Текст книги "При загадочных обстоятельствах"

Автор книги: Михаил Черненок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

8. Золотой крест

Низенькая, под стать самому Кротову, жена участкового на вопрос – заходил ли кузнец? – ответила прямо-таки в кротовском стиле:

– Только что был. По какому вопросу хотел видеть, не сказал. Просил, по возможности, заглянуть к нему домой.

Над Серебровкой уже загустели вечерние сумерки. Во дворах мычали вернувшиеся с выпаса недоеные коровы, хозяйки брякали подойниками. Недалеко от деревни, сразу за поскотиной, глухо рокотали работающие комбайны.

Окна Кузнецова дома чуть-чуть желтели, словно за ними горела тусклая коптилка. Снаружи дом почти не отличался от других серебровских домов, но, войдя в него, Бирюков поразился «оригинальностью» планировки. Громадная, во всю величину дома комната казалась пустующим спортивным залом, незначительную часть которого занимала высокая русская печь, прижавшаяся к стене слева от порога. Вдоль всей правой стены, под окнами, тянулась широкая лавка. Уходящий вдаль ее конец упирался в старинный буфет с обломанными наполовину резными украшениями. У противоположной стены стояла самодельная деревянная кровать заправленная байковым одеялом. Над кроватью – рисованный ковер с лебедями, но без традиционной целующейся парочки. В изголовье кровати, свернувшись клубком, спал пушистый черный кот. Возле печи стоял небольшой стол, рядом с ним – две табуретки. За столом – старинный сундук. На шпагате, протянутом от притолоки за печь, сушились пучки травы-кровохлебки. На столе лежала старая зачитанная Библия.

Больше всего поражала передняя стена. Без окон, она, как церковный иконостас, была увешана иконками и цветными литографиями с божественными сюжетами. Перед стеной с потолка свисала на медных цепочках фиолетовая стеклянная лампадка с тонкой восковой свечкой, а под самым потолком тускло светилась маломощная электрическая лампочка.

Рассматривая от порога иконы, Антон с некоторым замедлением сообразил, что, кроме черного кота, в доме никого нет. Кротов как глянул и не то шутя, не то серьезно, произнес:

– Федо-о-ор! Ау-у-у…

– Ор-ру-у!.. – коротко отозвалось эхо.

Кот, вскинув голову, сверкнул зеленоватыми глазами и опять свернулся клубком. За дверью послышались грузные шаги. Дверь скрипнула, и с подойником парного молока вошел кузнец. Сняв с медно-рыжей седеющей головы картуз, он поклонился Кротову:

– Здоров будь, Михаил Федорыч. – Повернулся к Антону: – И вы, молодой человек, здравствуйте. – Прошагал к буфету. Достал из него несколько глиняных кринок. Начал сцеживать в них молоко. – Садитесь там… Разговор, можа, долгий получится… Вот с хозяйством справлюсь…

– Так, Федя, и живешь, как на казарменном положении, – усаживаясь на лавку возле окна, вздохнул Кротов. – Корову сам доишь. Разве мужское это занятие, к примеру спросить?.. И чего ты только терпишь холостяцкую жизнь?

– Бог терпел и нам велел, – спокойно ответил кузнец.

– Женился бы давным-давно, детишек завел. Это – цветы жизни, можно сказать.

– Пошли тебе бог их полный букет,

– У меня, Федя, внуки уже имеются.

– И слава богу.

– Вот дался тебе бог. Влип ты, Федя, в религию, как несмышленая муха в мед.

Кузнец не ответил. Он разливал по кринкам молоко неторопливо, словно тянул время. Остатки из подойника плеснул в консервную банку на полу, скомандовал:

– Жук!

Дремавший на кровати кот черной молнией метнулся к банке. Кузнец молча вынес кринки. Потом достал из печи тугун с горячей водой. Ополоснув подойник, выставил его за дверь. Погремел во дворе рукомойником. Шикнул на загоготавшего гуся, похоже, загнал в хлев корову и вернулся в дом. Однако начинать разговор не торопился. Убрал со стола Библию, как будто она ему мешала. Придвинул к столу табуретку. Сел и уставился в пол.

– Как понимать твое молчание, Федя? – не вытерпел Кротов.

Кузнец тяжело вздохнул:

– Чудится мне, Михаил Федорыч, что погиб пасечник за золотой крест…

Кротов недоуменно переглянулся с Бирюковым. Хмыкнув, сказал:

– Не совсем понятно, Федор Степаныч, твое заявление.

– Я не заявляю – подсказываю, из-за чего убийство могло совершиться.

– Нам подробности надо знать, – вмешался в разговор Антон, а Кротов тут же представил его кузнецу:

– Это товарищ Бирюков, начальник уголовного розыска района.

Кузнец ничуть не удивился:

– Бирюковых издали по обличью видать. – И с паузами, словно взвешивая каждое слово, стал рассказывать, как недавно пасечник Репьев предлагал ему за тысячу рублей архиерейский крест с изображением распятия. Крест был старинный и стоил намного дороже, чем тысяча.

– Где Репьев взял эту церковную реликвию? – спросил Антон. – Не поинтересовались у него?

– Спрашивал. Гриня сказал, будто бы в роднике близ цыганского табора нашел.

– Из Америки с подземным потоком выплыл? – иронично вставил Кротов, но кузнец вполне серьезно ответил:

– Нательные золотые да серебряные крестики, были случаи, люди и раньше в роднике находили. Часовня в старое время стояла там. С годами разрушилась. Остатки бревен Степан Екашев – безбожник в войну на дрова себе увез, оттого и чахнет теперь здоровьем…

– Откуда же, Федя, кресты в роднике? – недоверчиво спросил Кротов.

– Видно, служители после революции зарыли их в землю, а вода подмыла. Кресты не для земли делаются.

– По-твоему, Репьев на самом деле мог найти крест?

– Мог найти, а мог и украсть.

– У кого?

– У тех же цыган.

– Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?

Кузнец торопливо перекрестился:

– Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего кто-то другой на Гриню руку наложил.

– Кто же, по-вашему? – спросил Антон.

– Я ж ничего не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой крест.

– Почему уверены, что после убийства Репьева этот крест на пасеке не обнаружен?

Кузнец растерянно посмотрел на Бирюкова, затем на Кротова, но ни слова не произнес.

– Вопрос поставлен конкретно… – строго-официальным тоном начал Кротов, однако, перехватив осуждающий взгляд Антона, закончил мягче: – Ты, Федор Степаныч, не скрывай, сам понимаешь, преступник должен быть наказан.

– Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест на пасеке, можа, нет. У меня другая думка: пока Гриня не показывал золото – был жив и невредим, а как только показал – сразу жизни лишился.

Золотой крест не на шутку заинтересовал Бирюкова, но сколько он ни старался узнать у кузнеца что-нибудь определенное, тот отделывался туманными предположениями и вроде бы даже сожалел, что затеял этот разговор. Исподволь наблюдая за морщинистым рыжеватым лицом, Бирюков несколько раз приметил, будто кузнец хочет в чем-то признаться и никак не может набраться для этого решимости. Стараясь приободрить его, Антон сказал:

– Федор Степанович, коль уж начали помогать розыску, то помогайте до конца.

– Боюсь с толку вас сбить, – мрачно обронил кузнец.

– Не бойтесь. Мы разберемся.

Лицо кузнеца как будто посветлело. Глядя на иконы, он вдруг перекрестился и, повернувшись к Бирюкову, словно извиняясь, заговорил:

– Вчерашним вечером бригадир Гвоздарев и молодой офицер из милиции спрашивали меня: все ли цыгане в день убийства были на работе? Со страху сказал, что все, а как после одумался, то одного не было…

– Кого именно?

– Левкой его зовут, – тихо сказал кузнец и опять перекрестился. – Прости меня, господи, грешника твоего. Не по злому умыслу сказал неправду, извелся от такого греха за сутки.

– Почему Левка не вышел в то утро на работу?

– Этого не ведаю.

Черный кот, вылакав байку молока, сыто потянулся, подошел к порогу и уставился на кузнеца светящимися в сумраке зеленоватыми глазами. Кузнец поднялся и выпустил его за дверь. После этого опять сел у стола. Морщинистое лицо его теперь заметно повеселело.

Бирюков, размышляя о золотом кресте, вспомнил, что при осмотре на пасеке не обнаружили даже столового ножа, необходимого в повседневном обиходе.

– Михаил Федорович, – обратился он к Кротову, – у Репьева был какой-нибудь нож?

– Безусловно. Охотничий… Понимаете, товарищ Бирюков, как зима ляжет, в селе начинается массовый забой личного скота. Это праздничный месяц для Грини Репьева был – нанимался резать свиней да бычков. Туши свежевать мастерски умел. Денег за работу не брал, а поллитровку и свеженины на закуску полную сковороду – обязательно.

– Сломал Гриня недавно тот ножик, – неожиданно сказал кузнец.

Кротов удивился:

– Мне этот факт не известен.

– Сам Репьев говорил, просил сделать финку. Я отказался, дескать, не имею права такие ножи изготовлять.

– Правильно поступил, Федя.

Антон, задумавшись, спросил:

– До того, как поселяться на пасеке, Репьев у кого в Серебровке жил?

– У Екашевых, – быстро ответил Кротов. – Имеются какие-то предположения?

– Просто связь ищу…

От кузнеца Бирюков и Кротов ушли поздно, когда деревня уже засыпала. Тишину прохладной ночи нарушал лишь приглушенный расстоянием гул комбайнов, работающих в ночную смену.

– Полагаю, заночуете у меня? – спросил участковый.

– Нет, Михаил Федорович, пойду в Березовку, – ответил Антон. – Надо проведать родителей, почти год их не видел.

– Зачем идти? На мотоцикле через пять минут там будем. А утречком за вами подъеду.

9. Вот такие бывают люди

В доме Бирюковых заполночь горел свет. Хлопотавшая на кухне Полина Владимировна, как всегда, не то удивленно, не то обрадованно всплеснула руками:

– Антоша, сынок! Вот не ведала – не гадала. Слышу, мотор под окнами фыркнул. Подумала, наконец-то отец с полей вернулся, а тут ты заходишь. Надолго ли заглянул?

– На одну ночь, – поцеловав мать, ответил Антон. – По работе приехал.

– Наверно, с пасечником серебровским разбираться?

– С ним.

– Ох, сынок, какое несчастье ужасное стряслось… – Полина Владимировна суетливо стала доставать из буфета посуду. – Сейчас ужин соберу, отец вот-вот должен подъехать. Да ты снимай пиджак, умывайся с дороги…

Повесив на вешалку фуражку и пиджак, Антон снял галстук. Расстегнул ворот рубахи, быстренько умылся и, присев к столу, спросил:

– Дед Матвей спит?

– В поле с отцом на машине утянулся. Ворчит, мол, надоело телевизор смотреть, вези, Игнат, по полям – хочу своими глазами увидеть, чего там ныне делается.

– Все здоровы?

– Слава богу. С прошлой недели у отца в плече осколок заныл, так у него с самой войны к непогоде плечо ноет.

– Значит, ненастье ожидается?

– Позавчера, говорят, над райцентром весь вечер гроза бушевала, а у нас ни дождинки не выпало. – Полина Владимировна тревожно посмотрела на сына: – Видать, запутанное убийство, если тебя из Новосибирска прислали с ним разбираться?

– Я, мам, теперь в районе буду работать начальником отделения уголовного розыска.

– Зачем, сынок, тебе это начальствование? В петлю ведь голову суешь.

– Ну, какая ж тут петля?

– А вот такая… Уголовники не пышки в карманах таскают – револьверы да ножики. Устроился бы ты лучше адвокатом.

Антон улыбнулся:

– Если все юристы перейдут в адвокаты, кто же ловить преступников станет?

– Кому нравится, тот пусть и ловит.

– Вот этим я и занимаюсь.

– Так ведь риск-то какой, Антоша…

– Волков бояться – в лес не ходить.

– Тревожусь я за тебя.

– Не тревожься, мам. Не так черт страшен, как его малюют.

– Это тебя еще жареный петух не клевал…

Осветив окна фарами, у дома остановился «газик». Лязгнули дверцы, и послышался громкий голос деда Матвея:

– Не доказывай мне, Игнат, что попало! Поповщина – земля пшеничная, а за Винокуровским наделом пшеница никогда не родилась. Там же хвощ сплошной, закисленная почва. Вот рожь в нынешнем году ты на том клину собрал бы.

– На удобрения с агрономом понадеялись.

– Чо, паря, твои удобрения? Химия есть химия! Отравили землицу – и только!

– Ну, батя, не перегибай.

– Скажи, недогибаю! За тем же Винокуровским наделом, помнишь, сколько тетеревов раньше водилось? Осенью березки от них чернели! А теперь?.. Напылили химией так, что сороки дохнут. В природе, Игнат, все с умом построено…

– Вот с умом и надо улучшать.

– Если б он у каждого ум тот был!..

Полина Владимировна улыбнулась Антону:

– Опять просчет обнаружил наш дед Матвей. Бушует!

Дверь отворилась. Держа под мышкой огромный арбуз, в кухню вошел Игнат Матвеевич Бирюков, За ним, задиристо выставив белую бороду и сердито пристукивая дубовым батогом, сутуло ступал высоченный дед Матвей.

Антон обнял отца, затем – деда. Засмеявшись, спросил:

– Воюешь с молодежью, дед?

– А чо на них смотреть, едри-е-корень! Помешались люди на химии, отравляют землю и живность.

– Здоровье как?

– Лучше, чем у пионера! – дед Матвей подмигнул, – Повышенное обязательство взял: дожить до сотни лет.

– Сдержишь слово?

– Бирюковы никогда болтунами не были.

– Умывайтесь, полуночники, ужинать станем, – пригласила Полина Владимировна и посмотрела на мужа: – Арбуз-то откуда? В райцентр заезжали?

– Это в Серебровку завезли. Завтра нам обещают, – ответил Игнат Матвеевич.

За ужином шел обычный разговор. Дед Матвей не терпел бесхозяйственности и, обнаружив таковую, сурово отчитывал провинившихся. Вот и сейчас не скоро он отвел душу, но уж отведя и допив чай, сразу удалился на покой. Полина Владимировна собрала посуду. Антон с отцом остались наедине.

– Ну, что там, на пасеке? – сразу спросил Игнат Матвеевич. – Кротов сказал: ты по этому делу приехал.

– Пока – загадка, – ответил Антон.

– Не скрывай; на кого след наводит?

– Честно говорю, скрывать нечего.

– Неужели убийца все следы замел?

– Следов много, но их расшифровать надо. Пока все шишки валятся на цыган, однако, насколько я успел сориентироваться, не в цыганах дело. Старых дружков Репьева надо искать. Знаешь откуда Репьев к вам приехал?

– Знаю. Но старые дружки, как мне известно, к нему не наведывались.

– Так они тебе и представятся! Пасека – на отшибе. Кто там у Репьева бывал, сам бог не знает. Кстати, Репьев о своем прошлом не рассказывал?

– Толковали мы с ним на эту тему. Наказание он отбывал с Захаром Екашевым, который в одном классе с тобою учился. Освободились из колонии вместе. Захар сговорил Репьева заехать в Серебровку. Тому приглянулись наши места, решил остаться в колхозе.

– А за что в колонии оказался?

– Ребенка украл. История такая… Умерла молодая женщина, а зять с тещей не поделили годовалого мальчика. Жили они в разных городах. И вот эта самая теща за две с половиной тысячи уговорила Репьева выкрасть внука. А чтобы сразу не навести следствие на нее, условились, что Репьев с полгода подержит мальчика у своих родителей, выдав его за своего внебрачного сына. После этого старуха обещала заплатить еще две тысячи, а сама на пятый месяц отдала богу душу. Оказавшись в пиковом положении, Репьев надумал сорвать деньги за украденного ребенка с папаши. На этом «бизнесе» и попался.

– Уголовных привычек за ним не замечалось?

– Нехорошие замашки у Репьева, конечно, были – семь лет ведь общался с уголовниками, – однако ни воровством, ни хулиганством он не грешил. Вот спиртным злоупотреблял, И то, надо сказать, последнее время умереннее стал пить. На прошлой неделе я заезжал к нему на пасеку, потолковали по душам. Предупредил его крепко. Он дал слово, что со временем или сам избавится от водочной заразы, или поедет лечиться.

– А где Захар Екашев теперь? – опять спросил Антон.

– Мотается по белу свету. Как-то разговаривал я со Степаном, говорит, в воду Захар канул. Из всех сыновей только старший, Иван, стариков навещает. Остальные разъехались, и как будто не существует для них родителей.

– Что это они так?

– Сам Степан виноват. С детства замучил парней в личном хозяйстве, ни одному сыну образования не дал. Вот они как ушли на службу в армию, так и не вернулись. А Захар из-за судимости и служить не попал, заколобродил.

– Кроме Репьева, он еще никого в Серебровку не привозил?

– Вроде бы, нет.

Помолчали. Антон снова спросил:

– Почему Екашев так бедно живет?

Игнат Матвеевич нахмурился:

– У этого «бедняка» денег, наверное, уже миллион.

– Ты серьезно?..

– Конечно, не шучу. От жадности Екашев задыхается. И дядька Осип, отец Степана, такой же скряга был. Работал, как вол, от зари до зари, а в таких портках зачуханных ходил, что другой, на его месте, от стыда бы сгорел. В сундук деньги складывал. Скотины полный двор имел, но мясо в доме было только по церковным праздникам и то не досыта.

– Екашевы из кулаков, что ли?

– Настоящие кулаки на чужом горбу наживались, а Осип Екашев сам спину гнул и Степана приучил… – Игнат Матвеевич задумчиво помолчал. – Правда, при коллективизации чуть было Екашевых не раскулачили – хозяйство-то они солидное имели. Наш дед Матвей за них заступился. Представляешь, в знак благодарности Осип принес деду Матвею ягненка.

– И что дед?..

– Сковородником огрел Осипа за «благодарность». Думаешь, обиделся Осип?.. Как бы не так! От радости, что ягненок в хозяйстве остался, упал деду Матвею в ноги. Вот такие, сын, бывают люди…

– Помнится, Степан Екашев раньше в колхозных передовиках ходил, – сказал Антон.

– До самой пенсии безотказно трудился. Сколько правление ему премиальных выплатило – не перечесть! Двужильный мужик. С виду – в чем только душа держится, а за дело возьмется – не каждый здоровяк с ним потягается. И что характерно… После колхозной работы, не разгибаясь, Степан управлялся с личным хозяйством. До самого последнего времени держал корову, телку, поросят…

– Зачем вдвоем со старухой иметь такое хозяйство?

– Спроси его….

10. Кулацкий обрез

Несмотря на ранний час, в коридоре серебровской конторы дым висел коромыслом. Как бы ни была отлажена работа в бригаде, на утренней разнарядке всегда выявляется что-то «вдруг». У комбайна вдруг «рассыпался» подшипник и без мастерской-летучки там дело – труба; у одного из тракторов – ни раньше, ни позже – вдруг «полетел» поршень, который – страшный дефицит – можно достать только в районной Сельхозтехнике; кузнецу для ответственной поковки вдруг понадобился древесный уголь, а где его взять теперь, и сам кузнец не знает. Даже скотники и те вдруг надумали перегонять дойный гурт на новые выпаса и пришли к бригадиру за советом: «А то обождем, Витольд Михалыч, денек-другой? Надои молока, кажись, пока не снижаются»…

Толклись люди в конторском коридоре. Судили-рядили о колхозных делах, шумели-спорили, дымили табаком. И каждый норовил проскользнуть в кабинет к бригадиру раньше другого. Всем было позарез некогда, всем – срочно!

И бригадир Гвоздарев, сдвинув на затылок флотскую фуражку, которую не снимал даже в кабинете, срочно отправлял к остановившемуся комбайну мастерскую-летучку; на собственном мотоцикле гнал нарочного в Сельхозтехнику за дефицитным поршнем; хватался за телефон в поисках древесного угля, которого раньше на селе было хоть пруд пруди, а теперь – сгори он синим огнем! – в век электричества дефицитом стал; вытирая вспотевший лоб, советовал скотникам, что не стоит, мол, дорогие товарищи, дожидаться, когда надои снизятся – поднимать их тяжело будет, сами знаете. И скотники охотно соглашались: ясно дело, Витольд Михалыч, знаем…

По мере того, как колхозники покидали бригадирский кабинет, разноголосый шум за его дверью постепенно утихал. Уже в девятом часу, проводив взглядом монументальную повариху, приходившую жаловаться на лихача Торопуню, который самосвалом раздавил новехонькую алюминиевую флягу с молоком для комбайнеров, бригадир наконец-то посмотрел на терпеливо сидящих у окна Антона Бирюкова и участкового Кротова. Облегченно вздохнул:

– Уф-ф-ф… Теперь и перекурить можно…

На вид Гвоздареву было около сорока пяти. Плечисто-сутулый, с загоревшим до смуглости крупным лицом и воспаленными от недосыпания глазами, он в своей флотской фуражке больше походил на корабельного боцмана, чем на колхозного бригадира.

– Витольд Михайлович, – заговорил Антон, – когда Барабанов должен вернуться в Серебровку?

Разминая в толстых пальцах папиросу, Гвоздарев надолго подумал:

– Покупка машины – дело одного дня. Вчера вечером надо бы Андрею появиться, но пока что нет его… – Прикурив, посмотрел на Антона. – А что, нужен вам Барабанов?

– Он в день убийства утром на пасеку заходил и, вероятно, видел пасечника еще живого.

– Да?..

Антон рассказал, как Тропынин высадил Барабанова возле пасеки, где тот хотел взять меду для родственника из райцентра, у которого собирался занять деньги. Гвоздарев выслушал внимательно, пустил к потолку густое облако табачного дыма и сердито заговорил:

– Неужели Андрей в райцентре загулял? Шурин у него там живет на улице Кирпичной, Костя Ляпин – брат бывшей жены. Неужели машину обмывают? Ну, всыплю, когда появится!

– Адрес этого шурина знаете?

– Номер дома не помню. Да там все Костю знают.

Бирюков подсел к телефону.

Слава Голубев ответил так быстро, словно нетерпеливо ждал этого звонка и обрадовался ему. Выслушав Антона, он скороговоркой прочастил:

– Минут через двадцать буду у Кости Ляпина и, если Барабанов там, мигом направлю в Серебровку.

– Поговори с ним насчет пасечника, – подсказал Антон. – И вот еще, Слава… Попроси Лимакина, чтобы выяснил у чубатого гитариста Левки, где тот находился утром в день убийства. На работе, как стало известно, его не было. О результатах сразу звони мне, буду в кабинете бригадира.

– Понятно!

Бирюков положил трубку. Участковый поднялся и зашагал по кабинету. Обращаясь к Гвоздареву, спросил:

– Тебе известно, Витольд Михалыч, что Степан Екашев самогоноварением занимается? Или тебе ничего не известно?..

Гвоздарев насупился:

– Зачем Степану самогон? Он же непьющий.

– За воротник льющий, – скаламбурил Кротов. – Приезжим шоферам по выгодной цене продает. Ты понял, какие дела у нас под носом, можно сказать, творятся?

– За приезжих я – не ответчик, – Гвоздарев вроде с облегчением затянулся папиросой. – А с Екашевым сам меры принимай.

– Вон как?

– Что, вон как?.. В магазине у нас, можешь проверить, ни бутылки спиртного нет, Степан же теперь пенсионер, мне не подчинен.

– И его предпринимательство тебя не тревожит?

– У меня других забот – по самую макушку, – хмуро обронил бригадир. – Надо хлеб в поле до последнего колоска убрать.

– Узко подходишь к делу.

– Это почему же?

– Потому, что своим невмешательством потворствуешь самогонщику. Знаешь, что за это может быть, если до районных властей докатится?..

– Я знаю, что государству убыток будет, если хлеб под снегом оставлю. А то, чем занимаются в селе пенсионеры, меня не щекочет.

– По-твоему, пусть Екашев безобразничает?

– На ликвидацию такого безобразия у нас силенок хватит… – Гвоздарев бросил в пепельницу искуренную папиросу и достал новую. – Надо сегодня же разгромить у Степана самогонный аппарат да штрафануть его для острастки.

– Штрафануть! Против Екашева возбуждено уголовное дело. Происшествие с пасечником вот помешало вплотную Степаном заняться.

– Ну, Михаил Федорович, это лишнее. Степану жить от силы полгода осталось.

– Он еще нас с тобой переживет.

– Нет, – бригадир, прикуривая, повел головой. – Совсем никудышным Степан стал. Вчера его видел – кожа да кости. Говорят, в придачу к туберкулезу старая грыжа открылась, а в больницу ни под каким предлогом ехать не хочет.

– Екашев – туберкулезник? – заинтересовался Бирюков.

– Уже много лет барсучье да собачье сало пьет.

Антон быстро взглянул на Кротова:

– Не Екашев ли застрелил Букета?..

– Полагаю, вполне возможно, – сразу согласился Кротов. – Кобелек у Хлудневского был очень упитанный.

За окном внезапно закудахтали перепуганные куры. Тут же послышался приближающийся гул автомобильного мотора, и возле конторы, будто наткнувшись на невидимую стену, остановился запыленный самосвал. Заметив через окно всклокоченного шофера Тропынина, бригадир нахмурился:

– Как с цепи сорвался, молокодав. Видать, оправдываться за новую флягу приехал.

А Тропынин между тем достал из кабины что-то похожее на ружейный приклад, громко хлопнул дверцей и со всех ног бросился к конторе. Ворвавшись в бригадирский кабинет, он возбужденно оглядел присутствующих, резко протянул Бирюкову перемазанную подсохшим илом куцую винтовку и выпалил:

– В Крутихе нашел, товарищ капитан! У мостика…

Бирюков и Кротов стали рассматривать обрез. Это была старая винтовка со стволом, расточенным для стрельбы дробью и отпиленным, примерно, на три четвертых своей длины. Судя по ржавчине на месте отпила, сделан он был давным-давно. Повернув рукоятку, Антон осторожно открыл затвор. В патроннике тридцать второго калибра гильзы не было.

– Кулацких времен оружие, – насупленно сказал Кротов.

– Приглашай, Михаил Федорович, понятых. Надо это дело оформить юридически, – проговорил Бирюков и посмотрел на Тропынина: – Расскажи, Сергей Павлович, как ты эту штуку отыскал.

– Просто, товарищ капитан. Радиатор у моего самосвала немножко перегревается, парит. Первым рейсом зерно сдал – возвращаюсь из райцентра. Решил водички подлить, чтобы не запарился движок. Остановился у Крутихи, где всегда воду беру, Спускаюсь под мостик, а там кто-то передо мной черпал, муть со дна поднял. Прошел метра два к камышу. Присматриваю, где бы поглубже место найти. Вижу – в прогалине между камышами приклад ружья под водой. Там сантиметров двадцать глубина, не больше. Разулся, забрел в речку – кулацкий обрез! Сразу – в кабину и к вам…

Завязался оживленный разговор. Участковый привел двух понятых, и Бирюков стал оформлять протокол добровольной выдачи Тропыниным ружья. Едва только понятые расписались, зазвонил телефон. Бригадир Гвоздарев ответил и передал трубку Бирюкову.

– Антон Игнатьич, вот какое дело… – встревоженно заговорил на другом конце провода Слава Голубев. – Барабанов не появлялся у Кости Ляпина.

– А уговор между ними был насчет денег?

– Был, но Барабанов за деньгами не приехал. – Голубев вздохнул. – И из райпотребсоюза никто в Серебровку не звонил. Очередь Барабанова на машину подойдет только через месяц.

– Ты, Слава, ничего не напутал?

– Путать нечего. От Ляпина я сразу заехал к председателю райпо. Он всех опросил, кто с машинами связан. Никто о Барабанове ни сном ни духом не знает. Мигом позвонили на оптовую базу в Клещиху. И там Барабанов не был.

– Подожди, Слава. – Бирюков повернулся к бригадиру: – Витольд Михайлович, с кем из райпотребсоюза говорил Барабанов насчет машины?

Гвоздарев встревожился.

– Я сам разговаривал. Позвонила оттуда женщина, назвалась секретаршей. Потом передала трубку будто бы председателю правления райпо. Тот мне все рассказал, а я передал Андрею, что слышал. Барабанов сразу недостающие деньги стал занимать по селу.

– Сколько денег он с собою повез?

– Деньги у него в райцентре на сберкнижке лежали. Но, видно, недостаточно. Тысячи полторы он в Серебровке занял. Я тысячу дал, да еще, по-моему, у кузнеца Андрей пятьсот перехватил.

– У кузнеца Андрюха четыреста взял, а еще сотню – у деда Лукьяна Хлудневского, – уточнил Тропынин.

Бирюков, морщась, потер висок и сказал в трубку;

– Слава, с другого телефона позвони сейчас в сберкассу: был ли там Барабанов? Результат сразу мне. Я жду.

Вскоре снова послышался голос Голубева:

– Барабанов в сберкассе не был.

– Вот что, Слава… – Бирюков опять потер висок. – Передай следователю Лимакину, пусть немедленно возьмет Онищенко с Барсом, экспертов… Словом, полностью оперативную группу. И, начиная от речушки Крутихи до серебровской пасеки, прочешите весь березняк глубиной метров на тридцать вправо от дороги. Каждый кустик проверьте. Скажи следователю, я просил. Понял?

– А слева от дороги не надо? – уточнил Голубев.

– Слева – жнивье, там искать нечего.

– А в кустах что?..

– Что найдете, все наше будет.

– Понятно.

Бирюков положил трубку и встретился взглядом с любопытно насторожившимся Тропыниным:

– Тебе, Сергей Павлович, срочно надо ехать к Крутихе. Дождись там милицейскую машину и покажи оперативникам, где и как нашел обрез. Скажи, я тебя прислал. Понял?

– Конечно!

– Давай, не трать время.

Тропынин, запнувшись за порог, выбежал из кабинета. Насупившийся Кротов тревожно спросил:

– Полагаете, организованное преступление?..

– Кажется, Михаил Федорович, очень ловко организованное, – ответил Антон.

– Каковы ближайшие планы?

– Все будет зависеть от того, что обнаружит оперативная группа между Крутихой и пасекой.

– Будем ждать результата?

– Нет, сложа руки сидеть не будем. Сделаем осмотр жилых и хозяйственных помещений Екашева. – Антон посмотрел на бригадира: – Витольд Михайлович, вы, случаем, не депутат сельского Совета?

– Депутат, – ответил Гвоздарев.

– Прекрасно. С понятыми и в вашем присутствии поищем у Степана Екашева самогонный аппарат. Быть может, при этом посерьезней что-либо найдем.