Текст книги "Миссия Тревельяна.Дилогия."

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)

– Согласен, – повторил Альгейф и сделал знак своей страже. – Поднимайте столб, бездельники! Не думаю, что Таван-Гез захочет взглянуть на манканскую крысу. Его камнями не подкупишь!

– Что мы знаем о воле богов? – заметил Тревельян и, прикоснувшись к струнам, включил голопроектор. Огромный лик Таван-Геза, что появился в воздухе, был скопирован с тучегонителя Зевса, со статуи работы Фидия, но с небольшой корректировкой: бороду сменили бакенбарды, а лицо божества, величественное и прекрасное, было живым. Сейчас, подчиняясь мелодии, он усмехался, но мог принять другие выражения, от строгого до грозного. Мираж висел секунду и не более, но Пагуш в молитвенном экстазе повалился ниц, за ним рухнули воины Альгейфа, а сам военачальник застыл на табурете с разинутым ртом. Изображая потрясение, Тревельян тоже распростерся на земле, стараясь не повредить свою лютню.

Голограмма исчезла. Альгейф захлопнул рот, отхлебнул вина, прокашлялся и сказал:

– Воистину боги тебя возлюбили, рапсод, и снизошли к твоему заступничеству! Эй вы, бледные пацы, поднимитесь и унесите столб! Ты и ты! – Он ткнул пальцем в двух вестовых. – Отыщите Альрауна и передайте, чтобы не тратил на пленников цепи и веревки. Я отпущу тебя, Пагуш, тебя и твоих ушастых. Но не забудь про второй сундук!

Военачальник поднялся с табурета, взошел на колесницу и погнал лошадей по дороге. За Альгейфом, опасливо оглядываясь на Тревельяна и очерчивая у сердца священный круг, двинулись телохранители, вестовые и барабанщики. Они с Пагушем остались одни.

Слегка порозовевший манканец отер пот с висков.

– Не знаю, как ты это сделал, рапсод, но я в твоих вечных должниках. Ты спас мои ребра, кишки и печень. Может быть, несколько рубинов…

– Передай их обители нашего Братства в Ильве. А я… я буду доволен, если ты ответишь на один вопрос.

Пагуш ухмыльнулся:

– Только не спрашивай, правда ли то, что я рассказал. Пусть это останется между мной и богами.

– Нет, я спрошу о другом. Был слух, что ты собрался куда-то переселяться… В самом деле так?

– Так. Я уже почти переселился. Четыре декады назад собрал в Ильве рыбачьи посудины, взял своих воинов и переплыл в Гзор через залив. – По лицу Пагуша все еще бродила усмешка. – Переплыл, снес Боннару голову и занял Пазек, его город. Теперь я не только манканский нобиль, но еще и гзорский. Видишь ли, из Пазека вдвое ближе до рубиновых копей, чем из Ильва. Там я и обоснуюсь.

– А ты не слышал, есть ли какие-то земли в океане, за Пятипалым морем и Архипелагом?

Пагуш дернул себя за ухо.

– Если есть, они мне не нужны. Зачем? Манкана была небогатым краем, а теперь, когда найдены камни, я заживу не хуже, чем любой из Восьмисот. Даже лучше! Если боги послали горшок с медом, не проси у них ложку, можно обойтись и пальцами.

– Больше у меня нет вопросов, – сказал Тревельян, повернулся и зашагал к обозу, где солдаты уже разбивали лагерь.

Вечером он пел в шатре Альгейфа, не слишком напрягая свой поэтический дар при описании битвы. Половина спетого была бессовестно похищена из «Илиады», а другая – из «Песни о Роланде», но чахор и его офицеры пришли в полный восторг, напились до полного изумления и напоили Тревельяна. Он, однако, имел перед ними преимущество в виде медицинского импланта и, когда собутыльники угомонились и захрапели, вышел из палатки и, чуть пошатываясь, но твердо выдерживая курс, направился к костру, где его поджидали Тинитаур с рыжим Тикой. Над ним закружила смутная тень, посылавшая ментальный импульс приязни и нежности, потом Грей опустился к Тревельяну на плечо, обхватил пушистым хвостом за шею и пискнул в знак привета.

Фокусник, помешивавший аппетитное варево, встретил их радостным возгласом. Он, похоже, уже позабыл о размолвке из-за сундука с рубинами или понял, что, уведи они этот сундук, сейчас за ними гнались бы все боевые колесницы Альгейфа. Заметив, что Тревельяна покачивает, как судно при легком волнении, Тинитаур сыпанул в котелок горсть ароматных трав и снял его с огня.

– О, эти славные воины! Пьют крепко, пьют много, но плохо закусывают… Поешь горячего, мой благородный господин. От горячего винные пары выходят через уши, и, хотя твои не так велики, как мои, эта похлебка дарует тебе облегчение. И сладкий, сладкий сон…

Благодарно улыбнувшись, Тревельян взял ложку и подсел к котелку – имплант, очищавший его организм, расходовал энергию, а это вызывало аппетит. Он ел и размышлял, не вернуться ли в Помо, а оттуда, по землям Пибала и Нанди, отправиться к разлому в Кольцевом хребте, чтобы попасть в Провинцию Восхода, самый восточный имперский край. Или все-таки дойти до Ильва? Как-никак приморский город, не меньше Бенгода, и он в ладах с его правителем… вдруг что-то удастся узнать… можно и в Пазек заглянуть, другое владение Пагуша, чьи ребра, кишки и печень он спас…

«Решено, – подумал Тревельян, – отправлюсь в Ильв!» От вина и сытной еды его клонило в сон. Он лег на спину, вытянул ноги, полюбовался звездным пологом, что раскинулся вверху, подмигнул изумрудной Ближней звезде, отыскал бело-голубоватую искорку Дальней на фоне созвездия Шерр. Ночные небеса Осиера были прекрасны. Завтра вечером снова свидимся, мелькнула мысль.

Но он ошибался.

Глава 8
ПУТЬ НА ЮГ

Тревельян очнулся в тесной каморке, закованный в ручные и ножные кандалы. Он лежал на боку, поджав ноги, а руки вытянув перед собой, и кончики пальцев скользили по плохо оструганным доскам пола. Как это получилось, он сообразить не мог – в голове стоял туман, и посетившая ее мысль была короткой, из двух-трех слов. К тому же эти мысли плохо сцеплялись друг с другом, никак не желая выстроиться в связную гипотезу. Но все же Тревельян отметил ряд любопытных моментов: во-первых, пол под ним покачивался, во-вторых, сквозь щели в потолке в его закуток тянулись лучики света, а в-третьих, цепи на нем были явно из альгейфовых запасов.

Последнее их этих наблюдений наконец-то разродилось гипотезой. Возможно, Альгейф велел его арестовать? Проспался и переменил решение: Пагуша все-таки на крюк, его людей – в пибальские каменоломни, а рапсода, что за них заступился, – наверняка мошенника! – в железо! Чтобы, значит, не показывал сомнительных фокусов с божьей головой… Очень логичная гипотеза, но разрушал ее единственный, однако веский факт: Альгейф со всем своим штабом никак не мог проснуться раньше Тревельяна. Все же медицинских имплантов у них не было.

А его имплант исправно трудился, рассеивая окутавший сознание туман. Он слышал какие-то возгласы наверху, скрипы и топот, а за стеной – вроде бы плеск и негромкое шуршание. Все это не походило на звуки фургона, который катится по тракту; не было ни грохота копыт, ни щелканья бича, да и покачивало не так, как в экипаже. Его закуток тоже не походил на тележный кузов – тут были изогнутые брусья, к которым снаружи крепилась обшивка, и не полотняный тент, а деревянный потолок. Странно! Где он очутился?

Преодолевая слабость, Тревельян перевернулся на спину, подтянул ноги и сел. Расстояние между его головой и потолком было не больше ладони. Во весь рост не встанешь… Топот босых ног наверху сделался громче, и сквозь него пробивались голоса. Но о чем толкуют, Тревельян еще не понимал.

«…сукин ты сын, лох недоделанный, корабельная крыса, очнись! – взорвалось в голове внезапным фейерверком. – Слабак, сопляк, поганец! Немочь трахнутая! Чтоб тебе в реакторе сгореть! Чтоб тебя живьем в гальюн спустили! Очнись, недоумок! Кто меня проклял этаким хилым потомством, Будда или Аллах? Потрох вшивый, приди в себя! Ты…»

«Да слышу я, дед, слышу, – отозвался Тревельян. – Где это мы? И что с нами?»

«Ну, наконец-то! – Тон Советника разом переменился. – Подсыпали тебе чего-то в супчик. У меня нет связи с твоим мед-имплантом, но травка крепкая. Думаю, местный наркотик… Семь часов имплант тебя чистит».

«И что случилось за это время?» – спросил Тревельян, преодолевая вялость мыслей.

«Пришел какой-то хмырь, и вместе с нашим жуликом сунули они тебя в мешок. Потащили… Судя по звукам, подальше от лагеря, через лес, к дороге. Там ждала телега. Бросили тебя на дно, сверху эта вонючая тварь уселась, пац блохастый, свистнули на лошадок и погнали. Ехали долго, часа четыре, и я полагаю, что к реке. Есть тут большая река, мальчуган?»

«Рориат, верхнее течение. Та речка, которой мы в Рори любовались».

«Вот-вот! Заковали тебя, перетащили на корабль, и теперь ты куда-то плывешь. Говорил ведь тебе, скудоумному, остерегайся! Прохвост он, этот Тинитаур! Хорошо, если сам по себе, а вдруг из местной охранки? И везет тебя прямо в испанский сапог и на дыбу!»

«Везти-то везет, но еще надо довезти», – буркнул Тревельян и огляделся пристальней. Конечно, он на корабле! Щели вверху сложились правильным квадратом – не иначе, люк, а изогнутые брусья – бимсы; за бортом плещет и шуршит вода, поскрипывают снасти, хлопает парус, гудят канаты, и что-то долдонят голоса. Один вроде бы знакомый… Тинитаур, прохвост!

«А я что тебе говорил?» – зашипел змеей Советник, но Тревельян велел ему заткнуться. Разговоры на палубе шли интересные, и пропускать деталей не хотелось – благо слух восстановился полностью.

– Не шарь в его мешке, Сайлава, – распоряжался Тинитаур, – пусть лежит, где лежит. Оставь в покое, сын ящерицы, тебе говорю!

– Так звенит в мешке, – возражал второй, незнакомый голос. – Звенит! Монеты, серебро, должно быть… Как же не обшарить? У меня медяк меж пальцев не проскочит, а тут серебро! Кинжал, опять же, дорогой…

– Оставь, болван! То не монеты звенят, а струны его лютни! Безволосые в лагере толковали, что колдовской инструмент… сыграл он на нем и Таван-Геза вызвал… А ты, моча змеиная, не ту струну заденешь, и явится не Таван-Гез, а нечисть из Великой Бездны! Да нам и Таван-Гез не нужен. Или желаешь до срока к Оправе отплыть?

– Не, не желаю. Но ежели в мешке монеты…

– Мой то мешок, и лапы к нему не тяни! Мой рапсод, и все, что при нем и на нем, тоже мое! Тебе, потомок тарля, заплачено? Заплачено! А за что? Чтобы ты нас на Юг доставил! А там Кривая Нога тебя вознаградит. Знай свое, паруса да канаты! Плыви и на мель не посади!

– Мелей в Рориате спокон веку не бывало, – отозвался Сайлава. – Ну, а мешок ты лучше убери. Чтобы меня и моих парней соблазн не мучил. – Он звонко хлопнул о палубу. – Посмотрим, как он там? Может, очнулся, воды хочет или пожрать?

– Не очнулся. От моих трав проспит до самого Заката, а то и всю ночь. Я ведь ему не корень пакса дал и не сушеные цветы вертали! – Тинитаур сухо рассмеялся и добавил: – Ты, Сайлава, зря не суетись. Медовую лепешку медом поливать не надо.

Разговор прекратился. Отметив, что голос Тинитаура стал другим, более резким, уверенным и командным, Тревельян пошарил в сапоге и выяснил, что лазерный хлыст исчез. Не было, конечно, и кинжала на поясе, и самого пояса, ничего не было, кроме одежды и наушных украшений из серебра и бирюзы. Они, как и забота фокусника о мешке, намекали, что Тинитаур не собирается его грабить, а везет на Юг с какой-то непонятной целью. Вряд ли она имела отношение к его миссии, и вряд ли в диких джунглях что-то слышали о шарообразности мира или интересовались бумагой и перегонкой нефти в керосин. Иными словами, в джунгли Тревельяну совсем не хотелось, но сделать он ничего не мог: кандалы и цепи были прочными. Он подумывал о том, чтобы подать голос, спросить еды и питья, а заодно потолковать с Тинитауром, но решил, что это успеется. Фокусник думает, что он одурманен зельем, и пусть оно так и будет; не надо разглашать свое последнее преимущество.

«Юг… – задумчиво молвил командор. – И далеко этот Юг?»

«Сейчас прикинем».

Тревельян вызвал в памяти карту. Огромная река начиналась в лесах Манканы со множества притоков, пересекала Этланд и Хай-Та и, обогнув Приморский хребет, устремлялась в саванну, а затем в джунгли, прокладывая путь к пресному морю Аса длиною в восемь с лишним тысяч километров. До границы джунглей – не менее пяти… Хоть и под парусом, и вниз по течению, а раньше двух декад не доберешься… С одной стороны, потерянное время, а с другой, отчего не взглянуть на безволосых в естественном виде? Вдруг эстап Гайтлера сработает там, где не ожидали? На Земле полинезийцы были способны к очень дальним плаваниям без всяких каравелл и галеонов, всего лишь на пирогах с балансиром… Была бы у варваров тяга к перемене мест, а как переплыть океан, уж он им подскажет! И поселятся они на западном материке, приручат диких лошадей, сядут в седла, выстроят дороги и города, изобретут бумагу и паровую машину, компас и подзорную трубу, и пойдет у них цивилизация семимильными шагами, на зависть Империи и сопредельным странам… Почему бы и нет!

С этой мыслью Тревельян уснул, а когда проснулся, в щелях люка было темно, а на душе – тоскливо и страшно. Он скорчился на полу, стараясь разобраться в этих ощущениях, и через минуту-другую стало ясно, что они пришли извне. Где-то на палубе страдал и мучился верный Грей, посаженный, видимо, в клетку, лишенный хозяйской заботы и ласки. Тревельян сосредоточился и начал успокаивать зверька – не бойся, мол, я рядом и не дам тебя в обиду. Соприкоснувшись с его ментальной аурой, Грей воспрянул и послал в ответ самые счастливые эмоции, потом притих – кажется, занялся каким-то фруктом.

Тревельян лежал в темноте, размышляя о том и о сем. Сначала о загадочной голограмме, взятой у Аладжа-Цора, затем о наставнике Аххи-Секе из Полуденной Провинции, рассылающем такие штучки злодеям-аристократам. Может, не только им? Просто у благородных дворян в средневековом мире больше шансов совершить непотребство. Очень было б любопытно поглядеть на список Аххи-Сека, что и кому он посылал… Вдруг самому императору, Светлому Дому? Не только царствующему ныне, но и предкам его, остерегая их от слишком крупномасштабных злодейств? Как ни крути, а, если не считать эпохи Разбитых Зеркал и грозного воителя Уршу-Чага, осиерская история катилась вперед много спокойнее земной. Не было здесь катастроф, соизмеримых с распадами Римской и Поднебесной империй, с нашествиями готов, гуннов и монголов, с гибелью древнейших цивилизаций, шумерской и египетской. Не было религиозного фанатизма и тысячелетней борьбы между христианским миром и исламом, не было Старца Горы и костров инквизиции, крестовых походов и столетних войн, что плавно переросли в мировые, сокрушительных набегов викингов и жутких кровавых богов, которым поклонялись финикийцы, майя и ацтеки. А главное, не было здесь геноцида, который практиковали испанцы и англосаксы, уничтожавшие индейцев, японцы, истреблявшие айнов, арабы, избавившие Египет от египтян, и представители белой расы, что охотились на чернокожих своих собратьев и торговали ими, как скотом. Что же касается прочих планет, где довелось побывать Тревельяну, тех миров, что населяли двуногие гуманоиды, еще не достигшие порога Киннисона, то там придерживались правила: если жестокость выгодна, она произойдет. А если невыгодна, произойдет тоже, ибо не выгодой единой жив и счастлив человек; надо ему и самолюбие потешить, и власть показать, и славу добыть, чтобы враги трепетали и гадили в штаны при звуке его боевых барабанов. По этим причинам в тех мирах все развивалось близко к земному сценарию.

После таких глобальных тем мысль Тревельяна скользнула к более конкретному, к их разговорам с Тинитауром о далеком Юге, где среди дремучих джунглей текут огромные реки, Кмари, Рориат и множество других, где водятся странные звери и где живут безволосые дикари, у чьих вождей можно неплохо заработать. Не был ли Кривая Нога одним из них? И что за работу он мог предложить? Изображать жаркое по случаю большого торжества?

Подумав об этом, он усмехнулся. Жаркое? Ну, это вряд ли! Народ джунглей, делившийся на сотни кланов и родов, был не слишком хорошо описан и изучен, но ни один эксперт по примитивным племенам не отмечал эпизодов каннибализма. Даже пацев дикари не ели и не охотились на них, считая их мясо нечистым, а шкуру – слишком грубой и вонючей.

С другой стороны, рапсод – это вам не пац… Если он понадобился для каких-то ритуальных целей, кулинарию исключать нельзя. Скажем, решило племя разнообразить культурную жизнь, создать ансамбль песни и танца, а чтобы артисты лучше пели и плясали, им необходим рапсод-наставник. Обучит он их, а потом съедят дорогого учителя, чтобы каждый унаследовал искорку его таланта…

Тревельян захихикал и тут же зажал рот, боясь, что услышат на палубе. Не раз его собирались съесть, то в виде жаркого, то без горячей обработки, но это кончалось для гурманов большим разочарованием. Плохо кончалось, говоря по совести, по чести. Взять хотя бы тот случай на Селле, в лесу растений-людоедов…

Он припомнил тот случай, потом десяток других, наслаждаясь хранившимся в памяти, пока не начало светать. К этому времени он ощущал легкий голод, а также желание облегчиться. Медицинский имплант отчасти блокировал эти естественные позывы, но все же Тревельян провел без еды, питья и отхожего места больше суток. Решив, что действие снадобий уже закончилось, он приподнялся и стукнул в люк кулаком.

– Эй, мерзавцы, прокляни вас Таван-Гез! Где я? Куда вы меня везете? И чего вам надо?

Он колотил и орал до тех пор, пока крышка люка не откинулась, явив свет нарождавшейся зари и хитрую рожу Тинитаура.

– Да будешь ты благополучен, о птица ках среди рапсодов! – молвил фокусник. – Ты на корабле, вместе со мной, твоим слугой, и плывем мы, драгоценный господин, на Юг по широкому Рориату. Но еще недостачно широкому, чтобы ты мог вылезти наверх. Тут, понимаешь, много плотов и других кораблей, и если вздумается тебе крикнуть, нас непременно обыщут. Так что потерпи до безлюдных мест, а пока что вот тебе кувшин с водой, вот еда и вот большой горшок, который ты можешь использовать по своему усмотрению.

Тревельян принял все эти предметы, потом сказал:

– Ты осужден мной, Тинитаур. Но знаешь, что может смягчить твою участь?

– Я слушаю, мой золотой повелитель, слушаю внимательно.

– Будь добр к моему зверьку, иначе я скормлю тебя крокодилам.

По лицу фокусника расплылась издевательская ухмылка.

– Вот как? А кто такие кор… кор-ки-ди… словом, те чудища, которым ты отдашь меня, ничтожного?

– Не обижай зверька, иначе познакомишься с ними поближе, – сказал Тревельян и отвернулся.

* * *

Его выпустили на палубу через восемь дней, когда корабль, следуя по течению Рориата, миновал Этланд, Хай-Та и Приморский хребет, вторгавшийся невысокими лесистыми отрогами в южную степь. Река здесь достигала двухкилометровой ширины, но текла довольно быстро, еще не растеряв инерции падения с равнин за хребтом, лежавших выше степного региона. Речные воды и степь были тут безлюдными; люди восточной расы не ездили на юг, а безволосые варвары пробирались на север в центре континента, бассейнами рек Фейн и Кмари, ведущими к Южному валу.

Но безлюдье отнюдь не означало пустоты, ибо животные, рыбы и птицы водились здесь в неисчислимом изобилии. Рыб и сухопутных тварей было трудно разглядеть, но Тревельян увидел забавных созданий, похожих на маленьких юрких дельфинов, на выдр, бобров или котиков, на змей с плавниками и острыми колючками вдоль хребта. В воздухе, то высоко, то над самой водой, вились пернатые сотни пород, а на волнах качались птицы поразительной величины, втрое массивнее страуса, с длинной гибкой шеей и клювом, не уступавшим крокодильей пасти. Что до крокодилов, обещанных Тинитауру, то в южных реках, в зоне джунглей, они тоже водились, но называли их дикари по-разному. Суть же была одинаковой: зубы в три ряда и невероятная прожорливость.

Птиц и зверей Тревельян разглядывал недолго, сосредоточив внимание на корабле. Суденышко было небольшим, метров двенадцати в длину, но с палубным настилом, кормовой надстройкой, высокой мачтой и косыми парусами, которые сейчас раздувал гулявший над саванной свежий ветер. Быстроходная посудина, решил Тревельян, прикинув, что, с учетом скорости течения, они делают километров двадцать в час, а то и больше. Шкипер Сайлава оказался дюжим северянином с рябой рожей и короткими бачками, а в команде у него были двое парней, люди восточной расы, по виду такие же разбойники, как встреченный в Бенгоде Куссах. Будь у него закованы только руки, Тревельян схватился бы с этой троицей и отправил бы их вместе с фокусником за борт. Однако ножные кандалы были тяжелыми, цепь между ними слишком короткой, и это ограничивало подвижность. К тому же Тревельяна мучило любопытство. Почти смирившись с этой южной эскападой, он сел у мачты, рядом с клеткой Грея, и просунул пальцы сквозь решетку. Шерр приник к ним своей кошачьей мордочкой и радостно пискнул.

– Ты похитил рапсода, – сказал Тревельян расположившемуся рядом Тинитауру. – Большой грех, опасное деяние, клянусь благоволением богов! Не боишься, фокусник?

– Боюсь, о мой господин с грозным взглядом, но меня вдохновляет мысль о шестистах золотых. Столько мне обещано, если я доставлю в племя Кривой Ноги настоящего рапсода. Большие деньги для такого бедняка, как я!

– Возможно, ты с ними расстанешься на обратной дороге. Лица твоих компаньонов не внушают мне доверия.

– Мне тоже, но у меня есть хороший страж. – Тинитаур показал взглядом на Тику, сидевшего на крыше надстройки и скалившего клыки. – Ты не поверишь, на что способна эта тварь! Перегрызет горло быстрей, чем я припомню свое имя.

– Ну, дело твое. – Тревельян прищурился на солнце, стоявшее в зените, и зевнул. – Скажи-ка, фокусник, зачем Кривой Ноге рапсод? Да еще за шестьсот золотых?

– Шестьсот мне, а тебя он одарит еще щедрее, – пообещал Тинитаур. – Видишь ли, мой сладкозвучный господин, Кривая Нога – великий вождь, и правит он семью деревнями и лесом на целый день пути от речного берега. Все у него есть в избытке, тысяча воинов, женщины для дня и ночи, ожерелье из костей врагов, горшки с монетой и даже вино, которое я временами вожу ему с севера. Но от мужей, что служили Светлому Дому и возвратились на юг, он узнал про главное сокровище, про славу. И сказали ему те бывшие солдаты, что победа в битве или поединке – четверть славы, а три четверти – песня, которую сложит об этом рапсод, дабы великое свершение не растворилось без следа, а помнилось долгие годы. И потому…

– Хватит, – сказал Тревельян, – это я понял. А не понял того, к чему выкрадывать рапсода и везти его на юг в оковах. Не проще ли нанять?

Тинитаур вздохнул.

– Странные люди в твоем Братстве, мой сиятельный господин. Не соблазняет их ни серебро, ни золото, и потому пришлось мне выслеживать рапсода, точно птицу ках, и даже идти с ним в Манкану, чтобы проверить, в ярком ли он оперении или так, птенец хриплоголосый… Что поделаешь! Не желают даровитые рапсоды воспевать склоки и драки между племенами дикарей ни за какую цену. Да и ты сам такой же! Если бы мы столковались у того сундука с рубинами… – Фокусник хмыкнул и почесал свой длинный нос. – Однако не столковались! И теперь, как сказано тобой, ты плывешь на юг в оковах, и я продам тебя как пленника. Из лесов, где живут дикари, непривычному человеку не выбраться, и вряд ли ты снова увидишь Семь Провинций и другие северные земли. Но не горюй! У Кривой Ноги тебе будет хорошо.

– А я и не горюю.

– Да? – Фокусник подозрительно уставился на Тревельяна. – Можно узнать, почему?

– Потому, что ты ошибся на мой счет. Я человек привычный.

Через четыре-пять дней местность начала меняться, в саванне поднялись пологие, заросшие лесом холмы, среди которых, то слева, то справа, струились притоки Рориата. Затем холмы исчезли, но деревья придвинулись ближе к речным берегам, перебрались на острова, которых попадалось все больше и больше, и, наконец, затопили окрестность до самого горизонта зеленым непроницаемым пологом. Течение стало медленнее, воды потеряли прежнюю чистоту и прозрачность и начали припахивать гнилью, висевшее в знойном безоблачном небе солнце жгло, как раскаленная печь. Тревельян, намучившись в своем душном закутке и в железных оковах, практиковал медитацию, отключаясь на долгие часы. В принципе, с помощью импланта он мог вообще уснуть на несколько дней, но это бы выглядело странным. И опасным! Вдруг Тинитаур решит, что рапсод покончил с собой каким-то хитрым способом, и, посокрушавшись об утраченной награде, выбросит его за борт? В реке уже появились местные крокодилы, да и других зубастых тварей было полно.

Шкипер Сайлава вел свое суденышко в стрежне сильного течения и подальше от берегов, где, кроме неприятных чудищ, плыли подмытые и рухнувшие в воду деревья, а на дне таились коряги и топляки. Сайлава, очевидно, бывал тут не в первый раз и знал эту реку и ее опасности слишком хорошо, а потому не приближался к суше. Слушая в перерывах между трансом его болтовню и реплики матросов, Тревельян узнал, что безволосые варвары не строят хижин вблизи большой воды и с неохотой плавают по Рориату, перебираясь с берега на берег лишь в исключительных случаях. Их поселения располагались у притоков, где вода была чище, где в изобилии водилась рыба и где на песчаных отмелях каждый год откладывали яйца стаи гигантских черепах. Нижнее течение и дельта реки, впадавшей в южное пресное море Аса, были вообще необитаемы – там начиналась область болот и трясин, наполнявших воздух зловонными миазмами. Насколько помнилось Тревельяну, из Империи туда никто не добирался, а экспедиции с Базы осматривали дельту с воздуха, со скиммеров, приземляясь западнее, на прочную почву плато Асайя.

Соразмеряя скорость судна с течением реки, он думал, что обратная дорога к цивилизации, в Хай-Та, а тем более в Этланд, займет пять или шесть декад – может быть, и больше. Но из джунглей по Рориату возвращались редко, лишь торговцы вроде Сайлавы и Тинитаура, снабжавшие безволосых дикарей вином, рапсодами и другими предметами роскоши. Более удобный путь в Империю проходил западнее, где на север, к морю Треш, текли другие огромные реки – Фейн, в тысяче километров от Рориата, а за ним, еще дальше на запад, Кмари, бассейн которой, считая с притоками, занимал пятую часть континента. Те безволосые, что собирались служить Светлому Дому, плыли именно этой дорогой.

Наконец в один из дней кораблик повернул к правому берегу и вошел в приток, медленно струивший прозрачные воды меж исполинских стволов, зарослей травы в рост человека и песчаных пляжей, где виднелись темные каменные глыбы и ползали почти неотличимые от них черепахи в таких же темных ребристых панцирях. Приток сам по себе был рекой немалой, но ее ширина скрадывалась отмелями и островами, скалами, что выступали из лесной чащи, и множеством рукавов, ответвлявшихся от основного русла. Один из них изгибался широким серпом, и на самой его середине, под кронами могучих пальмовых дубов, стояла деревня. С палубы Тревельян ее не разглядел – хижины заслоняла зелень, и к тому же в этот момент матрос Сайлавы начал сбивать с него ножную цепь.

Вероятно, за их корабликом давно наблюдали с берега – у пристани из неохватных бревен, где покачивались лодки, поджидал отряд воинов, но никакой толпы любопытных, ни ребятишек, ни женщин, тут не замечалось. Воины, мускулистые крепыши лет под сорок в ремнях и набедренных повязках, имели при себе кинжалы и копья имперского образца и, судя по выправке, отслужили свое Светлому Дому. Было их не меньше трех десятков, и, пока матрос снимал с Тревельяна наручники, одни подтянули суденышко к причалу, другие выстроились цепочкой от воды до ближнего сарая. Распоряжался здесь дородный и высокий муж в шлеме, с мечом на перевязи и с ухватками бывалого сержанта. Он первым ступил на палубу, оглядел команду и, не здороваясь, буркнул на языке Семи Провинций:

– Привез?

– Привез, как не привезти, – подтвердил Тинитаур, выскочив вперед и кивая на Тревельяна. – Вот он! Вот самый звонкоголосый рапсод в восточных землях, и зовут его Тен-Урхи. Клянусь, он стоит каждой монеты, обещанной мне великим вождем! Ты ведь знаешь, Волосатый, что Тинитаур до Оправы Мира доберется, но разыщет для великого вождя лучшее из лучших! Лучшее вино, лучшие ткани, лучших женщин и лучшего рапсода! Ибо поистине этот Тен-Урхи…

– Хватит болтать, – оборвал его Волосатый и, сняв шлем, продемонстрировал поросший редкой белесой шерстью череп. Шерсти было не очень много, но все же среди безволосых он мог по праву носить свое прозвище. – Разгружайте! А этого, – варвар кивнул на Тревельяна, – к Хозяину!

Шкипер сдвинул крышку люка, и воины стали передавать по цепочке запечатанные кувшины с вином и тюки – видимо, с тканью и другим товаром. Тревельян, с удовольствием разминая ноги, спрыгнул на пристань и остановился.

– Пошел! – Его чувствительно толкнули в спину.

– Не сделаю ни шага, пока не вернут мое имущество. Мою лютню, мой мешок, моего зверька!

– Отдай ему все, что он хочет, – велел Тинитауру Волосатый. – Все! Знаю я вас, крысюков… У всякого пальцы зудят на чужое…

Сайлава выпустил из клетки Грея, и тот с радостным верещанием метнулся к Тревельяну. Фокусник принес его суму. Кажется, ничего не исчезло – лютня и кошель на месте, а вместе с ними – кинжал, цилиндрик лазерного хлыста и завернутая в плащ голограмма. На самом дне – фляжка, огниво с трутом и мятый, так и не просмотренный пергамент, дар Даббаса.

Его повели с причала восемь воинов. Фокусник семенил позади, многословно втолковывая Волосатому, какую редкостную дичь он изловил; Тревельян, прислушиваясь к его словам, мстительно усмехался. От реки в лес вела утоптанная дорожка, и вдоль нее стояли хижины – сооружения с плетеными стенами, крытые древесной корой. Тут и там горели костры, хлопотали у горшков и котлов скуластые бледнокожие женщины, сушились растянутые на решетках шкуры, носились ребятишки, а компания подростков метала дротики в большой деревянный щит. Появление Тревельяна интереса у них не вызвало. Эти дикари были совсем не любопытны и не похожи на земных полинезийцев или папуасов.

В конце улицы, за широкой площадкой, находился дворец вождя, десятка три строений попросторнее, чьи кровли из коры и листьев были подперты неошкуренными столбами. Это место окружала изгородь, скорее символическая, чем реальная преграда – шесты с черепами и оружием врагов, вбитые в землю и переплетенные лианами. Два шеста повыше обозначали вход. На них тоже скалились черепа, но звериные, с внушительными клыками.

Тревельяна, его мешок и его зверюшку поставили перед лицом грозного вождя, сидевшего в кольце хижин на огромном пне, покрытом пятнистой шкурой даута. Справа и слева от него стояли воины, за спиной устроились жены, числом не меньше сорока, и среди них Тревельян с удивлением заметил нескольких женщин восточной расы. Наверняка Тинитаур снабжал вождя не только вином и рапсодами.