Текст книги "Мужская работа"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 6
ГОРЬКАЯ ПРАВДА ЗИНОВИЯ ШТЕРНА

21

В вопросах, связанных с безопасностью «фирмы», всю ответственность на себя брал Зиновий Штерн. Порой он даже не советовался с боссом, лишь докладывал о принятых им мерах и результатах проведенной работы.

Последнее время он часто ловил незнакомые взгляды Антона и вслушивался в непривычные интонации его голоса. Так смотрят и разговаривают не уставшие от рутины, а заслуживающие спокойной жизни люди.

Все это ерунда, думал Штерн, что работа затягивает, становится частью жизни: от любой работы нужно отдыхать; а коли ее объем сопоставим по масштабам с двумя, а то и тремя жизнями, то без зазрения совести и оглядки на прошлое можно смело думать о «тихой гавани».

Зиновию казалось, что мысли Антона купаются в голубой лагуне, нежатся под лучами субтропического солнца. Штерн не мог думать так же по одной причине: он еще не все сделал в своей жизни, он «ниже» своего компаньона; а находясь в одной упряжке, не вырвешься вперед даже на полкорпуса. Он – пристяжной. Вот и вся горькая правда Зиновия Штерна.

Возвращаясь к вопросам безопасности «фирмы», Штерн все чаще думал о вице-консуле Борисе Рощине. С одной стороны, он, «униженный и оскорбленный», не представлял опасности. С другой – повязанный с «фирмой» необъяснимой акцией, направленной на ликвидацию Антона Альбаца, виделся лишним звеном. И тому несколько причин. Основная – она же банальная – нелегальная связь Рощина с «фирмой» на легальной основе. Эта связь в глазах Штерна была порочной – о других ее свойствах вроде схожей по звучанию прочности говорить не приходилось. И все потому, что в «карательных» мероприятиях ФСБ – СВР не было логики.

Антон несколько раз пытался связаться по телефону со своими компаньонами в Москве, но каждый раз его рука останавливалась на полпути к трубке. И по схожей причине: ему из Москвы за последнюю неделю не поступило ни одного звонка. То было, как выяснилось недавно, затишьем перед бурей. Правда, «буревестник» обломал себе крылья, спускаясь с пригорка близ датского городка Нествед.

Связь с Рощиным стала лишней. К Антону могли подобраться именно со стороны оперативника Службы внешней разведки. А Антон не торопится, вовсю пользуется передышкой, надеется на объяснения из Москвы, ждет звонка или курьера. И как не понимает, что курьер может принести совсем не ту посылку. Вернее – ту, которая поможет Антону побеседовать с глазу на глаз с «буревестником». Есть минимум двадцать стран, которые дадут приют торговцу оружием; правда, руководители половины из них сморщатся при известии о том, что недееспособный дилер явился пусть не на иждивение, но в качестве нетленного квартиранта. Словом, уже сейчас Альбац не тот, что был вчера, неделю назад.

Удивляла скорость этой перемены. Возможно, воля лишь одного человека провезла его с горки.

Штерн вызвал к себе двух людей, работающих в отделе, патетически именуемом отделом тайных операций, наверняка в подражание Службе «А» (дезинформация, тайные операции) бывшего Первого главка КГБ СССР.

Оба они были выходцами из Украины. Один из них носил еврейско-датскую фамилию Петерсон – ежели произносить ее с прононсом и, естественно, с ударением на последнем слоге. Из органов безопасности Украины Леонида Петерсона поперли в звании старшего лейтенанта, и он, как многие его коллеги и соотечественники, подался за бугор. Что бы он делал в Штатах, кабы последовал за приятелем-ментом, сказать трудно, но вот в Голландии пересеклись пути двух земляков: Петерсона и Штерна. Вот уже три с половиной года первый выполняет все поручения последнего, не гнушаясь никакой работой.

Второго звали Глебом Карпенко – тридцати двух лет от роду и со странной пропорцией головы: высокий лоб и выпуклый затылок, обычно все бывает наоборот. То ли акушер был пьяный, то ли щипцы-захваты оказались не той системы, но впервые заорал Карпенко, появившись на свет в львовском роддоме, именно с такой черепно-мозговой конфигурацией.

Он был высоким и сильным, не имел разрядов в силовых видах спорта, но с успехом компенсировал сии недостатки врожденными качествами бойца. Он не имел потухшего взгляда киллера, по обе стороны переносицы располагалось по одному живому глазу, каждый из которых удивлял своей чистотой. Защищаемые от солнца и непогоды кустистыми бровями (два родника в непролазной чащобе), они с оптимизмом смотрели в будущее.

Кроме всех прочих достоинств, включая мощные руки, каменную спину и пружинистые ноги, уникум Карпенко метко стрелял из пистолета и карабина и достиг совершенства, тренируясь на «черномазых» в Центрально-Африканской Республике, куда забросила его судьба аж на два года.

С конца 1997-го по начало 1998 года Карпенко был задействован в акциях по поставкам украинского оружия в Пешавар и дальше, к конечному пользователю – «Талибану». Что касается войны на Балканах, о ней Глеб Карпенко рассказывал неохотно.

Со Штерном он познакомился в 1999 году и с тех пор гордо именуется бойцом отдела тайных операций.

Оба агента – и Леонид Петерсон, и Глеб Карпенко – были готовы к работе в любое время суток, за что стали за глаза именоваться дежурными. Тронув свой выпуклый, как у Ихтиандра, затылок, Карпенко уселся в кресло, стоящее у занавешенного коричневой шторой окна в кабинете Штерна, и положил ноги на журнальный столик; подошвы рифленых ботинок уставились на Зяму. Штерн по обыкновению промолчал: не он будет мыть стол. К тому же в этом на первый взгляд вольном жесте подчиненного виделась его вальяжная уверенность, смешанная с его же пугающей репутацией.

Петерсон сел в свободное кресло, которое застонало под его стокилограммовой массой.

– Есть работа, – Зиновий посмотрел на циферблат своих наручных часов, будто намеревался отметить время, за которое его агенты сумеют справиться с заданием. Порой приходилось работать и по секундомеру. – Все нужно сделать тихо и аккуратно. Наш клиент живет на Хольмвайене в одноэтажном типовом особнячке.

Штерн выложил перед подчиненными фотографию Бориса Рощина и продолжил:

– Обычно он ночует один. Возможно, с ним окажется… еще один son of a bitch. Туда им и дорога. На воротах дома кодовый замок, шифр простой – четыреста тридцать три. Верхняя часть входной двери застекленная, решеток на окнах нет…

22

Света от торшера, горящего в гостиной, хватало, чтобы отчетливо видеть безмятежное лицо Полины, свернувшейся калачиком под одеялом, ее слегка приоткрытые во сне губы. Хватает тишины, чтобы слышать ее безмятежное дыхание.

Борис сел на кровати, обхватив колени руками, и вдруг подумал о том, что вот сейчас он сторожит сон этой женщины. Просто сторожит, чтобы отогнать пугающие сновидения, поправить сбившееся одеяло и шепнуть: «Чш-ш-ш…»

Как ни старался, не мог не думать о будущем, сколько времени продлятся их отношения. Порой думал смело и эгоистично: столько, сколько будет необходимо ему. Однако понимал, что не он отмерял это время, а Полина. Точнее, он отдавал ей это право. Он снова оказался не в лидерах, но досады не ощущал. Даже больше, он пришел к выводу, что баланс – штука опасная, баланс – это конец движения, мертвое стояние. Гармония достигается только тогда, когда что-то перевешивает, когда уходит единообразие. Какая гармония в море при полном штиле? Никакой. Кажется, мир замер; во всяком случае, он осторожничает. Как насторожился Борис, услышавший какой-то шум во дворе.

Показалось?

С минуту он вслушивался, но тот металлический звук больше не повторился. Может, ветер прокатил по дороге пустую жестяную банку…

Рощин попытался сосредоточиться на прежних мыслях, но понял, что не хочет этого. Скорее оттого, что не находил им продолжения.

Глядя на спящую Полину, Борис нахмурился: он не спросил, есть ли у нее дети. Беспричинные морщины на его лбу разгладились: когда он попытался угадать ее имя, ее ответ ошеломил: «Полина Аркадьевна… подполковник ГРУ». Может, и по поводу детей его ждет такой же ошеломляющий ответ? «Десять негритят», – к примеру.

Рощин улыбнулся, ему захотелось растормошить спящую женщину, упиться ее недоумением: какие дети? какие негритята? Снова принять в объятия ее податливое тело, ощутить на лице ее возбуждающее дыхание…

«Ты один из тысячи. Ты знаешь, что нужно женщине», – вспомнил он ее слова.

* * *

Черный «Ситроен-Ксара» с Глебом Карпенко за рулем проехал мимо коттеджа Рощина. Рядом с решетчатыми воротами горел фонарь, табличка с номером дома бросилась в глаза и, казалось, отразилась на длинном капоте мощной машины.

Проехав мимо спящих домов Хольмвайена, Карпенко развернул «Ситроен» и, выискивая безопасное место для стоянки, поехал по противоположной стороне улицы.

Скоро такая возможность представилась: на воротах одного из домов висела табличка с надписью на датском и немецком: «Продается».

– Kaufen wir das Haus? – спросил Глеб приятеля на плохом немецком.

– На хера он мени? – на хорошем украинском ответил Петерсон.

Карпенко рассмеялся.

Остановив машину и опустив стекло со своей стороны, он осмотрел часть освещенного уличным фонарем дворика, усеянного желтой листвой. В этом доме с черепичной крышей и громоотводом, высившимся рядом с ним, никто не жил. Ни один добропорядочный датчанин, лелеющий клумбы, ухаживающий за своим садиком, как за дитем, такого относительного беспорядка, что предстал перед взором Карпенко, конечно же, не допустит.

Хотя именно в таком виде – с опавшей листвой, устлавшей газон желто-красным ковром, – это уютное поместьице имело больше шансов быть проданным в кратчайшие сроки. Запустение трогало сердце, волновало душу, навевало мысли поскорее взяться за уборку – смести в кучу листья, поджечь и, опершись о лопату, чуть усталыми глазами провожать клубы дыма и вдыхать полной грудью прохладный воздух.

Закрыв машину и не обращая внимания на зашедшуюся в лае соседскую собаку, приятели направились к коттеджу Рощина.

– Четыреста тридцать три. – Карпенко вслух повторил код замка и поочередно нажал клавиши. Потянув за ушко рычага, стук которого нарушил тишину в центре спального района, он толкнул узорчатую створку.

– Зараза! – выругался Петерсон. – Весь город разбудим.

Он вынул пистолет с глушителем и первым шагнул во дворик. Поджидая приятеля, закрывавшего за собой ворота, огляделся: обычный двор, обычный дом, которых в любом пригороде Копенгагена тысячи. Одно– и двухэтажные, они всегда навевали мысли о сказочной стране. Если сами датчане привыкли к этому, как бы сроднились со своим образом жизни, им же хуже.

Держась в тени каменного беленого гаража, опутанного серо-коричневой массой, которая по весне зацветет и скроет строение за сплошной сенью, агенты Штерна подошли к освещенному квадрату перед домом: самый сложный участок, который они преодолели в быстром темпе и укрылись под покатым козырьком. Их ботинки отсчитали пять ступеней, еще пару шагов по небольшой чистенькой площадке, и вот они уже перед дверью. Высокий Карпенко открутил барашки на фонаре, висевшем над дверью, снял плафон и вывернул лампу. Теперь с улицы их заметить было невозможно.

У них было два варианта: воспользоваться отмычкой или вырезать в стекле отверстие. Включив маленький фонарик и глянув на замок, Леонид Петерсон покачал головой: «Долго проковыряюсь». Нужной отмычки под рукой не оказалось. Петерсон достал из внутреннего кармана куртки стеклорез на присоске и приложил его к стеклу. Алмаз пошел по кругу, издавая тихий скрежещущий звук, от которого зубы Глеба Карпенко заныли; еще он не переносил скрежета притупившегося пера о бумагу.

Акция, подобная этой, дает больше, чем год тренировок на специальных тренажерах, стрельбы по мишеням, – к такому выводу Карпенко пришел давно, еще до встречи с Зиновием Штерном. Уже несколько лет его не трогают предсмертные судороги жертв, кровь как таковая. Вот разве что прелюдия к смерти все еще приносила удовлетворение. И если позволяло время, то Глеб Карпенко давал своей жертве вкусить всю «прелесть» расставания с жизнью. Его волновал животный страх человека, над которым он имел безраздельную власть; он не только держал в руках его жизнь, а давал ясно понять, что собирается забрать ее. Он любил запах смерти – этот резкий и кислый запах липкого пота.

Вот и сейчас предвкушение слегка раздуло ноздри Карпенко, его дыхание сквозило нетерпением. Что никак не отразилось на пульсе: сердце его билось ровно.

Стук… стук… – раздалось слева от него. Это Леонид Петерсон постукивал по надрезу в стекле. Стук… стук – едва слышно. Он потянул инструмент к себе, и стеклянный круг с чуть более громким звуком, похожим на хруст вырываемого зуба, соскочил со своего места. Карпенко снова поморщился.

Пока его приятель возился со стеклом, Глеб вооружился пистолетом «глок-17Л» австрийской фирмы «Глок АГ», который был принят на вооружение в норвежской армии, в некоторых подразделениях НАТО, в ряде полицейских формирований и служб безопасности. Карпенко нимало не трогало, что «глок» набил оскомину, его он вполне устраивал как простое и надежное оружие. Это здесь – в Европе, а в Африке он мочил «черномазых» из «магнума» и «питона».

Отверстие в стекле позволило Петерсону сунуть в него руку, не снимая куртки. Леонид нащупал головку замка и повернул ее на два оборота; снял дверную цепочку, покачав головой: «Идиоты! Накладывают цепочку на стеклянную дверь».

В широкой прихожей царил полумрак. Арка, ведущая в гостиную, была слабо освещена, что для непрошеных гостей оказалось неожиданностью: видимо, шторы на окнах очень плотные и не пропускают света.

Приятели прислушались, нацелив оружие. Массивный глушитель на «глоке» Карпенко смотрел в центр арки.

Тишина.

Забыл выключить свет? Спит со светом?

«Пошли», – мотнул головой Петерсон.

Держа пистолеты на уровне плеч, они миновали гостиную, не удостоив вниманием столовую, отделанную сосной, и кухню, сообщающиеся между собой амбразурой с дубовыми наличниками; их путь лежал к приоткрытой двери, за которой уже была различима неподвижная фигура сидящего на кровати дипломата российского посольства. Занятый своими мыслями, Рощин не слышал, как в дом вошли профессионалы своего дела. Он увидел их, когда свет из гостиной вдруг померк: его заслонили две рослые фигуры. Одна из которых проворно нащупала выключатель, и спальня ярко осветилась.

23

В отличие от Ухорской, нашедшей успокоение в компании Рощина, подполковник Холстов пребывал в скверном расположении духа. Он не спал. Не думал о Полине, полагая, что она у себя в номере, – его волновали картины недавнего прошлого: смерть Андрея Прозорова и оперативные мероприятия сотрудников военной разведки. Полковник Серегин, отдав распоряжение своим подчиненным, остался дома; он, наверное, за час-полтора потерял добрый десяток килограммов, а Холстов, находившийся на месте ЧП, – десять метров нервов.

Труп Прозорова спускали по пожарной лестнице – единственный, наверное, вариант, а подполковник рисовал картины одна страшнее другой: то озаряется прожекторами полицейских машин запасной выход, то спотыкается капитан Александр Киселев, несший тело Прозорова спереди, а на него валится майор Голубков, идущий позади. И все это создает такой шум, что…

Лучше об этом не думать.

Холстов взял в ресторане бутылку коньяка, пил, наполняя пузатый коньячный бокал до краев.

Он понимал, что ему было бы легче находиться вместе с ребятами из военного атташата, время бы летело, а не стояло на месте.

Завтра утром нужно съезжать из гостиницы – сразу нельзя. Срочно встречаться с резидентом и составлять сообщение в Центр. То ли от своего имени отправлять – Х-2, то ли от лица Ухорской – У-2. То ли от обоих сразу – ХУ-4. И ждать соответствующего ответа: «Ну и ху? Ху из вас ху?» Жуткая смесь из русского, английского и немецкого.

Холстов не выдержал и, посмотрев на часы (было начало четвертого), позвонил в номер Ухорской. Трубку никто не брал. Отключила телефон или так крепко спит?

Анатолий вышел в коридор. Над столом портье, читающей какую-то книгу, горел свет. Подполковник из своего 512-го пошел к Ухорской. Постучал еле слышно, однако поморщился так, словно молотил в дверь ногами. «Если уж она на раздражающие трели телефонного звонка не отреагировала…»

Отключила? – повторился он в мыслях. И получил отрицательный ответ на немецком: портье, эта ряженная в розовую кофту плоскодонка, сказала, отрываясь от чтения:

– Фрау Брунер нет. Она два часа назад ушла из гостиницы.

* * *

На просьбу Полины разрешить ей одеться Глеб Карпенко ответил насмешливым взглядом. Женщина сидела на кровати, натянув на себя одеяло. Открытыми оставались ее плечи, шея, которую Карпенко нашел изящной. Впрочем, он мог по достоинству оценить все тело Ухорской, дав ей возможность накинуть на себя что-то из одежды.

– Давай одевайся, – грубо разрешил он и даже не посмотрел на Рощина. Одетый в халат, тот стоял на коленях и держал руки на затылке. В паре шагов от него находился Петерсон, в самом начале предупредивший вице-консула: «Дернешься, по очереди буду нарезать куски с тебя и твоей сучки». Хотя удивился: Штерн говорил о «сан оф э бич».

Борис стоял вплотную к кровати и неотрывно смотрел на Полину. Он не долго ломал голову над тем, кто эти люди, их украинский говор все поставил на свои места.

Вот и он дошел до точки и привел с собой человека, с которым его связывало непродолжительное прошлое и надежда путь на коротенькое, но по-настоящему счастливое будущее.

Его широко открытые глаза говорили Полине: «Скажи, что ты случайный гость здесь. Скажи на немецком, что ты шлюха, проститутка из «Шератона». Пусть они заглянут в сумочку и убедятся, открыв паспорт на имя Хельги Брунер». Но все его взгляды были напрасными: Ухорская попросила разрешения одеться на русском.

Ей не уйти от них, не уйти, лихорадочно соображал Борис и даже представил себе невероятную вещь: Полине разрешают подойти к платяному шкафу, который находился рядом с дверью. Не это ли она имела в виду?

И вот ведь черт, она совершенно спокойна. Почему бы ей не сыграть по простейшему сценарию, где на первом плане слезы, короткая истерика, мольбы о пощаде и прочее.

Нет, такие роли ей не к лицу. Невозможно представить ее со слезами на глазах, лишь слегка беззащитную: «Рощин, я схожу по тебе с ума». И в то же время бесшабашную, играющую с риском в смертельные игры.

Ухорская ровным жестом откинула с груди одеяло, в неторопливом темпе высвободила ноги. Баба в самом соку, сглотнул слюну Карпенко, переводя взгляд с высокой груди женщины на ее плоский живот, красивые бедра. Все от женщины, ничего девичьего, пришел к выводу Глеб. Все зрело, вкусно, с достоинством бесстыдно, раскованно и со знанием своей цены. А цена – это ее соблазнительный возраст.

Он хотел ее только глазами, а все накопленное внутри выплеснется позже и не с ней. Может, в одиночку.

Над тем, что в его прелюдии что-то пошло не так, он не думал – мыслям в голове не хватало места. Он не замечал, что одна из жертв, причем женского пола, не боится его.

Сегодняшняя ночь стала нравиться Карпенко все больше. Он с нарастающим вожделением и интересом смотрел на руки Полины, взявшие пижамные брюки, на те же бедра, которые вскоре скрыла полосатая материя. В великоватых брюках, раздетая по пояс, она выглядела еще привлекательнее.

– Кто ты? – спросил Глеб, когда женщина села на кровать, скрестив ноги.

– А ты кто?

Карпенко рассмеялся. Он ценил смелость в людях, сам частенько демонстрировал чудеса храбрости, и ему это нравилось.

– Я первым задал вопрос.

– Я его любовница, – Полина кивнула на Рощина. – Если не трудно, подай пижаму. – Она указала на куртку, лежащую на краю кровати.

Карпенко подошел и нагнулся к пижаме. Высвобождая из-под себя ногу, Ухорская потянулась навстречу Глебу. Когда доигравшийся в прелюдии Карпенко подал ей куртку, пальцы подполковника ГРУ обхватили его запястье. Дернув противника на себя, она с коротким выдохом через нос ударила его коленом в голову. Удар пришелся в самую широкую часть зашумевшей головы Глеба – в висок. Не давая ему опомниться, держа его обеими руками, Полина рванула его на себя и в сторону, скатываясь вместе с ним с кровати. Заодно сбивая Бориса Рощина с линии огня и тоже в сторону: ствол пистолета Петерсона к этому времени был направлен не на спину дипломата, а себе под ноги – было от чего разинуть рот и растеряться.

Находясь в партере с двумя здоровыми мужиками, Ухорская сотворила невероятную вещь: снесла подсечкой Леонида Петерсона.

Но все же силы были не равны: Карпенко быстро очухался и наотмашь ударил Полину в челюсть.

Придя в чувство, Ухорская тряхнула головой и провела языком по разбитой губе. Сплюнула кровью на кровать.

– Сука! – Она нашла глазами Карпенко. – Ты женщину ударил.

– Кто ты такая? Откуда? – Карпенко нервничал. Впервые в жизни он, держа палец на спусковом крючке, не решался нажать на него.

Как и Андрею Прозорову, Полина назвала Глебу всего три буквы:

– ГРУ. – И добавила: – Плохо ваше дело, ребята.

Карпенко перевел взгляд на Петерсона, и Ухорская только сейчас заметила его необычную форму головы.

– Ух ты! Это я тебя так уделала?

– Заткнись, тварь!

– Как скажешь. Только учти: за убийство старшего оперативного офицера военной разведки тебя по твоей редкостной башке ни Штерн, ни тем более Альбац не погладят. Ты прикинь своим патиссоном, сколько тебе отмерят мои коллеги из «Аквариума». Делай универсальную петлю и просовывай в нее свою уникальную голову.

– Заткнись, я сказал! – рявкнул Карпенко, покорно проглотивший оскорбления в свой адрес.

– Все, я иссякла.

– Доказательства! – резко потребовал Глеб. – Докажи, что ты работаешь на ГРУ.

– Возьми из сумочки мой паспорт, открой его и спроси себя, похожа я на Хельгу Брунер или нет.

– Что будем делать? – спросил он приятеля.

Петерсон, крепко сжимая в руках пистолет, ответил не сразу.

– Не знаю. Решай ты.

– Отвезем их к Штерну, – предложил Глеб.

– Боже, какие мысли в этой голове! – Полина подмигнула Рощину. – Нам нужно одеться. Как вы на это смотрите, ребята?

Ребята посмотрели на это с пониманием. Через полчаса черный «Ситроен» доставил их в датское представительство авиакомпании «Аэроферри», чей офис располагался на Бернсторффсгаде. Еще через двадцать минут к нему подъехал вишневый «Рено» Антона Альбаца.

* * *

Капитану Киселеву казалось, что эта ночь никогда не кончится. Только недавно он нашел неплохое определение, венчавшее этот бешеный промежуток времени: «Разведчиков, перебежчиков и их трупы перевозят только в багажниках посольских машин». И на тебе!

Он остановил машину напротив дома Рощина, и они с подполковником Холстовым, едва ли не копируя предшественников, подошли к воротам.

– Тут кодовый замок, – сориентировался Анатолий Холстов.

– Четыреста тридцать три, – зло выговорил Киселев, знавший о вице-консуле, которому он вешал прослушку, больше, чем о самом себе.

Пройдя по двору и поднявшись по ступенькам, оба офицера, как по команде, обнажили пистолеты: дверь была приоткрыта, а в верхней ее части зияло ровное отверстие.

Они обошли весь дом, отдавая себе отчет в том, что никого не найдут. И это для обоих стало облегчением: возможно, Рощин и Ухорская еще живы.

– Нет трупов, нет и дела, – выдал очередной и буквально черный перл Киселев.