Текст книги "Путь летчика"

Автор книги: Михаил Водопьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

На поврежденном самолете мы могли сесть только в Амдерме. Туда нам привезут из Архангельска новое колесо. Рассчитывать на возвращение или на промежуточный аэродром не приходилось. Даже если машина хорошо выдержит посадку, не следовало надеяться на то, что мне дважды удастся стартовать с таким колесом. Я пошел на взлет.

Сначала машина двигалась с трудом. Налетая на камни, металлический обод высекал искры. Но постепенно я набрал скорость и, приподняв правое крыло, побежал на одном левом колесе. В это время канат, которым было обмотано испорченное колесо, перерезало в нескольких местах острыми камнями. Он запутывался, цеплялся за стойки, обрывался и снова запутывался. В конце концов его так захлестнуло, что колесо перестало вращаться. Но мы уже были в воздухе.

– Ну, Михаил Васильевич, – сказал Спирин, выйдя из радиорубки, – теперь наше колесо привязано крепко.

Передав ему управление, я посмотрел на колесо. Действительно оно оказалось прочно привязанным к стойке. Я надеялся, что при посадке канат оборвется.

Скоро самолеты Молокова и Алексеева тоже поднялись в воздух. Все три машины взяли направление на юг.

Спирин занял место второго пилота. Штурманские расчеты сейчас не были нужны; мы имели хороший ориентир – берег Новой Земли.

Постепенно облачность становилась плотнее, видимость ухудшалась. Лишь временами мелькали обрывистые берега.

Мы приближались к Маточкину Шару. Под нами бушевало море. Теперь мы ясно различали белые гребешки волн. По вертикали видимость была отличная, но впереди виднелась лишь густая пелена.

Из тумана неожиданно выросла огромная гора. Она приближалась к нам с неумолимой быстротой. Не теряя ни секунды, я дал полный газ всем моторам и доотказа потянул на себя штурвал. Машина пошла вверх. Скорость падала… И вот, когда все уже были готовы к удару, я положил машину влево и каким-то чудом, вывернувшись почти у самой горы, ушел в сторону.

Мы со Спириным обменялись взглядами. Каждый прекрасно понимал, что секунду назад смотрел смерти в глаза.

Берегушел вправо. В погоне за ним я повернул машину в ту же сторону. И тут мы попали в «каменный мешок»: земля оказалась справа, слева и впереди.

«Это залив!»-промелькнула мысль.

Берег надвигался с молниеносной быстротой. Спирин дал полный газ и поставил самолет вертикально на крыло. Машина задрожала.

– Что ты делаешь?-крикнул я.

Почти над самыми волнами мне удалось выравнять самолет.

– Ты с ума сошел, Иван Тимофеевич! Разве можно так вертеть тяжелую машину?

– Что ж я мог сделать, – ответил он, – когда мы чуть было в берег не врезались!

Я решил повернуть на юго-восток, с расчетом уйти подальше от опасных берегов и лететь слепым полетом через Карское море, к острову Вайгач.

Под нами снова шумело море. Оно то скрывалось, то вновь появлялось в просвете облаков.

Гребешки на море стали исчезать. Море и туман слились в один серый тон. Лететь было очень трудно.

Внезапно мы снова увидели темные очертания берега. Он быстро рос, приближаясь к нам. Но это оказался пологий мыс. Нам удалось перескочить через него и вырваться к морю.

Прошло три часа после вылета с мыса Желания. Погода улучшилась. Словно из темного подвала мы выбрались, наконец, на свежий воздух.

В это время Сима Иванов принял радиограмму из Амдермы:

«Шторм одиннадцать баллов. Видимости никакой».

Мы рассчитывали попасть в Амдерму в сумерках. Видимость и сейчас плохая. Значит, тогда будет совсем темно.

Как сесть в темноте на одном колесе?

Все же мы решили продолжать путь.

Недалеко впереди появилась черная точка. Самолет. Кто это?

Добавил обороты моторам, догнал. На фюзеляже ясно видны опознавательные знаки «СССР Н-171» – это Молоков.

Хотел связаться с ним ио радиотелефону, но радист Молокова был занят разговорами с Амдермой и нас не слышал.

– Иван Тимофеевич, – обратился я к Спирину, – раз в Амдерме шторм, давай подыскивать место для посадки на Новой Земле, прямо в тундре. Туда нам смогут привезти колесо.

Спирин предложил пролететь еще немного вперед.

– Возможно, нам удастся добраться до мыса Меньшикова, – сказал он. – Я видел там домик. Хорошо бы сесть около него. Все-таки будет где жить.

Мы опять пошли по берегу Новой Земли, к самой южной ее оконечности.

Молоков не видел нас. Он уходил вперед, держа курс на Амдерму.

Погода портилась. Машину бросало то вверх, то вниз. Но вот и мыс Меньшикова. Мы видим, как, ударяясь о берег, огромные волны рассыпаются тысячами брызг.

Сделав круг, намечаю более или менее ровную площадку между двумя небольшими озерами. Разворачиваюсь. Определить направление ветра при такой его силе нетрудно.

Убрав моторы, кричу Спирину:

– Сажусь! Будь, что будет!

Самолет коснулся здоровым колесом поверхности тундры и покатился, потом начал медленно опускаться на больное. Едва оно коснулось земли, как от сильного рывка лопнул канат, и машина заковыляла, как подстреленная птица.

Спустя мгновение, я почувствовал резкий тормоз. Затем какая-то сила завернула нас вправо. Толчок. Машина задрала хвост и начала медленно падать на нос. Потом как бы в нерешительности покачнулась сперва в одну, потом в другую сторону и послушно опустилась на хвост. Мы облегченно вздохнули.

Спирин бросился в радиорубку и оттуда крикнул:

– Все в порядке, машина цела!

Мы выскочили из самолета. Правым крылом он почти касался земли. Здоровое колесо стояло на тонком льду, покрывавшем тундру. Обод больного колеса пробил тонкую ледяную корку и до самой оси зарылся в землю. На снегу валялись разбросанные во все стороны куски каната и проволоки, которыми мы так старательно крепили колесо на мысе Желания.

Под приподнятое крыло дул сильный ветер. Он грозил перевернуть машину. Кайлами и лопатами вырыли мы около уцелевшего колеса большую яму, разыскали на морском берегу среди плавника хорошую вагу, притащили ее и под «Дубинушку» принялись закидывать хвост самолета, чтобы стоявшее на поверхности колесо опустить в яму. Как только оно провалилось, машина выравнялась.

Теперь можно было спокойно ждать прибытия парохода с запасным колесом.

Мы осмотрелись вокруг. Пустынный берег выглядел неприветливо. Но все же хорошо, что мы на земле, а главное, что цела машина.

Через десять минут связались с Амдермой и сообщили, что сели благополучно на мысе Меньшикова. Я попросил немедленно выяснить, где самолеты Молокова и Алексеева. Но связь внезапно прекратилась.

Вскоре Сима Иванов случайно подслушал разговор Амдермы с Москвой. Амдерма радировала:

«Видимость плохая. Над зимовкой появился самолет Молокова. Он пошел на посадку. Сели хорошо в одиннадцатибальный шторм».

Оставалось узнать, где Алексеев. Сима усердно ловил все станции, и только через час остров Диксон сообщил нам, что Алексеев сел в заливе Благополучия.

Пора было устраиваться и нам.

Бассейн пошел к маяку.

Маяк светил не все время, а загорался вспышками. Около него стоял полуразвалившийся домик. Повидимому, он служил когда-то временным жилищем для строителей маяка.

Мне сообщили по радио, что на мыс Меньшикова вышли собачьи упряжки с продовольствием. Но к нам они так и не добрались – помешала пурга. Трое суток люди плутали во льдах, а потом, измученные, вернулись на зимовку.

К нам хотели выслать бот. Но в море свирепствовал жестокий шторм, и капитан не рискнул сняться с якоря.

Решили раскинуть палатку, потом раздумали. При таком бешеном шторме ее все равно унесло бы. Оставалось одно: оборудовать под жилье радиорубку Иванова. Наглухо закрыв наружную дверь, мы надули резиновые матрацы, положили их на пол, вывернули мехом вверх спальные мешки и разостлали на них меховые кухлянки. Несмотря на все эти меры, ледяной ветер пронизывал стенки самолета. Целые сутки слушали мы вой ветра и свист пурги.

Так шли дни за днями. Наступило шестое ноября. Завтра двадцатая годовщина Великой Октябрьской революции.

Ночью мы вышли на берег моря, собрали плавник и разложили огромный костер.

Мы не могли оторвать глаз от яркого пламени. Возвращаться в кабину самолета не хотелось. Но со всех сторон нас обдувало ледяным ветром, и в конце концов мы все же медленно и неохотно побрели в нашу тесную квартирку.

Утром проснулись в приподнятом настроении. Сегодня седьмое ноября. Мы, пятеро советских граждан, заброшенных стихией в пустыню Заполярья, праздновали вместе со всей Родиной замечательный исторический день.

Мысленно мы были там, на Красной площади. Вот идут войска, самолеты плывут ровным строем высоко в небе. Трибуна. Знакомые улыбающиеся лица лучших людей, дорогих всей стране.

Только на девятые сутки стихла пурга. А еще через двадцать четыре часа, ночью, мы получили радиограмму с направляющегося к нам бота «Вихрь». Капитан сообщал:

«Видим маяк. Подходим к мысу Меньшикова. Темно. Разведите на берегу костры».

Мигом с ракетами и ведром бензина мы помчались на берег.

Скоро в темноте зажглись огоньки. Это подходил «Вихрь».

Огоньки медленно приближались, потом они словно повисли на темной стене, – бот остановился.

Мы ждали у костра. Вдруг послышались голоса:

– Левее, левее!

Это высаживались из шлюпки товарищи.

Нам привезли продовольствие, папиросы, а главное – колесо.

Все принялись за работу. Вытащили из канавы машину. Сменили колесо. Все было готово к вылету.

Я дал полный газ и поднялся в воздух.

Амдерма встретила нас ясным небом и легким, едва ощутимым ветерком.

Из Амдермы в Архангельск на борту моей машины летели три пассажира: муж, жена и грудной ребенок. Признаться, я долго не решался взять их. Но супруги – студенты-практиканты, застрявшие в ожидании парохода, так упрашивали, что я не устоял, и не пожалел об этом. Ребенок чувствовал себя превосходно, будто всю жизнь провел в воздухе.

– Когда ваш сын вырастет, он будет замечательным летчиком!-пообещал я молодой матери, высаживая ее на Архангельском аэродроме.

В первый же день пребывания в Архангельске я заметил, что у Симы Иванова какие-то странные, мутные глаза. Попробовал расспросить, что с ним. Стараясь казаться бодрым, он ответил:

– Не беспокойся, командир. Все в порядке.

Весь день Сима ходил невеселый. А вечером, когда мы собирались в театр, он признался:

– Нездоровится мне что-то. Трясет меня. Лучше я не пойду.

Мы тотчас пригласили врача.

– Возможно, что это грипп. Пока еще трудно определить, – сказал врач.

Через день мы вылетели в Москву. Иванов чувствовал себя попрежнему неважно. У него был небольшой жар и озноб.

– Скорее бы добраться до Москвы! Там все пройдет, – говорил он, продолжая с усердием исполнять обязанности радиста.

В Москву мы прибыли не так скоро. Около Вологды наши корабли попали в густой туман и снегопад. Мы шли бреющим полетом. Внизу мелькали макушки деревьев, какие-то строения, железная дорога.

Иванов принял радиограмму о погоде за Вологдой:

«Туман усиливается, возможно обледенение».

Если в Арктике иногда и приходилось рисковать, то здесь мы не имели на это права.

Было решено сесть в Вологде.

Сима чувствовал себя все хуже и хуже. У него перестала действовать правая рука. Он хотел продолжать работать левой, но болезнь обострялась с каждым часом.

Убедившись в том, что погода может надолго задержать нас в Вологде, я отправил Симу в сопровождении врача в Москву.

Через два дня мы тоже были в Москве.

Я поспешил навестить Иванова.

Сейчас, когда он заболел, я особенно остро чувствовал, какие крепкие нити настоящей дружбы связывают нас. Много мы пережили вместе с Симой во время полетов на Север.

Помню, как, сидя на мысе Меньшикова, Сима мечтал о солнце, о зеленой листве…

– Михаил Васильевич, возьми меня с собой в санаторий, где ты будешь отдыхать. Вместе мы два раза летали на полюс, вместе и отдохнем. Хорошо?

Под вой пурги, дрожа от холода, мы строили планы поездки в Кисловодск.

И вот он в больнице. Ему очень плохо, он уже не разговаривает.

Врач посоветовал мне не показываться ему на глаза.

– Встреча с вами может его взволновать и ускорить смерть.

Через два дня Сима умер.

Снятие зимовщиков

Льдину со станцией «Северный полюс» стремительно несло на юг. Если направление дрейфа вполне соответствовало ожиданиям зимовщиков, то совершенно неожиданной оказалась его скорость, все более увеличивающаяся по мере приближения к Гренландии.

По первоначальному плану снятие папанинцев предполагалось в марте. Разумеется, эта операция была менее сложной, нежели создание станции на Северном полюсе. Но и здесь имелись свои трудности. Одна из них была связана с особенностями Гренландского моря, где в марте туманные дни значительно преобладают над ясными. Другая заключалась в том, что при снятии папанинцев нельзя было опираться на сухопутную базу. Поэтому необходимо было прибегнуть к помощи ледокольных судов.

Подготовка экспедиции шла по двум направлениям: с одной стороны, в поход готовились ледокол «Ермак» и ледокольный транспорт «Таймыр», с другой – воздушный отряд под начальством Героя Советского Союза Спирина.

Для наблюдения за кромкой льда в районе дрейфа вышел разведчик экспедиции – гидрографическое судно «Мурманец».

В конце января в Гренландском море развилась интенсивная циклоническая деятельность. Шесть дней подряд непрерывно бушевал шторм. Дрейфующая льдина стала испытывать резкие толчки, на ней появились трещины.

Первого февраля на рассвете пурга стихла. И тогда перед взорами зимовщиков предстал странный, незнакомый пейзаж. Он не узнали своей льдины. Исчезли привычные очертания ровного ледяного поля. Вокруг палатки чернели трещины. Повсюду виднелись льдины, разделенные большими пространствами воды.

Были отрезаны две базы, а также технический склад с имуществом. Наметилась трещина под жилой палаткой. Весь день зимовщики провозились с переселением. Льдина катастрофически уменьшалась. А к вечеру ее размер был уже 30x50 метров. Несмотря на это, все наиболее ценное имущество было спасено.

Разрыв льдины внес в работу по снятию папанинцев серьезные осложнения. Обломок ее был явно недостаточен для посадки большого самолета.

Правительство приняло решение о немедленной отправке в Гренландское море ледокольных судов.

Третьего февраля утром в море вышел «Таймыр». Для воздушной разведки и связи на пароход погрузили звено легких самолетов. Командиром летного звена был назначен пилот Власов.

Базой для летного отряда Спирина должен был служить ледокольный пароход «Мурман», срочно подготовлявшийся к походу. На «Мурман» были погружены два самолета: лыжный «П-5» и амфибия «Ш-2». Пилотировать должен был летчик Черевичный. Седьмого февраля «Мурман» вышел в море.

В то же время ленинградские рабочие усиленными темпами ремонтировали ледокол «Ермак». Капитаном назначили В. И. Воронина. На «Ермаке» должен был отправиться в море руководитель всей экспедиции Отто Юльевич Шмидт.

В момент, когда льдину раскололо штормом, ближе всего к лагерю находилось судно «Мурманец». Правительство поручило командованию этого судна не ограничиваться наблюдениями за передвижением льда, а попытаться пробиться к лагерю и сделать все возможное для снятия группы. Каждые шесть часов капитан «Мурманца» И. Н. Ульянов должен был радировать в Москву о своем местонахождении.

Два раза на пути к льдине «Мурманец» попадал в жестокий шторм, подвергался обмерзанию. Когда до лагеря осталось 70 миль, началось сжатие. Только на шестые сутки удалось вырваться из ледовых тисков. Судно разводьями направилось к берегам Гренландии.

Тем временем «Мурман» и «Таймыр», продвигаясь к лагерю, прошли через настоящее штормовое пекло. Море пенилось и кипело. Волны поднимались высоко над судами и обрушивались на палубы, рассыпаясь тысячами брызг и потоков. Ветер сбивал с ног, обжигал лицо, заставлял людей, находившихся на палубе, цепляться за поручни, тросы, мокрые бревна.

Десятого февраля «Таймыр» вошел в тяжелые льды Гренландского моря и начал форсировать их. В тот же день, после долгих усилий, радист «Таймыра» связался с Кренкелем. С этого момента радиосвязь поддерживалась непрерывно.

«Таймыр» шел вперед, пробиваясь сквозь восьми-десятибальный лед и освещая себе путь тремя прожекторами, один из которых был установлен на капитанском мостике.

Утро двенадцатого февраля принесло большую радость: Кренкель сообщил, что в лагере виден свет прожектора. Для проверки решили на следующий день обменяться сигналами. В условленную минуту далеко на горизонте мелькнула искорка. Она вспыхнула и погасла. Это папанинцы зажгли магний. На «Таймыре» было всеобщее ликование.

На другой день «Таймыр» очутился в полосе непроходимых льдов. В сорока милях к северо-востоку от него форсировал тяжелые льды «Мурман». Несмотря на то что «Мурман» вышел значительно позднее «Таймыра», он нагнал его у кромки льдов, и теперь корабли шли почти на виду друг у друга.

Но тяжелые льды в равной степени препятствовали и «Таймыру» и «Мурману». Дальнейшее продвижение вперед зависело от тщательности ледовой разведки. Слово было за летчиками. Пятнадцатого февраля сплошные смерзшиеся льды преградили путь обоим кораблям. В этот день разведывательные полеты провели летчики Черевичный и Власов.

Со льдины возле «Мурмана», представлявшей неплохой аэродром, на «Ш-2» вылетел Черевичный. Пробыв в воздухе сорок пять минут, он вернулся обратно и опустился около судна. Состояние льдов, обследованных Черевичным, свидетельствовало о том, что в этом районе лагеря быть не может. Из последних сообщений Папанина было известно, что лагерь находится в районе пакового льда и больших нагромождений, а вокруг корабля лед был мелкобитый.

Через некоторое время Черевичный снова поднялся в воздух. Пройдя немного по направлению к лагерю, самолет попал в снегопад. Видимость резко ухудшилась. Летчик развернулся и пошел обратно. Но в это время на «Мурман» опустился туман.

Боясь налететь на корабль, Черевичный ушел в сторону, к берегам Гренландии, нашел там более или менее подходящую льдину и сел на нее, надеясь переждать непогоду.

К утру погода улучшилась. Приступили к запуску машин. Но не успели разжечь паяльную лампу и начать разогревание мотора, как вдруг лампа вспыхнула. Черевичный бросил ее в снег, накрыл чехлом и с трудом погасил пламя. Когда после этого он осмотрел лампу, обнаружилось, что лопнул ниппель. Лампа вышла из строя. Зная, что «Мурман» недалеко, летчик решил ждать помощи.

В тот же день, когда «Таймыр» разворачивался, идя на соединение с «Мурманом», пятиметровая льдина попала в винт и сломала две его лопасти. Корабль потерял управление и был теперь полностью предоставлен воле дрейфующих льдов. Почти целые сутки механики, водолазы и электросварщики устраняли эту серьезную аварию.

Все же трудный день был ознаменован большой радостью: вылетевший с «Таймыра» Власов обнаружил лагерь Папанина.

Вернувшись, Власов сообщил, что в лагере все в порядке; зимовка окружена пятимильным поясом пакового льда. Судя по наблюдениям летчика, корабли могли продвинуться дальше в западном направлении. Немедленно было отдано распоряжение итти вперед.

На следующий день с утра Власов приступил к поискам самолета Черевичного, не имевшего радио. Разбив район поисков на участки, он методически облетал каждый. На одной из льдин показалась черная точка. Это был самолет Черевичного. Через несколько минут Власов сделал посадку и предложил Черевичному лететь с ним. Но летчик отказался покинуть свой самолет. Власов убедил его в том, что это может задержать снятие зимовщиков, и только тогда летчик решил пожертвовать своим маленьким «Ш-2». Сняв все ценное, что находилось на самолете, он вместе с Власовым вернулся на «Мурман».

После этого Власов летал в течение четырех часов, указывая кораблям наиболее удобный путь для продвижения к лагерю. Метр за метром, преодолевая тяжелые льды, «Таймыр» и «Мурман» упорно пробивались вперед.

Восемнадцатого февраля с «Мурмана» увидели лагерь. В бинокль отчетливо различался флаг Союза ССР.

Ровно в полночь впереди заблестел огонек. Наступал момент, которого с таким нетерпением ждали команды обоих ледоколов. Взволнованные люди облепили борты кораблей, забрались на ванты. А там вдали, на высоком торосе, стояла четверка зимовщиков, размахивая факелами.

До лагеря оставалось не больше трех километров. Гудки «Таймыра» и «Мурмана» прорезали морозный воздух. Расцвеченные флагами пароходы приветствовали зимовщиков.

Первым к лагерю подошел «Мурман». Вслед за ним пришвартовался «Таймыр». Члены экспедиции по трапам спустились на лед. Двумя колоннами направились они к зимовке.

Навстречу им шла отважная четверка.

– Здравствуйте, братья родные!-сказал Иван Дмитриевич, и голос его дрогнул.

Здесь же, на льдине, состоялся митинг. Папанин взобрался на снежный холм и произнес короткую, взволнованную речь.

– Мы, четверка советских граждан, приветствуем два славных экипажа кораблей. Своим упорством и настойчивостью они еще раз показали всему миру, на что способен советский человек…

– Невольно задаешь вопрос: может ли советский человек где-нибудь пропасть? Забота нашей страны о людях показала, что нет. Мы были уверены в том, что, когда наступит время, за нами придут. И вот вы пришли.

В ответ выступавшему по необозримым просторам ледяных полей разнеслись приветственные возгласы.

После митинга моряки и зимовщики отправились в лагерь, где все уже было приготовлено к переброске на корабли.

Прежде чем радиоаппаратура была унесена на корабль, Кренкель передал рапорт партии и правительству о завершении работы станции «Северный полюс».

Когда все имущество было погружено на ледоколы, зимовщики молча простились со своим лагерем…

Вскоре «Мурман» и «Таймыр» отошли от кромки льдины. По снежной поверхности ледяного поля тянулись следы человеческих ног. На месте бывшей зимовки колыхалось красное знамя.

На обратном пути корабли встретились с ледоколом «Ермак». Папанинцы перешли на его борт.

Пятнадцатого марта «Ермак» пришвартовался к пристани Ленинградского порта.

Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров вступили на родную советскую землю.