Текст книги "Путь летчика"

Автор книги: Михаил Водопьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Министерство торговли Норвегии обратилось к правительству СССР с просьбой отыскать затертые во льдах норвежские суда и оказать им помощь.

Через день пришла телеграмма из Москвы:

«…Желательно найти с помощью самолета норвежские суда, терпящие бедствие где-то между Канинской землей и Колгуевым».

Советских летчиков не пугал полет одномоторного самолета над морем. Ими руководили идеи гуманности, дружелюбия, желание помочь людям, попавшим в беду.

Было решено, что полетит Михеев. Бабушкин руководил подготовкой в опасный полет. Вот уже Михеев, механик Грошев и морской штурман Крюков прощаются с товарищами, остающимися на берегу.

Остров Моржовец скрывается позади. С борта ледокольного парохода «Малыгин» летит в эфир пожелание благополучного пути.

Внизу покрытое льдами море. Галсами идет самолет над крошевом льда. Появляются низкие густые облака.

Михеев решает снизиться под облака, но все же итти вперед.

Неожиданно внизу промелькнули мачты парусно-моторных судов. Некоторые из них сдавлены льдинами. Палубы занесены сугробами снега. Показались и люди.

«В первый же шторм их может раздавить льдами», – подумал Михеев. Самолет описывает круг. В это время штурман по радио сообщает о местонахождении норвежских судов.

Норвежцы были спасены. Через несколько дней министр торговли Норвегии выразил благодарность советскому пилоту.

Впоследствии И. В. Михеев еще раз продемонстрировал свое выдающееся умение пилотировать в тяжелых, близких к арктическим условиях.

В феврале 1929 года молодая учительница Александра Михайловна Громцева возвращалась из городка Пудожа в деревню Конза-Наволок. Стояла лютая погода. При спуске с горы лошадь понесла, и сани опрокинулись в огромную полынью находящегося под горой озера. Всю ночь пролежала Громцева на льду, к которому она примерзла.

Районный отдел народного образования телеграфировал в Москву с просьбой прислать самолет, чтобы перевезти Громцеву в Ленинград на операцию. Для этой цели был выделен самолет под управлением И. В. Михеева. 13 февраля Михеев вылетел в рейс. В сплошной пурге, идя на предельно малой высоте, Михеев достиг Ленинграда. Рано утром на следующий день он вылетел в Пудож. Полот при почти полном отсутствии видимости усложнился близостью финской границы. И все же Михеев достиг маленького городка, затерянного в Заонежских лесах.

– Промедление с операцией, и весьма сложной, грозит больной смертью, – сообщил Михееву врач, доставивший Громцеву в Пудож.-У нее развивается гангрена.

Пятнадцатого февраля, несмотря на сильный мороз, сопровождаемый туманом, Михеев вылетел в Ленинград. Он летел по прямой, по компасу. Курс был верен, и поздно вечером летчик совершил посадку на ленинградском аэродроме…

Операция прошла удачно. Жизнь Громцевой была спасена.

Однажды, возвращаясь в Москву после одного из своих арктических полетов, я в Свердловске вышел из вагона на вокзал. Около газетного киоска толпились пассажиры. Многие из них, стоя с развернутыми газетными листами, что-то обсуждали. Чувствовалась какая-то взволнованность…

Заглянув в газету, я сразу же прочел буквально оглушившие меня слова:

«Погиб самолет-гигант «Максим Горький…»

На борту «Максима Горького» находилось много моих друзей. Среди них был и командир этого воздушного корабля – Иван Васильевич Михеев.

Сквозь туманы и штормы

В Москве, на улице Разина, в Главном управлении Северного морского пути есть кабинет с бронзовой корабельной люстрой на потолке. Шар из толстого граненого хрусталя спускается на двух массивных бронзовых цепях. Смотришь, и кажется, что вот-вот он качнется…

В кабинете тесно. Массивная мебель, посредине два огромных стола. На одном из них под стеклянным колпаком модель нового ледокола. Стены затянуты картами Арктики. По тесноте, по люстре, по картам, по тщательной чистоте, которая бывает только на пароходах в плавании, комната напоминает корабельную каюту.

Так выглядел рабочий кабинет исследователя Арктики, академика Отто Юльевича Шмидта, бывшего в те годы начальником Главсевморпути.

Отто Юльевич Шмидт.

Когда я стоял на пороге этой знакомой во всех деталях комнаты, рассеянный свет, падавший из небольших окон слева, еще больше подчеркивал сходство кабинета с каютой. Я знал, что сейчас здесь должно решиться нечто необычное, – Отто Юльевич зря вызывать не станет, – и поэтому невольно задержался в дверях с вопросом:

– Разрешите?..

Отто Юльевич приветливо встретил меня и, усадив в кресло, неожиданно спросил:

– Так вы мечтали о полете на Северный полюс? Этот вопрос не застал меня врасплох.

– Да, – твердо ответил я, но тут же добавил:

– Мечтаю о полете на полюс, но сочту долгом полететь туда, куда мне предложат.

– Вот потому-то я вас и вызвал, что вы мечтатель, – разглаживая бороду и тепло улыбаясь, сказал Шмидт.

После небольшой паузы он произнес:

– Ваша мечта близка к осуществлению… Иосиф Виссарионович поручил нам начать подготовку к организации научной станции на дрейфующей льдине в районе Северного полюса. Нам необходимо перебросить на полюс зимовщиков, грузы, научное оборудование. Предлагаю вам составить проект полета на полюс.

С трудом подавив охватившее меня волнение, я встал и поблагодарил Отто Юльевича за доверие ко мне.

– Проект будет подготовлен, – твердо сказал я.

– Помните, – добавил, вставая, Шмидт, – что вы должны предусмотреть все.

* * *

Чтобы немного успокоиться, я поехал за город.

Ярко светило летнее солнце. Машина стремительно мчалась вперед. Мимо проносились дома, витрины магазинов, толпы пешеходов, но я ничего не видел и не слышал.

Еще улица, переулок, шоссе, и Москва далеко позади. Я вышел из машины, повалился на траву и закинул руки за голову.

Как-то не верилось, что именно мне поручено составление проекта такой замечательной экспедиции…

Величайшие задачи, осуществившиеся в нашей стране за последние годы, позволили ставить такие грандиозные планы, как завоевание полюса.

Была создана полярная авиация, на Севере проложены новые воздушные трассы. Исторические походы «Сибирякова», «Челюскина», «Литке» положили начало регулярной эксплуатации Северного морского пути. Полярники практически осваивали Арктику и продвигались в высокие широты.

Исследования советских полярников дали чрезвычайно ценные сведения о морях Полярного бассейна, о режиме льдов, о направлении течений, о движении воздушных потоков. Все эти материалы способствуют не только освоению Севера. Метеорологические наблюдения полярных станций служат основой для долгосрочных прогнозов погоды во всем Советском Союзе.

Я хорошо понимал, какое огромное значение для уточнения этих прогнозов, да и вообще для дальнейшего изучения Арктики, имели бы наблюдения, сделанные на полюсе.

«Северный полюс, – говорил я себе, – будет завоеван нашим народом!»

«Но можем ли мы достигнуть полюса?»

«Да, несомненно», – отвечал я на свой вопрос.

Многолетняя систематическая работа в Арктике подготовила основу для наступления на полюс. Гигантские успехи советской авиационной промышленности известны всему миру. Советские конструкторы создали такие самолеты, которые в состоянии, вылетев с оборудованной базы, достичь полюса и сделать там посадку. Так можно высадить на лед группу научных работников, снабженную необходимым снаряжением, оборудованием и продовольствием. Через известный промежуток времени, скажем через год, можно снова прилететь и забрать зимовщиков, куда бы их ни отнесло.

Естественно, что такая экспедиция возможна только при тщательной подготовке. В путь должны отправиться одновременно несколько самолетов. Посадка на полюсе, разумеется, будет зависеть от обстановки, сложившейся на месте.

Сколько времени я пролежал на траве, – не помню.

Надо мной, в безбрежной синеве неба, появились самолеты. Они то падали, то стремительно взмывали ввысь.

Следя за их полетом, я вспомнил, как впервые в жизни увидел самолет.

…Я работал с отцом. Мы покрывали соломой сарай. Стоя на крыше, я принимал солому, которую подавал отец.

Вдруг издалека послышался странный шум.

Отец говорит:

– Миша, гляди, вон летит аэроплан.

Шум нарастал, и через минуту над нашей хатой пронеслась огромная птица.

Резко изменив положение, я не удержался и свалился с крыши в солому.

– Вон люди сидят, вон они, на крыльях!-кричал я во весь голос, принимая моторы, укрепленные на крыльях, за людей.

С какой неудержимой силой потянуло меня посмотреть на эту диковинную машину! Как только мы кончили крыть сарай, я побежал к железнодорожной станции, неподалеку от которой опустился аэроплан. Но меня не пустили к нему. С поникшей головой шел я обратно.

…Солнце давно село. Самолеты уже больше не чертили в воздухе замысловатых фигур, а я все еще не мог прервать цепь своих воспоминаний.

Долго я думал, как изложить на нескольких страницах проект полета на полюс. Надо было предусмотреть подходящий тип самолетов, их оборудование, место для организации базы, определить возможность посадки на лед, если в районе полюса можно найти подходящую льдину. Последний вопрос оказался самым сложным. Для того чтобы ответить на него, я обратился к более опытным, нежели я, старым летчикам.

Помню, как разочаровал меня один из них, категорически заявив, что подходящих для посадки льдин в районе полюса нет. В подтверждение своей правоты этот скептик принес мне книгу «Перелет через Ледовитый океан» Роальда Амундсена, который писал:

«Мы не видали ни одного годного для спуска места в течение всего нашего долгого пути от Свальбарда до Аляски. Ни одного единого!..»

Серьезно призадумался я над словами Амундсена, но примириться с тем, что в районе Северного полюса нет льдин, годных для посадки самолета на лыжах, не мог.

Встретив на другой день Михаила Сергеевича Бабушкина, я спросил его, можно ли сесть на полюсе.

Бабушкин, не задумываясь, ответил:

– Можно. Если я садился, да и не один раз, на Белом и Баренцовом морях, недалеко от Шпицбергена, то уж в районе полюса, где многолетний лед, безусловно можно сесть.

Изучая затем материалы полярных исследований, я пришел к твердому убеждению, что ледовая обстановка в районе полюса благоприятствует посадке. Я понял также, почему экспедиции, пытавшиеся покорить Северный полюс, были обречены на неудачу. Их участники несли в Арктику свое мужество, отвагу и волю, но были одиноки. Они могли рассчитывать только на помощь своих родных и близких друзей. За нами же стоит могучая Родина. Партия, правительство будут направлять наши действия, следить за осуществлением полета и в любую минуту, если это потребуется, окажут необходимую помощь и поддержку.

Нельзя не учесть и того, что машины, которыми располагали ранее участники экспедиций на полюс, были далеки от совершенства, в то время как созданная за годы пятилеток передовая авиационная промышленность нашей страны вооружила полярную авиацию надежными, первоклассными машинами.

Все то, о чем я так упорно думал бессонными ночами, мне захотелось изложить Отто Юльевичу. И вместо предполагаемой докладной записки Шмидту была вручена объемистая рукопись.

Принимая от меня эту рукопись, Отто Юльевич удивленно посмотрел на нее и, взвесив на руке, с улыбкой сказал:

– Да ведь это целое сочинение!

– Что ж, – не без смущения ответил я.-Языком докладных записок я писать не умею. А здесь вы найдете все…

– Я думаю, что теперь у меня достаточно материала, чтобы закончить проект и представить его на утверждение правительства, – сказал Шмидт.

Прошел месяц.

Телефонный звонок вызвал меня к Шмидту. Когда я зашел к нему, он беседовал с начальником Управления полярной авиации Марком Ивановичем Шевелевым. Оба были взволнованы.

Вставая из-за стола и обращаясь ко мне, Шмидт сказал:

– Товарищ Сталин утвердил проект высадки научной экспедиции на дрейфующую льдину в районе Северного полюса. Начинайте действовать! Прежде всего слетайте на Землю Франца-Иосифа. Выберите там базу для экспедиции поближе к полюсу. Этот перелет, несомненно, даст вам очень многое.

Я ушел окрыленный.

* * *

…В воздухе стоит сырая дымка. Она ложится на асфальт, прикрывая его еле заметной, но прочной коркой льда.

Кончается март. Погода отвратительная. Через Москву проходит влажный циклон. Трехградусный мороз. Сквозь стекло автомобиля, затянутое ледяной вуалью, едва различаются изломанные силуэты людей, встречных машин. Снегоочиститель не работает, он тоже обледенел.

Баренцово море.

Шофер мрачно цедит сквозь зубы:

– Ну и погодка!

– Да, – соглашаюсь я, – не хотелось бы в такую погоду оказаться в воздухе. И опомниться не успеешь, как крылья самолета обледенеют. А ведь нам завтра-послезавтра надо лететь в Арктику.

Незаметно мы подъехали к Управлению полярной авиации.

Марк Иванович Шевелев поднялся из-за стола и, крепко пожимая мне руку, спросил:

– Как машина? Готова?

– Все в порядке.

– По пути на Землю Франца-Иосифа, – сказал Шевелев, – вам предстоит ознакомиться со всеми местами для посадок и, если они окажутся недостаточно подходящими для перелета основной экспедиции, – наметить новые. А самая главная ваша задача – хорошенько обследовать архипелаг и постараться выбрать базу для экспедиции поближе к полюсу, на одном из самых северных островов.

Мы расстались, чтобы встретиться на старте.

Дома, как и следовало ожидать, я застал членов экипажа моего самолета.

Экипаж был уже давно укомплектован слетавшимися и хорошо знавшими друг друга людьми. Бортмехаником был назначен мой старый летный спутник Флегонт Иванович Бассейн, радистом – Серафим Александрович Иванов.

– Завтра вылетаем, – сказал я товарищам.-Советую вам сейчас же пойти домой и хорошенько отдохнуть. Все дополнительные указания получите на старте.

Двадцать девятого марта 1936 года в десять часов утра самолет взлетел с подмосковного аэродрома и взял курс на север.

Тридцатого марта мы прилетели в Нарьян-Мар и на следующее утро вылетели в Амдерму.

Полет проходил спокойно. Когда был пересечен остров Долгий в Баренцовом море, Иванов сообщил в Амдерму, что мы через тридцать-сорок минут сделаем посадку. В это время в Амдерме поднялся сильный ветер, началась поземка, горизонтальная видимость сократилась до десяти метров. Местные работники решили, что мы вернемся обратно. Они не учли, что поземка не поднимается высоко и не мешает самолету. Мы неожиданно появились над крышами Амдермы. Долго пришлось кружиться над аэродромом, пока нам не выложили знаки для посадки.

Через несколько дней погода улучшилась, и мы прилетели в самую северную точку Новой Земли – на мыс Желания.

Теперь до конечного пункта перелета оставалось около пятисот километров, но это была самая трудная, неизведанная часть пути, пролегавшая через Баренцово море.

После хорошего отдыха бортмеханик тщательно проверил мотор, а Сима Иванов свою рацию. Мы поднялись в воздух и вышли в море. Под нами беспрерывно мелькали ледяные поля, перемежаемые разводьями. Эта однообразная картина наблюдалась более трех часов.

По нашим расчетам скоро должны были показаться острова архипелага Франца-Иосифа.

Мы шли на высоте двести метров. Погода начала портиться. В кабине было тепло, но ртуть в термометре на крыле самолета упала до тридцати одного градуса ниже нуля.

Наконец, слева показалась земля.

– Архипелаг!-крикнул Бассейн.

– Да, – согласился я, не зная, однако, какой из многочисленных островов архипелага лежит перед нами.

Пока Иванов пытался связаться с бухтой Тихой, мы снова очутились над скованным льдами морем. Тихая не отвечала.

Не желая тратить понапрасну бензин, я решил вернуться и сесть на острове, который мы только что пролетели.

Едва я повернул самолет, как впереди вырос обрывистый берег острова. От резкого поворота вправо самолет чуть не зацепился за землю.

Вскоре показался еще какой-то островок, затем остров побольше и между ними ровное ледяное поле.

В окно было видно, как с северо-востока по поверхности снега быстро-быстро бежит поземка. Это помогло определить направление ветра и сесть.

– Вот, – шутливо ворчал Сима Иванов, – с одной льдины меня снял, а на другую завез!

Ветер не давал развернуть самолет без посторонней помощи. Пришлось сбавить обороты мотора; Сима выскочил из самолета и ухватился за дужку правого крыла. Я дал почти полный газ. Машина послушно развернулась и стремительно покатилась к острову.

Иванов отстал и мигом скрылся из глаз. На земле была плохая видимость, а тут еще струя воздуха от винта подняла такое облако снежной пыли, что в пяти шагах ничего нельзя было разглядеть.

Опасаясь потерять Иванова, я остановился. Вскоре он пришел, определив направление по звуку мотора.

Даже непродолжительное путешествие при тридцатиградусном морозе и ветре имело свои последствия:, лицо Иванова покрылось белыми пятнами. Бассейн снял свой шерстяной шарф и заставил товарища растирать им обмороженные щеки.

Я подрулил к острову, остановил мотор и открыл кран под радиатором. Струйка горячей воды, весело журча, побежала вниз, образуя в снегу быстро растущую проталину.

Горячее сердце крылатой машины медленно охлаждалось, а вместе с его теплом уходила надежда на скорое освобождение из неожиданного плена. Без воды не запустишь мотор, даже если он снабжен специальным приспособлением для запуска при низких температурах.

– Удастся ли нам теперь подняться без посторонней помощи?-точно угадав мои мысли, спросил бортмеханик.

Ветер неистово рвал и метал. Начинался очередной шторм.

Кабины самолета отапливались отработанными газами только в то время, когда работал мотор. Не успели мы его выключить, как температура кабин начала приближаться к температуре окружающего воздуха…

Мы знали, что о нашей судьбе беспокоятся и на материке, и на гостеприимных зимовках. Необходимо послать радиограмму, но в такой ветер невозможно запустить моторчик аварийной рации.

Решили отдохнуть. Иванов достал из багажных ящиков спальные мешки, меховые комбинезоны и прочее полярное обмундирование, до сих пор лежавшее без употребления.

– Довольно щеголять по-московски, – шутил он, раздавая вещи.-Раз мы в Арктике, извольте по-арктически одеваться!

Натянув на себя комбинезоны и шапки-ушанки, мы занялись распределением мест.

– Я попрошу отвести мне мое любимое место – в хвосте, около костыля, – сказал Флегонт.-Там можно, по крайней мере, вытянуться во весь рост.

Мы охотно удовлетворили просьбу Бассейна. Затем Иванов великодушно предложил мне занять пассажирскую кабину, а сам, не дожидаясь ответа, начал располагаться в пилотской рубке.

Для меня труднее всего на свете забраться в спальный мешок. В ту ночь я испытал это удовольствие впервые. Другое дело Иванов: у него огромный опыт; ему пришлось два месяца жить в лагере челюскинцев, и за это время он так натренировался, что юркнуть в мешок для него пустая забава. Бассейн тоже располагает опытом, правда, не столь значительным, но зато ему помогает его небольшой рост.

Я же, при моей комплекции, спасовал. Иванову с большим трудом удалось втиснуть меня в мешок.

Не знаю, как моим товарищам, но мне отогреться не удалось. Я долго ворочался, щелкал зубами и в конце концов не выдержал – попросил Иванова достать примус. После того как примус загудел, в кабине стало немного теплее.

Укладываясь спать, я надеялся, что через несколько часов погода улучшится и нам удастся, установив радио, связаться с полярными станциями. Надежды мои не оправдались, хотя ветер несколько утих.

Убедившись в том, что нам все равно не заснуть, мы с Ивановым вылезли из кабины и принялись устанавливать палатку. Невдалеке от самолета Иванов выбрал наиболее защищенное от ветра место, вычертил лопатой квадрат, и мы с остервенением людей, мечтающих о том, как бы поскорее согреться, начали копать яму для укрепления палатки.

Вместе с теплом вернулось бодрое, жизнерадостное настроение. Сами того не замечая, мы громко разговаривали, смеялись, шутили. Наши голоса разносились далеко вокруг, нарушая тишину скованного льдом еще недавно необитаемого острова. Услышав нас, основательно продрогнувший Бассейн догадался, что нам удалось согреться, и вылез из своего логова.

– Смена идет!-громко приветствовал его Иванов.

Пока мы укрепляли палатку, расстилали на снежном полу самолетные чехлы и свои спальные мешки, Флегонт бегал вокруг нас, чтобы согреться. Свой спальный мешок он оставил в самолете.

– Ночевать я буду в пассажирской кабине, а вы можете мерзнуть в своем шатре, – ворчал он.

– Кто будет мерзнуть – это еще вопрос.

– Посмотрим…

Вскоре в палатке весело загудел примус, распространяя вокруг приятное тепло.

Растянувшись у огня, все мы почувствовали голод.

– Не вредно бы теперь и пообедать, – мечтательно заметил Бассейн.

Он же с готовностью принял на себя обязанности главного кока «куропачьего чума», как он величал нашу палатку, и тут же начал распоряжаться. Выполняя его поручения, мы с Ивановым перетащили с самолета основательную часть неприкосновенного запаса продовольствия.

Кастрюля «полярного» супа подкрепила нас, и мы смело приступили к установке динамки и мотора аварийной рации.

Мороз не спадал. Работать приходилось без перчаток, и руки пристывали к металлическим частям. В обычной обстановке эту работу можно было выполнить минут за десять-пятнадцать, а здесь мы провозились около двух часов.

С большим трудом удалось запустить мотор рации. Иванов сел за ключ, начал выстукивать позывные. Не успел он отстучать их и один раз, как оборвался ремень, соединяющий мотор с динамкой.

Наконец, мы подали весточку о себе. Теперь мы слушали, что делается в эфире.

Неожиданно мы услышали Москву. В бухту Тихую передавалось сообщение о том, что Управление полярной авиации высылает на поиски нашего экипажа два самолета. Радостное сознание, что за нами неустанно следит Родина, что в первую же трудную минуту нам немедленно оказывают помощь, придало бодрости и силы.

К концу второго дня видимость несколько улучшилась. Я взял бинокль, забрался на мысок, защищавший нас от ветра, и принялся оглядываться кругом.

Внезапно на ровной глади снега отчетливо обозначился черный силуэт, покрытый сверху снегом, как нависающей на глаза шапкой.

Я пристально всматриваюсь.

– Дом? Да! А если не дом, то склад!

Возле каждой одинокой постройки, возведенной рукой человека в Арктике, обычно возвышается гурий – груда камней, скрывающих бутылку с запиской. Прочитав ее, можно узнать точные координаты острова.

Не скрывая радости, я зову товарищей. Иванов и Бассейн, вооружившись биноклями, подолгу вглядываются в силуэт и полностью соглашаются с моими предположениями.

– Без сомнения дом, – уверенно говорит Иванов. – И недалеко, не дальше двух-трех километров.

– Больше дела, меньше слов, – весело говорю я и, захватив винтовку на случай встречи с белым хозяином здешних мест, отправляюсь в путь.

Вселивший в нас столько надежд загадочный предмет оказался гораздо ближе, чем мы предполагали. Я насчитал до него всего пятьсот шагов. Но меня постигло жестокое разочарование. Рассчитывая найти домик, или, на худой конец, склад, я остановился у самого обыкновенного камня, да еще таких ничтожных размеров, что если бы он накрепко не примерз к земле, я без труда снес бы его к самолету.

Так мы впервые столкнулись с изумительным явлением Арктики – зрительной рефракцией. До этого мы знали о ней только из книг.

Раздосадованные неудачей, мы вспомнили, что уже около двенадцати ночи и пора спать. Бассейн решил ночевать в самолете, а мы с Ивановым устроились в палатке и на этот раз крепко уснули.

Погода понемногу улучшалась. На третьи сутки видимость стала совсем хорошей. С юго-запада открылась цепь островов, отчетливо различаемых даже невооруженным глазом. Ближе других к нам был остров с высокой горой.

– Как по-твоему, – спросил я у Бассейна, – далеко до этой горы?

– Чепуха, – уверенно ответил Флегонт.-Километров пять-шесть не больше.

– А не обманывает ли нас рефракция?

Флегонт измерил меня недоумевающим взглядом:

– О рефракции смешно говорить! Сегодня видимость прекрасная. Вон, посмотри…

Он указал на камень, который был принят нами за дом, и с веселой улыбкой добавил:

– Теперь простым глазом видно, что перед нами не дом и не склад.

Мне тоже казалось, что гористый остров расположен недалеко. Я решил забраться на его вершину и там определиться.

Рассчитывая на скорое возвращение, я взял винтовку и на всякий случай сунул в карман плитку шоколада. Бассейн почти насильно навязал мне несколько кусков сахара, который я терпеть не могу.

Я смело пошел вперед, не боясь заблудиться. Слева были хорошо видны вздымавшиеся волны Баренцова моря. Они служили отличным ориентиром.

Мне давно не случалось ходить пешком, и теперь прогулка в ясный морозный день доставляла большое удовольствие.

Иду час – остров не приближается. Дорога становится труднее. Ровный настил уступил место торосам и айсбергам.

Теперь я чаще оглядываюсь назад и иногда за ледяными горами не вижу своего самолета.

Пройденное расстояние заметно увеличивается, самолет превращается в черную точку, а до острова все еще далеко. Постепенно я убеждаюсь в том, что снова оказался жертвой рефракции.

… Итти вперед или вернуться? Своими очертаниями гористый остров напоминал остров Гукера. На северозападном его берегу расположена бухта Тихая.

Казалось, что это именно так, но, зная архипелаг только по карте, я не мог твердо верить в правильность своих предположений. Никак не удавалось определить примерное расстояние до цели.

«А вдруг ты не прав?-рассуждал я сам с собой. – Вдруг это не остров Гукера? Что тогда? Дойти-то ты дойдешь, а вот на обратный путь нехватит сил. Вот уж и сейчас чувствуется усталость…»

Странное дело – я шел к острову около трех часов, и за это время он совсем не приблизился. Больше того. Теперь мне стало казаться, что он отодвинулся еще дальше. Это заставило меня принять окончательное решение.

Взглянув в последний раз на желанный, но недостижимый остров, я повернулся и пошел обратно по своим следам.

Тут уже начали сказываться первые признаки усталости. Я съел плитку шоколада и вскоре почувствовал мучительную жажду, а пройдя еще несколько шагов, страшно захотел присесть и отдохнуть.

Но отдыхать было негде, и я, напрягая силы, продолжал итти.

Снег сверкал ослепительно. Я был в темных очках – светофильтрах, спасающих от полярной слепоты. Теперь очки вспотели, замерзли, и через них ничего не стало видно. Опустив их на подбородок, я продолжал итти с незащищенными глазами.

В начале пути я часто оглядывался, опасаясь встречи с белым медведем. Теперь винтовка превратилась в палку. Я шел, опираясь на нее, и совершенно не заботился о том, попадется или не попадется навстречу медведь. Обессиленный, задыхаясь, едва добрел я до самолета и ввалился в палатку. В эту минуту наш «куропачий чум» показался мне чудесным дворцом…

Немало времени прошло, пока я пришел в себя от усталости и рассказал по порядку обо всех своих злоключениях.

Бассейна поразил мой рассказ.

– Удивительная страна, – в раздумье заметил он. – Здесь нельзя верить собственным глазам.

…Время шло, а уточнить место посадки не удавалось. Было ясно, что при этих условиях нас нескоро смогут найти. Так или иначе, придется попробовать выбраться отсюда своими силами.

Я предложил проверить наличие горючего. Бензин был слит из всех баков в два верхних. Его хватило бы почти на два часа полета. Но бензин – это еще не все. Без горячей воды тоже не полетишь. А нам требуется ее шесть ведер.

Сняв добавочный бензиновый бак, мы наполнили его снегом и начали подогревать с помощью примуса и паяльной лампы; затем, собрав все самолетные чехлы и кожаные пальто, мы накрыли ими бак. На нагрев воды ушли почти сутки.

Наконец, наступила поистине торжественная минута: вода готова. Стараясь не пролить ни одной капли, мы осторожно залили ее в мотор.

Флегонт Иванович Бассейн.

Погода установилась идеальная. Ярко сияло солнце, разноцветными искорками переливался нетронутый снег.

Пока мы хлопотали с водой, удивительная видимость помогла нам обнаружить еще одну шутку рефракции. То, что мы принимали за волны открытого моря, оказалось свободным от снега ледником, спускающимся с соседнего острова. Вот так новость! Ведь мы сообщили, что сидим в нескольких километрах от моря.

У нас был баллон сжатого воздуха под давлением сто атмосфер. С его помощью удалось запустить мотор. Ни с чем не сравнимой была наша радость в эту минуту. Торопясь, сбивая друг друга, мы бросились собирать имущество и стали как попало сваливать его в багажные ящики и пассажирскую кабину. Вслед за продовольственными запасами туда полетели самолетные чехлы, палатка, спальные мешки, примусы, паяльная лампа…

Каждая минута холостой работы мотора уменьшала запас горючего и ставила под сомнение возможность прилета в бухту Тихую. Едва дождавшись, пока товарищи заняли свои места, я дал полный газ. Легкая машина свободно пошла-в воздух. На высоте двух с половиной тысяч метров я восстановил ориентировку.

Гористый остров, до которого я пытался дойти пешком, оказался Землей Вильчека. Мы летели до нее минут пятнадцать, и это расстояние составляло по меньшей мере сорок километров.

До бухты Тихой оставалось около ста восьмидесяти километров, но мешал сильный ветер. Горючего должно хватить в обрез.

Определив компасный курс, я направил самолет к Тихой. Иванов тщетно пытался связаться с бухтой по радио и узнать, какая там погода.

У острова Галля показались облака. Я боялся, что бухта закрыта и мы пролетим, не заметив ее. Волей-неволей пришлось лезть под облака и обходить остров со стороны Баренцова моря.

Скоро облачность опустилась почти до самой воды. Вести машину стало очень трудно. Внизу мелькали торосы, прорезанные разводьями. Мы летели уже часа полтора, и, судя по времени, до острова Гукера было недалеко.

Бассейн предложил мне выбрать место поровнее, сесть и подождать, пока разойдется туман.

– А то долетаемся, пока кончится горючее, и нечем будет примус развести, – уговаривал он.

В это время Иванов передал записку:

«В Тихой туман, видимость пять километров…»

Я не знал, что делать. Когда внизу мелькали ровные площадки, рука невольно тянулась к сектору газа – остановить мотор и сесть. Но пока я раздумывал, площадки кончались, и впереди опять вздымались торосы…

Самолет не чувствовал моей нерешительности и с той же скоростью продолжал полет. Справа менялись обрывистые берега островов. Я старался не упускать их из виду. От Галля мы шли на запад, потом стрелка компаса стала перемещаться на север.

Неужели я огибаю остров Гукера?

Лавируя над изрезанным побережьем, я приказал Иванову еще раз запросить Тихую о погоде.

– У меня нет связи!-раздраженно ответил он.

– Как нет? Ты же только сейчас принял сводку!

– Где там принял! Эту сводку я случайно перехватил, когда Тихая передавала очередную погоду на мыс Желания. А теперь она опять говорит с Москвой.