Текст книги "Завещание ведьмы"

Автор книги: Михаил Черненок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Привет, начальник угрозыска… – удивленно проговорил он, увидев Антона. – Зазнался, что ли?.. Вчера Татьяна доложила, что ты в Березовке. Весь вечер ждал, думал, по старой дружбе заглянешь в гости, но так и не дождался.

– Стариков своих давно не видел. Засиделись с отцом допоздна, – Бирюков взял Инюшкина за локоть. – Отнесу вот деду сахар и сразу – к тебе.

– Ну, ты это… Не передумай, лады?..

– Лады, Толик!

Бирюков вышел из магазина. Над ожившей к вечеру Березовкой сияло безоблачное небо. Где-то высоко, в этой синеве, удалялся слабый гул реактивного самолета. В селе мычали пригнанные с выпасов коровы, переговаривались женщины. Марины Зорькиной на крыльце уже не было. Зато у родительского дома Антон увидел деда Матвея. Как в давнее время, когда еще не засматривался телевизором, старик сидел на скамейке перед палисадником и, опершись сцепленными в костистых пальцах ладонями на батог, словно грел свою белую бороду в лучах заходящего солнца. Подсев к нему, Антон спросил:

– Надоел, дедусь, телевизор?

– Лектричество, ядрено-корень, опять погасло. Не кажет без него телевизер, – недовольно ответил старик.

– И часто оно, электричество, у вас гаснет?

– В последнее время, считай, через вечер барахлит.

– Почему?

– Кумбрык с пеной у рта доказывает, какая-то тарелка к нашей лектростанции цепляется. Только что туда побежал вынюхивать причину.

Антон, сдерживая улыбку, кашлянул:

– Слушай, дедусь, какие гробы ты видел перед концом войны в Ярской церкви?

– В церквах, Антошка, раньше царей да их родственных причиндалов хоронили. Довелось мне служить в старом Петрограде, где расположена Петропавловская крепость. Вот там чертова дюжина разных гробов захоронена. И даже сам Петра Первый там зарыт.

– Это я знаю. А как ты угадал, когда война закончится?

Дед Матвей вскинул бороду:

– Какая? Империалистическая или гражданская?

– Отечественная!

– В Отечественную я не воевал. Проситься – просился на боевой фронт, однако мне заявили, дескать, отвоевался, годами устарел.

– Но, говорят, что ты даже ночевал в Ярской церкви.

– В Ярской?.. – дед Матвей задумался. – Кажись, ночевал. Чего там было не переночевать. Отыскал угол почище, завернулся в тулуп да и прохрапел с вечера до утра.

– Зачем?

– Бабы упросили, чтоб конец войне предсказать.

– И что же?..

– День в день угадал. Я ж, Антошка, старый солдат. Знаю, как столица добиваемого государства пала – конец военным действиям не за горами. А тут аккурат объявили взятие нашими войсками Берлина, и бабская делегация из Ярского ко мне явилась с просьбой переночевать в их церкви да узнать, когда проклятому фашизму капут настанет. Я и без ночевки мог сказать, что больше недели фашист не продержится.

– Зачем же пошел в церковь?

– Для убежденности. На голое слово бабы мне не поверили бы.

– Значит, никаких гробов с кровью и цветами ты в Ярской церкви не видел?..

– Откуда им взяться?.. Это Лизавета Гайдамакова сочиняла сказки про гробы да цветы. А когда я согласился проверить ее сочинения, заегозила передо мной: дескать, не выдавай обман, ради Христа. Скажи народу, будто и впрямь те гробы в полночь выявляются.

– Выходит, ты соучастником обмана стал, – подзадорил деда Антон.

– Чего?.. – дед Матвей нахмурился. – Конец войны я точно угадал! Что касаемо гробов да цветов… Обман обману – рознь. У нас, Антошка, в стране разрешаются полные свободы религии и слова.

– И как же ты понимаешь эти свободы? – не отставал Антон.

– Как надо, так и понимаю! Разумный человек не станет в религиозных поклонах без толку лоб расшибать. А дураку, чем крепче запрещаешь, тем пуще он в разную чепуху верит. Возьми того же Кумбрыка – помешался мужик на пролетающих тарелках. Каждый день о них без устали языком молотит. Ну и что, с его пустой молотьбы?.. Думаешь, он вред обществу приносит? Наоборот, колхозникам веселее живется, когда свой брехун в селе имеется – со стороны артистов приглашать не надо. Или ты не согласен со мной? Скажешь, из ума выжил, неверно рассуждаю?..

– Согласен, – с улыбкой сказал Антон и подал деду Матвею коробку купленного сахара. – Вот тебе рафинад в награду за верные рассуждения. Скажи маме, что я к Инюшкиным в гости пошел.

– Гляди, не наугощайся, как Кумбрык на поминках Гайдамачихи.

– Что там Иван Васильевич отмочил?

Дед Матвей усмехнулся:

– За поминальным столом, как на свадьбе, затянул во всю глотку: «Шумел камыш, деревья гнулись»…

Глава 7

Инюшкины с давних пор славились в Березовке хлебосольством и веселостью. Заводилой в семье был Арсентий Ефимович, который, по рассказам стариков, в молодости обладал недюжинной силой и способен был на разные выдумки, как никто другой из березовцев. Лихой кудрявый красавец с годами основательно облысел, но зато отпустил роскошные усы. Состарилась и его жена Анна Трофимовна – когда-то улыбчивая черноглазая хохотушка. Лишь жгуче-черные глаза ее и теперь постоянно щурились, будто она хотела вот-вот рассмеяться или рассказать что-то невероятно смешное. Компанейским парнем удался и единственный сын Инюшкиных Анатолий, унаследовавший от отца гвардейский рост и немалую силушку, но, с легкого словца Анны Трофимовны, так и оставшийся навсегда «Толиком». Жену Толика – Таню, в школьные годы учившуюся тремя классами младше, Антон Бирюков знал меньше, чем самих Инюшкиных, однако слышал, что она вошла в эту семью «как своя кровная».

Просторный дом Инюшкиных выделялся среди других березовских домов высоким резным крыльцом, затейливой в сибирском стиле резьбой по карнизу и жестяным петушком на коньке крыши.

Встретили Инюшкины Антона Бирюкова радушно. Анна Трофимовна и Таня мигом засновали между кухней и горницей, где чуть не на половину был заставлен угощениями просторный стол. Арсентий Ефимович, поглаживая гладкую, как бильярдный шар, голову, сразу завел с Антоном разговор о начинающемся массовом облысении мужчин и беспомощности в этом злободневном вопросе медицины.

– А народные средства вы не пробовали? – поддерживая ироничный тон разговора, спросил Бирюков.

– Пробовал. По совету Гайдамачихи, царство ей небесное, две недели луком голову натирал.

– И что же?

Арсентий Ефимович вздохнул:

– С последними волосенками распрощался.

Скучноватый Толик улыбнулся Антону:

– У каждого свои заботы: у Торчкова – летающие тарелки, у нашего отца – лысина.

– В твои годы, когда копна волос голову украшала, я тоже беззаботный был, – Арсентий Ефимович вроде бы укоризненно посмотрел на сына. – А Торчков давно ко мне присматривается. Моя ж блистательная макушка – лучше всякого маяка для пролетающих тарелок. Вдобавок, на днях я хвастался Кумбрыку, что Женька Гуманов пообещал мне раздобыть через своих инопланетян такую микстуру, от которой даже на чемодане, если на него брызнуть, волосы дуром начинают расти…

– Неужели Торчков серьезно верит в инопланетян? – спросил Антон.

– Ваню не сразу поймешь, когда придуривается. Вот суеверный он – это точно. И доверчивый, как ребенок. Гуманов его разыгрывает, а Ваня на полном серьезе сегодня утром советовался со мной, куда лучше жалобу написать – в ЦК или в Совет Министров, по поводу того, что пролетающие тарелки мешают березовцам смотреть телевизоры. Кое-как я отговорил: мол, лучше будет, если потрясти наше колхозное руководство, чтобы на месте решили проблему отпугивания тарелок.

– А вчера Иван. Васильевич рассказывал мне, как бабка Гайдамакова заколдовала его, и очнулся он на кладбище.

– На меня ссылался?

– Да.

Арсентий Ефимович впервые за время разговора не сдержал улыбки:

– Хочешь узнать разгадку колдовского приема Гайдамачихи?

– Любопытно…

– Никому, Антон Игнатьевич, об этом не рассказывал, но тебе, как начальнику угрозыска, расскажу всю правду. Авось где-нибудь при расследовании пригодится. С самого начала повествовать?

– С того момента, как вы с Торчковым вышли от наших.

Арсентий Ефимович, прикусив ус, утробно расхохотался. С трудом сдерживая хохот, заговорил:

– Нормально вышли, в обнимку. Ваня Торчков всегда славился тем, что меры в выпивке не знал. Вот и в тот раз… Кумбрык только было во весь голос затянул: «Шли два героя с германского боя!», а тут, как на грех, Гайдамачиха с пустым ведром – поперек нашего пути. Геройство Кумбрыка, будто корова языком слизнула, уперся – ни тпру, ни ну! Дескать, ни шагу не шагну через ведьмины следы. Не бросать же человека в таком состоянии посреди дороги. Я вокруг себя крутанул его и говорю: «Двигаем, Ваня, в другую сторону!» – «А еще стакашек для храбрости в той стороне не отыщется?» – «Найдем, Ваня! Старый трактир вновь открылся». Ну и двинулись туда, куда шли – у Кумбрыка после кругаля все направления в голове спутались. Заходим ко мне – я в ту пору еще холостяком был. Дома – никого. Раскочегарил я маманин ведерный самовар и – на стол. Наливаю по стакану крепкого чая, а Кумбрык раскуражился: «Давай чего-нибудь покрепче!» Вижу, его хоть сейчас на плече домой неси. Говорю: «Извини, Ваня, опоздали – трактир уже закрылся». Кумбрыку шлея под хвост попала: «Давай, хоть тресни! Хочешь, на спор любое отмочу?!» Я в шутку: «Проскачи галопом до Гайдамаковской могилы и обратно». Думал, он струсит, а Ваня – шапку в охапку и дунул из хаты в темноту. Целых полчаса я ждал, рассчитывал, вернется. Нет, не вернулся. Утром просыпаюсь с первым петушиным криком. Думаю: «Напрасно подшутил над выпившим человеком. Надо посмотреть, не завалился ли где в канаву?» Вышел на улицу – не видать. На всякий случай через проулок возле торчковской избы прошел к кладбищу: не застрял ли где там?.. Гляжу, Кумбрык дурак-дураком через кладбищенскую ограду ломится. Подбежал ко мне, протер заспанные глаза и давай плести лапти про трактир да лихого жеребца, на котором будто бы старый трактирщик отправил его домой. Думаю, или свихнулся мужик ночью на кладбище, или начисто заспал вчерашнее. Пришлось мне, на всякий случай, приврать Ване, как Гайдамачиха «вихрь на него напустила». Так эта сказка и до сей поры в Березовке бытует…

Из горницы вышла Анна Трофимовна. Прищурясь, спросила:

– Ну, сказочник, наговорился? Приглашай гостя к столу.

– К столу – не на молотьбу! Это, мать, мы разом организуем! Где моя большая ложка?.. – Арсентий Ефимович обнял Бирюкова за плечи. – Пошли, дорогой Антон Игнатьевич, отужинай с нами чем бог послал.

Стол был так обильно заставлен всевозможными салатами и закусками, что Бирюков невольно улыбнулся:

– Кажется, бог посылает вам неплохо?

Арсентий Ефимович подмигнул:

– Живем по современному принципу: кто работает, тот и ест.

Все весело уселись к столу. Толик сразу повернулся к Бирюкову:

– Ну расскажи, Антон, как сам-то живешь?

– У меня свои проблемы…

– Из соклассников кого видишь в райцентре?

– Там, кроме меня, никого из наших нет. По большим городам все разлетелись. В прошлом году к Галке Терехиной в Новосибирске заходил. Посидели – поговорили.

– Ну как она?

– Преподает в школе. С мужем развелась – деляга оказался.

– Напрасно Галина из Березовки уехала. Здесь ее школьники любили.

– Очень нужна была Галине школьная любовь! – вклинился в разговор неугомонный Арсентий Ефимович. – В городе с одним мужиком не пожилось – другого подыщет. А тут кого ловить?.. Вот Зорькина Марина – во всех отношениях разлюли малина, а засиделась на выданье.

– Ну, ты уже нашел, кого в пример привести, – возразил Толик, – Марина, если б захотела…

– Чего ж ей не хочется, больная, что ли?

– Отец!– оборвала Анна Трифоновна. – Не увлекайся.

Арсентий Ефимович, прикусив ус, подмигнул Антону:

– Не жена – прокурор! Категорически не позволяет говорить о женском персонале.

Анна Трифоновна усмехнулась:

– Тебе позволь, так ты без умолку будешь чесать языком о женщинах, как Торчков о тарелках.

– Молчу, мать.

Сноха Инюшкиных Таня, не проронившая за столом ни слова, смущенно покраснела и вдруг обратилась к мужу:

– Толь, зачем Игнат Матвеевич тебя в контору вызывал?

Толик нахмуренно опустил глаза:

– Я ведь говорил, с районной спасательной станции надо завтра аквалангистов привезти.

Таня еще больше вспыхнула кумачом:

– Решили все-таки искать Тамару в озере?

– Ну. Не для купанья же сюда спасатели приедут.

Арсентий Ефимович удивленно повел усами:

– Да тут целый полк водолазов надо; чтобы в таком океане человека отыскать.

– Если Тамара сама утопилась, далеко от берега она не могла уплыть, – сказал Толик.

– А если ее ухайдакали да увезли в лодке на середину?..

– Если бы да кабы… Поищут спасатели – станет виднее, – Толик посмотрел на Антона. – Вот какое дело, да?

– Да-а, – ответил Антон и повернулся к Тане. – Вы, Танечка, дружили с Тамарой, расскажите о ней, что знаете.

Таня растерянно моргнула. Перекинув из-за спины на грудь толстую косу, она принялась теребить распушившиеся кончики волос.

– Это все завещание виновато. Гайдамачихины деньги свели с ума Тамариных завистников.

– Кого именно?

Таня кончиками волос смахнула со щеки слезу:

– Тот же Торчков, тетя Броня Паутова, все березовские старухи стали жужжать, словно осы: мол, колдовские деньги до добра не доведут… Надо, мол, их сжечь и дом на берегу озера спалить – иначе погибнешь ты, Томочка, с ведьминым завещанием, никакого счастья тебе с ним не будет.

– Как Тиунова к этому относилась?

– Вначале Тамара отшучивалась. Говорила, что своих денег хватает. Потом она всего бояться стала. Началось это после того, как в ее избе кто-то обыск сделал.

– Какой обыск?

– Ну, как сказать… Вверх тормашками все перевернули: постель, белье в шифоньере, сундучок Гайдамачихи, который. Тамара из бабкиной избы к себе забрала, в кладовке лечебные травы пообрывали, даже золу из печки выгребли. А вот на столе, под клеенкой, у Тамары две пятидесятирублевки лежали – их не тронули…

– Может, не нашли?

– Может быть.

– Что же пропало?

– Из Тамариных вещей – ничего. А из Гайдамачихиного сундучка, кажется, что-то взяли. Но, что именно, Тамара не смогла определить. Там старушечьи тряпки лежали, икона с лампадкой да разная пустяковина. Говорила лишь, что до обыска сундучок вроде бы плотнее был забит.

– Когда это случилось?

– Десятого мая. Мы на следующий день после праздника Победы перевели коров на выпаса. Приехали домой с вечерней дойки. Через несколько минут Тамара прибегает ко мне перепуганная: «Танюшка, у меня обыск сделали!» Я сразу – к ней. В избе, правда, шурум-бурум, но на полу ни следочка не видно. Я предложила позвать участкового Кротова, а Тамара побоялась, что после вмешательства милиции бандиты ей мстить начнут, и упросила меня никому об этом не рассказывать. Я хоть и обещала молчать, но, честно вам признаюсь: все-таки рассказала участковому. Михаил Федорович стал беседовать с Тамарой, а она, как сумасшедшая, начала ему говорить про нечистую силу. На меня до слез обиделась. А за что? Я ведь хотела как лучше…

– Как же «бандиты» в избу проникли? – снова спросил Антон.

– У Тамары замочек был – спичкой можно отомкнуть.

– Значит, замок не взломали?

– Нет, замочек чин-чинарем был замкнут.

– А у бывшего мужа Тиуновой ключа не осталось?

– Оставался у Павлика ключ, но Павлик, как с Тамарой разошелся, ни разу без нее в избу не входил.

– Что он за человек?

Таня взглянула на мужа:

– Толь, расскажи. Ты ведь с Павликом работал…

Толик чуть усмехнулся:

– Безотказный парень…

– В смысле: ни от бутылки, ни от пятерки за свои услуги не отказывался? – вспомнив «афоризм» Торчкова, спросил Антон.

– Ну. Шоферская работа испортила Павлика. У нас ведь испокон веку неписаный дурной порядок заведен. Привез шофер на колхозной машине кому-то из селян, скажем, дровишек или уголька – хозяин сразу в знак благодарности выставляет на стол угощенье или деньги силком сует. Многие толковые парни свихнулись от таких «благодарностей». И Павлик из-за этого водительских прав лишился. Но парень он честный.

Бирюков опять посмотрел на Таню:

– Как Тиунова намеревалась распорядиться деньгами, которые ей оставила Гайдамакова?

Таня, пожав плечами, потеребила кончик косы:

– Мне она только говорила, что сделает все так, как бабка написала в завещании, а что там было написано, никто в Березовке не знает. Старухи плетут, будто вместе с деньгами Гайдамачиха передала Тамаре свои колдовские знания, но это… курам на смех. И вообще насчет завещания Тамара очень странно себя вела. Как-то таинственно всем отвечала, мол, со временем узнаете, на какие дела бабкины деньги уйдут. А после обыска или как там… икону с лампадкой в передний угол повесила. Молиться стала, словно заправская богомолка. В новосибирскую церковь ездила, потом – в больницу. Врач выписал лекарство, но Тамара не стала его выкупать, решила травами лечиться. Вот в лечебных травах разбираться Гайдамачиха действительно Тамару научила. Видели, сколько у нее в кладовке этих трав было заготовлено?

– Видел, – сказал Антон. – От чего Тиунова лечилась?

– С головой у нее что-то произошло. То какие-то угрожающие голоса слышались, то сама Гайдамачиха к ней вдруг по ночам являлась и как будто грозила ей пальцем. Короче говоря, в последнее время Тамара до такой степени была запугана, что боялась одна ночевать. Несколько раз мы с Толиком у нее оставались на ночь, но ничего страшного не видели и не слышали. – Таня глянула на мужа, – Правда ведь, Толь?..

Толик утвердительно кивнул.

– И Женька Гуманов, когда засиживался у Тамары, ни голосов не слышал, ни видений не видел, – продолжала Таня, и, вероятно, заметив на лице Антона вопросительное выражение, смущенно пояснила: – У Женьки с Тамарой серьезные намерения были. Они пожениться хотели. Тамара даже ездила в райцентр, чтобы прическу, как у Марины Зорькиной, к свадьбе сделать, но там ей так напортачили, что почти без волос осталась. Из-за этого она сильно разругалась с Гумановым.

– А Гуманов не из-за денег хотел жениться? – спросил Антон.

– Ой, да вы что! Женька по характеру хороший. И главное – совершенно непьющий.

– Совершенно непьющие меня всегда настораживают, – опять вклинился в разговор Арсентий Ефимович. – Это, так и знай, или баптист, или от запоя леченный.

Анна Трифоновна вздохнула:

– Воздержись, отец, от своих оценок. Лучше включи-ка свет, а то совсем мы засумерничались.

С заходом солнца в просторной горнице Инюшкиных действительно стало сумрачно. Арсентий Ефимович поднялся из-за стола и щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнула яркая люстра.

Толик повернулся к Антону:

– Улетела тарелка – подстанция заработала.

– Теория Торчкова? – спросил Антон.

– Его. Юмор со стариком… К нашей подстанции подсоединили летнюю дойку Серебровской бригады. Временную проводку туда протянули, а она где-то короткое замыкание дает. От этого предохранительные вставки на подстанции горят и энергия по всему селу вырубается. Тут Торчков сразу бежит к Гуманову…

– Говорят, когда с Тиуновой случилось несчастье, подстанция всю ночь не работала?

– Ну. Как раз накануне той ночи Гуманов подключил серебровскую дойку. Вначале все хорошо шло – коров нормально подоили, а к ночи – замыкание. Хватились электрика – его нет. Без Женьки на подстанцию никто не сунется. Лишь утром, когда Женька появился на работе, исправили повреждение.

– Где же он всю ночь был?

– Говорит, рыбачил на Потеряевом озере. На самом же деле, кто знает… Но в Березовке ночью его не могли найти – иначе повреждение раньше бы устранили. До этого тоже было несколько перебоев с энергией, так Женька мигом их устранял.

– А вообще что за человек Гуманов?

– Вроде нормальный.

– Откуда он здесь появился?

– Из Новосибирска. Работал, кажется, на Сибсельмаше, но что-то не поладил то ли с семьей, то ли с начальством и махнул в сельскую местность. Электрик он отличный.

– Правда, что у него в Ярском дед с бабкой живут?

– Не слышал об этом. Женька не любит о себе рассказывать, о родственниках – тем более.

Бирюков посмотрел на Арсентия Ефимовича:

– В Ярском вроде живут старики Тумановы…

– Ну, как же! – словно обрадовался тот. – Знаю Тумановых, с их сыном, Андреем, на войну вместе призывались. Еще из Ярского с нами уходил на фронт Маркел Чернышев, а из Березовки – отец твой, Игнат Матвеевич, и Викентий Гайдамаков. Военное крещение немец устроил нам в Брянских лесах. Ух, крепко досталось!.. Там где-то Андрей Туманов и потерялся, когда из окружения прорывались. Викентий же Гайдамаков позднее погиб. Этот достойно сложил голову – посмертно был награжден медалью «За отвагу».

– А Женька Гуманов – не сын ли Андрея Туманова? – усиливая ударением фамилии, спросил Бирюков.

Арсентий Ефимович задумался. Будто осененный внезапной догадкой, он вдруг повернулся к Анне Трифоновне:

– Слушай, мать! Носы-то… что у Женьки, что у Андрея, как по одному шаблону сделаны, а?.. И отчество – Андреевич…

Анна Трифоновна пожала плечами. Не дождавшись от нее ответа, Арсентий Ефимович внезапно переменил тему:

– Я вот, дорогие мои женщины, что предполагаю насчет Тамары Тиуновой. Ненормальной она стала после смерти Ивана Скорпионыча Глухова…

– При чем Глухов-то? – недоуменно спросила Анна Трифоновна.

– При том, мать, что, когда Скорпионыча выписали из больницы, Тамара лечила его травами…

– Ну и что?..

– Не отравила ли она старика? Ведь Скорпионыч последние годы, как рассказал на суде правду о кухтеринских бриллиантах, находился в контрах с Гайдамачихой, а старуха по злости могла подучить Тамару…

Анна Трифоновна махнула рукой:

– Опять увлекся. Гайдамачиха в феврале умерла, а Глухова увезли в больницу через месяц после ее смерти. Как старуха могла предугадать, что Скорпионыч заболеет, и заранее подучить Тамару?

– Ну, может, Тамара по ошибке вместо целебной да ядовитую траву Глухову подсунула…

– Не сочиняй, сказочник!

Примолкшая было Таня сказала свекрови:

– Мама, а это ведь правда, что смерть деда Глухова расстроила Тамару до слез.

– Сердобольная она была. Вот и расстроилась оттого, что не смогла вылечить старика, – ответила снохе Анна Трифоновна.

Антон Бирюков хорошо знал березовского старожила Ивана Серапионовича Глухова, прозванного «Скорпионычем». При расследовании дела о кухтеринских бриллиантах этот самый Глухов оказался одним из осведомленных свидетелей и помог следствию распутать еще дореволюционное преступление. Но о том, что Иван Серапионович умер, Антону известно не было. Поэтому он спросил:

– Давно Глухова нет в живых?

– Следом за Гайдамачихой похоронили, – ответил Арсентий Ефимович.

– Крепкий старик был. Что с ним случилось?

– С желудком что-то произошло, на глазах стал таять после похорон Гайдамачихи. В райцентровской больнице сделали операцию. Вроде бы на улучшение здоровье пошло. Только из больницы выписали – вновь захандрил. Тамара с лечебными травами к нему подключилась, и тут он вскоре того… приказал долго жить.

– Племянник Глухова говорил, что из больницы старика выписали в безнадежном состоянии, – сказал Толик. – Когда при операции желудок разрезали, там дело гиблым оказалось.

Арсентий Ефимович глянул на сына:

– Этот племянник, наверное, с нетерпением ждал, когда дядя на тот свет отправится.

– Почему?

– Потому, что единственный ведь наследник Скорпионыча был. Как Тамаре Тиуновой от Гайдамачихи, так и ему от дяди приличное богатство на дурничку отвалилось.

– По-твоему, всем только наследство и надо? – с упреком спросил Толик.

– Не всем, однако большие деньги на слабонервных людишек одурманивающе действуют…

Арсентий Ефимович хотел еще что-то добавить, но в это время на крыльце послышался громкий топот, и тотчас в дверях горницы появились два одинаковых подростка, которых Бирюков видел на берегу озера, у дома Гайдамаковой, когда они долго не могли запустить бумажного змея.

– Здрасте… – в один голос, вроде бы растерявшись, проговорили мальчишки.

– Привет лунатикам! – бодро ответил Арсентий Ефимович и с гордостью повернулся к Антону. – Мои внуки-близнецы, Егор да Роман. Космонавтами стать готовятся, хотят на Луну лететь.

– На Луне уже делать нечего, мы теперь на Марс собираемся – бойко проговорил один из подростков.

Бирюков окинул взглядом мальчишек, как две капли воды похожих друг на. друга и одеждой, и внешностью. С улыбкой спросил Арсентия Ефимовича:

– Как вы их различаете?

– Простым способом. Егор!..

– Что? – мигом ответил тот, который «собирался на Марс».

– Видал?.. Этот марсианин Егор, стало быть, другой – Роман.

Мальчишка, поддернув джинсы, засмеялся:

– Ошибся, дед. Я – Роман, а другой – Егор.

Арсентий Ефимович нахмурил брови:

– Почему не на свою кличку откликаешься?

– Нарочно, чтобы ты не задавался.

– Ишь ты, нарочно!.. Я вот по правде тебя высеку, чтоб на всю жизнь запомнил свое имя и не позорил деда. Кто у тебя дед?..

– Ветеран войны и труда! – отчеканил подросток.

– То-то!.. – Арсентий Ефимович погрозил пальцем. – А ты шутки шуткуешь над ветераном. Чему вас в школе учат?

– Больше не буду.

– Гляди, не то я твои заграничные штаны основательно ремнем выстегаю на заднем месте.

Бирюков доброжелательно посмотрел на мальчишек:

– Ну и как идет подготовка в космонавты?

– Нормально! – опять в один голос ответили подростки.

– А это, случайно, не вы чуть не на голову Торчкову посадили летающую тарелку?

Мальчишки коротко переглянулись.

– Нет, – сказал не то Егор, не то Роман. – Мы летающими тарелками не занимаемся. Мы сейчас изобретаем конструкцию змея с трещоткой.

– А зеленых человечков рисовать умеете?

– Умеем. У нас полный альбом их нарисован.

– Можно посмотреть?..

Мальчишки разом скрылись за дверью и через несколько секунд ворвались в горницу с ученическим альбомом для рисования. Бирюков с интересом стал рассматривать сделанные цветными карандашами фантастические рисунки, но в них ничего похожего на тех «человечков», что были нарисованы на подоконниках в доме Гайдамаковой, не было.

– Молодцы, – похвалил мальчишек Антон. – Фантазия у вас богатая. А как успехи в школе?

– Пятый класс закончили, – уклончиво, но в один голос ответили подростки.

– С какими оценками?

Мальчишки переглянулись:

– С нормальными.

Таня строгим взглядом смерила сыновей:

– Сказали бы уж честно: серединка на половинку. Вон сколько трояков нахватали!

– Мы к десятому классу исправимся, – бойко заявил не то Егор – не то Роман.

– К десятому будет поздно, – предупредил Антон.

– Можем со следующего класса взяться за учебу.

– Беритесь, а то не видать вам космонавтики, как своих ушей, – сказал сыновьям Толик.

Анна Трифоновна поднялась из-за стола и повела внуков ужинать на кухню. Бирюков, глядя им вслед, тихо проговорил:

– Славные мальчуганы.

– Сил на них не хватает, – вздохнувши, сказала Таня. – Чем взрослее становятся, тем – неугомонней. Однажды Торчкова чуть не погубили. Валерьянкой пришлось старика отпаивать.

– В деда удались, – глянув на Арсентия Ефимовича, усмехнулся Толик.

Инюшкин-старший покосился на сына:

– А что дед, у бога теленка съел?.. Дед в молодые годы выдающимся гармонистом в Березовке был. Эх, бывало-то… – Арсентий Ефимович гордо расправил широченную грудь:

 
Выйду на улицу, гляну на село.
Девчата играют, и мне весело…
 

И вздохнул:

– Если б Анютка Трифонкова не приколдовала, до сих пор бы холостячил.

– Это уже что-то новое, – удивленно сказал Толик. – Раньше в Березовке про колдовство один Торчков рассказывал.

Арсентий Ефимович украдкой глянул на дверь:

– Пока прокурора нет, расскажу вам, молодежь, истинную быль. После войны, как известно, женихов в селе маловато числилось, а гармонистов – и того меньше. По такой причине, без хвастовства, отбоя у меня от невест не было. Понятно, как всякий знаменитый человек, кочевряжился я. С одной девахой вечер пройдусь, с другой, с третьей… Пришла очередь и Анютку Трифонкову – так в молодости теперешнюю Анну Трифоновну называли – проводить с вечерки. Занозистая плясунья и хохотушка была. Ну, значит, идем. Ремень гармони у меня – на левом плече, правой рукой Анютку за плечи обнял – тогда под ручку ходить моды не было. Дошли до ее дома. Думаю, пора целоваться, а то петухи скоро запоют. Только к Анютке сунулся, она – ладошкой по моим губам, аж зубы лязгнули. Ох, ты, думаю, стрекоза! По военной привычке делаю разворот через левое плечо, гармошку – под мышку и строевым шагом – до своей хаты! Следующим вечером наяриваю на гармони изо всей силы, но на Анютку принципиально не гляжу. И так – целую неделю. Дескать, плевать мне с верхней полки на таких стрекоз! Замечаю, Анютка по-прежнему и пляшет, и частушки зажигательные поет, и меня, выдающегося гармониста, вроде как в упор не видит. Вот тут и случилось непонятное… Не могу, хоть разбейся, с Анюткой заговорить! Язык отнимается – до того я стеснительный вдруг перед ней стал. А на вторую неделю еще пуще стали твориться таинственные дела. Выхожу на утренней заре из дома и глазам не верю – на моем пути, поперек всей деревни, цепочка пшеничных блинов разбросана. Да такие румяные, свежие – только что со сковородки! Хоть и не робкий был я парень, но… развернулся да в избу. По секрету вам скажу, за мое любовное непостоянство девчата давно грозились порчу на меня напустить. Думаю, вот она, порча, началась – со зрения. Набрался все-таки решимости, выхожу снова на улицу – ни одного блинчика и в помине нет. Куда, спрашивается, подевались?.. Молчу, чтоб деревенские не обсмеяли, никому – ни слова. На другое утро – опять поперек дороги блины! Я назад да к окошку пристроился, узнать, какая же нечистая сила блинчики подметает? Вижу, Гайдамачихин Ходя – пудель у старухи такой был – в пять минут блинами позавтракал. На третье утро – та же история! Сильно меня озадачило это загадочное явление. Встречаю Гайдамачиху и осторожно ей: так, мол, и так, Елизавета Казимировна, вы уж меня извините, но какой-то нехороший человек вознамерился обкормить вашего Ходю пшеничными блинами. Каждое утро, мол, собачка так плотно кушает, что есть опасение, как бы у нее с животом чего не случилось. А Гайдамачиха мне на ухо шепчет: «Чудак ты, Арсюха. Это Анютка Трифонкова тебя блинчиками привораживает. Если не хочешь упустить счастья, бери сватов да торопись к Анютке, пока другие, более прыткие, не обскакали». Ох, ты, думаю, стрекоза! Что ж с тобою делать?.. А самого так и подмывает, так и подмывает свататься… – Арсентий Ефимович посмотрел на Антона. – Вечером прихватил в карманы соответствующий обычаю боезапас и прямиком – к твоему деду. Так, мол, и так, Матвей Васильевич, решил я покончить с холостяцкой житухой и облюбовал, дескать, Анютку Трифонкову, но опасаюсь, что без поддержки авторитетных сватов выставит она бесповоротно меня за дверь. Дед Матвей разгладил бороду: «Это, ядрено-корень, еще надо поглядеть, как Анютка насмелится выставить фронтовиков!» Надевает мундир с четырьмя Георгиями да с орденом Красного Знамени и заставляет твоего отца, Игната Матвеевича, чтоб тот надел гимнастерку с тремя звездами солдатской Славы для выступления, так сказать, в качестве моего дружка. Понятно, я тоже расположил на пиджаке медали от плеча до плеча. И вот… Как нагрянули мы при таком параде к Анютке, тут она сразу и испеклась…