Текст книги "Миссия Тревельяна.Дилогия."

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

– Сейчас ты идешь на север, в холодную страну, – сказал Тинитаур, помешивая в котелке. – А бывал ли ты в южных краях?

– Бывал. В Хай-Та, в провинциях за морем Треш и в других местах.

– Нет, мой золотой господин, я говорю о настоящем Юге, который лежит за Южным валом и степями. О Юге, где среди дремучих джунглей текут огромные реки, Кмари, Рориат и множество других, где водятся странные звери и где живут безволосые дикари, такие же, как солдаты в нашем войске.

– А что там делать? Зверям и дикарям не нужны мои песни.

– Вот тут ты ошибаешься, о звезда среди рапсодов. Дикари бывают разные, и у некоторых можно неплохо заработать.

Интересная мысль, подумал Тревельян, принюхиваясь к аппетитным запахам из котелка.

– Можно заработать? Как? Разве безволосые добывают золото и серебро?

– Те, кто возвращается, приносят монеты отсюда, из северных стран, и отдают половину вождю. Такой у них, видишь ли, обычай… кто не отдаст, может остаться без монет и без головы. У некоторых их вождей есть корзины, такие же, как у меня, но набитые не снадобьями и амулетами, а золотом и серебром.

С этими словами Тинитаур вытащил из своей поклажи мешочек с сушеными травками и сыпанул в котелок. Запах был восхитительный. Хотя Тревельян отужинал в шатре чахора, он не отказался бы сделать это еще раз.

– Ты и правда отличный повар, Тинитаур.

– Стараюсь, мой пресветлый господин. – Фокусник достал большие деревянные ложки. – Так что ты думаешь насчет Юга, светоч лютни?

– Может быть, когда-нибудь я туда заверну. – Он подумал, что южные леса почти не исследованы – среди специалистов Базы очень немногие занимались примитивными племенами. – А что, эти вожди с корзинами золота и серебра любят музыку и песни?

– Они любят славу и знают, что рапсод может воспеть их деяния, – сказал Тинитаур с лукавой усмешкой.

Затем они принялись за еду, а очистив котелок, улеглись в палатке. Тинитаур, весьма вероятно, был тем еще мошенником, но в мешок Тревельяна не лез. К своему счастью – ведь призрак-имплант в сне не нуждался и бдил в любое время дня и ночи.

Глава 7
МАНКАНА

На следующий день они пересекли границу Манканы. Имперский тракт здесь раздваивался: одна дорога тянулась вдоль Рориата на север, другая взбиралась на мост и шла на северо-запад, к Анзу. У моста стояли сигнальная вышка и небольшая фортеция с гарнизоном из полусотни солдат, а ниже по течению располагался городок с пристанями, торговыми складами и мастерскими по разделке бревен. Рориат был судоходен на всем верхнем течении, но кораблей здесь попадалось мало; в основном с севера гнали плоты – ценный лес, что шел на мебель, и строевую древесину. Еще везли зерно в огромных неуклюжих баржах, а суденышки поменьше были загружены знаменитым манканским медом и шкурами пушных зверей.

Некоторое время войско двигалось вдоль реки. Тут она выглядела не такой широкой и могучей, как в Рори, но все же от берега до берега было метров триста, и через каждые пять-десять километров попадались то деревушка, то городок, то придорожная таверна и пост охраны. Невзирая на мнение Альгейфа, Тревельян не видел в этой стране ничего гнусного и мерзкого. Вино здесь в самом деле было кислым, а длинноухие носатые женщины не блистали красотой, но это компенсировалось великолепными видами, свежим прохладным воздухом и пропастью всякой дичи, которая регулярно украшала стол чахора.

Манкана и лежащий к востоку от нее Гзор были странами почтенной древности, но от народа, что населял их в минувшие времена, не осталось ничего, кроме разбросанных по лесным холмам мегалитов, огромных каменных глыб, поставленных торчком, с равными промежутками меж ними. Зачем нужны были эти крепости и кто их воздвиг, история Осиера умалчивала, а эксперты ФРИК считали, что эта местность, лежавшая частью в субтропиках, частью в умеренном поясе, была прародиной континентальной расы. Отсюда ее пращуры двинулись в дорогу к морю Треш, уничтожив или оттеснив за Кольцевой хребет обитавшие там западные племена. На освободившееся место просочились из Хай-Та, Этланда, Пибала и других стран краснокожие носатые люди восточной расы, со временем также покоренные имперцами. Эту гипотезу подтверждали только намеки в легендах и мифах да лингвистический анализ диалектов, ибо пути миграций племен и народов на Осиере оставались непрослеженными; тут, по вполне понятным причинам, обширные археологические раскопки не велись.

Дни тянулись за днями, один бревенчатый городок сменялся другим, грохотали по вечерам барабаны на сигнальных вышках, проносились по дороге экипажи, шли охотники и сборщики меда, упряжки быков тащили бревна к реке. Тревельян то шагал среди солдат, то присаживался на обозную телегу, то ехал в колеснице чахора Альгейфа, развлекая его беседой. Он попытался выяснить подробности насчет мятежа, но Альгейф и сам не знал, что случилось у гор Ашанти, на границе между Манканой и Гзором. Связь с тем краем прервалась, и никакие вести не доходили уже восемь декад. Последнее послание, что передали барабаны, гласило: Пагуш, владетель приморского города Ильва, затеял междоусобицу с ближним соседом из Гзора, а когда его призвали к ответу, начал вырезать немногочисленные имперские посты – что было уже злоумышленным бунтом против Светлого Дома. Еще сообщалось, что в гавани Ильва сосредоточена целая флотилия, но зачем Пагушу те корабли, оставалось лишь гадать. Возможно, он в самом деле хотел переселиться на новые земли за океаном или собирался только переплыть залив, высадиться в Гзоре и обрушиться на противника с тыла. Альгейф должен был войти в Ильв, разбить мятежников и, заковав в кандалы, отправить их в пибальские каменоломни. Пагуша, по усмотрению Альгейфа, полагалось насадить на крюк или подвесить вверх ногами, но перед казнью допросить о причинах мятежа; если же станет запираться, пытать бичом и огнем.

На огромных пространствах Империи междоусобицы между владетелями всяких рангов не были редкостью. В одних случаях Светлый Дом оставлял их без внимания, как случилось в распре Аладжа-Цора с Раббаном, в других мирил или судил, накладывая на обидчика репарацию в пользу обиженного и, разумеется, имперской казны. Обычно виновник беспорядков мог не опасаться за свою жизнь; его били не по спине, а по карману и в крайнем случае могли лишить владения, досрочно передав его наследнику. Кара пыткой и смертью применялась только в двух случаях: когда была пролита кровь одного из Восьмисот и когда погибали имперские солдаты. Уничтожение гарнизонов, охранных постов на дорогах и сигнальных вышек автоматически переводило местную распрю в разряд мятежа, а если бунтовщиков, как в данном случае, было несколько тысяч, то это уже считалось восстанием.

Не выяснив ничего о целях Пагуша, Тревельян времени зря не терял и в промежутках между фривольными песнями старался выяснить кое-какие вопросы. Например, о седлах, уздечках и стременах, о подзорной трубе и компасе, то есть об эстапах, полезных для людей военных. Выслушав описание сбруи с удилами, Альгейф сказал, что только последний ублюдок будет совать железный штырь в рот благородному коню, и оного поганца нужно самого запрячь таким манером и проехать на его спине от Западного океана до Восточного. Альраун, которому было рассказано о компасе, заметил, что не видит в этой штуке смысла – в Империи отличные дороги, все расстояния размечены, есть карты на пергаменте и в храмах, а если желаешь забраться в какую-то глушь, то стоит нанять проводника. Во всяком случае, так поступил бы любой нормальный человек, вместо того чтобы блуждать по заколдованной стрелке. Что до подзорной трубы, то данную проблему Тревельян обсудил за кувшином вина с туанами Альхардом и Альборхом. Они согласились, что такой инструмент был бы полезен на поле сражения, однако мастерить его не следует, чтобы не вводить людей в соблазн, как военных, так и гражданских. Человек грешен, слаб и склонен подглядывать за тайнами ближних, так что труба для дальновидения была бы изобретением безнравственным. Альхард, правда, со вздохом признался, что, будь у него такая вещь, он мог бы насладиться редким зрелищем: его особняк в Мад Аэг стоял рядом с баней, где собирались знатные дамы.

Эти неудачные эксперименты скрашивал новый спутник Тревельяна, торговец, знахарь и фокусник Тинитаур. Он торговал амулетами и всякими сомнительными травками, начиная от приворотного зелья и кончая микстурой, отбивавшей винный запах, и торговля шла успешно – даже безволосые его не трогали, считая помощником рапсода. По вечерам он жарил дичь на вертеле или готовил похлебку; то и другое было восхительно и приправлялось массой забавных историй. Тинитаур был человеком бывалым, искушенным в различных хитростях, обманах и мошенничествах; быть может, не в одном городе и не в одной стране его с охотой нацепили бы на крюк. Тревельяну казалось, что фокусник стремится в Манкану лишь по причине разногласий с правосудием, но иногда, слушая его бессовестную лесть, он думал: что ему надо, этому пройдохе, от певца Тен-Урхи? Зарится на шерра? Хочет при случае обокрасть? Но это он мог сделать в первую же ночь – вернее, попытаться, ибо командор всегда стоял на страже.

Так, то развлекая благородных воинов, то развлекаясь сам, Тревельян шагал и ехал по землям Манканы, пока, в трех днях от побережья и города Ильва, карательная экспедиция не встретила войско бунтовщиков.

* * *

Место было удобное для битвы – впереди лежал широкий луг, к нему с обеих сторон теснились поля и огороды, окружавшие несколько деревушек или, скорее, хуторков – в каждом десяток-другой построек. На севере эту равнину замыкали пологие холмы с торчавшими на вершинах камнями, видимо, мегалитами; до них было немногим больше километра, и Тревельян разглядел суетившиеся там фигурки. Дорога, прорезая луг, ныряла в теснину между двух холмов и терялась вдали, за склонами возвышенностей, поросших травой и кустарником. Поперек луговины, ближе к холмам, стояло войско, тысяч семь или восемь человек, вооруженных копьями, топорами и мечами; впереди – шеренга бойцов в панцирях, а за ними – толпа бездоспешных, где редкими искрами поблескивали шлемы. На холмах, среди каменных глыб, тоже были люди – вероятно, лучники и стрелки из арбалетов. Колесниц Тревельян не увидел, за исключением одной, маячившей перед воинским строем прямо посреди дороги. Около возка стоял большой сундук, а рядом с ним – мужчина в жреческой хламиде, поднимавший сплетенный из зеленых ветвей большой венок, символ мира.

– Развернуть строй! – выкрикнул Альгейф. – Бегом! Быстро, дети пацев! Первый и второй отряды – левый фланг, третий и четвертый – правый, пятый и шестой – в центре! Торопитесь, ублюдки, крысиный кал, бледные морды! Копьеносцы, занять две первые шеренги!

Выучка у имперских солдат была блестящая – войско перестроилось с марша, не затратив лишней минуты. Два отряда по четыреста бойцов в каждом двинулись к западу, два – к востоку, и два последних, преодолев стремительным броском три сотни метров, встали за спиной военачальника. Альгейф, озирая местность со своей колесницы, продолжал распоряжаться:

– Стрелков на фланги! Выдвинуться вперед! Цель – длинноносые отродья, что засели на холмах! Альраун, поведешь тех, что ближе к деревне. Альборх, обстреливай кучу дерьма… видишь, ту, с двумя вершинами. Стрел не жалеть! Альхард, останешься с колесничими.

Забегали посыльные, раздался топот копыт, послышались выкрики – сотня боевых возков, по четыре в ряд, перекрыла дорогу. Помощники чахора рванулись на свои места.

– Ты не слишком торопишься, благородный? – спросил Тревельян, стоявший рядом с военачальником на колеснице. – Они, кажется, просят мира. Пожалуй, надо сначала разобраться.

– Разбирайтесь вы, стражи справедливости, а у меня на это нет времени, – буркнул Альгейф. – У меня приказ: снять мятежникам головы, пленных – в пибальские каменоломни, а Пагуша, смрадного змея, – на крюк! Когда это сделаю, можно будет и разобраться. – Он вытянул шею и заорал: – Стрелометные машины ставить в ряд за щитоносцами! Подтянуть из обоза фургоны с запасами стрел! При-иготовиться! Выровнять щиты и копья! Бей в барабаны! Марш!

Таркола двинулась вперед под ритмичный грохот барабанов, ломая кусты и приминая луговые травы. Жрец-парламентер, стоявший у сундука, отчаянно замахал венком, но, видя, что на мирные знаки никто не обращает внимания, вскочил в колесницу и погнал лошадей по дороге. На вершинах холмов поднялись неровные цепочки лучников, манканцы сплотились тесней, над их войском протяжно зазвучали трубы, но, кажется, то был не призыв к кровопролитию, а просьба остановиться и вступить в переговоры. Альгейф, однако, ей не внял. Его отряды, вдвое или втрое уступавшие числом врагу, надвигались с железной уверенностью профессионалов. Арбалетчики на флангах уже достигли дистанции прицельной стрельбы, зарядили свое оружие и начали рассредоточиваться, вытягиваясь в две шеренги. Щитоносцы всех шести отрядов шли в четыре ряда: в двух первых – воины с длинными копьями, за ними – вооруженные мечами. Над колесницей Альгейфа взмыл имперский стяг, багряное вертикальное полотнище на шесте с перекладиной. На красном фоне прихотливо сплетались семь золотых драконов, символ Семи Провинций, насчитывавший пару тысяч лет; под таким знаменем сражался и покорял чужие земли легендарный Уршу-Чаг Объединитель.

Грей, напуганный шумом, снялся с плеча Тревельяна и полетел к лесу. За спиной грохотали колесницы и возы с метательными машинами, уже выехавшие на луг; их длинные шеи торчали словно стволы орудий неуклюжих деревянных танков. Трубы в войске мятежников смолкли – там, вероятно, потеряли надежду на мирное решение конфликта. Стрелки на холмах вскинули луки, воины в доспехах, стоявшие впереди, медленно двинулись навстречу имперцам, увлекая за собой многотысячную массу ратников. Тревельян решил, что Пагуш неважный стратег – отвратительный, честно говоря. С этаким бездоспешным партизанским воинством атаковать имперцев полагалось в лесу, среди оврагов и холмов, где тяжеловооруженные не могут навалиться строем, стрелки не видят цель, а колесницы вообще бесполезны. Если же Пагуш решил сражаться на открытой местности, то, по канонам древнего боевого искусства, воинов в панцирях лучше собрать в ударный отряд, а прочими силами окружить противника, пользуясь численным превосходством и сделав фланговые обходы. Не помешали бы и засады, волчьи ямы с острыми кольями, замаскированные рвы и сотен пять кувшинов с нефтью. Но в Манкане, вероятно, о таких военных премудростях даже не слышали.

Альгейф сделал знак шагавшим рядом с колесницей барабанщикам.

– Три залпа! Стрелки бьют по холмам, стрелометные машины – в толпу этих драных ящериц!

Ритм ударов изменился, и стрелы тучей взмыли вверх, чтобы обрушиться затем на воинство Пагуша. Его бойцы падали сотнями; ни щит, ни доспех не спасали от снарядов метательных машин, да и от арбалетных стрел тоже. Ответ был не очень внушительным – луки манканцев не могли тягаться в дальности боя с имперскими арбалетами.

Колесница Альгейфа поравнялась с сундуком, сдвинутым солдатами на обочину.

– Сейчас ударим по-настоящему, – сказал военачальник. – Так ударим, что у этого сброда носы полетят в одну сторону, а уши – в другую! Я знаю, что вы, рапсоды, славные рубаки… Но настоящую битву ты когда-нибудь видел? Гляди! Воспоешь это сражение в своих балладах.

– Пожалуй, мне будет удобнее воспевать во-он с того сундука, – заметил Тревельян. – Опять же, хотелось бы выяснить, что в нем такое. Вдруг рескрипт Светлого Дома о помиловании.

Альгейф ухмыльнулся:

– Это вряд ли! Но ты прав, Тен-Урхи, нужно проверить, что в этом вшивом сундуке. К тому же с отдаления тебе будет лучше видно, чем с моей колесницы. Иди! Вечером споешь в моем шатре.

Тревельян спрыгнул на дорогу, а чахор, подняв копье с флажком, проревел:

– Атакуем! Барабаны, сигнал! Вперед! Р-разом навались!

Гулко грохнули барабаны, и шеренги имперских солдат, преодолев последнюю сотню метров, ударили на войско Пагуша, опрокидывая воинов в первых рядах. Замелькали копья, сверкнули мечи, брызнула кровь, вой и стон поднялись над толпой манканских ратников. Их оттесняли к холмам, а колесницы, разделившись на два отряда, уже мчались по лугу, чтобы обойти мятежников с обеих сторон и отрезать путь к отступлению. Арбалетчики тоже не дремали: одни с обнаженными клинками полезли на склоны, другие продолжали стрелять, не давая лучникам манканцев поднять голову. Дело шло к тому, что Тревельян наблюдал в разных звездных системах и разных гуманоидных мирах, но в сходных обстоятельствах: к большой резне.

Он с отвращением отвернулся.

«Ты гляди, гляди, – сказал командор. – Слегка напоминает десант на гамму Хтона, одну из планет хапторов, в эпоху Темных войн. Масштабы, конечно, не те, – добавил Советник с ментальным вздохом, – но ты все равно гляди. Во-первых, положено зафиксировать, а во-вторых, о чем ты будешь петь в шатре у бравого полковника?»

«Все массовые кровопускания похожи, что-нибудь да спою, – буркнул Тревельян. – Давай-ка лучше посмотрим, что у нас в сундуке».

Сундук был огромный, объемом кубометра полтора, собранный из дорогой древесины медного дерева и окованный бронзой. Замочные петли тоже были бронзовые, но самого замка не имелось. Тревельян счел это разрешением и не колеблясь откинул крышку. Откинул, ахнул и застыл.

«Великая Галактика! – молвил командор в таком же потрясении. – Чтоб мне в черную дыру провалиться! – Немного подумал и добавил: – Ну, Пагуш, ну, манканский олигарх… Вот это подарок! Не счесть алмазов пламенных в палатах белокаменных…»

Но сундук был набит не алмазами, а рубинами. Огромные камни, одни величиною с палец, другие размером в кулак, даже в неограненном виде производили впечатление невероятного, не поддающегося счету и оценке богатства. Тревельян припомнил, что самоцветы на Осиере столь же дороги, как некогда на Земле, больше всего тут ценились не алмазы, а травяные и морские камни, то есть изумруды и сапфиры. Царской же драгоценностью считался кровавый камень, особый вид багряных рубинов, совпадавших цветом со знаменем Империи. Как раз такие каменья и заполняли сундук.

Он просидел у этого сокровища больше часа, пока солдаты Альгейфа громили и резали бунтовщиков. Колесницы, обошедшие манканцев с тыла, встали цепью, не пропуская бегущих к холмам, легковооруженные воины заняли возвышенности, согнав оттуда вражеских стрелков, копейщики окружили толпу побежденных плотным кольцом, меченосцы вложили клинки в ножны и взялись за цепи, веревки и кандалы. Разглядывая поле недавней схватки, Тревельян признал, что убитых меньше, чем можно было ожидать; Альгейф остановил солдат, едва враги прекратили сопротивляться. Теперь его воины не резали и рубили, а вязали и заковывали, и, судя по количеству пленных, это займет их до самого вечера. Видимо, штат рудников в Пибале нуждался в солидном пополнении.

Тут, у сундука с сокровищем, его и нашел Тинитаур, явившийся сюда из обоза вместе со своей корзиной и пацем Тикой. При виде груды рубинов глаза у фокусника сверкнули и раскрылись как две плошки, огромный нос зашевелился, а уши встали торчком. Он поглядел на сундук, мысленно взвешивая его, потом на Тревельяна, судорожно сглотнул и поинтересовался:

– Что ты тут делаешь, мой пресветлый господин?

– Разве не понятно? Охраняю эти камешки. Очевидно, Пагуш желает преподнести их Светлому Дому и тем купить себе жизнь.

Тинитаур на мгновение прикрыл глаза, потом вцепился в отвислую мочку и как следует дернул.

– Значит, охраняешь… Послушай, о звезда среди рапсодов, к обозу пристал один мой давний знакомец, очень надежный человек, скупщик всякого добра, какое могут захватить солдаты. Он с Архипелага, а там все знают, когда торговать, а когда хватать и драпать.

– И что же? – Тревельян насмешливо прищурился, уже догадываясь, какое будет продолжение.

– У него есть повозка, сиятельный. Такой, знаешь ли, большой фургон с четверкой лошадей. Мы подгоним его сюда, погрузим сундук и…

– Его вдесятером не поднимешь, – сказал Тревельян.

Фокусник наморщил лоб, оценивая вес сокровища.

– Да, это верно, блистательный. Ну ничего, у моего приятеля есть мешки. Погрузим, и прямиком в Этланд! А оттуда – в Пибал или Нанди. Мы будем богаче Светлого Дома!

– Не пойдет. Тебе, быть может, неизвестно, но рапсоды не берут чужого. Такой уж у нас обычай.

Тинитаур склонил голову к одному плечу, потом к другому, осмотрел Тревельяна, затем покосился на Тику, чесавшего под мышкой. Похоже, он решил, что даже вместе с пацем не одолеть упрямого рапсода.

– Жаль! Жаль, мой господин, ибо камни из этого сундука могли бы изменить твою жизнь. Конечно, мою и моего знакомца тоже, но твою в особенности. Ты совершаешь большую ошибку, но я настаивать не смею… кто я такой, чтобы настаивать?.. Но посмотри, сундук полон доверху, и камни никто не считал. Если ты отвернешься, а я возьму горсточку-другую, кто узнает? Кто будет против?

– Моя совесть, – молвил Тревельян и, подняв лицо к небу, захлопнул крышку сундука. – Видишь, там, над нами, солнечный глаз Таван-Геза… А ты еще спрашиваешь, кто узнает!

– Если бояться оскорбить богов, то даже под кустом не помочишься, – буркнул Тинитаур и удалился с мрачным видом.

Все обитатели Осиера, за исключением, возможно, безволосых варваров, исповедовали одно вероучение, но были не слишком религиозны, так что поминать богов вкупе с естественными человеческими отправлениями большим грехом не считалось. С одной стороны, это было хорошо, так как Осиер, населенный разными расами, не знал крестовых походов, религиозных войн и той конфессиональной нетерпимости, которая терзала Землю даже в двадцатом и двадцать первом веках. С другой же эта холодность в вопросах веры лишала Фонд важных рычагов влияния, способных подстегнуть прогресс. Было давно известно, что для сообществ, еще не достигших порога Киннисона, воздействие через религию является самым мощным, самым эффективным, если использовать данный фактор с разумной осторожностью. Модификация кровавых культов могла не только сделать их вполне безвредными, но также привести к тому, что пленников уже не резали на алтарях, а посылали на галеры, на плантации, в каменоломни, рудники и мастерские. Это, бесспорно, был новый этап социального развития, и следующим шагом могла быть идея о том, что люди созданы по божьему подобию, что содержать их в рабстве грех и что в свободном состоянии пользы от них церковным и светским владыкам будет значительно больше. Конечно, такого рода перемены подкреплялись вескими экономическими стимулами, а также чудесами, свершение коих находилось у экспертов ФРИК на самом высоком уровне.

Жаль, думал Тревельян, жаль, что этот метод на Осиере не работает. Из плоской печатки в кольце не сделать круглую подвеску… Возможно, мысль о шарообразности мира не привилась здесь потому, что означала не изменение, а полный пересмотр культа трех богов? Счастье еще, что местная веротерпимость позволила еретику Дартаху удалиться… В конце концов, его изгнали, а не сожгли на костре!

Загрохотали колеса возка, Альгейф-победитель остановил лошадей и бросил взгляд на сундук. Его сопровождали вестовые, барабанщики и два десятка безволосых воинов-южан личной стражи. Один из них тащил на веревке мужчину лет сорока, довольно рослого для восточной расы и одетого в роскошный, но сильно помятый наряд – мантию, расшитую жемчугом, и тонкой чеканки доспехи. Вероятно, то был Пагуш, манканский бунтовщик.

– Что там? – Альгейф кивнул на сундук, и Тревельян откинул крышку. – О! Кровавый камень, чтоб мне провалиться! – Брови военачальника полезли вверх. – И в таком количестве! Клянусь Оправой, на это можно скупить половину Мад Аэга!

– Если ты не станешь торопиться, то будет еще сундук, как раз для второй половины, – сварливо вымолвил Пагуш. Для мятежника и предводителя разбитого войска он держался довольно уверенно.

Альгейф сошел с колесницы, оглядел луг, где часть пленных была уже связана и согнана в огромную толпу, а другая, под присмотром солдат, таскала убитых и складывала их в штабеля. Вероятно, это зрелище полной и несомненной виктории порадовало сердце чахора – может быть, даже слегка размягчило. Он посмотрел на Пагуша и кивнул.

– Ну, теперь можно и поговорить, а это место не хуже всякого другого. Эй, лодыри безволосые! – Альгейф щелкнул пальцами, подзывая стражу. – Кувшин вина, табурет для меня, табурет для рапсода, а для этого, – он ткнул пальцем в пленника, – вкопать бревно и приделать крюк. Живо!

– Крюк не нужен, чахор. Зачем нам эти разговоры о крюке? Лучше вели подать два кувшина вина и третий табурет, – предложил Пагуш, осматривая Тревельяна, его голубое, с кисточками, пончо, кинжал пейтахской работы и мешок, в котором просматривались очертания лютни. – Рапсод! Страж справедливости! Это хорошо, что здесь рапсод. Будет свидетелем.

Принесли вино и табуреты, но только два. Столб тоже притащили, с уже вбитым сверху крюком, но Альгейф пока не велел его вкапывать. Вино разлили по кубкам, военачальник отхлебнул, уселся и сказал Тревельяну:

– Ты тоже садись, Тен-Урхи. Этот длинноносый ублюдок желает свидетеля из рапсодов. Ну, пусть будет ему свидетель! – Альгейф снова промочил горло, повернулся к пленнику и рявкнул: – Ты! Мешок дерьма, отродье навозной кучи! Ты что о себе возомнил, ушастая нечисть? Ты, предавший Светлый Дом, осыпавший тебя благодеяниями – ибо дать такому пацу в управление город с землями есть величайшая милость! И чем ты за нее отплатил? Перерезал глотки нашим солдатам и выпустил кишки чиновникам! Ты думал, что ваша поганая Манкана так далеко, что Светлый Дом до тебя не дотянется? Дотянулся, однако. Я здесь! Я его меч, его копье, его рука! – Военачальник грохнул кулаком по панцирю. – И эта рука подвесит тебя на крюк, а твоих мерзавцев-сообщников угонит в Пибал, ломать камень!

Пагуш слегка поморщился.

– Ты кончил, чахор? Тогда послушай, что я скажу. Известно ли тебе, что горы Ашанти, разделяющие Манкану и Гзор, ничейная территория? Найденное там принадлежит нашедшему, кем бы он ни был, гзорским или манканским нобилем или чиновником Семи Провинций, присланным в наши края для сбора налогов. Ты со мной согласен?

– По закону треть найденного – доля Светлого Дома, – сказал Альгейф и уставился на содержимое сундука. – Так! Найденное вижу, и еще вижу манканского нобиля с ушами до плеч. А где гзорский? И как его зовут?

– Его звали Боннор, и сейчас его прах плывет к Оправе Мира, – печально пояснил Пагуш.

– А где чиновник?

– Лимак-Гез следует за Боннором в то же святое место, – сказал Пагуш еще печальнее. – Оба они пали жертвой своего нечестия и жадности, ибо позарились на чужое, на треть Светлого Дома и на мои две трети. Знай же, чахор, что некий рудознатец из моих служителей, ныне тоже усопший, разыскал в горах Ашанти древние копи с этими бесценными камнями. – Пагуш покосился на сундук. – Я послал туда людей, наладил добычу, выстроил целый поселок для рудокопов и первые камни отвез Лимак-Гезу, ибо они законная доля Светлого Дома. Но Лимак-Гез – да проклянут его имя во всех Семи Провинциях! – сказал, что эти копи останутся нашей тайной, а треть добытого пусть идет в его ларцы. Мое возмущение было безмерно! И тогда презренный Лимак-Гез сговорился с Боннором, чей удел лежит по другую сторону хребта Ашанти. Боннор послал воинов в горы, чтобы занять мой рудник, а Лимак-Гез, собрав солдат со всех сигнальных вышек и постов, хотел схватить меня в Ильве, бросить в Висельные Покои и, вероятно, убить. Нет, не вероятно, а наверняка! Пришлось и мне собрать людей, чтобы оборониться.

Выслушав эту туманную историю, Альгейф хмыкнул.

– Не слишком ли многих ты собрал? Тысяч десять будет, а?

– Так мне же пришлось биться с двумя! И я с ними справился, а с тобой, чахор, я вовсе не хотел сражаться, о чем говорит этот сундук и знаки мира, что вынесли по моему приказу. Но ты такой торопливый…

«Лукав и хитер этот Пагуш, – заметил призрачный Советник Тревельяна. – Ох, хитер, собака!» Несомненно, так оно и было. Правдой в рассказе Пагуша являлись рудник, самоцветы и свара, затеянная из-за них, но кто на самом деле собирался скрыть богатство, а кто был честный налогоплательщик, сейчас не установишь. Два соперника мертвы, и даже рудознатца прикончили на всякий случай… А сундук с камнями – вот он! И еще второй обещан! Веские доводы. Так что Альгейф может возвращаться восвояси с победой, с двумя сундуками и пленными.

Пленные больше всего беспокоили Тревельяна. Он уже смирился с тем, что его поход в Манкану – пустые хлопоты, что миссия буксует в прежнем состоянии, что никаких земель за океаном здесь не открыли, а лишь затеяли драку, не поделив внезапного богатства. Пагуш был ловкачом и, очевидно, лжецом, которого не жалко вздернуть, но эта казнь явилась бы признанием вины не только князя, но и его людей. И все они, сколько их есть, восемь или девять тысяч, отправятся в пибальские каменоломни…

Он видел, что Альгейф колеблется, но продолжались эти колебания ровно столько, сколько осталось напитка в кувшине. Потом военачальник велел подать еще вина и третий табурет.

– Садись, Пагуш. – Небрежным движением Альгейф взбил свои бакенбарды. – Воистину боги шепчут мне в оба уха! В левое, что ты поведал чистую правду и, значит, никакой битвы меж нами не было. Так, мелкая стычка по недоразумению… Я возвращаюсь назад без пленных, но с сундуком и сообщаю, что ты навел порядок в Манкане и Гзоре, прирезав парочку бесчестных нобилей. Правым же ухом я слышу, что ты хитрец и враль и что тебя, бунтовщика, нужно подвесить на столбе, а твоих мерзавцев – отослать в каменоломню.

– А сундук? – напомнил Пагуш.

– В этом случае сундук – моя добыча, которую ты утаил от Светлого Дома.

– А второй сундук? Учти, чахор, камни в них никто не пересчитывал!

– Вот это меня и останавливает, – со вздохом признался Альгейф, посматривая на столб с крюком. – Но все же я в большом сомнении… Может, ты, Тен-Урхи, что-то предложишь?

– Когда голос богов неясен, нужно спросить их еще раз, – сказал Тревельян. – Если история Пагуша правдива, пусть пошлют знамение.

– Согласен, пусть пошлют, – кивнул Альгейф и огляделся. – Ну, и где оно? Ничего не вижу и не слышу… Выходит, Пагуш, ты сидишь в божественной заднице по самые уши!

На лбу манканского нобиля выступил пот, щеки побледнели. Тревельян решил его не мучить и вытащил из сумы свою лютню.

– О знамении нужно просить, благородный Альгейф. Сделаем вот что: я сыграю мелодию и попрошу Таван-Геза явить свой божественный лик. Если так случится, ты заберешь сундуки, оправдаешь Пагуша и отпустишь его людей.