Текст книги "Путь летчика"

Автор книги: Михаил Водопьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава четвертая
Снова над полюсом

Не раз у костра я рассказывал детям о своих полетах, о том, как стал полярным летчиком.

Однажды они прибежали ко мне взволнованные, сияющие. Это было в тот день, когда Громов, Юмашев и Данилин закончили свой грандиозный перелет из Москвы через полюс в Северную Америку. Я много рассказывал ребятам о Герое Советского Союза Михаиле Михайловиче Громове, завоевавшем для родной страны новый мировой рекорд. Они слушали меня, затаив дыхание.

Когда я уезжал, мои маленькие друзья преподнесли мне букет полевых цветов, собранных на берегу Мотыры.

Они уговаривали меня погостить еще немного, но я спешил в Москву. Приближалось 18 августа – День авиации. Крылатые корабли, побывавшие на Северном полюсе, должны были принять участие в авиационном празднике.

Десятого августа я приехал в Москву и на другой день поднялся над городом, проверяя свою машину перед предстоящим полетом. Но на авиационном празднике мне пришлось быть только зрителем. Самолеты «Н-170», «Н-171» и «Н-172» находились в это время на заводе. Их готовили к новой, еще более сложной операции, нежели полет на полюс.

В это время без вести пропал в районе Северного полюса советский самолет «Н-209». Двенадцатого августа этот самолет вылетел из Москвы, направляясь через Полярный бассейн в Америку. Во главе экипажа, состоявшего из шести человек, был Герой Советского Союза Сигизмунд Александрович Леваневский.

Вначале полет проходил благополучно, но 13 августа во второй половине дня с борта самолета была получена тревожная радиограмма, сообщавшая, что один из моторов вышел из строя. На этом связь прекратилась. Десятки радиостанций напряженно искали в эфире самолет Леваневского. Место, где он находился, когда передавал последнюю радиограмму, было приблизительно известно, но о том, что случилось с самолетом, можно было только предполагать.

Было очевидно, что трудно достался отважным летчикам Северный полюс. Тяжелые облака, нависшие над Полярным бассейном, загнали самолет на высоту в шесть тысяч метров. Когда отказал в работе один из моторов, самолет не смог сохранять высоту и стал снижаться. Ему пришлось войти в облака, где метеорологические условия содействовали обледенению. Возможно, что обледенела и антенна, а это помешало экипажу самолета сообщить о вынужденной посадке…

Может быть, при посадке испортилось радио и люди ждут помощи, не имея возможности сообщить свои координаты. Какое счастье испытали бы мы, если бы нам удалось вернуть родной стране шесть ее замечательных граждан!

До сих пор я отчетливо помню Щелковский аэродром в ясный солнечный день. Мы приехали проводить товарищей в далекий путь.

Вот высокий и стройный, словно юноша, Леваневский. Этого талантливого летчика знает каждый работник советской полярной авиации. Свое высокое уменье, мужество и подлинно советскую гуманность он проявил уже в 1933 году, спасая американского летчика Маттерна.

На самолете, носящем звонкое название «Век прогресса», американец Маттерн намеревался совершить кругосветный полет. Вылетев из Нью-Йорка, он через Берлин прилетел в СССР. Его путешествие через населенные, обжитые места со сравнительно мягким климатом протекало успешно.

Самое предупредительное отношение, готовность оказать всяческую помощь встречали американского летчика в Советском Союзе. Стартуя из Хабаровска, Маттерн хотел без посадки достигнуть Нома на Аляске. Однако он не сумел справиться с трудностями сурового климата северо-восточной части СССР. Его самолет пропал без вести. На поиски Маттерна вылетел Сигизмунд Леваневский. Рискуя жизнью, он прорвался сквозь туманы, штормы и облачные барьеры.

Леваневский и его штурман Левченко нашли и взяли Маттерна на борт своего самолета; они доставили его на Аляску, в город Ном.

В составе экипажа Леваневского испытанные, талантливые авиаторы. Второй пилот Кастанаев – широкоплечий человек с открытым мужественным лицом. Все мы знали его, как замечательного летчика, установившего вместе с Байдуковым международный рекорд дальности полета с грузом в пять тонн. В последние годы он работал в качестве испытателя, дав путевку в жизнь десяткам новых конструкций наших самолетов.

Штурман Виктор Иванович Левченко – мастер вождения самолетов по неизведанным трассам.

Бортмеханик Григорий Трофимович Побежимов. Корреспонденты газеты усиленно уговаривают его дать интервью. Но Побежимов, смущенно улыбаясь, упорно отказывается.

– Некогда, – отговаривается он.-Сейчас будем запускать моторы.

Скромность – отличительная черта Григория Трофимовича. В этом отношении он очень похож на своего друга Василия Сергеевича Молокова, с которым он работал еще в дни гражданской войны. Вместе с Молоковым Побежимов долгое время летал в Арктике.

Леваневского, Кастанаева, Левченко и Побежимова я знал давно. А вот с другими участниками перелета – бортмехаником Николаем Николаевичем Годовиковым и радистом Николаем Яковлевичем Галковским встречался редко, но слышал о них много хорошего.

Это одаренные труженики. Как и у всех участников перелета, лица их спокойны, уверенны. Они счастливы, что им доверено ответственное задание.

Сразу же после получения тревожного известия с самолета «Н-209» Шмидта, Шевелева, Молокова, Спирина и меня вызвали в Кремль на срочное совещание. В совещании принимали участие товарищи Сталин, Молотов, Ворошилов и Каганович.

Шмидт, стоя у карты, изложил свой проект поисков Леваневского и его экипажа. И. В. Сталин, задавая вопросы, уточнял отдельные подробности.

Когда Шмидт закончил доклад, Сталин спросил его:

– Кто из летчиков полетит?

Отто Юльевич не успел ответить. Как по сигналу, все мы сказали:

– Мы готовы выполнить любое ваше задание!

В тот же день был утвержден состав экипажей самолетов.

Поиски были организованы в двух направлениях: в Западном секторе Арктики и в Восточном.

В Западном должны были действовать наши корабли. Основной базой для нас был намечен остров Рудольфа, подсобной – льдина Папанина, находившаяся в то время на нулевом меридиане и восемьдесят седьмом градусе двадцати минутах северной широты.

На Восточный сектор ложились свои задачи. Ледокол «Красин» должен был немедленно итти к мысу Шмидта, взять там на борт три самолета с экипажами и горючим, направиться на Аляску к мысу Барроу и оттуда, насколько позволят льды, пройти к северу. Находившийся в Беринговом море пароход «Микоян» получил задание с полным грузом угля направиться для перегрузки к «Красину». Летчику Задкову было отдано распоряжение вылететь на двухмоторном гидросамолете «СССР Н-2» из бухты Ногаево в Уэлен и оттуда – к «Красину».

Кроме того, Герой Советского Союза П. Г. Головин подготовил самолет «СССР Н-206», а летчик Грацианский – самолет «СССР Н-207»; они должны были вылететь на остров Диксон и там находиться в резерве.

В течение двух дней летчик Задков пролетел две тысячи четыреста восемьдесят пять километров по маршруту Охотск – Ногаево – Пенжино – Марково – Анадырь – бухта Провидения. Затем он взял курс на Уэлен. Погода не благоприятствовала полету, но Задков, не задерживаясь, пролетел еще тысячу сто километров и достиг мыса Барроу, где совершил блестящую посадку на лагуну в совершенно неизвестном ему районе. Весь путь, пройденный им в три дня, равнялся трем тысячам восьмистам шестидесяти километрам. Это был замечательный перелет.

И вот в эти дни Маттерн предложил свои услуги по поискам экипажа самолета «Н-209». Этот казавшийся на первый взгляд благородным жест летчика, пожелавшего отблагодарить Леваневского за свое спасение, впоследствии оказался фальшивым. Получив от советского правительства новый самолет «Локхид-Электра», приобретенный по его просьбе, Маттерн не спеша вылетел из Фербенкса на север. Идя вдоль сто сорок восьмого меридиана, он достиг всего лишь семьдесят пятой параллели и… вернулся в Фербенкс. От дальнейших поисков летчик отказался.

Перед нашими штурманами стояла задача исключительной трудности – вести машины в совершенно неисследованных широтах Арктики. Приближение полярной ночи еще более усложняло этот полет.

Двадцать четвертого августа с утра самолеты уже были готовы к вылету. Дзердзеевский доложил о состоянии погоды на трассе Москва – Архангельск. Выслушав его сообщение, мы были вынуждены перенести старт на следующий день. Свободное время решено было использовать для контрольных полетов. В тот же день мы дважды поднимались в воздух, еще и еще раз проверив готовность материальной части. Испытания показали, что все моторы, рации, электро– и навигационные приборы работают безотказно.

Утро двадцать пятого августа выдалось на редкость тихое, ясное. В небе ни облачка, полный штиль.

В 6 часов 40 минут были опробованы моторы всех самолетов. Ровно, как часовой механизм, работали они, вращая трехлопастные винты.

Метеорологи составили последнюю сводку погоды. Мы с Шевелевым склонились над синоптической картой, внимательно изучая ее. В пути нам предстояло встретить пересечение двух фронтов. Сводка была малоутешительной. Я посмотрел на Марка Ивановича, назначенного начальником экспедиции.

– Летим?

– Летим, – ответил он.

Снова заводят моторы. Самолеты вздрагивают и оживают. Быстрее и быстрее вращаются винты.

Последние объятия, поцелуи. Слов не слышно. Голоса затерялись в грохоте моторов.

Участники экспедиции занимают свои места в самолетах. Алюминиевые трубчатые лесенки втягиваются внутрь, люки закрываются. Провожающие отходят в сторону.

Один за другим выруливают самолеты на старт.

Даю полный газ. Моторы с ревом срывают машину с места. Развивая скорость, она бежит по бетонной дорожке. Еще несколько секунд, и мы уходим в воздух.

Вслед за мной поднимается самолет Молокова, а спустя несколько минут к нам присоединяется «Н-172», ведомый Алексеевым. Москва скрывается в дымке, затянувшей горизонт.

Через несколько дней наши самолеты шли над Баренцовым морем. Глядя вниз, я думал, что вот уже в пятый раз мы с Бассейном и Ивановым пролетаем над этим морем.

Радиостанции Заполярья поддерживали с нами непрерывную связь. Мазурук сообщил из бухты Тихой, что нас могут принять в любую минуту.

Когда мы приближались к Рудольфу, я узнал из радиограмм, что купол закрывается. Через несколько минут должна была показаться зимовка. Но ее заслонило облако, напоминавшее серую неприступную гору.

Около острова Карла-Александра я увидел плавающие льды и нырнул под облака. Следом за мной снизились Молоков и Алексеев. Теперь мы летели на высоте ста метров. Курс держали по компасу.

Шел снег. Скоро впереди показался обрывистый берег Рудольфа.

Я попытался пройти к зимовке вдоль берега, но видимость была слишком плохая; пришлось вслепую пробиваться вверх.

Поднявшись на семьсот метров, я выскочил из облаков. Молоков и Алексеев неотступно следовали за мной.

Надо было торопиться с посадкой. Я решил пройти над островом, рассчитывая, что часть купола еще открыта. Внизу тяжелой грядой нависли снеговые тучи.

– Ну как?-спросил меня Спирин, понимавший, что положение у нас неважное.

– Сейчас!.. Найдем лазейку!.. А тогда нырнем и нащупаем аэродром!-крикнул я ему, не оборачиваясь.

Несколько раз мы огибали остров, долго ходили над облаками, между их слоями, но обнаружить просвет над зимовкой так и не удалось. Радиостанция Рудольфа сообщала, что зимовщики слышат звук моторов, но из-за тумана принять нас не могут.

Пришлось развернуться по компасу и взять курс на бухту Тихую. Не успели мы это сделать, как получили радиограмму от Мазурука:

«Торопитесь, плато Тихой закрывается».

– Влипли!-невольно произнес я вслух.-Куда же нам садиться?

Пролетая над островом Карла-Александра, я видел, что его юго-восточная часть открыта. Сверху она мне показалась ровной. Посоветовавшись с Шевелевым и Спириным, я пошел бреющим полетом над открытой частью острова.

Склон как будто ровный. Радирую, что иду на посадку, разворачиваюсь – и замечаю запорошенные снегом трещины и отдушины. Они оказались настолько широкими и глубокими, что в них целиком поместилось бы шасси…

Рядом остров Райнера; он круглый и белый, словно перевернутая вверх дном тарелка. Из центра этого острова до самой воды во все стороны тянутся пологие склоны, покрытые ровным льдом. Вот великолепный естественный аэродром! Не теряя ни минуты, я убрал газ и благополучно сел, несмотря на боковой ветер.

Бассейн, Морозов и Петенин тут же выскочили из кабины и, отбежав в сторону, легли, изображая собой «Т». Правда, это живое «Т» предусмотрительно шевелилось: механики побаивались, как бы Молоков и Алексеев, увлекшись, не приземлились прямо на посадочный знак.

Через несколько минут на льду стояли три четырехмоторных самолета. Необитаемый остров превратился в оживленный аэродром.

Райнер всего в пятидесяти километрах от Рудольфа. Каких-нибудь пятнадцать минут полета. Сначала мы решили не отдыхать и, как только купол откроется, перебраться на зимовку. Но прошел час, другой, наступила темнота. Все сильнее сказывалась усталость, хотелось спать. Мы разместились в крыльях самолетов, однако заснуть не удалось: холодный ветер проникал сквозь щели металлической обшивки.

В третьем часу утра туман медленно сполз с купола Рудольфа; зато наш остров окутало сплошной серой пеленой. Потом прояснилось на Райинере, но закрылся Рудольф.

Арктика снова шутила над нами. Ведь только пятьдесят километров! Казалось бы – рукой подать.

Началась лагерная жизнь. Мы разбили палатки. Спали в меховых мешках. Готовили на примусах горячие завтраки, обеды, ужины. Наше меню было достаточно разнообразным: борщ, бульон, шоколад, какао… всего не пересчитать.

Ветер разносил далеко вокруг аппетитные запахи; против них не устоял и медведь: около самолета явственно отпечатались его внушительные следы.

Погода на Райнере улучшилась. Я должен был вылететь первым и в случае, если и на Рудольфе погода окажется хорошей, предложить лететь остальным двум самолетам.

Солнце еще не взошло, когда я поднялся над островом. В северной предутренней мгле нелегко было проскочить в море между двумя островами; на высоте двухсот метров я добрался до Рудольфа.

Купол открыт. Вижу темные, расплывчатые фигуры; черный дым стелется по аэродрому; слева под крылом мелькают ярко горящие костры, а дальше все серо, однотонно.

Прошу Марка Ивановича передать на Райнер распоряжение о немедленном вылете и иду на посадку.

Машина мягко спускается на три точки, немного бежит и останавливается, зарывшись в снег.

Удивительно! На острове Райнера почти чистая ледяная поверхность, а здесь такой рыхлый и глубокий снег, что на пустой машине, с помощью всех четырех моторов, едва удалось дорулить до места стоянки.

На зимовке тишина. У крыльца одиноко бродит на привязи пойманный медвежонок. Взошло солнце. Небо чистое. Хорошо, спокойно.

В тот же день на остров из Тихой прилетел Мазурук. Тысячами вопросов забрасывают нас зимовщики. Мы говорим, говорим без конца, делимся новостями с Большой Земли и с интересом слушаем рассказы о буднях полярной станции. Между прочим узнаем о новой интересной затее Мазурука – организации аэроклуба для зимовщиков.

Через два дня машины были готовы к полету на полюс.

По плану предполагалось, что три корабля отправятся на поиски, а четвертый останется в резерве на острове Рудольфа.

Выбрав сравнительно сносную погоду, Мазурук с Дзердзеевским вылетели на разведку. Но уже на восемьдесят третьем градусе их встретил густой плотный туман. Пробиваясь дальше, они натолкнулись на сплошной фронт облаков. Пришлось вернуться на Рудольф. Вылет так и не состоялся.

Много дней прошло в томительном ожидании. Ночи становились длиннее, темнее. Солнце показывалось все реже. Скоро оно совсем распрощается с нами и спрячется на долгую полярную ночь.

Несмотря на это, мы вынуждены откладывать старт. Для полета на полюс необходима подходящая погода. Ведь даже ради пятнадцатиминутного путешествия с острова Райнера на Рудольф пришлось ждать около четырех суток.

Самолеты находились в полной готовности. При двадцатиградусном морозе, в пургу, в тумане летчики и механики не прекращали работу у своих машин. На каждую из них был погружен запас горючего на восемнадцать-девятнадцать часов полета и продовольствия на шесть месяцев. Мы знали, что вынужденная посадка в районе полюса заставила бы нас провести на дрейфующем льду долгую полярную ночь.

День уменьшался катастрофически быстро. Собираясь в кают-компании, мы часами обсуждали новые и новые варианты поисков экипажа Леваневского.

В конце концов было решено, что Мазурук останется в резерве на Рудольфе, а Молоков, Алексеев и я отправимся за полюс, подыщем хорошую льдину, устроим на ней базу и, летая над зарубежной Арктикой, километр за километром обследуем весь район возможной посадки самолета «Н-209».

Если же нам не удастся найти в центре Полярного бассейна удобный аэродром, тогда мы на трех самолетах обследуем зону до берегов Америки.

План был хороший. Смущал только рыхлый снег, обильно покрывавший купол Рудольфа. Сможем ли оторвать на колесах перегруженные машины?

На Рудольфе была только одна пара лыж, завезенная еще в прошлом году «Русановым». Рассчитывать на скорое получение лыж с материка мы не могли. Уже ударили сильные морозы, и ледяные поля преградили путь пароходам.

Я попросил Алексеева порулить по аэродрому. Если машина пойдет легко, значит можно лететь на колесах.

Самолет Алексеева с величайшим трудом прошел метров сто, да и то с помощью трактора.

Пришлось менять решение: на поиски экипажа Леваневского вылетит один флагманский корабль.

Весь состав экспедиции готовил машину к отлету. Прежде всего заменили колеса лыжами. Чтобы осуществить эту очень трудную операцию, мы предварительно слили все горючее из баков, а затем вливали его обратно. Приподнять машину удалось с помощью домкратов, для которых пришлось соорудить специальную площадку.

Во время смены левого колеса, не выдержав тяжести, сломалась нога домкрата. Механик Сугробов успел предупредить несчастный случай, крикнув:

– Прекратить работу у колеса!

Самолет неожиданно покатился назад. Нечеловеческими усилиями мы спасли машину. Но этим не кончились наши беды: крылья и лопасти винтов покрылись ледяной коркой. Сперва их очищали деревянными лопатами, потом с помощью кипятка и антиобледенителя. Немало помучились участники экспедиции и зимовщики с очисткой корабля от снега.

С согласия Шевелева я приготовился стартовать при мало-мальски сносной погоде. Но остров закрывало то густым молочным киселем тумана, то вихрями свирепой пурги.

Сколько раз измученные, огорченные мы возвращались с аэродрома на зимовку.

Готовясь к полету, я рассчитывал на полнолуние. В лунную ночь видимость достигает пятидесяти километров, и лететь можно совсем спокойно. Но луна показывалась лишь изредка, в разрывах облаков.

Наконец, шестого октября в двенадцать часов ночи над нами открылось чистое небо. Мы увидели ярко горящие звезды, а на востоке – затухающий серп луны.

Тотчас же мы собрались в кают-компании и принялись изучать ночную синоптическую карту. С запада шел циклон. Борис Львович предупредил, что погода может испортиться.

– Вылететь можно, но возвращение на Рудольф, вероятно, будет отрезано.

Слова Дзердзеевского заставили призадуматься. Солнце светило всего четыре часа, и мы должны были вылететь сейчас, ночью, с тем, чтобы вернуться на Рудольф засветло.

Первым заговорил Молоков. Он советовал воздержаться от полета. Алексеев и Мазурук поддержали его.

– Зачем рисковать еще восемью жизнями?-сказал Мазурук.-Если закроет купол, куда вы сядете?

– Здесь островов много, – ответил я, – не может быть, чтобы все закрыло. В худшем случае мы сядем в бухте Тихой или на острове Карла-Александра.

Спирин присоединился ко мне. Он горячо настаивал на немедленном вылете. Решающее слово оставалось за начальником экспедиции.

Марк Иванович внимательно выслушал всех нас.

– Задание должно быть выполнено, – обратился он к собравшимся.-Раз командир корабля и штурман уверенно говорят, что готовы итти в полет, нужно лететь.

…Трактор «Сталинец» медленно тащил в гору огромные сани, нагруженные людьми. Купол острова был открыт. Костры освещали аэродром. Колеблющееся пламя отбрасывало на снег косые тени от четырех самолетов. На крыше домика стоял небольшой прожектор. Его луч был направлен на флагманский корабль «СССР Н-170».

Как мухи облепили люди огромную заиндевевшую птицу. Вениками сметали снег с металлической обшивки, откапывали лыжи. Механики разогревали моторы. Товарищи двигались и работали молча. Выражение настороженности и тревоги не сходило с их лиц. Уже потом, в дни Великой Отечественной войны, перед отлетом в сложные бомбардировочные рейды я видел такое выражение на лицах многих боевых друзей.

Дзердзеевский то и дело посматривал вверх. Он боялся, что вот-вот облака затянут небо, скроют звезды. Больше чем когда-либо ему хотелось, чтобы его прогноз оказался ошибочным.

На западе горизонт был чист, на востоке чуть-чуть загоралось небо.

Подошел Бассейн:

– Ну как, товарищ командир, летим?

– Летим! Поторапливайся! Надо вернуться засветло.

Началось прощание. Пожимая нам руки, товарищи подолгу всматривались в наши лица, словно стараясь навсегда запечатлеть их в памяти.

– До скорой встречи, друзья!-крикнул я, стараясь вложить в слово «скорой» как можно больше спокойной уверенности.

Взлет ночью на перегруженной машине, весившей 25 тонн, был очень сложен. Машина бежала вниз по склону горы, тяжело набирая скорость. Я вел разбег по прямой, ориентируясь на одну из многочисленных звезд.

После стремительного бега и резких бросков самолет в воздухе.

С необычайной осторожностью делаю большой круг над островом. Мы проверяем работу моторов и приборов. Из глушителей вылетает ровное розоватое пламя.

С черного неба нам ярко светят звезды. Электричество освещает штурманскую рубку и кабину летчика.

Но скоро звезды скрываются за перистыми облаками; облака становятся все гуще – мы попадаем в проходящий севернее Рудольфа циклон.

На восемьдесят четвертом градусе облачность начала сливаться с туманом. Только кое-где виднелись разрывы. Еще немного, и мы наткнулись на непроницаемую стену. Чтобы не терять из виду льдов, пошли под облаками.

Чем ближе мы подходили к полюсу, тем хуже работал магнитный компас. Пришлось держать курс по гирокомпасу, в показания которого нужно было вносить поправки каждые пятнадцать минут. Однако Спирин великолепно ориентировался.

Чем дальше, тем все упорнее надвигались на нас туман и облачность. Видимость была скверная. Нас прижимало все ниже и ниже. Я перешел на бреющий полет. Теперь уже совсем рядом мелькали черные полосы разводьев, стремительно проносились серые ледяные поля. Высотомер показывал сорок метров.

Невольно шевельнулась мысль: «а вдруг придется сесть?» Льдин, подходящих для посадки, здесь не было.

Бассейн крикнул мне в ухо:

– Осторожней! Смотри, за лед зацепишь!

Долго лететь вслепую на перегруженной машине нельзя. Любой ропак может погубить ее.

– Как быть дальше?-обратился я к Шевелеву и Спирину.

Решено попытаться проникнуть к полюсу, а если впереди облачность будет еще ниже, повернуть обратно.

Поверхность льда все еще напоминала ночную тундру – серую, скучную, однообразную. Но через несколько минут в облаках начали открываться просветы. Облачность повышалась. Теперь мы могли прекратить опасный бреющий полет и подняться на высоту трехсот метров. Машина уверенно пошла вперед.

Мы достигли восемьдесят девятой параллели, когда погода снова ухудшилась. Было ниже двадцати градусов мороза. С облаков свисала какая-то густая тяжелая бахрома, и нам без конца приходилось пробивать ее. Я вопросительно взглянул на второго пилота Тягунина.

Он ответил на мой немой вопрос спокойным, уверенным голосом:

– При такой низкой температуре обледенение не грозит. Значит, можно лететь вперед. В крайнем случае прорвемся вверх.

Я молча кивнул ему и подумал: «Хорошо иметь такого помощника!»

Приближался полюс. Внезапно перед нами открылось зрелище непередаваемой красоты.

Небо как бы раздвоилось. Темновишневая и светло-голубая полосы сливались над нашими головами. Первая справа постепенно загоралась на своем пути к горизонту. Ее далекие границы, освещенные лучами уходящего солнца, казались огненно-розовыми. Слева же краски затухали, незаметно переходя в мрачные черно-голубые тона.

С одной стороны – исчезающий день. С другой – надвигающаяся ночь.

В 8 часов 34 минуты я снял перчатку и крепко пожал руку Тягунину. Под нами был полюс.

Где-то недалеко отсюда, может быть, находится сейчас самолет «Н-209»!

Все застыли у окон и люков, пристально вглядываясь в ледяные просторы. Каждый получил точные указания и знал, куда он должен смотреть. Жадно ищущим глазам ежеминутно мерещился силуэт самолета. Но когда мы подлетали ближе, то убеждались, что это трещины или торосистые гряды.

Внезапно Морозов подбежал ко мне с криком:

– Самолет! Я вижу самолет!

У меня заколотилось сердце.

– Где? Где он?

– Там, – указал на правое крыло Морозов.

Я мигом передал управление Тягунину и бросился к окну.

… Какое жестокое разочарование! Я увидел разводье, по форме напоминавшее самолет.

Мы продолжали поиски, летая зигзагами. Каждые десять минут Спирин менял курс. Скоро внизу начали появляться отдельные заряды тумана, закрывавшие скованный льдами океан.

Туман все усиливался. На самолет надвигалась темнота. Мы перестали различать черные змейки разводьев и трещин.

Надеясь, что туман скоро кончится, мы, не оставляя поисков, держали прежний курс. То ныряли под облака, внимательно осматривали льдины, то поднимались вверх.

В конце концов туман и облачность поставили перед нами непроходимый барьер. Пришлось ломать курс. Повернули вправо под углом девяносто градусов. Но опять облачность преградила нам путь. Мы снова повернули… Что, если они здесь, близко… слышат звук наших моторов…

Мы стремились пробиться дальше, но облака давили ниже и ниже. Все пути плотно закрыло туманом.

Тяжело было покидать этот район, но пришлось уступить Арктике. Нам грозило обледенение.

Обратно шли в сплошных облаках, нависших в несколько ярусов. Время от времени я с опаской поглядывал на крылья, не начинается ли обледенение. Глухо доносились сигналы маяка. Звезд не было видно.

На восемьдесят пятом градусе показалось расплывчатое, бледное солнце; оно еле-еле просвечивало сквозь густую облачную дымку.

По мере приближения к Рудольфу солнце становилось все ярче. Неожиданно мы вырвались из облаков и увидели ясное синее небо. Позади остался гигантский облачный обрыв.

В 13 часов 10 минут мы сели на куполе Рудольфа. Полет продолжался десять часов.

Мы готовились к новым полетам. Лыжи вновь заменили колесами. Но Арктика обрушилась на нас еще более жестокими циклопами, туманами, метелями.

Начались морозы. Лагуны затянуло льдом. Из США был отозван Грацианский, уже совершивший шесть смелых полетов в глубь Арктики.

Проведя в воздухе в общей сложности сорок два часа, он обследовал десять тысяч квадратных километров. Летать Грацианскому приходилось в крайне тяжелых метеорологических условиях, большей частью на высоте трехсот-четырехсот метров, а иногда и бреющим полетом. Малейшая неосторожность и самолет мог врезаться в нагромождения торосов.

Однако полярная ночь и суровая арктическая зима ни в какой мере не приостановили мероприятий советского правительства по розыскам экипажа Леваневского.

Наши самолеты, находившиеся на Рудольфе, не были приспособлены к ночным арктическим полетам. Поэтому правительство решило направить на поиски другие, специально оборудованные корабли. Московские заводы спешно подготовили их, и в начале октября из Москвы на остров Рудольфа вылетели на тяжелых машинах Герой Советского Союза Бабушкин, летчики Мошковский и Чухновский. В качестве вторых пилотов на каждой машине летели специалисты по ночным полетам. Кроме этого, на Рудольф были отправлены пароходом два самолета «П-5» и три самолета для разведки погоды и связи.

Мы получили приказание вернуться в Москву. Мысль о том, как оторваться на колесах от снежного покрова, не особенно волновала нас, так как мы основательно разгрузили машины: горючего взяли всего на десять часов полета, продовольствия – на два месяца.

Для каждого самолета, чтобы облегчить ему разгон, была подготовлена утоптанная с помощью трактора дорожка. Самолеты поднялись в воздух. Мы построились и взяли курс на Амдерму, хотя вскоре сообщения о погоде заставили нас изменить курс и пойти на мыс Желания.

Вскоре после нашей посадки поднялась пурга.

Пока мы дожидались погоды для взлета, ко мне пришла радиограмма из родных мест. Сюда, на семьдесят седьмой градус северной широты, земляки сообщали, что выдвинули меня кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.

Я немедленно ответил:

«Спасибо за высокую честь. Ваше доверие постараюсь оправдать. Скоро буду у вас».

Двадцать девятого октября установилась хорошая погода. Я собрался рулить на старт, как вдруг раздался оглушительный взрыв. Моя машина резко накренилась в правую сторону:

– Что случилось?

Спирин выскочил из радиорубки и обнаружил, что лопнула покрышка правого колеса. Запасного колеса не было.

Я немедленно послал радиограмму на Рудольф начальнику экспедиции. Шевелев ответил:

«Дано распоряжение ледокольному пароходу «Русанов» доставить запасное колесо из бухты Тихой».

Но в это время на Земле Франца-Иосифа ударили морозы. «Русанов» вмерз в крепкий лед. Я созвал механиков. Сугробову пришла в голову великолепная мысль: снять с колеса покрышку и камеру и намотать на его обод толстый канат.

– Ручаюсь, Михаил Васильевич, – уверенно заявил он, – с таким колесом поднимемся, а сесть на песчаном аэродроме вам будет не так уж трудно. Ведь машина пустая.

Мы приняли его предложение.

Когда под руководством Сугробова сняли покрышку и камеру, колесо заметно уменьшилось: вместо двух метров оно имело теперь всего метр в диаметре. В пазы обода мы намотали канат, по каждому витку усердно били тяжелыми кувалдами, а под конец крепко затянули канат сеткой из проволоки.

После этого наша машина выглядела так, словно она побывала в протезном институте.

До мыса Желания нас летело девять человек. Теперь, чтобы облегчить самолет, мне пришлось высадить четверых – Дзердзеевского, Тягунина, Кистанова и Морозова. Груз разместили так, чтобы он давил на неповрежденное колесо; из баков правого крыла перелили в левое две тонны горючего.

Второго ноября на мысе Желания вновь установилась хорошая погода. Откладывать вылет было рискованно. Солнце уже ушло за горизонт. В это время радист зимовки Маточкина Шара сообщил нам последнюю сводку погоды:

«Видимость до пяти километров, облачность триста метров. Амдерма сообщает, что видимость удовлетворительная, но ветер семь баллов».