Текст книги "При загадочных обстоятельствах"

Автор книги: Михаил Черненок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

11. Барс свое дело знает

Тропынин подъехал к Крутихе почти одновременно с оперативной группой. Подробно рассказал все следователю и стал наблюдать за оперативниками. Те что-то измеряли, высчитывали, фотографировали. Прошли через мост на другой берег и опять начали измерять, подсчитывать, фотографировать. Тропынин поскучнел и стал разглядывать красивую овчарку, которую держал за поводок пожилой милицейский сержант. Не вытерпев, спросил:

– Много жуликов поймал?

– Девять задержаний на границе и здесь двадцать четыре, – ответил сержант.

– Ого! Знает свое дело, а?..

– Знает.

– А чего демобилизовали с границы?

– По ранению, – сержант погладил на левом боку собаки широкий заросший шрам. – Видишь, пуля прошла.

Тропынин присвистнул. Восхищенно поразглядывав Барса, он поднялся на подножку своего самосвала и крикнул разговаривающим на мостике оперативникам:

– Эй, начальство! Мне зерно возить надо…

Белобрысый молодой следователь махнул рукой – поезжай, дескать. Самосвал, лихо развернувшись, запылил в сторону Серебровки. Резво спускавшийся с пригорка встречный «Москвич» испуганно вильнул и осторожно проехал мимо стоящих на мостике оперативников.

Зеркальная гладь воды у мостика желтела редкими пятнами опавших листьев. На одном из них растерянно елозила божья коровка с черными крапинками на глянцевито-красной спине. Метрах в шести, раскачивая спелыми метелками, шелестел густо затянувший речку белесый камыш, за которым скрывалась водная прогалина, где Тропынин наткнулся на старый винтовочный обрез. Несколько тонких камышинок перед ней надломленно склонили макушки. Приглядываясь к ним, эксперт-криминалист Семенов сделал шаг в сторону по мосту и сказал:

– Можно предположить, что вот отсюда бросили обрез в речку.

Слава Голубев подошел к Семенову. Прищурясь, подтвердил:

– Точно, макушки надломлены прямо по траектории падения.

Следователь Лимакин сделал пометку в блокноте. Судмедэксперт Медников с сожалением заглянул в пустую сигаретную пачку и недовольно проговорил:

– Меня зачем сюда привезли? Траекторию высчитывать, так я вам насчитаю…

– Сейчас, Боря, лес начнем прочесывать, – ответил следователь.

– Нашли чесуна, – Медников смял пачку и бросил ее под мост. – Петь, дай закурить, кончились свои-то.

Лимакин протянул «Приму».

– Без фильтра куришь, не бережешь здоровье, – упрекнул его судмедэксперт.

Следователь улыбнулся:

– Ты, Боря, как тот «нищий с претензией». Заходит в хлебный магазин и к продавцу: «У вас батоны есть?» – «Есть». – «Свежие?» – «Свежие». – «С изюмом?» – «С изюмом». – «Подайте милостыню, Христа ради».

Голубев засмеялся.

– Чего смешного? – вроде бы обиделся судмедэксперт. – Вот народ пошел: дешевой сигареткой угостят и еще попрекают. Даже спасибо говорить не хочется.

Лимакин сложил блокнот:

– Кури, Боря, на здоровье, что дают.

Осмотр березняка начали от реки. Шли цепью – метрах в шести друг от друга: Слава Голубев – у придорожного кювета, правее него – Медников, дальше – криминалист, следователь, а в самой глубине леса – Онищенко с Барсом. По шоссе медленно двигался милицейский «газик», мимо которого то и дело проносились машины.

Освещенные сентябрьским солнцем березки, роняя желтые листья, тревожно лопотали на ветру. В глубине колков было сумрачно и тихо. Густую траву покрывали матовые пятна утренней росы. От земли тянуло сырой свежестью. Впереди, будто накликая беду, надсадно каркала ворона.

– Вот это фрукт! – внезапно воскликнул Борис Медников и показал Славе Голубеву ядреный, чуть не с фуражку, груздь. – Надо было корзинки взять, на всю бригаду запаслись бы грибами!

Опять пошли молча. Грузди попадались на каждом шагу. Целыми семействами они нахально выпирали из травы, хотя, судя по обрезкам грибов, здесь уже прошел не один отряд грибников. Видно, удачливый год выпал. Или место оказалось такое.

Выйдя с опушки очередного колка к шоссе, Голубев огляделся. От Крутихи было пройдено уже больше километра. Столько же оставалось и до серебровской пасеки. Вдали, параллельно шоссе, зеленый электровоз шустро тянул по высокой насыпи длинный хвост грузового состава. В той же стороне среди тополей виднелись покрытые красной черепицей крыши пристанционных домиков разъезда Таежный. Через жнивье к разъезду черной полосой пролегала накатанная проселочная дорога.

Из колка вышел Борис Медников, подошел к Голубеву и показал на ладони старую обгоревшую спичку:

– Вот нашел. Посмотри, по-моему, шведская…

Голубев шутку не принял:

– Знаешь, Боря, о чем сейчас думаю?

– О чем, Сократ?

– Вот с этого места убийца Репьева мог направить лошадь с порожней телегой к разъезду Таежный, а сам – на попутную машину и – в райцентр… Возможен и другой вариант. Сначала он направился на лошади до райцентра, а когда утопил в Крутихе обрез, сообразил, что до Таежного ближе, и подкатил на лошади прямо к электричке…

Медников прищурился:

– А если на попутную машину, но – в другую сторону?

– Там сплошь деревни, нового человека сразу заметно.

– Зато милиционеров нет, а в райцентре на вашего брата запросто нарвешься. Что лучше?.. Кстати, тебя не заинтересовал серебровский шофер? Мне, например, показалось, что обнаружить в камышах обрез можно только при очень пристальном внимании.

Оба задумались. Надсадно каркавшая ворона, ненадолго умолкнув, раскаркалась снова. Близко, за колком. Там же длинными очередями застрекотала сорока. Голубев повернулся к березняку:

– Что это птицы разговорились?

– Кстати, о птичках. У бегемота… – Медников широко развел руки и внезапно так и замер: из глубины колка послышался отрывистый лай Барса.

Придерживая кобуру с пистолетом. Голубев бросился в колок. Грузноватый судмедэксперт запыхтел следом. С березок густо посыпались жухлые листья, под ногами захрустел валежник. Приостановившийся на шоссе милицейский «газик», словно по тревоге, свернул в придорожный кювет, выбрался из него и, оставляя в траве примятую колею, быстро помчался в объезд колка.

Метрах в пятидесяти от шоссе, почти у самой опушки Семенов и Лимакин смотрели на невысокую кучу хвороста. Тут же удерживал за поводок лающую собаку Онищенко. А из-под хвороста нелепо торчали две ноги в черных лакированных полуботинках. Бурые остатки раздавленных на корню груздей хранили вмятины шипов, похоже, от подошвы кирзового сапога.

– Понятых?.. – спросил Голубев.

– Конечно, – ответил следователь. – Выбеги на шоссе, останови кого-нибудь.

Минут через пятнадцать Слава привел в колок двух пожилых водителей. Им объяснили суть дела и начали разбирать хворост.

Убитый лежал на боку. Серый, в крупную клетку пиджак был расстегнут. Под левой лопаткой виднелась прорезь, заполненная сгустком засохшей крови, пропитавшей и пиджачную ткань.

Подошедший – шофер милицейского «газика» молча протянул экспертам их чемоданчики. Семенов сфотографировал труп с разных точек. После этого Лимакин склонился было над трупом, но сразу выпрямился и просяще посмотрел на Медникова:

– Боря, пожалуйста, обыщи карманы.

– Нашел ищейку, – надевая резиновые перчатки, буркнул Медников.

– Не могу, запах…

В карманах, кроме носового платка и тощего бумажника, лежали паспорт и сберкнижка Барабанова Андрея Александровича. На сберкнижке числилось ровно четыре тысячи рублей. Наличных денег не было ни копейки.

12. Екашев мутит воду

Просторный двор Екашева был так густо изрыт свиньями, что походил на вспаханное поле. Все дворовые постройки, как и сам дом, почернели от времени и вросли в землю. Возле покосившегося плетня, отгораживающего огород, прогнулся старый амбар, рядом с которым возвышался сеновал с летним загоном для скота. У загона на навозе копошились куры, а посреди двора блаженно похрюкивали два разомлевших на солнце борова.

Антон Бирюков вместе с Кротовым, бригадиром и понятыми прошел через заполненные всякой рухлядью сени в такую же захламленную кухню с потрескавшейся русской печью и широким обеденным столом. У стола на низеньком сапожном табурете, обхватив руками живот, сидел небритый сморщенный старик и раскачивался из стороны в сторону. Антон с большим трудом признал Степана Екашева, так сильно он изменился. На приветствие Екашев не ответил.

– В чем дело, Степан? Оглох, что ли? – хмуро спросил бригадир.

Екашев измученно уставился на него и заплакал:

– Загибаюсь я, Гвоздарев.

– Почему не едешь в больницу?

– Чего там делать? Час мой пришел, к вечеру грыжа доконает. Папаша родной, помню, таким же манером загнулся. Болезни-то, оказывают, по наследству передаются.

Бригадир огорченно вздохнул:

– Жадность у тебя, Степан Осипович, наследственная.

– Побойся бога, Гвоздарев. Чего жалеть, когда все хозяйство порушилось…

В доме сильно пахло перебродившей бардой. Участковый пригляделся к Екашеву:

– Да ты в нетрезвом состоянии, Степан!

– Не скрою, выпил стакашек. Думал, облегчение боли наступит, а грудь, туды-ее-нехай, еще больнее защемила.

– На каком основании самогон варишь?

– Чего?

– Самогоноварением, говорю, почему занимаешься? В избе от барды не продохнуть.

– Не кати на меня, бочку, Кротов. Последний день доживаю…

Бирюков исподволь огляделся. В доме было мрачно-темно. На полу у печи громоздились черные чугуны, полные вареной картошки «в мундирах», видимо, для свиней. Тут же, на лавке, стояла немытая посуда. Грязный некрашеный пол, облупившиеся стены, засиженные мухами окна. Казалось, свет и то меркнет, проходя сквозь них. Из всего, что окружало Степана Екашева, Бирюков отметил единственное светлое пятно: на низком верстаке около печи, среди обрезков и выкроенных лоскутов кожи, белела выскобленная деревянная рукоятка сапожного ножа с широким косым лезвием.

У порога переминались с ноги на ногу понятые. Бригадир, посмотрев на них, спросил Екашева:

– В доме у тебя стулья или табуретки есть?

– Нету, Гвоздарев. Старые поизносились, а новых не завел. Рассиживаться некогда было. Сыновья мои, как знаешь, непутевые удались, побросали родителей. Как хочешь, так и загибайся теперь.

– Иван-то ведь навещает…

– Какая польза от его навещаний? Если б он деньгами старикам помог, другое дело.

– Хозяйка-то где?

– По грибы подалась.

– Так вот, Степан, – начал участковый, – пришли мы, чтобы прикрыть твой подпольный винзавод. Добровольно выдашь аппарат или поиски начнем?

Екашев начал трезветь:

– Какой у меня аппарат, Кротов? Помру сегодня к вечеру, тогда хоть весь дом переверни.

– Ты смертью не прикрывайся. У меня имеется официальное заявление, что опаиваешь приезжих шоферов. Начальник милиции и районный прокурор разрешили применить к тебе самые строгие меры. Что, будем искать?..

– Ну, ищи. Кротов, ищи! – с неожиданной злостью выкрикнул Екашев. – Не найдешь – я на тебя в суд подам.

– А найду?..

– Тогда, что хочешь, со мной делай!

– Так и отметим в протоколе: «Выдать самогонный аппарат добровольно гражданин Екашев не захотел», – Участковый повернулся к Бирюкову: – Полагаю, в первую очередь осмотрим надворные постройки?

Антон утвердительно наклонил голову. Понятые облегченно вздохнули – видимо, их смущала необычность положения – и торопливо вышли во двор.

– Ты в доме, Кротов, ищи, в доме! – опять крикнул Екашев.

– Подсказывать, Степан, не надо, – строго сказал участковый.

– Прошу выйти вместе с нами и присутствовать при осмотре надворных построек.

Екашев через силу поднялся. Обул у порога обрезки от старых валенок и, еле-еле передвигая ноги, зашаркал позади всех. Увидев, что участковый с понятыми первым делом направился к амбару, на дверях которого висел здоровенный замок, он медленно опустился на прогнившее крыльцо и с натугой выдавил:

– Кротов… Там нет аппарата…

Участковый обернулся:

– Это мы сейчас посмотрим. Неси ключ, Степан.

Екашев, обняв низ живота, продолжал сидеть, как будто сказанное участковым к нему не относилось.

– Ну, в чем дело, Степан Осипович? – удивился бригадир. – Почему ключ не даешь?

– Потерял я его, Гвоздарев.

– Не валяй дурака. Думаешь, без ключа твой амбар не откроем?

– Чего к амбару прилипли? Говорю, нет там аппарата. Уничтожил я аппарат.

Кротов перешел на официальный тон:

– Гражданин Екашев, не дадите ключ – будем взламывать дверь.

– А чинить кто будет? – обреченно пробормотал Екашев. Сунув руку в карман грязных заношенных штанов, он кое-как отыскал ключ и со злостью швырнул его на землю: – На, Кротов, подавись!.. Сажай меня в тюрьму, а я к вечеру подохну… Велика радость тебе будет?..

3амок никак не открывался. Пока участковый раз за разом проворачивал ключ, с улицы в екашевский двор, чуть не крадучись, вошли дед Лукьян Хлудневский и кузнец Федор Степанович Половников. Антон хотел было тут же выдворить незваных свидетелей, но, подумав, что понятые все равно разнесут по селу подробности, смолчал.

Наконец замок щелкнул. Из амбара потянуло застойным запахом плесени. Бирюков вошел в амбар вместе с Кротовым и понятыми. Кругом стояли рассохшиеся старые бочки, громоздились друг на друга какие-то пустые ящики. Слева от входа стоял замкнутый на такой же замок, как амбарная дверь, старинный сундук. Рядом лежали велосипедные колеса с погнутыми ржавыми спицами, негодные обручи от бочек. В дальнем углу темнело дощатое сооружение наподобие ларя. Над ним пристроились широкие полати заваленные изношенной вдрызг обувью. Все было так густо покрыто пылью, что рыться в этом старье не имело смысла. Слой пыли покрывал и прогнивший пол амбара, по которому тянулась дорожка следов к замкнутому сундуку.

– Надо посмотреть, что там, – показывая на сундук, сказал участковому Антон.

Прижавшись к дверному косяку, в амбар тревожно заглянул Екашев. Участковый спросил:

– Ключ от сундука подашь, Степан, или взламывать будем?

– Ломай, Кротов, чужое добро. Курочь без жалости!

– Попробуйте амбарным ключом, замки с виду одинаковые, – подсказал Бирюков.

Замок действительно открылся. Кротов поднял тяжелую крышку. Сундук наполовину был заполнен старыми сапожными заготовками, покрытыми зеленоватой плесенью. В одном из углов заготовки поднимались бугром и, судя по стертой плесени, их недавно ворошили. Участковый быстро разгреб бугор и неожиданно, сам удивившись, достал из сундука добротные кирзовые сапоги с засунутыми в голенища портянками из домотканого холста. Увидев их, дед Лукьян Хлудневский чуть не уперся бородой в лицо рядом стоящего кузнеца:

– Федя, кажись, Гриньки-пасечника обувь!

– По размеру вроде его, – растерянно сказал кузнец.

– Портянки Гринькины! – заволновался дед Лукьян. – Это моя Агата по весне ему кусок холстины отдала за то, что воску ей на лампадные свечки принес.

– Иуда-предатель! – вдруг взвизгнул Екашев.

Дед Лукьян мигом развернулся к нему:

– Жлоб-преступник!

– Разговорчики!.. – строго прикрикнул Кротов и поставил радом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса. – Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?.. Екашев как воды в рот набрал.

– Почему молчишь? – опять спросил Кротов, – Сказать в свое оправдание нечего?

– Пасечник оставил…

– Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?

– Не бесплатно, ясно дело, оставил.

– А как?

– Пятерку взаймы выпросил.

– У тебя зимой горсть снегу не выпросишь, – быстренько сказал дед Лукьян.

– Помолчи, Иуда-предатель, – морщась, огрызнулся Екашев.

– Прекратите взаимные оскорбления, – Кротов, глядя на Екашева, прищурился: – Выходит, за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал, и босиком ушел?

– Пошто босиком… Опорки старые у меня взял.

– Ой ли, Степан?..

Лицо Екашева болезненно покривилось:

– Не ойкай, Кротов. На какую холеру портянки без сапог?.. Ей-богу, не вру. За день до своей погибели приперся Гринька вечером и вот оставил, на мою пропасть, в залог сапоги.

– Это мы установим, когда Репьев у тебя был…

Угрюмо насупленный кузнец неожиданно сказал:

– Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я аккурат с работы шел, видел.

Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла:

– Слыхал, Кротов, что православный человек говорит? – Поклонился кузнецу: – Спасибо, Федор, за искренние слова, благословит тебя господь бог.

Участковый недоверчиво посмотрел Екашеву в глаза:

– Какие дела привели к тебе Репьева в тот вечер?

– Говорю, пятерку взаймы канючил.

– Ну и заливаешь, Степан Осипович! – вклинился Гвоздарев. – Натуральным алкашом пасечника представил.

– Разве он не пил?

– Выпивал Репьев, скрывать нечего, но деньги-то у него всегда водились.

– Поиздержался, видать, с молодой цыганкой.

Гвоздарев махнул рукой – что, мол, разговаривать с человеком, который несет невесть какую чепуху. Кротов сокрушенно покачал головой и стал осматривать сундук. Заглянув за него, он вдруг вытащил кусок ветхой мешковины. Судя по густым полосам ржавчины и масляным пятнам на мешковине, в ней долгое время хранился винтовочный обрез. Металлическая оковка с торца приклада оставила четкий ржавый след, будто печать. Поддерживая мешковину на вытянутых перед собой ладонях, словно полотенце, приготовленное под хлеб-соль, Кротов показал ее понятым:

– Прошу определить, что здесь пропечаталось?

Два молчаливых колхозника переглянулись друг с другом. Один из них пожал плечами:

– Кажется, ружейный приклад…

– Не кажется, а точно – приклад, – подтвердил другой.

Кротов повернулся к бригадиру:

– Вы, товарищ депутат сельского Совета, как полагаете?

– Чего тут полагать, Михаил Федорович, – хмуро ответил бригадир. – Обрез был завернут.

– А ты, Степан, что по этому поводу скажешь? – обратился Кротов к Екашеву.

Тот, обхватив руками живот, какое-то время молчал, как онемевший. Потом глаза его тревожно забегали, словно он хотел определить – кто же это из присутствующих так крепко ударил исподтишка?.. И вдруг, сморщась, заплакал:

– Чего привязались?.. Пасечник тряпку оставил, ружье с обрезанным дулом приносил…

Бирюков решил, что настало время брать инициативу в свои руки.

– Зачем Репьев принес к вам это ружье? – спросил он Екашева.

– Собачка Лукьянова повадилась куриные яйца в гнезде уничтожать, Гринька прикончил ее, чтоб не пакостила.

Дед Лукьян Хлудневский возмутился:

– Ой, воду мутишь, Степан! Ой, мутишь! Мой Букет отродясь не трогал сырых яичек.

– В своем доме, может, и не трогал, а по чужим дворам давно пакостил.

– Брешешь, Степан!

– Сам ты брехун…

– Куда дели убитую собаку? – останавливая назревающую перебранку, спросил Антон.

Екашев показал на роющихся в навозе кур:

– Там где-то пасечник закопал.

– Ружье куда дел?

– С собой ночью унес.

– А золотой крест Репьев не предлагал вам купить?

Ноги Екашева обмякли. С трудом удерживаясь за дверной косяк, он уставится на Бирюкова непонимающим взглядом:

– Какой крест?

– Золотой, с распятием.

– Нет, не предлагал… – Екашев растерянно забегал глазами по хмурым лицам понятых, затем перевел взгляд на кузнеца и внезапно как будто обрадовался: – Федор, не дай соврать, православный… Это ж тебе пасечник хотел продать крест, ей-богу, тебе.

– Откуда знаешь такое? – удивился кузнец.

– Гринька мне сказывал, как ты отказался.

Пристально наблюдая за выражением лица Екашева, Бирюков интуитивно понял, что золотой крест у него. Обращаясь к участковому, сказал:

– Надо, Михаил Федорович, поискать застреленную собаку, потом – крест.

– Может, сам покажешь, Степан? – спросил Екашева участковый.

– Чего?

– Где золотой крест находится.

– Нету у меня креста. Кротов. Истинный бог, нету! А самогонный аппарат в бане спрятан, под полом.

– Аппарат не волк – в лес не убежит.

– Ты ж за аппаратом ко мне пришел…

– Обстоятельства, как говорится, переменились.

– Не убивал я пасечника! – сорвавшимся голосом вдруг взвизгнул Екашев.

– А мы тебя в этом пока и не обвиняем. Может, все-таки добровольно выдашь золотой крест?

Екашев промолчал…

Найти останки Букета оказалось нетрудно. Приглядевшись к навозной куче возле загона, понятые вилами отрыли посеченную дробью голову и шкуру собаки. Куда трудней было что-то отыскать в доме. Хозяева накопили здесь столько всякого старья, что, казалось, сам черт мог сломать в нем ногу. Неизвестно, сколько пришлось бы провозиться в захламленных комнатах, если бы не сам Екашев. Войдя в дом, он сел на свой сапожный табурет и стал отчужденно наблюдать за участковым и Антоном Бирюковым. Обследовав прихожую, они с понятыми вошли в большую комнату, где стояли два массивных сундука с навесными замками. Екашев сразу заволновался и внезапно спросил:

– Кротов, а если покажу крест, что будет?

– Зачтется, как добровольная выдача.

– Значит, отберешь?

– Не отберем, а изымем как добровольно выданное вещественное доказательство.

– Крест же мой, а не Гринькин!

– Степан Осипович, мы во всем разберемся, – сказал Бирюков.

Екашев недоверчиво посмотрел на него, но встал, порылся в карманах, вытащил ключ. Затем подошел к одному из сундуков, задумался, словно все еще не решился: открывать или не открывать. Тяжело вздохнул, отомкнул замок и, откинув крышку, перегнулся через высокий край. Как и все в доме, сундук был заполнен древним старьем, и Екашев, зарывшись в него, похоже, чуть не задохнулся. Выбравшись оттуда, он дрожащими руками протянул Бирюкову сверкнувший золотом крест высотою сантиметров тридцать. Антон впервые видел такую церковную реликвию. С интересом порассматривав на кресте скорбно склонившего голову Христа, он пригласил в комнату кузнеца Половникова:

– Это предлагал вам пасечник?

– Это, это… – не дав кузнецу открыть рта, заторопился Екашев. – Я просил Гриньку продать. Перед смертью хотел деньжонок выручить, чтобы похороны себе справить…

– Где взяли крест? – спросил Антон.

– Когда часовню у родника разбирал, под полом нашел, – на глазах Екашева появились крупные слезы. – В войну еще это было. Сгнила часовня, на дрова ее увез. С той поры хранил крест, а тут, чую, – загибаться стал, думаю, пропадет золото ни за понюшку табаку…

По деревне к бригадной конторе стремительно промчался милицейский «газик». Бирюков поручил участковому оформить протокол. Сам вышел на улицу. Машина, успев уже развернуться, мчалась назад. Едва она затормозила возле усадьбы Екашева, из нее выскочил Слава Голубев и, подбежав к Антону, стал рассказывать об обнаруженном трупе Барабанова. Подошли Лимакин и Медников, только эксперт-криминалист Семенов остался в машине.

– Труп на попутном грузовике в сопровождении Онищенко отправили в морг, – со вздохом закончил Слава. – У тебя тут как дела?

– Нашли сапоги пасечника с портянками и еще кое-что, – Бирюков повернулся к Медникову; – Боря, осмотри Екашева. Если не симулирует, надо срочно его в больницу.

– Неужели он?.. – многозначительно спросил Лимакин.

– Определенно сказать нельзя. Улики выдают, но в поведении Степана Осиповича много нелогичного.

– Цыгана Левку я допросил. Сыщенко его фамилия. Оказывается, в то утро он действительно не был в Серебровке. Тысячу рублей оформлял на аккредитив в районной сберкассе.

– В какое время?

– Утверждает, приехал в райцентр на попутке рано утром, а сотрудники сберкассы запомнили, что цыган был у них около двенадцати часов… У тебя не появилось фактов, связывающих убийство пасечника с убийством Барабанова?

– Пока нет.

– На опушке того лесочка, где обнаружили труп, мы нашли нож, которым, по всей вероятности, убит Барабанов…

– Как бы его посмотреть?..

Лимакин позвал эксперта-криминалиста. Семенов, подойдя к ним, показал Бирюкову упакованный в прозрачный целлофан длинный охотничий нож. На остро заточенном лезвии и на плексигласовой наборной рукоятке ножа засохли бурые потеки крови. Внимательно осмотрев его, Антон сказал:

– Предъявим для опознания. – И поднял глаза на Семенова: – Во дворе лежит голова застреленной собаки. Надо взять несколько дробин на анализ.

Когда Бирюков и участники оперативной группы вошли в дом, Екашев понуро сидел на своем табурете. Понятые и Гвоздарев, примостившись кто где, наблюдали за пишущим Кротовым. Взгляд Бирюкова задержался на чисто выскобленной деревянной рукоятке сапожного ножа, белеющего словно инородное тело среди общего серого фона. Антон взял его с верстака, повертел и положил перед Кротовым:

– Включите, Михаил Федорович, и это в протокол выемки. На лице Екашева не отразилось ни малейшего волнения. Возможно, он был под впечатлением только что сказанного Медниковым: «Немедленно надо в больницу».

Предъявленный охотничий нож по наборной рукоятке и выцарапанной на ней метке «Л. С.» опознал кузнец Федор Степанович Половников. По просьбе цыгана Левки он на прошлой неделе выправлял у этого ножа зазубренное лезвие.