея». Две поправки, внесенные Лермонтовым в прежний текст, подчеркивают его патриотический смысл: строку «Любви будь вернее» поэт переделал: «Будь славе вернее». Вместо «Любви изменивший» Лермонтов исправил: «Своим изменивший»,– любовный романс превратился в песню патриотическую.

Демон (стр. 395).—Поэму «Демон» Лермонтов начал писать в четырнадцатилетием возрасте и возвращался к ней на протяжении всей жизни. Это итог упорной поэтической работы и многолетних философских раздумий. Первая строка – «Печальный демон, дух изгнанья»,– написанная в 1829 году, сохранилась до конца, несмотря на многочисленные переделки поэмы.

Сначала Лермонтов задумал поэму о Демоне, который влюбляется в монахиню и губит ее из ненависти к ее ангелу. Этот замысел видоизменялся на протяжении нескольких лет. При этом действие поэмы продолжало развиваться вне времени и пространства, в нереальной, условной обстановке. В 1832 году поэт собирался приурочить действие «ко времени пленения евреев в Вавилоне». Этот библейский вариант поэмы остался ненаписанным. Действие в пятой редакции (1833—1834) происходит на берегу моря, «Между прибрежных диких скал», «...южный теплый день // Играет яркими лучами». Здесь мы встречаем уже многие стихи, которые потом без перемен вошли в поздние редакции «Демона», однако общий характер поэмы еще не меняется.

Существенный сдвиг в работе произошел по возвращении Лермонтова из Грузии в 1838 году. Горы Кавказа, «излучистый Дарьял», Казбек, который кажется пролетающему над ним Демону «гранью алмаза», Койшаурская долина, берега Арагвы – все это помогло Лермонтову наполнить поэму конкретными описаниями, связать отвлеченный замысел с жизнью. Безликая монахиня превратилась в красавицу Тамару. В поэме появились сцены грузинского феодального быта, кар тины грузинской природы. Усложнился сюжет поэмы: соперником Демона становится жених Тамары – «властитель Синодала», «удалой князь». Здесь сказалось влияние фольклора: Лермонтов использовал легенду о любви горного духа к девушке-грузинке и о его ревности к ее жениху.

В начале второй части поэмы (строфа V) всаднику, до слуха которого доносится рыданье Тамары, кажется, что это «...горный дух, // Прикованный в пещере, стонет», Горный дух, прикованный в пещере,– Амирани, Прометей грузинских и осетинских легенд. В некоторых вариантах этих легенд он выступает как богоборец, затеявший борьбу с небом за справедливость на земле. Таким образом, народные грузинские легенды помогали Лермонтову связать прежний материал с новой почвой.

Вернувшись в Петербург, Лермонтов снова переработал поэму. К 1838 году относятся три новых редакции. Шестая, которую поэт собирался публиковать и которая разошлась в рукописных копиях в огромном числе, датирована 8 сентября 1838 года. В декабре того же года, собираясь печатать поэму, Лермонтов подверг ее новой переработке (дата окончания последней редакции – 4 декабря). Мятежный характер Тамары в этой редакции сильно смягчен: Лермонтов придал ей черты существа, не созданного для мира, и вычеркнул текст, следовавший за строфой XIII второй части поэмы, с описанием Тамары в гробу. Как раз в этой исключенной строфе был стих «Иль с небом гордая вражда...», который так восхищал Белинского и в котором он видел воплощение одной из основных идей поэмы. Кроме того, Лермонтов дополнил поэму клятвою Демона («Хочу я с небом примириться, // Хочу любить, хочу молиться, // Хочу я веровать добру...»), исключил диалог «Зачем мне знать твои печали...» и сочинил новый конец, в котором ангел спасает душу Тамары. Приблизив к условиям цензуры образ Тамары, Лермонтов стремился тем самым уберечь от искажений образ Демона: Демон побежден, но не раскаивается.

В 1839 году Краевский собирался публиковать в «Отечественных записках» отрывки из «Демона». Этому помешала новая ссылка Лермонтова.

В 1842 году цензура окончательно запретила поэму; Краевскому удалось опубликовать только отрывки.

Впервые «Демон» был опубликован в 1856 году за границей (в Карлсруэ). Выпустил это издание родственник Лермонтова генерал А. И. Философов. В следующем году там же, в Карлсруэ, появилось новое издание поэмы, но с разночтениями. Датировалась поэма 1841 годом. Все это на долгие годы запутало вопрос о творческой истории поэмы, ее окончательном тексте и ее датировке. Только недавно споры решила находка Э. Э. Найдича, обнаружившего письмо генерала А. И. Философова к директору императорской Публичной библиотеки барону М. А. Корфу. В этом письме уточнена история создания и публикации «Демона».

Лермонтов завершил работу над поэмой в декабре 1838 года, В начале 1839-го потребовалось представление ее «ко двору» для чтения императрицы. В связи с этим Лермонтов пересмотрел текст и сделал для этого случая указание переписчику насчет необходимой купюры. На основании расхождений между протографом и «придворной» копией и возникли недоумения, ибо карлсруйские издания восходят к этим двум разным источникам.

Теперь уже окончательно ясно: 1841 год – год, которым датировалась последняя редакция «Демона»,– отпадает. Поэма завершена в декабре 1838 года. Это сильно проясняет творческую эволюцию Лермонтова. Но не снимает, однако, вопроса о различиях последней редакции поэмы и предшествующей, так называемой шестой.

Стремясь напечатать поэму, Лермонтов внес в текст шестой редакции серьезные изменения. В процессе этой работы – над седьмой редакцией «Демона» – он изменил сюжет, заново пересоздал части текста. обогатив характеристики, описания и отступления множеством новых великолепных стихов, и отшлифовал произведение в целом. Достаточно сказать, что только при переделке поэмы возник монолог Демона: «Клянусь я первым днем творенья...» Поэтому возвратиться к шестой редакции поэмы, отвергнув работу Лермонтова над позднейшими редакциями, как предлагают некоторые исследователи, невозможно. Тем не менее для понимания идейного замысла «Демона» шестая редакция имеет решающее значение. (Она опубликована полностью в академическом издании и четырехтомном собрании сочинений М. Ю. Лермонтова, «Художественная литература», т. 2, М. 1964.)

Мцыри (стр. 428).—В черновом автографе поэма носила название «Бэри». К этому названию Лермонтов сделал сноску: «Бэри, по-грузински: монах». Но герой поэмы не монах – его только готовят в монахи. Слову «послушник» в грузинском языке соответствует слово «мцыри». Под этим заглавием поэма и была напечатана в сборнике 1840 года.