Текст книги "Око за око"

Автор книги: Михаил Учайкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)

Умение или инстинкт разведчика – или что там еще? – вывели их к партизанскому лагерю, расположенному в глубине леса. Костров не разводили, несмотря на то что вокруг росли высокие деревья с густой кроной. Слишком много у ящеров глаз в воздухе. Все трое нашли одеяла, завернулись в них и попытались уснуть.

Довольно быстро Анелевич понял, что лежать бессмысленно. Во-первых, адреналин все еще бушевал в крови, слишком мало времени прошло после схватки с врагом. Во-вторых, он не привык спать в одеяле на жесткой земле. А в-третьих, мужчины и несколько женщин, которым не посчастливилось встретить на обратном пути Иржи, возвращались в лагерь на протяжении всей ночи. Некоторые стонали от полученных ранений.

Оказалось, он не единственный не может заснуть. В конце концов, Мордехай поднялся и присоединился к небольшой группе партизан, сидевших в темноте и пытавшихся понять, насколько успешно прошла операция. Один из парней утверждал, что положил четверых ящеров, другой – в два раза больше. Точно оценить потери партизан не представлялось возможным, наверняка было известно только, что погибли два человека и четыре или пять ранены. Утро даст ответы на все вопросы.

– Если мы будем наносить им такие серьезные удары каждый раз, – сказал Мордехай, – они поймут, что мы – сила, с которой следует считаться. А людей у нас больше, чем у них.

Его слова были встречены задумчивым молчанием, за которым последовало тихое ворчание. Анелевич принял его за согласие.

* * *

Выли сирены, над головой ревели самолеты, на улицы падали бомбы, отчаянно палили противовоздушные орудия – Мойше Русецки пережил все это в Варшаве в 1939 году, когда нацисты решили сравнять столицу Польши с землей. Но сейчас он находился в Лондоне; прошло почти четыре года, а ящеры пытались завершить дело, начатое немцами.

– Пусть они перестанут! – заплакал Рейвен, и голосок его сына присоединился к крикам, наполнявшим убежище в Сохо.

– Мы не можем сделать так, чтобы они перестали, милый, – ответила Ривка Русецкая. – Все будет хорошо.

Она посмотрела на мужа и ничего не сказала, но он понял, что ей очень хотелось прибавить одно слово: «Надеюсь».

Он кивнул ей, не сомневаясь, что у него самого на лице застыло точно такое же выражение. Признание в собственном бессилии ребенку – ужасно, но мысль о том, что ты ему лжешь, когда успокаиваешь, – что может быть хуже? И как же быть, когда ты и в самом деле не в силах ничего изменить и отчаянно боишься, что ничего не будет хорошо?

Разорвалось еще несколько бомб, совсем рядом. Матрасы, разложенные на полу, разметало в разные стороны, стены задрожали. Разноязычные крики ужаса внутри убежища стали громче. Здесь звучали английский и идиш, на котором разговаривали Русецкие, Мойше слышал греческий и каталонский, и хинди, и еще какие-то наречия, которых не знал. В Сохо собрались эмигранты и беженцы со всего света.

Рейвен завизжал. Сначала Мойше решил, что сын ушибся, но вскоре понял, что в мерцающем свете свечи мальчик разглядел близнецов Стефанопулосов, живших в квартире напротив. Рейвен и Деметриос с Константином знали всего пару общих слов, но это не помешало им стать закадычными друзьями. Все трое тут же принялись радостно играть, и когда самолеты ящеров прилетели снова, чтобы сеять смерть, дети даже не обратили внимания на грохот взрывов.

– Жаль, что я не могу, как они, забыть о своих проблемах, – взглянув на Ривку, сказал Мойше.

– Да, и я тоже, – устало ответила ему жена. – Ты, по крайней мере, кажешься совершенно спокойным.

– Правда? – удивленно спросил Мойше. – Наверное, дело в бороде, она все скрывает. Я ужасно нервничаю.

Мойше прикоснулся рукой к подбородку. Сейчас многие мужчины в Лондоне отпустили бороды и бакенбарды – не хватало мыла, горячей воды и бритвенных принадлежностей. Мойше носил бороду в Варшаве и чувствовал себя ужасно, когда ему пришлось сбрить ее во время бегства в Лодзь – после того, как он отказался работать комментатором на радио ящеров.

Его все равно поймали – несколько месяцев спустя. Возможность снова отрастить бороду явилась небольшой компенсацией за то, что его бросили в тюрьму. Мойше покачал головой. Нет, в той тюрьме с ним случилась еще одна хорошая вещь – налет боевиков, которые его освободили. И путешествие в Англию на подводной лодке.

Он огляделся по сторонам. К его великому изумлению, кое-кому, несмотря на крики и шум, удалось заснуть. Запах страха и застоявшейся мочи был знаком ему еще по Варшаве.

– Может быть, они сделали последний заход? – предположила Ривка.

– Alevai omayn, – быстро ответил Мойше: – Да будет так – аминь!

Резкость ответа заставила Ривку улыбнуться. Чтобы что-то произошло, недостаточно этого захотеть. А уж удача и вовсе не зависит от твоих желаний. Однако они больше не слышали взрывов, ни вблизи, ни на расстоянии. Может быть, Ривка права?

Отбой тревоги прозвучал через полчаса. Друзья и соседи принялись будить тех, кому, несмотря ни на что, удалось заснуть. Люди медленно поднимались на поверхность земли, расходились по домам. На улице оказалось почти так же темно, как и в убежище. Небо затянуло тучами; тут и там на черном фоне мерцало пламя пожаров. И это тоже Мойше видел в Варшаве.

По улицам по направлению к самым сильным пожарам мчались пожарные машины.

– Надеюсь, ящеры разрушили не слишком много домов, – сказал Мойше. – А то пожарным не хватит насосов.

– А я надеюсь, что наш дом уцелел, – проговорила Ривка. Они завернули за угол. – О, благодарение Богу, все в порядке.

Неожиданно у нее изменился голос, и она закричала:

– Рейвен, отойди оттуда! Там битое стекло – ты порежешься.

Перед жилым домом лежала женщина, которая громко стонала. Мойше бросился к ней. Перед войной он изучал медицину и использовал свои знания в варшавском гетто – впрочем, никакое образование не поможет спасти людей от голодной смерти.

– Нога, моя нога, – стонала женщина.

Русецки только начал изучать английский, и потому ее слова ничего ему не сказали, но он все понял – женщина вцепилась в раненую ногу, голень вывернулась под необычным углом.

– Доктор, – произнес он слово, которое запомнил первым.

Мойше ткнул себя в грудь пальцем. Не совсем правда, но настоящего врача женщина не увидит еще долго, а он хотел, чтобы она ему поверила. Он знал, что следует делать со сломанными ногами, а еще знал, как это больно.

Женщина вздохнула. Мойше хотелось думать, что с облегчением. Вокруг собралась небольшая толпа, он поднял голову и попросил:

– Принесите пару плоских досок и тряпки, чтобы привязать их к ноге.

Никто не сдвинулся с места. Русецки дивился этому, пока Ривка не сказала шепотом:

– Дорогой, они не понимают идиш.

Мойше почувствовал себя полным идиотом и предпринял новую попытку объяснить, что ему нужно. На сей раз он заговорил медленно, на прекрасном немецком языке, который выучил в школе. Каждый раз, когда ему приходилось к нему прибегать, он поражался тому, какие шутки иногда судьба играет с человеком. А здесь, в самом сердце страны, которая являлась заклятым врагом Германии, такие шутки казались особенно странными.

Однако в толпе не нашлось никого, кто говорил бы по-немецки. В отчаянии Мойше перешел на польский.

– Я сейчас принесу то, что вам нужно, – ответил ему кто-то по-польски, а затем перевел его просьбу на английский.

Несколько человек бросились за необходимыми предметами. Среди руин, оставшихся после многочисленных бомбежек, найти их не составляло никакого труда.

– Скажите ей, что я собираюсь вправить перелом и наложить шину, – попросил Мойше человека, говорившего по-польски. – Будет больно.

Мужчина заговорил с женщиной по-английски, она кивнула.

– Может быть, вы и еще пара человек ее подержите, пока я занимаюсь ногой? – продолжал Мойше. – Если она будет вырываться, она сделает себе хуже.

Женщина попыталась дернуться. Мойше ее не винил, он восхищался мужеством, с которым несчастная старалась сдержать крики боли. Он соединил сломанные кости и плотно привязал к ноге шину, чтобы осколки не сдвинулись. Когда он закончил, женщина прошептала:

– Спасибо, доктор.

Мойше понял ее, и у него потеплело на душе. Он поднялся и вдруг почувствовал, что едва держится на ногах. Небо постепенно светлело. Мойше вздохнул. Ложиться спать уже не имеет никакого смысла. Он принимает участие в утренней передаче международной студии Би-би-си.

– Пожалуй, я зайду домой за сценарием, а потом отправлюсь на работу, – зевнув, сказал он Ривке.

– О господи, – сочувственно проговорила она.

Они вместе поднялись наверх. Мойше нашел конверт с необходимыми бумагами и только тут сообразил, что под пальто у него пижама. Он быстро надел белую рубашку и брюки и умчался навстречу мировым новостям. Санитары с носилками унесли женщину со сломанной ногой. Мойше надеялся, что у нее все будет хорошо. И что его жена и сын выспятся – и за него тоже.

Здание, в котором размещалась международная студия Би-би-си, находилось в доме № 200 по Оксфорд-стрит, к западу от его квартиры в Сохо и в нескольких кварталах к востоку от Гайд-парка. Мойше шел на работу, а вокруг него просыпался Лондон. Ворковали голуби. Чирикали воробьи – счастливые птахи, им не нужно бояться войны, от которой воздух становится зловонным и пахнет дымом. Велосипеды, пешеходы, телеги, запряженные лошадьми, и маленькие тележки, простоявшие в сараях несколько десятилетий, заполнили улицы. Здесь точно так же, как в Варшаве и Лодзи, не хватало бензина. Только пожарные машины получали столько, сколько необходимо.

Натан Якоби подошел к зданию, в котором размещалась студия, одновременно с Мойше, только с противоположной стороны. Они помахали друг другу. Мойше читал свой текст на идиш и немецком; Якоби переводил его на английский. Его идиш отличался элегантностью и безупречностью. Если и по-английски он говорил так же великолепно – к сожалению, Русецки оценить это не мог, но сомневался, что Би-би-си взяла бы его на работу, если бы дело обстояло иначе, – Якоби был великолепным диктором.

Натан сочувственно посмотрел на Мойше.

– Трудная выдалась ночь? У вас такой вид, будто вы едва держитесь на ногах.

– А так оно и есть, – ответил Русецки. – Надеюсь, сегодня в чай попало что-нибудь такое, что позволит мне проснуться. Иначе я засну прямо перед микрофоном.

– Я могу ручаться только за то, что он будет горячим, – сказал Якоби. – А насчет проснуться… никогда не знаешь, что они туда кладут вместо настоящей заварки – какие-то листья, корни, лепестки, кто их разберет. – Он вздохнул. – Я бы многое отдал за чашку настоящего крепкого чая. Проклятая война!

Два последних слова он произнес по-английски – bloody, проклятая. Мойше знал значение этого слова, но понял буквально: кровавая.

– Да, кровавая. Но хуже всего то, что мы не можем по-настоящему покончить с ящерами, ведь они делают с нами именно то, что мы делали сами с собой.

– Да, вам это известно лучше других. Тот, кто был в Польше… – Якоби покачал головой. – Если бы мы не старались так отчаянно истребить друг друга, смогли бы мы выстоять в битве против ящеров?

– Думаю, нет, но это не оправдывает ту войну, – ответил Русецки. – Мы же не знали, что они заявятся. И продолжали бы убивать себе подобных, даже если бы ящеры к нам не прилетели. Однако сейчас мы остановились. К нам прибыли незваные гости, и мы должны постараться максимально испортить им жизнь.

Он помахал в воздухе листами со своим выступлением, затем нашел в кармане пропуск и показал его охраннику у двери. Тот молча кивнул. Русецки и Якоби вошли в студи, чтобы подготовиться к началу передачи.

Глава 3

Прошу меня простить, благородный адмирал, но я получил срочное сообщение с «Двести Шестого Императора Йоуэра», – сказал адъютант Атвара Молодой самец казался озабоченным.

– Хорошо, Пшинг, перешли его мне, – ответил Атвар, отвлекаясь от размышлений о войне с Большими Уродами, чтобы заняться своим собственным конфликтом с капитаном Страхом

После того как Страха не сумел отстранить Атвара от командования флотом, он понимал, что месть адмирала не заставит себя долго ждать.

«Интересно, – подумал Атвар, – какую лживую чепуху придумал в свое оправдание Страха на сей раз?»

Лицо Пшинга исчезло с экрана. Однако на его месте возник не Страха. Атвар увидел старшего офицера безопасности, самца по имени Диффал, обратившего глазные бугорки к своему адмиралу Диффал был честным и толковым. Атвару же не хватало хитрого и коварного Дрефсаба Хотя Дрефсаб пристрастился к имбирю, он являлся лучшим специалистом своего дела во всем флоте. Но он мертв, и Атвару приходилось довольствоваться тем, что есть.

– Вы арестовали капитана Страху? – резко спросил Атвар.

– Нет, благородный адмирал. – В голосе Диффала слышалась тревога. – Мне сообщили, что непосредственно перед появлением моего отряда на борту «Двести Шестого Императора Йоуэра» капитан Страха отправился на совещание с Хоррепом, капитаном «Двадцать Девятого Императора Девона», чей корабль приземлился в центральной области северной части малого материка, возле города под названием Сент-Луис.

Атвар зашипел. Хорреп являлся членом фракции Страхи. Пшинг, слушавший разговор из своего кабинета, на мгновение возник на экране.

– Благородный адмирал, «Двести Шестой Император Йоуэр» не доложил нам об отбытии капитана.

– Я связался с «Двадцать Девятым Императором Девоном», – сказал Диффал. – Капитана Страхи нет на борту корабля. Я изучил траекторию полета челнока. Компьютерный анализ показывает, что челнок с капитаном Страхой на борту приземлился сравнительно недалеко от «Двадцать Девятого Императора Девона», но не настолько близко, чтобы он мог попасть на корабль. Должен поставить вас в известность, капитан Хорреп яростно отрицает, что Страха посылал ему сообщение о предстоящем визите, как того требуют обычай и правила учтивости.

– С тех самых пор, как мы прибыли на Тосев-3, наши обычаи и правила учтивости нарушаются до неприличия часто, – проворчал Атвар.

Диффал молча смотрел на адмирала. Старшему офицеру безопасности ни к чему забивать себе голову вопросами философии. Атвар заставил себя обратиться к текущим проблемам:

– Ну, и где же капитан Страха?

– Благородный адмирал, я не знаю, – ответил Диффал.

* * *

Йенсу Ларссену осточертели велосипеды. Ему надоело крутить педали, разъезжая с поручениями чуть ли не по всей территории Соединенных Штатов. Кроме того, он не сомневался, что благодарности от своих коллег не дождется. Но больше всего его тошнило от сосен – покидая Денвер, Йенс и представить себе не мог, что так будет.

– Сначала проклятый национальный парк Арапахо, потом богом забытый национальный парк Пайетта или этот чертов национальный заповедник Нез-Перс? – спросил он, когда ехал по шоссе 95 в сторону Льюистона, штат Айдахо.

Ларссен привык разговаривать сам с собой на дороге; нередко случалось, что за целый день ему не удавалось обменяться ни с кем и парой слов. И чем больше времени он проводил наедине со своим велосипедом, тем меньше хотел общаться с другими людьми.

Ларссен вытер рукавом пот со лба. День выдался жарким, но он не снимал ни рубашки с длинными рукавами, ни шляпы с широкими полями – у него была такая белая кожа, что он ужасно боялся сгореть. Шляпа не защищала покрасневшие уши, которые вдобавок постоянно шелушились.

– Теперь всем наплевать на то, как я выгляжу, – заявил Йенс.

Впрочем, он выглядел совсем неплохо: худощавый тридцатилетний викинг со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами.

Над головой Ларссена с воем пролетел самолет ящеров, направлявшийся на запад. Ящеры захватили долину реки Змея от водопадов Айдахо до Близнецов и построили воздушную базу. Создавалось впечатление, что их интересуют только взлетные полосы, а на местность вокруг им наплевать. Это чувство Ларссен полностью с ними разделял. Он проехал через несколько небольших поселков – некоторые теперь вполне могли сойти за города – и нигде не встретил ни одного маленького чешуйчатого ублюдка.

– Может быть, стоит остановиться и поискать их? – сказал Йенс, обращаясь к деревьям.

Он знал, какое известие приведет ящеров в ужас. Лучшего способа отомстить Барбаре за то, что она его бросила, и полковнику Хэксхэму, из-за которого он потерял жену, не найти. А еще хорошо бы отплатить Оскару за то, что он помешал ему вернуть Барбару. И рассчитаться с Металлургической лабораторией, а заодно и со всей вонючей человеческой расой. Возможно, на Денвер и не сбросят атомную бомбу, но с землей сровняют наверняка.

У дороги журчал горный ручей. Йенс еще раз провел рукавом по лбу и решил, что заслужил передышку. Он слез с седла и аккуратно положил велосипед у обочины. Вытащил из рюкзака жестяную кружку и спустился к ручью. Ему пришлось сосредоточиться на ходьбе, ноги по привычке норовили жать на педали.

Вода – очевидно, растаявший снег – оказалась очень вкусной, но такой холодной, что после первых глотков у него мучительно заболела голова. Ларссен выругался, дожидаясь, пока боль пройдет. Серо-голубая сойка, сидевшая на сосновой ветке, принялась его сердито отчитывать.

– Заткнись, – сказал ей Йенс. – Ты бы тоже возмутилась, если бы с тобой случилось что-нибудь похожее.

Он снял винтовку «спрингфилд», которую носил через плечо, и огляделся. Он никогда не был хорошим охотником, но если бы олень пришел на водопой, Йенс мог бы разжиться мясом. Сойка продолжала сердито щебетать. Ларссен вскинул винтовку, но только рассмеялся. Скорее всего, он промахнется, а даже если и попадет… стрелять в сойку пулей такого калибра – все равно что давить таракана наковальней. В лучшем случае останется несколько перьев.

Он выпил еще кружку воды. Если не появится Бэмби, на ужин у него будет только вяленая говядина. Он выменял ее на несколько патронов от своей винтовки возле городка с гордым именем Кембридж; чем больше Йенс думал о сделке, тем яснее ему становилось, что его облапошили.

Вода произвела свое обычное действие. Ларссен встал и подошел к дереву – не тому, на котором сидела сойка. Он расстегнул ширинку и, сжав зубы, помочился на ствол. Боль была уже не такой острой, как в первые дни, когда он подхватил триппер. В ту пору всякий раз, когда ему приходилось мочиться, Йенсу ужасно хотелось, чтобы у него отвалился член. Но и сейчас он не испытывал от процесса удовольствия.

– Проклятая сука, – прошипел он, застегиваясь.

В первый же раз, когда он решил переспать с чужой женщиной, вонючая официантка преподнесла ему подарок. Уж лучше бы он остался монахом.

Олень так и не пришел. Как, впрочем, и медведь, но Ларссену ни в чем не хотелось видеть хорошее. В сотый раз проклиная подлую шлюху-официантку (он с легкостью забыл удовольствие, которое она ему доставила), Йенс вернулся к велосипеду и вытащил из рюкзака кусок вяленого мяса. На вкус оно напоминало хорошо просоленную кожаную подметку.

– Хорошо еще, что у меня есть острый нож, – заметил Йенс вслух.

Сойка, словно продолжая прерванный разговор, заверещала в ответ.

– А тебе я уже велел заткнуться, – напомнил Ларссен птице, но она обратила на него не больше внимания, чем все предыдущие его собеседники.

Йенс проглотил мясо. В горле заскребло, и он мрачно рассмеялся.

– Хотел бы я посмотреть, как проклятый мистер Сэм Игер жрет эту дрянь своими купленными в магазине зубами.

Чем больше он думал о случившемся, тем яснее ему становилось, что если Барбара могла влюбиться в такого типа, то о ней и жалеть не стоит.

Но даже убедив себя в том, что от этой женщины в любом случае следовало избавиться, Ларссен не испытал облегчения. Почему она так быстро поверила, что он погиб? И вообще его жена не имела никакого права прыгать в постель к сукину сыну Игеру, а уж тем более – выходить за него замуж. Про беременность и говорить нечего…

– Секретность! – оскалившись, Ларссен выплюнул ненавистное слово, будто оно превратилось в грязное ругательство.

Если бы вонючий полковник Хэксхэм разрешил ему отправить Барбаре записку, когда фургон Металлургической лаборатории плелся по Великим Равнинам, все осталось бы на своих местах. Но Ларссену пришлось устроить настоящую забастовку, чтобы Хэксхэм позволил ему связаться с женой. А к тому времени, когда Барбара получила письмо, она успела забеременеть и выйти замуж за Сэма Игера.

В мирное время какой-нибудь адвокат купил бы себе роскошный «паккард» на гонорар, который получил бы за участие в таком процессе. Но прилетели ящеры, и все пошло к чертям, никого больше не интересуют тонкости юриспруденции. Если Барбара желает остаться с мистером Искусственная Челюсть – значит, так тому и быть.

– В результате все поимели меня – точнее, меня теперь никто не имеет, – пожаловался Ларссен. – Неплохая получилась фраза, не так ли?

Во многих отношениях он был прав. Да, его бросила жена, но этим дело не кончилось. Он так переживал из-за ее ухода, что его прогнали из Метлаба. Теперь, вместо того чтобы заниматься ядерной физикой, которую он так любит, он вынужден играть роль Нэтти Бампо[7]7
  Персонаж Фенимора Купера, знаменитый следопыт.


[Закрыть].

Если бы Йенс был склонен мириться с поражением, он бы никогда не сумел вернуться из Западной Виргинии – из Уайт-Салфер-Спрингс – в Чикаго. Он никогда бы не узнал, куда направилась Металлургическая лаборатория, и не сумел бы первым прибыть в Денвер (конечно, если бы он вел себя иначе, то имел бы больше шансов выиграть Барбару).

Да, он должен рассчитаться с ящерами, которые испортили ему жизнь. Поэтому он доберется до Ханфорда и выяснит, можно ли построить там атомный реактор, чтобы отправить их в ад. Это будет справедливо.

– Но после того как я с ними покончу, я расквитаюсь со всеми людьми, которые отравили мне жизнь, – тихо проговорил Йенс. – Вот увидите, так и будет.

Он поднялся с камня, на котором сидел, вскочил на велосипед и покатил дальше на север.

* * *

Людмила Горбунова видела с близкого расстояния множество бомбовых воронок. Однако она и представить себе не могла, что под крылом ее маленького У-2 возникнет нечто столь огромное.

Выжженная земля простиралась на километр, может быть, больше. В центре почва превратилась в субстанцию, напоминающую стекло, – в ней отражалось ослепительное солнце. А дальше деревья, дома – практически все лежало в руинах. Казалось, на землю в нескольких километрах к северо-востоку от Калуги сошел сам Господь.

Людмила не верила в Бога – во всяком случае, разумом. Дитя революции, она родилась в Киеве во время гражданской войны. Но иногда, в моменты наибольшего напряжения, она непроизвольно использовала реакционные обороты речи

– Мы еще не успели построить настоящий социализм, – напомнила себе Людмила. – Даже после нападения фашистов только следующее поколение могло бы рассчитывать, что ему доведется жить в обществе всеобщей справедливости. А теперь…

Ветер унес ее слова прочь. Признав собственное несовершенство, она спокойно согласилась с тем, что только вмешательство свыше могло остановить наступление ящеров на Москву.

Она возвращалась после налета на позиции неприятеля, когда произошел взрыв. Сначала Людмила подумала, что ящеры сбросили на Советский Союз такую же бомбу, которая разрушила Берлин и Вашингтон. Далеко не сразу она сообразила, что ее собственная страна сумела нанести врагу такой же страшный удар.

«Кукурузник» пролетел над сгоревшими каркасами трех танков ящеров. Их пушки согнулись, словно были сделаны из воска, а не стали. Мысль о том, что Советский Союз так страшно отомстил захватчикам, наполнила ее сердце ликованием.

Чтобы дать выход чувствам, Людмила выпустила по мертвым танкам очередь из пулеметов. Самолет задрожал от отдачи. У-2 до войны использовали для обучения молодых пилотов, но потом оказалось, что он очень эффективен в атаке на бреющем полете – как против немцев, так и против ящеров. Двигатели «кукурузника» работали практически бесшумно – немцы даже называли его «летающей швейной машинкой», – а на небольшой высоте заметить У-2 непросто. Оказалось, что скорость – еще не самое главное.

– Я до сих пор жива, – заметила Людмила.

И снова воздушные потоки унесли ее слова прочь. Ящеры сбивали лучшие самолеты русских так, словно заранее знали об их приближении. И они на самом деле знали. У инопланетян имелась такая электроника, о которой в Советском Союзе и мечтать никто не мог.

Людмила похлопала по матерчатой поверхности фюзеляжа. Она училась в летной школе, когда началась война, и успела чудом бежать из Киева, до того как город захватили немцы. Вот тогда она и стала пилотом Красной Армии. Людмила мечтала летать на бомбардировщиках или истребителях. Когда ее отправили в эскадрилью «кукурузников», она ужасно расстроилась: Людмила училась летать на У-2, чтобы водить более мощные и эффективные машины.

Но, как часто бывает в жизни, время изменило ее взгляды. Она снова погладила фюзеляж У-2. Маленький самолетик служил ей верой и правдой.

– Добрый старый упрямец, – сказала она.

Подлетая к Калуге, Людмила снова постаралась сосредоточиться. Ящеры до сих пор удерживали город, хотя после взрыва бомбы больше не пытались продвинуться на север. Людмила прекрасно понимала, что ее неуязвимость является следствием удачи – и осторожности. Стоит забыть об осторожности, удача немедленно тебя покинет.

Далеко впереди она заметила два вражеских танка, стоящих в поле возле стога сена. Может быть, один из них сломался, а другой остановился рядом, чтобы помочь? В любом случае они представляли собой весьма заманчивую цель. Большой палец Людмилы скользнул к гашетке пулеметов.

В следующее мгновение Людмила резко повернула штурвал, и ее самолетик сменил курс. Нет, это вовсе не стог сена – рядом с танками пряталась зенитная установка ящеров.

Людмила направила свой самолет к базе. Впрочем, вряд ли можно назвать таким громким словом кусок относительно ровного поля с вырытыми неподалеку землянками для пилотов и техников. В нескольких сотнях метров находилась фальшивая взлетная полоса с фальшивыми самолетами. Изредка оттуда посылали радиосигналы. Ящеры несколько раз бомбили «аэродром». Советская маскировка работала.

Когда Людмила подлетала к посадочной полосе, человек, который ничем не отличался от обычного крестьянина, снял шляпу и помахал левой рукой. Людмила откорректировала курс, слегка повернув на север.

«Кукурузник» несколько раз подпрыгнул на неровной посадочной полосе и остановился. Легкая машина не нуждалась в длинном тормозном пути. «Кукурузник» замирал на месте практически сразу после того, как его колеса касались земли. Техники, словно муравьи, мигом выскочили из своих укрытий и поспешили к самолету. Пропеллер еще крутился, а они уже были рядом.

– Вылезай быстрее! – крикнул кто-то из них, хотя Людмила и без приглашения успела выбраться на крыло.

Не прошло и нескольких минут после приземления, как У-2 вкатили в специальную траншею и накрыли маскировочными сетями – с воздуха никто никогда не догадается, что здесь стоит самолет.

Людмила тоже нырнула под маскировочную сеть и помогла рабочим наземной команды. Пилотам Красной Армии часто приходилось самим возиться с техникой, поскольку хороших специалистов не хватало. Впрочем, на базе имелся прекрасный механик – лучших Людмиле встречать еще не приходилось. Тем не менее она всегда участвовала в подготовке У-2 к очередной операции – ведь речь шла о ее жизни.

– Здравствуйте, товарищ пилот, – приветствовал ее механик.

Акцент выдавал в нем немца. Высокий, стройный, с рыжей бородой и не сходящей с лица усмешкой – казалось, он ничего не принимает всерьез.

– Здравствуй, – коротко ответила Людмила.

Георг Шульц – настоящий гений с отверткой, но ведь еще совсем недавно он был стрелком немецкого танка. Потом, во время боев на Украине, он стал механиком эскадрильи. Получить это место ему помогла Людмила, которая по чистой случайности познакомилась с ним и его командиром Генрихом Ягером. Теперь Людмила часто сомневалась, правильно ли тогда поступила.

– Ну, как прошел полет? – спросил он, переходя на немецкий.

Раньше Людмила плохо знала немецкий, но благодаря общению с Ягером и Шульцем стала говорить намного лучше.

– Нормально, – ответила Людмила.

Она отвернулась к своему «кукурузнику», чтобы не видеть, как глаза Шульца обшаривают ее тело, словно она забыла надеть свой плотный кожаный комбинезон. Несколько раз он давал волю рукам. Людмила твердо говорила ему «нет», но у нее создалось впечатление, что именно это слово Шульц по-русски не понимает. Впрочем, она не сомневалась, что и слово nein он тоже не поймет.

Может быть, ее равнодушие наконец его проняло – во всяком случае следующий вопрос Шульца относился к делу:

– Ты пролетала над воронкой большой бомбы, которую недавно взорвали русские?

– Aber naturlich, – ответила Людмила. – Это очень удобное направление: я точно знаю, что там меня не поджидают зенитки ящеров.

Шульц выпятил грудь.

– Я и майор Ягер – теперь полковник Ягер – участвовали в нападении, в результате которого был захвачен редкий металл. Я подозреваю, что именно из него ваши ученые сделали бомбу.

– В самом деле? – Людмиле хотелось, чтобы ее слова прозвучали холодно, но голос дрогнул.

Она уже давно убедилась в том, что Шульц имеет обыкновение говорить правду и никогда ее не приукрашивает. Его прямота не раз смущала Людмилу: как ему удалось не попасть в гестапо? Любой русский, который позволил бы себе так распустить язык, давно очутился бы в лагере. Или его объявили бы врагом народа и немедленно казнили. Людмила чувствовала, что Шульц не лжет.

– В самом деле, – подтвердил механик. – Если бы не немцы, вам никогда не удалось бы сделать такую бомбу.

Людмиле ужасно захотелось отвесить ему пощечину.

– Я сильно сомневаюсь, что и вы, немцы, – она произнесла последнее слово по-русски, – сумели бы создать бомбу, не получив своей доли металла. Однако мы свою бомбу взорвали – а где же ваша?

Георг Шульц густо покраснел. Людмила усмехнулась. Нацисты считали себя венцом творения, а своих славянских соседей – недоумками, которые не способны создать бомбу из взрывчатого металла. Людмила с огромным удовольствием напомнила Шульцу, как сильно нацисты ошиблись.

– Давай посмотрим на самолет, – пробормотал Шульц.

Людмила не стала с ним спорить – следовало заняться делом. Как механик Шульц приносил огромную пользу Красной Армии, и она могла на время забыть о его нацистских убеждениях, а заодно и свинских приставаниях. Многие русские вели себя ничуть не лучше – Никифор Шолуденко, к примеру. Как только она закончит заниматься своим У-2, офицер НКВД ее обязательно допросит.

Шульц крякнул, осматривая пятицилиндровый двигатель Швецова. Людмила уже знала, что это означает: механик чем-то недоволен.

– Что-то не так? – спросила она.

– Ослабла одна из пружин топливного насоса, – ответил он. – Вот, сама посмотри.