Текст книги "При загадочных обстоятельствах"

Автор книги: Михаил Черненок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

13. Вечер воспоминаний

Убийство серебровского механизатора Барабанова озадачило Антона Бирюкова. Собственно, само убийство без всякого сомнения квалифицировалось как преднамеренное, с целью грабежа, и загадки здесь никакой, можно сказать, не было. Задуматься заставляло другое: сразу две смерти в небольшом тихом селе, где даже бытовая драка – явление редкое.

Оставшись после отъезда оперативной группы в Серебровке, Бирюков надеялся получить хоть какие-то дополнительные сведения от жены Екашева, которая лишь к вечеру заявилась из лесу с двумя огромными корзинами груздей. Полусонная от усталости бабка Екашиха, как называли ее серебровцы, на все вопросы тускло отвечала одним и тем же: «Не знаю, родимый, врать не хочу». Только на вопрос о золотом кресте ответила по-иному:

– Поминал как-то старик, чтобы в гроб его соборовали с золотым хрестом, а где тот хрест взять, не сказал.

– Давно он это говорил?

– Не помню, родимый, врать не хочу.

Антон обвел взглядом убогое жилище, посочувствовал:

– Бедновато у вас в доме.

Старуха дремотно клюнула носом:

– Мы усю жизнь у нужде.

– Сыновья не помогают?

– Сыны – отрезанные ломти, чего с них возьмешь.

– Где ваш Захар?

– У тюрьме сидит.

– Он же, говорят, освобождался.

– Ослободился и опять сел.

– Кто вам об этом сообщил?

– Старик мой.

– А старику кто?

– Вроде друг Захара какой-то объявлялся, переночевал у нас и тем же разом сгинул.

– Давно это было?

– Несколько дён назад. В точности, родимый, не помню, врать не хочу.

– Как он выглядит?

– Ростом высокий, а лицо не разглядела – в темноте шел в дом, по темноте спозаранку и ушел.

– Один?

– С Гриней Репьевым.

– Они, что, знакомы были?

– Не знаю, родимый, врать не хочу,

– О чем говорили?

– Не слухала я ихнюю болтовню.

– Как Репьев у вас на квартире жил? – опять спросил Антон.

Старуха пожала худыми плечами:

– Как усе квартиранты живут. Пятерку у месяц за ночлег платил, а питался сам. Нам кормить его нечем было.

– Говорят, он выпивал часто…

– А теперь многие мужики пьют.

– Не буянил пьяный?

– Не, не буянил, врать не стану. Только, как сильно перепьет, тюремные песни затягивал и плакал.

– Когда последний раз Репьев к вам заходил?

– Кажись, с Захаровым другом…

– Деньги в долг не занимал?

– Откуда у нас деньги, чтобы в долг раздавать…

– Хозяйство у вас приличное. Неужели не хватает денег?

– Старик деньгами усю жизнь правит. Не знаю, родимый, куда они у него расходятся, врать не хочу.

Старуха устало склонила голову и, как показалось Бирюкову, даже всхрапнула. Антон задал еще несколько вопросов и, не получив в ответ ничего вразумительного, попрощался.

В бригадной конторе, тихой в это позднее время, кроме бригадира, никого не было. В неизменной морской фуражке, Гвоздарев подбивал на счетах какую-то сводку. Указав взглядом вошедшему Бирюкову на стул у окна, он несколько раз двинул костяшками туда-сюда и с удовлетворением откинулся на спинку стула:

– Вот работнул сегодня Тропынин! Два суточных плана сделал. Придется простить парню раздавленную флягу с молоком. Утром в его честь флаг трудовой славы поднимем. – Улыбнулся и без перехода спросил: – Что бабка Екашиха рассказала?

– Измученная она до изнеможения, спит почти на ходу, – ответил Антон.

– И сам Екашев, как присядет, так дремлет. Они ж, как египетские рабы, спин не разгибают. Хронически не высыпаются.

– Что за нужда у них такая?

– Загадка!.. Я, например, ничего понять не могу. Степан пенсию хорошую получает, но дело даже не в пенсии. Прошлую осень наш бухгалтер из интереса подсчитал, сколько Екашев получил денег из колхозной кассы… – Гвоздарев придвинул к себе счеты и принялся отщелкивать костяшками. – Нетель на четыреста рублей сдал, двух бычков на восемьсот, кабана почти на двести пятьдесят да картошки на тысячу. Итого получается… Две тысячи четыреста с лишним рубликов, не считая того, что еще одного борова Степан продал мясом в райцентре на базаре да, наверно, полдесятка овец туда же свез. Живут Екашевы вдвоем. В месяц, по словам продавца, тратят через наш магазин не больше двадцати рублей. Где остальные деньги?..

– На сберкнижку, видимо, складывают…

– В том-то и дело, что нет у Екашева сберкнижки. Одевается, сами видели, как. Сегодня перед отправкой говорю Степану: «Переоденься почище, не стыдно в навозных штанах в больницу ехать?» А он серьезно отвечает: «Нету у меня, Гвоздарев, во что переодеваться». Ну, мыслимо ли в наше время такое?..

– У них действительно в доме одни обноски.

– А в Серебровке издавна повелось: не годна стала одежонка, тащи Екашевым – доносят до последней нитки.

Антон невесело усмехнулся:

– Вот уж в самом деле, как сказал бы Кротов, загадочные обстоятельства. Может, все-таки, Екашевы на детей тянутся?

– Дети от них отреклись. Старший Иван – мой ровесник, даже когда-то дружками были. Не так давно разговорились с ним, спрашиваю: «На вас, что ли, отец жилы рвет?» Тот с болью: «По конфетке внукам ни разу не купил. Одна песня у старика – на беспросветную нужду жалуется»…

Припоминая старшего сына Екашева, Антон спросил?

– Иван, кажется, танкистом служил?

Гвоздарев кивнул:

– Знаете?

– Я еще школьником был, когда он то ли в отпуск, то ли закончив службу – в танкистской форме к родителям приезжал. Помню, здоровый такой, спокойный парень.

– Точно. Ванюшка Екашев за свою жизнь, наверно, мухи не обидел.

– А остальные сыновья?

– Остальные – тоже спокойные ребята, кроме Захара. Этот прохвост! Лет пять тому назад после колонии появлялся здесь. Заграничным коньяком перед деревенскими парнями хвастался. Спустил деньжонки, сколько было, и опять скрылся.

– Бабка Екашиха сказала, будто друг Захара у них недавно ночевал. Не видели?

– Я днем почти не бываю в селе. Да и вряд ли Захаровы дружки станут мне или участковому Кротову на глаза попадаться. Захар, по-моему, крепко завяз в уголовщине.

– Давно в Серебровке бригадирствуете? – спросил Антон.

– Шестой год.

– Помнится, вы на флоте служили…

– В общей сложности пятнадцать лет флоту отдал. Боцманскую школу закончил. После увольнения в запас устроился в Черноморское пароходство. На судах загранплавания работал. Повидал белый свет.

– И что же в родной край потянуло?

Бригадир усмехнулся:

– После женитьбы скучно стало по белу свету мотаться. Отдал якорь с женой у ее родителей в Евпатории. У меня диплом малотоннажника есть. Устроился на пассажирский теплоход «Герой Токарев» вдоль Евпаторийского пляжа отдыхающих прогуливать. Сначала вроде ничего казалось, потом надоедать стало…

– Тогда и надумали в Серебровку?

– Отец ваш помог надумать. Принимаю однажды на борт своего «корвета» новую группу отдыхающих, пожелавших отправиться к памятнику героям Евпаторийского десанта, и вдруг слышу: «Гвоздарев! Витольд!»… Смотрю – Игнат Матвеевич! Обнялись, конечно, разговорились. А вечером, когда я с вахты сменился, зашли возле морвокзала в кафе «Маяк» и до закрытия там просидели. Сговорил Игнат Матвеевич к себе в бригадиры.

– Не жалеете, что согласились? Работа здесь – не на прогулочном теплоходике.

– Первый год сильно по морю тосковал, а теперь… – бригадир потянул за козырек фуражку. – Вот только мичманка иной раз и напоминает о прошлом…

Слушая Гвоздарева, Бирюков думал о своем. Пытался уловить связи Екашева с пасечником или Барабановым, но никаких зацепок как будто не было. Самые разные мысли кружились в голове Антона. Он дотошно анализировал поведение Екашева, цыган, сложившуюся ситуацию и никак не мог соединить разрозненные факты в логическую цепочку. Цыгане, не получив в колхозе расчета и бросив на произвол судьбы лошадь, внезапно снялись с облюбованного места. Левкин нож найден почти у трупа Барабанова. Репьев, по словам Екашева, застрелил из обреза собаку Хлудневского, а Тропынин, словно нарочно, отыскал этот обрез в Крутихе. Екашев непонятно зачем спрятал в амбаре сапоги и портянки убитого пасечника. У него же оказался золотой крест, который Репьев хотел продать верующему кузнецу. Чей же это крест? Если Репьева, то где пасечник его взял? Кто телефонным звонком из райцентра спровоцировал Барабанова на покупку машины? Не Роза ли с Левкой?..

– Витольд Михайлович, – сказал Бирюков, – мне бы еще о Барабанове узнать побольше.

Гвоздарев недолго подумал:

– Отличный был механизатор. Армейскую службу закончил три года назад. В технике разбирался великолепно. Хоть на трактор его сади, хоть на автомашину, хоть на комбайн. Норму пока не выполнит, с работы не уйдет. В прошлом году, например, снег рано припугивать начал, а у нас гектаров пятьдесят пшеницы в валках на полосе лежало. Будто на грех, задождило. Комбайны на подборке валков худо пошли. Андрей почти трое суток сам штурвал не бросал и других механизаторов за собой увлек. До последнего колоска пшеницу убрали, хотя в других, соседних с нами, колхозах немало зерна снегом накрыло. Вот такой это был работник…

– А как человек?

– И как человек хороший. Малость лишь легкомысленный.

– В чем?

– Женщины Андрею жить мешали. Внешностью парень был видный. Общительный, веселый и… врун порядочный. Правда, врал без корысти, ради забавы. А женщины прямо липли к нему. Куда бы ни поехал в командировку – обязательно новую любовь заведет.

– Холостяк был?

– Как сказать… Женился он как-то смешно. Нынешней весной Тропынин в отпуск ушел. Самосвал пришлось на прикол поставить. А тут наряд на фуражное зерно дали, срочно надо вывозить с райцентровского элеватора. Пришлось Барабанова на самосвал садить. Вечером заявляется в контору: «Задание выполнил, Витольд Михалыч!» – «Невесту не нашел новую?» – смеюсь. «Нашел, – говорит, – в эту пятницу свадьбу будем гулять до понедельника. Официально вас приглашаю». Я посчитал это шуткой. Посмеялись. А он на самом деле в пятницу невесту привозит – лаборантку элеваторскую. Верой звать…

– Пухленькая такая, хохотушка невысокая? – догадался Бирюков.

– Точно. Знаете? – вскинул Гвоздарев брови.

– Вчера на элеваторе в попутчики меня к Тропынину определила.

– Правильно, она и теперь на элеваторе работает. Ну вот… Преподнес нам Барабанов сюрприз со скоропалительной женитьбой. Пришлось в срочном порядке отдельную квартиру ему подбирать. За стенкой у меня пустовала половина дома – для агронома держали. Устроил я молодоженов туда. Веру агрономом назначили, она в сельхозинституте по этой специальности заочно училась. Отгуляли всем селом свадьбу. Зажили Андрей с Верой любо-дорого, пока ему командировка в Новосибирск не подвернулась. Мигом там кралю нашел, а Вере кто-то передал. Та собрала свои вещички и опять на элеватор. Случилось это в июле… А недавно видел Андрея с райцентре с какой-то новой любовью.

– Как она выглядит?

– На мой взгляд, ничего особенного… Чем-то смахивает на пани Монику, только возрастом значительно моложе. Помните, юморную телепередачу про кабачок «Тринадцать стульев»? Вечером, значит, я их видел, вроде бы в ресторан «Сосновый бор» направлялись, а утром Андрей пришел на разнарядку с большущим фонарем под глазом. Сколько я его ни пытал, так и не сознался, от кого такое украшение получил.

– Барабанов не из местных?

– Из Подмосковья. В Новосибирске служил. После увольнения в запас решил остаться в Сибири.

– Почему именно в Серебровку попал?

– Будучи солдатом, на хлебоуборку сюда приезжал. Приглянулся мне, ну и, как в свое время Игнат Матвеевич меня уговорил, так и я Андрея. Родни у него не было.

– А друзья были?

– Друзей – хоть отбавляй, особенно – подруг. Как говорится, через день да каждый день какие-то кисочки из райцентра «Андрюшу Барабанова» по телефону спрашивали.

– Какое содержание разговоров было?

– Любовная травля, как говорят на флоте. Смешочки, намеки разные, приглашения в гости.

– А Репьеву последнее время никто не звонил?

– Гриня, по-моему, вообще телефона боялся… – Гвоздарев достал из пачки папиросу и стал разминать ее в пальцах. – Вот письмо какое-то недавно Репьев получал. Жена мне рассказывала, она почтальоном работает. Говорит, встретила Гриню у бригадной конторы и передала ему письмо. Он разорвал конверт, начал было читать, а потом, прикуривая, поджег письмо спичкой. Даже не дочитал до конца…

Неторопливо, сумрачно велась беседа, и походила она на своеобразный вечер воспоминаний.

В кабинете бригадира зазвонил телефон. Гвоздарев снял трубку, назвался и сразу передал ее Бирюкову. Слава Голубев сообщил, что необходимые экспертизы закончены. Во-первых, дробь, которой убит пасечник и застрелена собака Хлудневского, оказалась по структурному составу схожей. Во-вторых, между рукояткой и лезвием сапожного ножа, изъятого у Екашева, обнаружены груздевые споры и остатки крови той же группы, что и кровь пасечника, а кровь на охотничьем ноже и на цыганской телеге по группе и резус-фактору соответствует крови Барабанова. В-третьих, все отпечатки с рукояти охотничьего ножа стерты. Пересказав это, Голубев замялся.

– В-четвертых – ничего нет? – хмуро спросил Антон.

– Есть, – со вздохом ответил Слава. – Левка с Розой из табора исчезли…

14. Контрольный рейс

Солнечное утро выдалось ослепительно чистым и по-сентябрьски грустноватым. Шагая по росной траве вдоль Серебровки, Бирюков еще издали увидел на высоком флагштоке у бригадной конторы лениво колышущееся кумачовое полотнище. Здесь же, переговариваясь, курили собравшиеся на разнарядку колхозники. Поздоровавшись с ними, Антон прочитал на фанерном щите, прибитом к флагштоку: «Флаг Трудовой Славы поднят в честь шофера С. П. ТРОПЫНИНА, выполнившего задание предыдущих суток на 200 процентов».

Вскоре появился и сам виновник торжества. Разогнав с дороги кур, тупоносый самосвал рявкнул сиреной и чуть не уткнулся радиатором в флагшток. Тропынин выскочил из кабины на подножку, хотел что-то сказать испуганно отшатнувшимся от машины колхозникам, но, увидев Бирюкова, лишь смущенно поздоровался:

– Здравия желаю, товарищ капитан.

– Здравствуй, передовик труда, – Антон подошел к самосвалу. – Аварию когда-нибудь так сделаешь.

– Каждый день тормоза проверяю – гидравлика железная!

– А вчера раздавил флягу с молоком.

– Повариха виновата – бросает где попало.

– До райцентра увезешь?

Тропынин нырнул в кабину и распахнул дверцу с противоположной стороны:

– Такси подано!

– Только, Сергей Павлович, без ветерка поедем, – усаживаясь, сказал Бирюков.

– Как прикажете. – Тропынин соскочил на землю. – Путевой лист у бригадира возьму и покатим.

Минут через пять он выбежал из конторы. Отпустил несколько реплик набросившимся на него с шутками колхозникам, ущипнул сунувшуюся было к нему с какой-то просьбой грудастенькую доярку в белом халате, отрицательно крутнул ей в ответ головой и прямо-таки ковбойским прыжком взлетел за руль на свое место. Повернувшись к Бирюкову, спросил:

– Чо, опасаетесь быстрой езды?

– Дело в другом, Сергей Павлович… – Антон чуть помолчал. – Надо мне провести что-то вроде следственного эксперимента.

– А чо это такое?

– Дорогой объясню.

– Две доярочки просят подбросить их до Таежного. Не возьмем?..

Бирюков покосился на угол свободного сиденья рядом с собой:

– Если вместятся, возьми. Может, понятые потребуются.

Тропынин, высунувшись из кабины, крикнул:

– Танюшка, бегите с Олей сюда! Быстро! Разрешение на ваш проезд получено.

Девушки недоверчиво подошли к машине. Бирюков, открыв дверцу, усадил их в кабину. Тропынин сразу выпалил:

– Понятыми будете!

– А нас за это в тюрьму не посадят? – тревожно спросила насторожившаяся Таня.

– Нет, самое большее – на химию залетите – Тропынин подмигнул Бирюкову. – Так ведь, товарищ капитан?..

Антон улыбнулся:

– Не пугай, Сергей Павлович, девушек. Давай-ка сейчас сосредоточься самым серьезным образом. Сделаем мы с тобою контрольный рейс. Провези нас точно по тому пути, каким вез Андрея Барабанова, и попутно рассказывай: где что видел, кого обогнал, кого встретил. Словом, меня интересуют все подробности, вплоть до пустячных мелочей. Понял?

– Я понятливый, как утка, только отруби не ем. От мехмастерской рейс начнем, как тогда?

– Начнем с деревни.

– С деревни так с деревни.

Самосвал, рявкнув мотором, запылил по Серебровке. Поравнявшись с домом кузнеца, Тропынин быстро проговорил:

– Вот здесь Федора Степаныча гусыня чуть голову не сунула мне под колесо. Так?..

– Так, – глядя на часы, сказал Антон.

– А вот тут я своему собственному кабанчику на виду у своей собственной мамаши чуть бампером под зад не поддал. Так?..

– Так.

– Здесь вот бабка Екашиха с пустыми ведрами хотела мне дорогу перейти. Сигналом пугнул – она аж креститься начала.

Дальше, до конца деревни, Тропынин молчал. Девушки исподтишка попеременно смотрели то на него, то на Бирюкова, делающего пометки в блокноте. Выскочив из Серебровки на проселочную дорогу, самосвал запылил мимо березовых колков, Антон посмотрел на показания счетчика километража и перевел взгляд на спидометр – стрелка словно прикипела к цифре «60». Отмахав от околицы ровно километр, Тропынин, будто вспомнив свою обязанность, заговорил:

– А вот на этом месте догнал самого Екашева. С двумя корзинами за грибами топал. Тормознул, кричу: «Залазь, дядька Степан, в кабину рядом с Андреем! До пасеки подброшу, там грибное место!» Он рукой махнул – катись, дескать. Я опять газанул на всю железку… – Помолчал не дольше полминуты и показал на приближающийся колочек. – Вот тут какой-то заезжий грибник пасся.

– Почему «заезжий»? – спросил Антон.

– В этом колке никогда грибы не растут, местные грибники сюда не ходят.

– Как этот грибник выглядел?

– Здоровый бугай, в зеленом брезентовом дождевике.

– Дождь, что ли, был?

– Здесь – нет, а в райцентре накануне вечером хлестал – света белого не видно. Видать, этот мужик в прошлый день из райцентра сюда по грибочки заявился.

– Лицо его не разглядел?

– Не-а. На четвереньках он елозил. Только разок на самосвал зыркнул и в колок побрел.

Бирюков попросил Тропынина остановиться. Вместе с ним и девушками вылез из кабины, подошел к опушке колка. Никаких грибов, следов – тоже. Располагался колок на взгорке. С его противоположного конца просматривалась, как на ладони, бывшая стоянка табора. Чуть подальше пестрели разноцветные ульи серебровской пасеки. За пасекой, мимо других колков, тянулся старый тракт, сворачивающий на шоссе против разъезда Таежный. Само шоссе, уходя влево, взбегало на небольшой подъемчик и ныряло в низину к Крутихе. За Крутихой начинался длинный подъем, с перевала которого, как знал Антон, уже виднелась окраина райцентра с высоким элеватором вдали.

На отдельном листке Бирюков быстро набросал план местности. Показав его Тропынину, спросил:

– Так, Сергей Павлович?..

– У вас зоркий глаз, товарищ капитан! – воскликнул Тропынин,

– Вот это и подтвердим своими подписями, – с улыбкой сказал Антон.

– А потом?..

– Поедем дальше.

Когда самосвал обогнул колок, Тропынин свернул к пасеке. Притормаживая, показал место, где высадил Барабанова. Спросил:

– Дальше куда, товарищ капитан?

– Точно той дорогой, как тогда ехал.

– Значит, на Поповщину. Загрузиться зерном можно?

– Конечно. Делай все так, как тогда.

– Ясненько!

Вскоре впереди зажелтело широкое пшеничное поле, по которому уступом, друг за дружкой, медленно двигались комбайны. Было их около десятка. Над передним горделиво трепыхался красный флажок возглавляющего группу.

Развернувшись на стерне, Тропынин притормозил. Придерживая правой ногой педаль газа и не выпуская руль, он вылез из кабины на подножку в полный рост и ловко пристроил машину к переднему комбайну. Подставив кузов под брезентовый рукав и уровняв ход самосвала с ходом комбайна, закричал:

– Петро-о-ович!.. Шуруй!..

Пожилой комбайнер, блеснув на солнце стеклами пылезащитных очков, остановил комбайн, и тотчас из брезентового рукава в кузов хлынул поток зерна.

Загрузившись, Тропынин глянул на Бирюкова:

– Опять, товарищ капитан, ехать, как тогда?

– Опять.

– В тот день на краю поля пшеницу убирали.

– Вот туда и заедем.

Самосвал, урча, покатил по мягкой стерне влево от комбайнов. Обогнув попавшийся на пути березничек, развернулся по часовой стрелке и, всхрапнув, вырвался с облегчением на старый тракт. Через несколько минут слева мелькнуло место цыганской стоянки. Впереди показалась пасека, отгороженная от тракта реденьким березовым колком. Подъезжая к нему, Тропынин нажал ладонью на сигнал, а поравнявшись, затормозил. Глядя па часы, сказал:

– Все в точности повторяю.

Еще раз продолжительно посигналил. Выждал по часам ровно минуту, скрежетнул рычагом скорости и пустил самосвал по тракту дальше.

– Никого здесь не видел? – спросил Антон.

– Перед пасекой тетерка почти из-под колес вылетела и нисколько рябчиков через дорогу фыркнули. А после пасеки, как в пустыне…

– До самого шоссе?

– Ну. Я даже подумал: «Что так пусто на дороге?» Обычно, когда по старому тракту мчишься, всякая живность из травы по сторонам разлетается.

Припоминая вычерченную следователем Лимакиным схему места происшествия, Бирюков про себя отметил, что после пасеки Тропынин ехал по следу недавно промчавшейся цыганской подводы. Потому и опустел перед ним затянутый травою старый тракт.

– Сергей Павлович, когда с Барабановым проезжал мимо цыганского табора, лошадь их там не видел?

– Запряженная стояла монголка.

– А когда с зерном от комбайнов на тракт выехал?..

– Палатки слева виднелись, а лошадь… Нет, лошади тогда уже не было.

«Все сходится», – подумал Бирюков и, увидев приближающийся березовый колок, в котором, по рассказу Славы Голубева, следственно-оперативная группа обнаружила труп Барабанова, попросил Тропынина остановиться.

Осенняя грусть подчеркивалась необычайной тишиной. Казалось, все живое в колке спряталось, и природа умиротворенно ждет того часа, когда ее укроет снег.

Войдя в березняк, метрах в десяти от опушки, Антон быстро отыскал кучу хвороста. Рассматривая оставленные оперативниками следы, задумчиво постоял и вернулся к машине.

– Чо там, товарищ капитан? – любопытно спросил Тропынин.

– Ничего хорошего, поехали дальше.

Сразу за колком старый тракт пересекала наезженная проселочная дорога, идущая к шоссе. Тропынин свернул на нее.

– Этот свороток, по-моему, из Серебровки никак не миновать, – сказал Бирюков.

– Угу, товарищ капитан! Если и по новой дороге ехать, все равно на шоссе только тут выедешь.

– Припомни, Сергей Павлович, что видел на этом месте?

Тропынин прикусил губу, подумал:

– Справа машин не было, а слева грузовой ГАЗ к Крутихе пылил. Я выехал на шоссейку и – за ним.

Антон указал на виднеющийся впереди Таежный:

– А там?..

– По линии электричка в райцентр катила.

– Лошадей на дороге не было?

– При выезде на шоссе – нет. Дальше, честно говоря, не смотрел.

– Людей каких-нибудь поблизости видел?

– Как в пустыне.

Бирюков посмотрел на притихших девушек-доярок и сказал Тропынину:

– Сейчас завезем девчат в Таежный и покатим в райцентр. Попутно остановимся у Крутихи. Покажешь, где возле мостика обрез выловил.

– Так меня уже следователь там допрашивал! – будто испугался Тропынин.

– Я допрашивать не буду. Просто покажешь мне и расскажешь. Не бойся.

– А чо мне бояться…

Из Таежного возвращались вдвоем. Пропустив перед собой «Колхиду» с загруженным прицепом, Тропынин выехал на шоссе и переключил скорость. Когда самосвал поднялся на взгорок, с которого начинался спуск к Крутихе, сказал:

– Прошлый раз сюда вот выскочил, идущий впереди ГАЗ крутихинокий мостик переезжал.

– Тоже с зерном? – спросил Бирюков.

– Порожний. В кузове один мужик сидел в дождевике с капюшоном. Как монах.

– Не зеленый был дождевик?

– ГАЗ пылил здорово. Не разглядишь…

– Незнакомая машина?

– Райпотребсоюзовский грузовик, с красной полосой на кузове. Арбузы в Серебровку привозил.

– Значит, он из Серебровки ехал?

– Ну!.. Только не по старому тракту, как я, а по новой дороге. На тракт там сворачивают перед самым выездом…

– Не видел, как ГАЗ сворачивал?

– Нет. Когда я к шоссе подкатил, он уже вовсю пылил к Крутихе.

Проехав скрипнувший под тяжестью груженого самосвала мостик через Крутиху, Тропынин свернул к обочине и пошел показывать, где и как увидел в речке обрез. Тенью следуя за ним, Бирюков чуть ли не с первых слов понял, что лихой передовик труда лукавит самым беспардонным образом. А тот, не ведая об этой догадке, старательно показывал, где возле мостика была взмутненная вода, как он обошел камыши и, приглядывая место почище, внезапно увидел под водою приклад обреза. Внимательно выслушав его, Антон спокойно проговорил:

– Обстоятельно, Сергей Павлович, рассказал, но, к сожалению, все рассказанное – неправда.

Тропынин опешил:

– Чо такое, товарищ капитан?..

Бирюков подошел к мостику и показал на низкий, словно обрубленный, берег:

– Видишь, глубина почти метр. Как здесь, черпая воду, ил со дна взмутишь? К тому же, место проточное. Долго ли на таком течении муть удержится?..

Тровынин покраснел. Антон повел шофера к тому месту, где был обнаружен обрез. Берег здесь тоже круто обрывался, и возле него можно было легко набрать чистой воды.

– Наклоняйся и черпай, – сказал Антон. – Зачем, Сергей Павлович, понадобилось тебе камыши разглядывать?

– Для убедительности хотел поправдивее рассказать…

– Свидетель должен говорить правду, а не правдивость. Давай начистоту.

– И так все чисто, товарищ капитан, самую малость заврался…

Тропынин протянул руку по направлению взгорка, с которого недавно спустились к Крутихе. – Помните, я говорил, когда прошлый раз на ту горушку выехал, ГАЗ через мостик проезжал? Ну, значит, показалось мне, будто в тот момент из кузова что-то в речку полетело – даже камыш пригнулся. Сразу я не сообразил, а вчера стал заливать радиатор и вспомнил. Думаю, дай погляжу… Прикинул на глазок, где могло упасть, подошел, пригляделся к воде – обрез! Думаю, тут чо-то неспроста. Достал – сразу к вам. Честное слово.

Теперь Тропынин вроде бы рассказывал правду, но в его голосе, как у всякого, только что уличенного во лжи, чувствовалась неуверенность. Он торопливо добавил:

– Наверное, мужик из кузова ГАЗа выбросил.

– Прямо у тебя на виду? – недоверчиво спросил Антон.

– Так он же спиной ко мне сидел! Ни разу не оглянулся. Даже когда после Крутихи я обогнал ГАЗ, морду в сторону отвернул. Честно, клянусь!

Ответ показался Бирюкову искренним. Направляясь с Тропыниным к самосвалу, он, будто ненароком, упомянул Барабанова. Видимо, чувствуя неловкость за недавнюю ложь, Тропынин мигом подхватил новую тему и стал рассказывать, как однажды в бригадной конторе Андрей Барабанов «вот заврался – так заврался!».

– Зимой на перекуре мужики завели беседу про Левшу, который блоху подковал. Ну, Андрюха и толкует: «Блоха – сказка! Вот у нас в Подмосковье один старик часы деревянные сделал. И корпус, и стрелки, и пружинки, и шестеренки, и винтики-шурупчики – все из натурального дерева!» Бригадир спрашивает: «А стекло?..» – «И стекло деревянное!» Представляете, что там было?.. Мужики от хохота чуть в осадок не выпали…

Тропынин вырулил с обочины на проезжую часть шоссе и резко прибавил скорость. Недолго помолчав, заговорил снова:

– Вообще-то про Андрюху много всяких анекдотов в Серебровке ходит, а вчера кто-то додумался распустить слух, вроде убили его в один день с пасечником…

– К сожалению, это правда, – сухо сказал Антон.

Тропынин широко открытыми глазами уставился на него:

– Да вы чо, товарищ капитан! За что убивать Андрея? Он же никому зла не делал. Неужели из-за денег, которые вез с собой?..

– Разбираемся.

– Ну, дела-а-а… Да лучше бы отказался Андрюха от той, проклятой, машины!.. Нет, ну дела… – Тропынин сокрушенно покачал головой. Почти минуту он нахмуренно молчал. Затем, не отрывая взгляда от смотрового стекла, задумчиво заговорил: – Хороший парень был Андрей. Хвастун, правда, но безвредный. «Ладу» ведь из-за чего решил купить? Чтобы не беднее других выглядеть и перед поклонницами своими шиковать. Ох, и липли к Андрею бабенки!.. – Тропынин махнул рукой встречному грузовику, за рулем которого ему в ответ улыбнулась белокурая молодка.

– Вот, Нюра Бояринцева покатила – тоже одна из любовей Барабанова. В Транссельхозтехнике работает. Неразлучные подруги были с Верой, на которой Андрей подженивался, а теперь враги…

– Из-за Барабанова? – спросил Антон.

– Из-за кого ж больше…

– Что это он так себя вел?

– Да ведь Андрей не столько делал, сколько о нем разговоров велось. Сами же поклонницы и болтали, вроде гордились его вниманием. Недавно в райцентре Андрею за какую-то бабенку даже влетело – неделю синяк под глазом носил.

– Кто его украсил?

– Андрей привычки не имел жаловаться.

– Почему ж говоришь, что избили из-за женщины?

– Нюра Бояринцева рассказывала, как возле ресторана «Сосновый бор» какой-то хмырь Андрею фингал преподнес. Ну, а из-за чего ему могло влететь, как не из-за бабы? У Барабанова одна слабость была – тут и сомневаться нечего.

– А кто мог позвонить насчет покупки машины?

– Почему «мог»? Сам же бригадир Гвоздарев с райпотребсоюзом разговаривал… – Тропынин помолчал. – Вообще-то «Ладу» Андрею мы с Верой накаркали. С его бывшей женой. Помните лаборантку, которая позавчера на элеваторе нас познакомила?

– Помню.

– Ну так вот, значит, неделю назад сидим мы с ней в элеваторской лаборатории, болтаем от скуки. Вера с ночной сменилась, а мне очередь под разгрузку выстаивать. Чо делать? Там есть телефон. Говорю Вере: «Давай Андрюху разыграем. Позвоним в Серебровку, как будто из райпотребсоюза, и скажем, мол, очередь Барабанова на машину подошла, надо срочно выкупать. Вот потеха будет! У Андрея несколько тысяч еще не хватает до «Лады» – заегозит деньги занимать. Набегается, приедет в райцентр, а тут ему кукиш с маслом», Вера смеется: «Кто поверит в такой звонок?» – «Поверят! Ты секретаршей назовешься, а я на председателя райпо басом отговорю». Трубку уже снял, но Вера отказалась. Слишком злая, мол, шутка получится. Да и сам я потом одумался… Поболтали вот так, а через неделю Андрею по правде пришлось деньги занимать.

Стараясь не пропустить ни малейшего оттенка тропынинского голоса, Антон Бирюков с трудом верил своим ушам и не мог понять: серьезно рассказывает это Тропынин или довольно нелепо пытается выставить себя в роли своеобразного провидца. Могло быть и другое: Тропынин с Верой все-таки разыграли Барабанова. Кто-то подслушал их и, зная, что Барабанов поедет в райцентр с крупной суммой денег, воспользовался «розыгрышем», а сам Тропынин теперь, предчувствуя недоброе, пытается чистосердечным признанием реабилитировать себя. Мысли закружились одна мрачнее другой. А безупречен ли сам Тропынин? Почему он, высадив Барабанова у пасеки и загрузившись зерном, не дождался его на старом тракте? Или почему Барабанов не дождался Тропынина?..

– Сергей Павлович, когда ты с Верой разговаривал, кто еще, кроме вас, находился в лаборатории?