Текст книги "Олигарх 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 23

Сразу же после возвращения «Сарагоса» опять встала на ремонт.

Крестному наше с адмиралом решение понравилось. Он с удовольствием передал командование брига адмиралу и занялся «Геркулесом». Лейтенант Леонов с со своими людьми вернулись на корвет. Естественно я наградил каждого моряка, Иван Васильевич переписал всех участников нашего похода и каждого от моего имени пригласил на службу при увольнении.

Павел Александрович похоже очень призадумался о месте продолжения службы, он в нашем походе много времени провел беседуя с крестным, а после шторма подолгу сидел у Николая.

Посовещавшись, мы приняли совместное решение бригу оставить прежнее имя, моряки люди суеверные и после такого удачного похода менять имя корабля с их точки зрения чистой воды безумие.

Неожиданно для меня набрался экипаж «Сарагосы», почти все греки попросили взять их на службу. Решение этого вопроса я поручил бывшему адмиралу, а теперь новому капитану «Сарагосы» Джону Джервису, третьему мужу моей тещи, отчиму моей жены.

В итоге служить на бриге осталось тридцать восемь греков, в том числе и Андреас Популукас, который стал старшим офицером. Он оказался очень образованным человеком, уроженцем Северной Греции. Жениться Андреас не успел, с первых дней участвуя в революции. Где его семья он не знал, по его родным местам война прокатилась будь здоров. Именно по этой причине наш грек и пошел служить на флот, рассчитывая что морская служба даст ему больше шансов найти своих.

Такими же примерно горемыками были и все остальные и основная причина приведшая их на флот была такой же. Архип, ближе других сошедшийся с греками, сказал мне, что по этой же причине, они дружно решили что служба мне поможет им найти свои семье.

Один из греков, Одиссей Канарис, из не пожелавших мне служить, решил обосноваться в Генуи и заняться торговлей. Он был потомственным афинским торговцем и свою семью после начала войны вывез во Францию. В Генуе у него были старые связи, а самое главное небольшой капитал и он резонно решил попробовать здесь начать новую жизнь.

Мы с адмиралом решили Геную сделать одной из наших баз и планы Одиссея поддержали, как и все греки, рассчитывая через него начать поиски своих семей.

Остальные пожелали сразу же вернуться на родину. Расставаясь со своими бывшими товарищами по несчастью, Андреас сказал, что он всегда будет рад их видеть.

Совершенно отдельным вопросом была судьба турка Ибрагима. Он рассказал, что местный паша, застреленный мною, занимался очень интересным бизнесом – работорговлей. Особенно его предприятие расцвело когда началась война. Старший сын был в армии на Балканах и последние месяцы начал оттуда поставлять русских пленных, рассчитывая после войны получить за них хороший выкуп. Два потопленных нами голета занимались пиратством, грабя всех подряд.

Николай со своими моряками возвращался из командировке на большой парусной канонерке греческого флота. Шансов уйти или победить в начавшемся бою против двух пиратских голетов были равны нулю.

Такая добыча попала в руки паши первый раз, сразу несколько русских и один из них еще и офицер, пусть даже и раненый.

Ибрагим служил у сына паши и сопровождал первую партию пленных на Крит. Паша почему-то оставил его у себя и хотя ему и не нравилось служить такому человеку, по это было лучше, чем сражаться с русскими на Балканах.

Жизненным принципом Ибрагима было, гора с горой не сходится, а люди запросто. Семья Ибрагима оказалась в том районе, который заняли русские войска и он решил, что с русскими пленными надо обращаться все таки по-человечески, а то мало ли что.

Всё это мне турок честно рассказал и попросил отпустить его к семье. Я удивленный до глубины души спросил как он это сделает и тут Ибрагим поразил меня еще больше. Оказывается он рассчитывает на помощь Одиссея.

Про этого турка бывшие пленники на самом деле ничего плохого не говорили, а Николай действительно сказал, что его лечили только благодаря Ибрагиму. И поэтому на этом я решил наше общение прекратить и отпустил его, сказав, чтобы больше никогда не делал плохого русским людям, иначе при следующей нашей встречи спуска ему не будет.

Оставалось решить судьбу освобожденных офицеров и нижних чинов русской армии и флота. В Турин, к русскому посланнику поехал Иван Васильевич. Вернулся он быстро с распоряжением отправить по возможности в Кронштадт с русским корветом нижних чинов, а господа офицеры пусть решают сами.

Господ офицеров было шестеро, кроме Николая и капитана Тульева, были еще поручик Петров и ротмистр Черняев одного из драгунских полков, совсем юный мичман Олег Панин, попавший в плен вместе с Николаем и польский капитан Ян Ружицкий.

Мичман пожелал вернуться на русскую эскадру, Николая я естественно решил задержать пока он не поправиться, все армейские русские офицеры пожелали через австрийские пределы вернуться в действующую армию, а поляк попросил отдельно поговорить со мной на тему возвращения, при том исключительно тет-а-тет.

Я почти на сто процентов был уверен, что услышу опять что нибудь про графа Белинского и не ошибся. Капитан решил сразу расставить всё точки над и, начав беседу с прямого вопроса.

– Ваша светлость, вы светлейший князь Алексей Андреевич Новосильский, сын князя Андрея Алексеевича?

– Совершенно верно капитан, – этот уточняющий вопрос меня честно говоря немного удивил.

– Я вам сейчас расскажу историю жизни одного человека. Если вы сочтете, что я где-то говорю не точно или более того не верно, пожалуйста поправьте меня, – поляк вопросительно посмотрел на меня, я кивнул соглашаясь. Он широко открыл глаза и несколько мгновений неподвижно и безмолвно смотрел куда-то вдаль, как бы желаю кого-то или что-то там увидеть.

– Граф Стефан Белинский был страшным человеком. Он был любим женщинами и по любому поводу дрался на дуэлях, всегда побеждая. Но однажды молодой русский офицер одолел его. Дуэль была естественно из-за женщины и это был ваш отец, – польский капитан сделал паузу, горько опустив голову. Я подумал, что у него были какие-то личные претензии к покойному графу. Помолчав, он продолжил.

– Ваша предположение совершенно верное. Моя родная тетушка и была той несчастной женщиной из-за которой была дуэль и которая на свою и нашу беду стала его женой. Тетушка от его любви умерла, а в него после этого как бес вселился. Общение с ним стало приносить всем только горе и страдание, а некоторым смерть. Граф начал этим наслаждаться и невозможно было уклониться от общения, если он этого хотел. Я не знаю подробностей, но от его внимания пострадала даже императорская фамилия.

Поляк опять сделал паузу. Я видел как ему тяжело рассказывать и мне даже его стало жалко. Ухмыльнувшись капитан продолжил.

– Естественно у графа Стефана начались проблемы, его очень хотели достать люди, посланные из Петербурга. Но он сумел обмануть всех и исчезнуть на какое-то время. А потом граф предложил свои услуги глупцам из Патриотического общества. Эти баораны не сумели понять, что на Польшу ему наплевать и их он хотел только использовать. Граф решил, что причина всех его бед светлейшие князья Новосильские и его целью было отомстить вашему отцу и вам. Я уверен, что только его злой рок привел в тюрьму некоторых господ патриотов и что смерть вашего отца его рук дело.

От слов капитана у меня даже попозли мурашки по коже, возразить ему мне было нечего, тем более, что он подтверждал слова Бенкендорфа о графе. Поляк тем временем продолжал.

– Ему оставалось только убить вас и вашу жену. Её он тоже приговорил. Мой глупый и несчастный кузен по собственной инициативе влез в эту историю со своей глупой дуэлью и даже ваш урок не пошел ему на пользу. Хотя я отговаривал его от общения с графом, так же как и тех парижских глупцов, что последовали за ними, но всё было тщетно.

Поляк еще раз ухмыльнулся и опять сделал паузу. На этот раз она достаточно долгой.

– Полагаю, что вашего отца граф убил подло из-за угла, а вот общение с вами протекало надо полагать по другому и на этот раз закончилось для него плохо. Ваша рана на плече, это как печать, такое я видел только от его шпаги. Когда он исчез мы заподозрили, что все таки ваша встреча состоялась и попытались узнать как вы ехали через Францию. Про один участок вашего пути ничего узнать не удалось, а потом нам рассказали, что по приказу братьев Ланжеронов где-то там отпели и похоронили несколько мужчин. Затем нашему человеку по дороге в Петербург удалось разглядеть вашу рану.

Поляк вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая моего согласия с его рассказом. Я постарался сохранить невозмутимость и никак не отреагировал на его слова.

– Нам очень жаль, что погибли наши товарищи, некоторых из пошедших с графом и моим кузеном я знал. Но я лично рад, если этот человек все таки исчез. Зла на вас лично никто не держит и мстить вам не будет. Тем более, что вы никогда не расскажите что из сказанного мною правда, а что возможно вымысел. Я лично в Польшу возвращаться не хочу, участвовать в очередной безумной пьесе просто не желаю. Правда еще не знаю куда мне деться.

Такой концовки исповеди польского капитана я не ожидал и даже немного растерялся, но быстро сообразил, что к чему.

– Господин Ружицкий, я могу предложить вам вариант. Вы остаетесь служить офицером на «Сарагосе», а когда мой пароход «Геркулес» начнет ходить в Америку перейдете на него и в один прекрасный момент останетесь там, – теперь уже вопрос был в моем взгляде.

Капитан решение похоже умеет принимать мгновенно, это я понял по его изменившемуся взгляду.

– Но я, ваша светлость, совсем не моряк, а чисто сухопутный человек, – не большая капля сомнений на самом деле ничего не меняла.

– Не переживайте, чисто сухопутному человеку у меня тоже будет достойное дело. Так что решайте.

– В таком случае я согласен, – я оказался прав и теперь уже бывший капитан без особых раздумий принял мое предложение.

Рассказ Яна Ружицкого прояснил некоторые еще темные моменты этой неприятной белинской истории и снял сомнения по поводу возможного предательства, которые в любом случае еще оставались у меня и братьев Ланжеронов. Поэтому я сразу позвал Анри и опросил его сообщить братьям, что мне известен источник утечки информации. И это не предательство, а если они все таки желают знать, то при личной встречи всегда пожалуйста.

Но это были не все сюрпризы того дня. Под вечер мне нанес визит господин контрабандист – синьор Джузеппе Фалетти.

Он тоже не стал ходить вокруг да около и прямо заявил мне о цели своего визита.

– Ваша светлость, я не буду крутить одним делом и прямо говорю вам, что хотел бы служить вашей светлости. И уверяю вас, что во мне вы найдете верного и преданного слугу. Я готов за вами идти хоть на край света.

От такого предложения я отказаться не мог. Джузеппе человек был одинокий и в этот же вечер влился в ряды моих людей, чему они кстати были очень довольны.

Можно и нужно ехать в родные пенаты, причем побыстрее, нужно скорее доукомплектовывать команды «Геркулеса» и «Сарагосы», мы решили, что остальные моряки на бриге будут русскими с вкраплениями британцев. Командиру «Сарагосы» адмиралу Джону Джервису, как и всякому старому опытному волку хотелось бы иметь в своей команде старых опытных товарищей.

Но в Италии оставалось еще одно важнейшее дело, здоровье моего шурина Николая Андреевича Макарова.

Я пригласил доступных в данный момент лучших итальянских врачей и они вынесли неутешительный вердикт. По их мнению молодой русский моряк должен учиться дышать через раз, ходить исключительно с палочкой и не поднимать ничего тяжелее ручки. Выслушав заморских эскулапов я с трудом сдержался, чтобы не выразится в стиле одного пародиста 21-ого века, типа, ну дебилы с добавлением чего-нибудь русского нелитературного, но сдержался.

Причиной моей сдержанности был седой старичок из небольшого городка под Генуей. Он ушел на покой и свои услуги предложил мне сам, когда я начал наводить справки о медицинских новостях востока Средиземноморья среди моряков и торговцев.

Перед выходом в поход он приезжал ко мне и попросил разрешения поговорить с Джузеппе. Разговор шел в моем присутствии и тема разговора меня поразила. Итальянский врач Витторио да Пеппе просил у нашего контрабандиста рекомендацию чтобы обратиться к в высшие сферы этих господ.

Доктор Витторио своих коллег слушал молча, сидя на стульчике и опираясь подбородком на свои ладони сложенные на ручке шикарной трости. Когда его товарищи по цеху стали покидать меня, он спокойно дождался когда мы остались одни и вынес свой вердикт о прошедшем консилиуме.

– К сожалению, ваша светлость, большинство моих коллег именно такие. Меня поражают грамотные образованные люди, которые доверяют им своё здоровье и жизни. Везите князь своего шурина в Россию, насколько я понимаю вы сможете создать ему комфортабельные условия для поездки и у вас есть специалисты, которые умеют людей лечить, а не калечить, – я успел рассказать доктору де Пеппе об экспериментах Матвея в лечении «детских неожиданностей» и он сказал, что Матвей и тетка Анфиса по его мнению умницы.

Сказанное синьором Витторио спасло авторитет итальянской медицины от окончательной дискредитации в моих глазах, но это было не все, что я услышал от него.

Он достал из бездонных карманов, спрятанных в складках своей мантии, два свитка. Один был на арабском, другой вероятно на греческом. Я этих был специалистом на минус двести процентов, особенно в греческом. Про арабский я хотя бы знал, что они пишут сзади на перед.

Поэтому доктор просто прочитал мне эти письма. Адресатом был какой-то дон Альберто из тех кругов, рекомендацию к которым дал Джузеппе.

Информаторы доносили дону Альберто, что холера уже пришла на Ближний Восток и начала свою жатву в Малой Азии и Палестине. Вопрос нескольких недель её появление в Константинополе, а затем и на Балканах.

– Мой век, князь, заканчивается. Не сегодня, завтра, Господь призовет меня. Мне не удалось оставить на этой земле учеников и это была главная печаль моей скорбной жизни, – синьор Витторио встал и неожиданно выпрямился отставив в сторону свою трость, а его слабый дребезжащий голос набрал силу.

– Но вчера вечером посыльный этого синьора доставил мне эти письма, а рано утром я получил ваше приглашение. И теперь я буду умирать со спокойной душой, моим предназначением на этой бренной земле было прочитать вам эти письма. Прощайте князь, как говорят у вас, не поминайте лихом.

Однажды в интернете я прочитал, что это выражение очень древнее и изначально говорилось: «Покойников не поминайте лихом». Было такое суеверие, что для отправившегося в царство мертвых, всё худое, сказанное здесь, будет во вред. И для тех, кто это говорит пользы тоже не будет. А «лихом» у нас называют всякое горе, напасть, нужду, всякие жизненные беды, да зачастую и саму смерть, а выражение 'поминать лихо" означало не вспоминать плохо.

Синьор Витторио похоже знал значение этого русского выражения и попрощался им со мною.

Не откладывая дело в долгий ящик я написал письмо русскому посланнику при сардинском дворе, он уже поставил меня в известность о циркуляре шефа жандармов, предписывающем обращаться с моей корреспонденцией как с императорской и приложил к нему прошение Николая о медицинском отпуске с открытой датой окончания.

Всё, на этом все европейские дела закончены и пора двигаться в Россию-матушку. Холера уже стучится в наши двери, вместе с костлявой старухой. Надо попробовать в ними немного потягаться, затем следующим летом бросок в Европу и осенью опять домой, буйные паны все равно попробуют показать свой гонор.

Глава 24

Как говориться в одной песне «наши сборы были не долги» и через день мы оправились на Родину.

Карета для Николая была куплена комфортабельнейшая и главным её достоинством был невероятно легкий ход. Если не гнать лошадей, а запрягалась она целой четверкой, да еще и шторочки задернуть, то и не понятно едешь или все таки стоишь.

Сонин брат пытался протестовать против такого внимания, но я пригрозил ему выполнить рекомендации итальянских врачей, а они рекомендовали Николаю задержаться у них минимум на полгода и он согласился с моим решением.

Адмирал, с позиции старшего товарища, как опытный мореплаватель и отчим, меня поддержал целиком и полностью. Мой авторитет у него поднялся до каких-то космических высот и все мои решения им не обсуждались. Тем более, что я очень часто с ним советовался, даже тогда, когда в его советах и не нуждался.

Крестный и Иван Васильевич просто одобрительно кивнули, узнав о моем решении, а все остальные приняли его как руководство к действию.

Сразу же после ухода доктора де Пеппе ко мне пришел Джузеппе. Я этому не удивился, у нас остался один маленький вопросик в наших отношениях, где надо было определиться кто есть кто.

Итальянец опять не стал ходит вокруг да около.

– Ваша светлость, мне кажется нам надо обсудить еще один важный вопрос, – я усмехнулся и кивнул, соглашаясь.

– Если когда-нибудь встанет вопрос кому служить, вам или своим прежним товарищам, то уверяю вас, я не задумываясь решу, что служит надо вашей светлости. Но возможно когда-нибудь вы познакомитесь с доном Альберто и поймете, что эта ситуация просто невозможна. Он знает, что я всегда молюсь одному богу.

Ну просто молодец, ничего не скажешь. Если он всегда будет таким, то это кадр поистине бесценный.

– Хорошо, Джузеппе, я рад, что у нас состоялся такой разговор. Я смотрю тебе ближе всего поле деятельности господ Тимофеева и Лонжерона?

– Вы абсолютно правы, ваша светлость, – итальянец развел руками, подтверждая жестом свои слова. Я улыбнулся, если итальянец просто говорит с невозмутимым лицом и почти без всякой жестикуляции, то это очень подозрительно.

– Тогда держитесь пока ближе к ним, а дальше будет видно.

Перед самым отъездом состоялся еще очень короткий разговор с паном Яном Ружицким. Его прощение об отставке я тоже приложил к своему письму в Питер, но он решил сказать мне пару слов про другое.

– Ваша светлость, турецкие пули поставили на место мозги некоторым моим землякам, но безумцы всё равно устроят очередную авантюру. Их не останавливают никакие доводы, им плевать на расцвет Польши под императорским скипетром и на небывалые свободы дарованные нам. Главное – гонор нашей шляхты, а все остальное гори синим пламенем.

Эти слова немного подпортили мне мажорное настроение с которым я покидал Италию, но правде надо смотреть в глаза.

В Турине русский посланник сказал, что моё письмо отправлено сразу же. Также как и его отчет о задержке на ремонт в Генуе русского корвета и решения об освобожденных пленниках. В том, что его решение Петербург одобрит, сомнений не было, это был вопрос его компетенции и я просто принял это к сведению.

Ехали мы не спеша и в Вене сделали большую остановку. Моя корреспонденция действительно шла как императорская и русский посланник показал мне идущий из Петербурга ответ.

Естественно все решения по господам офицерам и нижним чинам Государь утвердил. Прошение Николая и господина Ружицкого он утвердил, все получили, в том числе и нижние чины, денежные награды, а господа офицеры, кроме польского отставника, ордена и были произведены в следующий чин.

Производство Николая в капитан-лейтенанты было мне не совсем понятно, я считал, что у флотские офицеров это как-то связано с занимаемой должностью, но Государю виднее.

Таким образом Николай Андреевич Макаров в Россию возвращается очень заслуженным человеком и очень уважаемым в морской среде. Капитан-лейтенанство и ордена он заработал своими героизмом и пролитой кровью. Сказать, что это подняло его настроение, значит ничего не сказать и его самочувствие от этого резко улучшилось и на глазах стала затягиваться рана.

Главной причиной нашей задержки в Вене была отправка в действующую армию трех наших освобожденных офицеров. Русский посланник сказал, что лучше, а самое главное безопаснее, им будет сначала вернуться в Российскую империю и лишь по прибытию в Царство Польское, с какой-нибудь частью отправляющейся на фронт, убыть в действующую армию.

Прежняя австро-русская дружба прошлого века исчезла и начинала переть оголтелая русофобия, которую кстати очень поддерживали на самом верху Австрийской империи.

Это я испытал на собственной шкуре. Видя такое количество русских офицеров в моем окружении, большинство австрийских вояк и дворян не скрывая высказывали своё недовольство и будь у меня поменьше людей, возможно были бы и неприятные инциденты.

Но связываться с полутора десятком хорошо вооруженных и великолепно обученных людей, среди которых треть за версту видные офицеры и дворяне, дураков не было.

Продвигаясь по австрийским пределам, я не раз вспомнил размолвку с Софьей Андреевной по поводу увеличения моей охраны. Жена как в воду глядела, еще бы десяток явно не помешал, а то и два, особенно в Критском походе.

На будущее я решил через австрийские владения впредь ездить только при острейшей необходимости и в своей мысленной книге для записи гнидства, против слова Австрия поставил жирнейшую галочку и восклицательный знак.

Но как бы то ни было «гостепримную и хлебосольную» империю Гасбургов мы проехали и оказались в Царстве Польском. Это конечно еще не Россия, но уже Российская империя и буквально через два десятка верст встретили поковника Антонова, который со своим полком направлялся в действующую армию на Балканы. Наших офицеров полковник принял очень радушно и после короткой остановки мы продолжили свой путь.

Из середины весны, а в Генуи стабильно больше десяти днем и немного холоднее ночью и в нашем понимании нет дождей, мы оказались в русской зиме. Вторая половина 19-ого века это только начало эпохи глобального потепления и зимы сейчас как правило долгие, суровые и многоснежные.

Джузеппе снег и морозы конечно видел, но не столько и не такие. Глаза его были почти в буквальном смысле по пять советских копеек. Больше всех над ним потешался Анри и рассказывал о своих первых впечатлениях о России и то, как он теперь любит русские зимы. А русская баня зимой это вообще блаженство.

От его рассказов у нас всех начинали течь слюни, когда он описывал поход в баню и настоящую обжираловку и опиваловку буквально в зю-зю до или после.

Но больше всех зиме радовался Николай. Снег и холод подействовали на него оказали на него совсем не так, как предсказывали итальянские эскулапы. Когда дули холодные ветра и шел снег казалось, что он здоровеет на глазах. И в Питер приехал здоровый и полный сил молодой капитан-лейтенант Макаров, герой морских баталий с турками. Пережитое выдавала первая ранняя седина на висках, бросающийся в глаза шрам на правой щеке и красивая изящная трость. Она конечно скрывала его хромоту и почти никто не знал, что без неё он пока еще не может ходить.

Нам с Николаем, ожидающие нас на почтовой станции жандармы, даже не дали заехать домой. Скривившись, как от какой-то жуткой кислятины от слов, что мои люди в любом случае поедут со мной, жандармский начальник милостиво разрешил сделать это четырем человекам, Ивану Васильевичу, Анри Ланжерону, Джузеппе и Петру. Остальные проследовали на Пусковскую мызу.

Николая оказывается ждал прием у государя, а меня ждал генерал Бенкендорф.

Не скажу, что был рад его видеть, но раздражения он у меня не вызвал. Да и шеф жандармов в этот раз на мою персону отреагировал спокойно и даже с юмором прокомментировал возможную сцену конфликта с жандармским караулом, сказав, что он дал секретную инструкцию смотреть за моими легендарными фехтовальными приемами.

Меня Александр Христофорович просто попросил рассказать о критском походе и почему я ходатайствовал за польского офицера. Минут через сорок приехал Николай, императорская аудиенция закончилась и его привезли к Бенкендорфу. На этот раз к моему удивлению пригласили и господина Тимофеева.

Самое главное, о холере и резюме рассказа пана Ружицкого, я рассказал когда мы были тет-а-тет, это все предназначалось в первую очередь для ушей Государя и шефа жандармов. А потом генерал с удовольствием выслушал наш рассказ об освободительном походе на Крит и расспросил Николая о его службе у греков. Нам он немного рассказал о своем участие в компании 1828-ого года на Балканах.

В итоге у Бенкендорфа мы немного засиделись и на мызу приехали уже вечером.

Аудиенция у императора естественно была короткой и ни о чем, просто протокольная, все награды мой шурин по моему мнению уже получил и это просто был знак монаршей милости. Но в этот раз Николай Павлович меня удивил, он все таки наградил своего тезку еще раз, вручив ему свой личный подарок, дорожный пистолет работы какого-то богемского мастера Антона Винсента Лебеды из Праги.

Мне это имя ничего не говорило, да и на самом деле важно не имя оружейника, а личность дарителя.

На мызе нас ждали наши родные, которые накрыли стол для торжественного ужина и приготовили для нас баню.

Баня была именно такой, как описывал её Анри, мы намылись, напарились, до отвала наелись и даже напились почти в зю-зю. У Джузеппе кончился словарный запас всех его языков, чего чего, а такого приема он явно не ожидал, особенно снежного купания.

Николай сразу же попал в цепкие руки Матвея, который пока мы наслаждались баней, снежными купаниями и всякими безобразиями с напитками, «мучил» моего шурина своим лечением.

Я ему подробно отписало здоровье Николая и Матвей встретил его во все оружии. Среди его лекарств был эликсир и мазь, приготовленные из каких-то бутылочек тетки Анфисы.

Матвей сначала особенным образом накормил и напоил нашего героя-моряка, потом лично попарил его и затем растер раненую ногу свежеприготовленной мазью и уложил спать в хорошо натопленной спальне, да еще и на перине. Перед сном Николай употребил сто пятьдесят рома с пятьюдесятью каплями какого-то эликсира.

Николай тут же заснул, а Матвей присоединился к нам. Ему пришлось налить штрафную и уделить немного внимания для выслушивания его медицинского рассказа.

Уже глубокой ночью я попал наконец-то в руки своей супруги, а под утро, когда я уже после бурных и продолжительных любовных ласок готов был просто заснуть, Соня неожиданно разрыдалась.

– Я боялась, что ты не вернешься, три недели я почти не спала, как у меня не пропало молоко, просто не знаю, – начала она рассказывать сквозь слезы. – Мальчик то же мало спал, проснется и молча лежит. А однажды мы с ним трое суток не спали и не ели. Он только пил сладкую воду. Но не плакал, молча лежал и смотрел на меня. Когда пришло твое письмо, я посчитала, это были дни когда вы освобождали Николая и попали в шторм.

Соня погладила мою раненую руку и поцеловала так нежно, что у меня пропала всякая усталость, но она решительно отстранила меня и смущенно сказала:

– Хватит, Алёшенька, это может навредить нашему ребенку.

Смысл сказанного дошел до меня не сразу. Наш мальчик сладко спал и как мы могли навредить ему мне было не понятно. Но когда я недоуменно посмотрел на жену до меня дошло, Соня опять ждет ребенка.

Но это были не все демографические новости. Утром я узнал, что наконец-то малыша ждут и господа Бакатины. Это мне сообщила Анна, когда мы собрались за обеденным столом.

Матвея не было, чуть ли не с первыми петухами прилетел офицер от Бенкендорфа и затребовал срочно доктора пред генеральские очи. Места для новых постоянных людей за столом Анна определила заранее и лакей указал сначала место Николая рядом с матушкой, а затем и Джузеппе рядом с Ланжеронами.

Николай к столу вышел в новеньком повседневном мундире, но при всех положенных регалиях и самое главное, используя трость как декоративный элемент. Я сразу же понял, что ходьба не доставляет ему уже привычной боли.

Мою улыбку шурин расценил совершенно правильно и улыбнулся в ответ, подтвердив моё предположение глазами. Обед быстро превратился а продолжение вчерашнего ужина и плавно перетек в сегоднешний с небольшим отличием, алкоголя было очень мало и только вино.

Уже в темноте из Питера вернулся Матвей и не один, с ним приехали мои товарищи детства – братья Петровы.

При всех Матвей ничего говорить не стал, но недаром говорят муж и жена одна сатана, Анна без слов поняла его озабоченность, а следом и я и соответственно Софья Андреевна.

Поэтому в моем кабинете мы оказались не поздним вечером, а еще в почти детское время, всего лишь в десять часов. Пока Матвей осматривал и лечил шурина, мы пообщались втроем, братья Петровы и я.

Они заканчивали кондукторское отделение и вопрос о дальнейшей учебе на двухгодичномофицерском отделение даже не обсуждался. Тут им даже не требовалась протекция, в успешности сдачи экзаменов никто не сомневался и места в числе лучших выпускников кондукторского отделения им были гарантированы. Моя протекция и опека были нужны только для одного – свободы выбора после выпуска офицерами через два года.

Темой для разговоров была только предстоящая летняя командировка в Англию к Брюнелям. Кто это такие в училище знали и многие откровенно завидовали братьям. А том, что скоро такая возможность появится у каждого, еще никто не знал, эту потрясающую новость я приберег для личного визита в училище.

Когда Матвей освободился мы с братьями наговорились и они отправились спать, завтра им надо быть в училише, дисциплина там была железная.

– Матвей, твоё мнение о здоровье капитана Макарова? В Италии мне наговорили таких ужасов, правда доктор, который со мною общался последним, назвал своих коллег дураками, – ответ Матвея я практически знал, ума большого тут не надо, достаточно было посмотреть на моего шурина за сегодня столом.

Матвей достал трубку, со знанием дела набил её, раскурил угольком камина, как декоративные элементы они кое-где остались, хотя никакой нагрузки в системе отопления и не несли и выпустил два кольца табачного дыма в потолок.

– Я согласен с такой оценкой, легкая хромота у него останется, трость будет ему конечно не нужна, но она будет придавать ему аристократизм и значимость, особенно в глазах женщин, – такого я от Матвея не ожидал и немного удивился. Он спокойно переждал моё изумление и продолжил.

– Конечно ранения, плен, лишения связанные с этим даром не прошли, но у него молодой и сильный организм. Решение об отпуске абсолютно правильное и через несколько месяцев он будет здоров и думаю даже сможет вернуться на флот, если пожелает.

Матвей сделал еще одну глубокую затяжку, я сидел и молча ждал когда он опять заговорит. Мне было понятно, что трубка пошла в ход не потому, что ему хотелось курить. Мой зять был очень озабочен и озадачен визитом к Бенкендорфу. Он сделал еще одну затяжку и начал выколачивать свою трубку, делая это так, как будто это главное дело его жизни. Закончив, он тшательно убрал её в карман.