Текст книги "Вокруг Чехова"

Автор книги: Михаил Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

невнимательно, что останавливался среди чтения и обращался к слушавшей его нашей

матери:

– Так ты, Евочка, расскажи мне, о чем я сейчас прочитал.

Я не знаю, кто был наш прадед с отцовской стороны, Михаил Емельянович5. Со слов

отца мне известно, что у прадеда был брат, Петр Емельянович6, который по ка-{38} кому-

то случаю собирал на

Таганрог. Дом купца И. Е. Кобылина на Большой улице

(ныне ул. Ленина).

Фото предоставлено П. Д. Карпуном.

построение храма, исходил всю Россию пешком вдоль и поперек и действительно

выстроил церковь в Киеве. Наша семейная хронология застает нашего деда, Егора

Михайловича7, в селе Ольховатке, Воронежской губернии, Острогожского уезда, уже

женатым8, имеющим трех сыновей и дочь. Все они – крепостные помещика Черткова, внук

которого впоследствии был ближайшим единомышленником Льва Толстого. Ненасытная

жажда свободы заставила нашего деда выкупиться на волю еще задолго до всеобщего

освобождения крестьян. На выкуп дочери Александры у {39} него денег не хватило, и,

прощаясь с помещиком, он убедительно просил его не продавать ее на сторону, а

подождать, пока у него будут деньги и он сможет выкупить и ее. Чертков подумал, махнул

рукой и сказал:

– Так уж и быть, бери ее в придачу.

И стала таким образом свободной и моя тетушка Александра Егоровна.

То, что мои прадед и дед носили у себя в Ольховатке прозвище «Чехи», а не Чеховы,

и то, что они всегда алчно стремились к свободе, заставило моего дядю-романтика

Митрофана Егоровича верить в следующую выдумку, которой он неоднократно делился со

мной.

– Несомненно, что наш предок был чех, родом из Богемии, бежавший вследствие

религиозных притеснений в Россию. Здесь он, естественно, должен был искать

покровительства кого-нибудь из сильных людей, которые его и закрепостили

впоследствии, или же, женившись на крепостной, он тем самым закрепостил и прижитых

от нее своих детей, сам, по своей воле, или же в силу требований закона.

При этом романтик-дядя прибавлял:

– Я так думаю, душенька, что простому крестьянину бежать из своей родины

незачем и даже почти совсем невозможно. Наверное, это был какой-нибудь особо знатный

человек.

С этим легендарным предположением дядя Митрофан и умер, а мы, его племянники,

только улыбались, так как к нашим услугам имелась еще и другая, более документальная

версия: Царь-пушку, находящуюся в Кремле в Москве, отлил в 1586 году литейный мастер

Андрей Чехов9. Но значило ли это, что наши предки происходили от него?

Дед отдал своего старшего сына, Михаила10, в Калугу в ученье к переплетному

мастеру, а сам поступил в управляющие к графу Платову, в его необъятные имения {40}

под Таганрогом и Ростовом-на-Дону, куда и переехал вместе со своими двумя другими

сыновьями, Павлом и Митрофаном. Дочь Александра11 тогда же была выдана замуж в

Ольховатке. Таким образом, мой отец и дядя оказались на дальнем юге, у побережья

Азовского моря. Отец был отдан в приказчики к таганрогскому купцу и городскому голове

Кобылину, дядя – в Ростов к купцу Байдалакову. Впоследствии дядя тоже переселился в

Таганрог. Пробыв у Кобылина требуемое количество лет, Павел Егорович12 открыл потом

свой собственный колониальный магазин и женился на девице Евгении Яковлевне

Морозовой, нашей дорогой, незабвенной матери.

Мы не знаем, кто был нашим прадедом по матери13. Наш дед, Яков Герасимович

Морозов14, жил в Моршанске, Тамбовской губернии, где и женился на Александре

Ивановне15, нашей бабушке. От этого брака у них было трое детей: две девочки –

Фенечка16 и Евочка (наша мать)17 и сын Иван (наш дядя Ваня)18. Яков Герасимович вел

большую торговлю сукнами, знался с французами, которые называли его «мосье

Морозоф», и по своим торговым делам часто надолго уезжал из Моршанска. Между

прочим, он заезжал и в Таганрог, игравший тогда роль столицы, где останавливался в доме

генерала Папкова, граничившем с садом дворца Александра I. У нашей бабушки,

Александры Ивановны, была сестра, Мария Ивановна19, которую выдали замуж в город

Шую, Владимирской губернии, в семью старообрядца. В одну из таких отлучек мужа по

его суконным делам Александра Ивановна забрала своих девочек и сына и отправилась

погостить с ними к сестре в Шую. В это время случилась холера, и наш дед, Яков

Герасимович, умер от нее в Новочеркасске, далеко от дома и от родных. По всей

вероятности, после него остались там суконные товары и кое-какие деньги. Тогда наша

бабушка, Александра Ивановна, наняла тарантас, {41} забрала своих детей и отправилась

через всю Россию на лошадях из Шуи в Новочеркасск отыскивать могилу своего мужа.

Это путешествие оставило глубокий, неизгладимый след в душе моей матери и ее

сестры. Дремучие леса, постоялые дворы с запертыми, точно в остроге, воротами, с

убийствами и ограблениями проезжих купцов, всевозможные встречи, наконец – раздолье

и свобода приазовских степей, где не нужно было останавливаться в подозрительных

постоялых дворах, а ночевали прямо под открытым небом, на лоне природы, не боясь ни

лихих людей, ни нападений, – все это послужило потом для нашей матери и тети Фенечки

неистощимыми темами для семейных повествований, когда мы были маленькими и

слушали их, затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Тетка и мать были

впечатлительными, чуткими созданиями, умели прекрасно рассказывать, и я уверен, что в

развитии фантазии и литературного чутья моих братьев эти их повествования сыграли

выдающуюся роль.

Александра Ивановна с детьми не нашла в Новочеркасске ни могилки мужа, ни

каких-либо вещественных после него воспоминаний. Она уже не вернулась к себе обратно

в Моршанск, а поехала далее, в Таганрог, остановившись по пути в Ростове-на-Дону, где

пристроила на службу по торговой части своего сына Ивана у купца Байдалакова.

Здесь наш дядя Ваня встретился с братом нашего отца, Митрофашей, который, как я

сказал, тоже служил тогда у Байдалакова. Оба большие мечтатели, они скоро сдружились и

оставались друзьями до самой кончины дяди Вани, умершего от чахотки.

Александра Ивановна приехала с двумя девочками в Таганрог и поселилась в нем

навсегда в доме генерала Папкова, где ранее живал ее муж. {42}

Время шло, и Митрофан и дядя Ваня стали уже молодыми людьми. Митрофаша

переехал из Ростова в Таганрог, открыл здесь свою собственную торговлю, и вслед за ним

переехал туда же, к матери и сестрам, и дядя Ваня. Через него-то и Митрофашу наш отец и

познакомился с семьей Морозовых и женился затем на младшей дочери Александры

Ивановны – Евгении Яковлевне. Артист в душе, музыкант на всех инструментах,

художник и полиглот, дядя Ваня женился на Марфе Ивановне Лобода20, нашей любимой

тете, а о Митрофаше и его сватовстве к Милечке я сообщил уже в начале этих записок.

Мой отец женился на моей матери 29 октября 1854 21 года, в то самое время, когда

только что начиналась севастопольская война. По-видимому, первый год своей брачной

жизни он прожил у тещи, так как родители мои любили рассказывать о том, как англичане

бомбардировали в 1855 году летом Таганрог и какой переполох это произвело в их общей

семье, из чего можно думать, что Чеховы и Морозовы жили в то время вместе. Летом, под

Казанскую, наша бабушка, Александра Ивановна, была у всенощной в соборе. Служил

отец Алексей Шарков22. Вдруг бомба ударила в стену, и все в церкви задрожало.

Посыпалась штукатурка. Публика испугалась и сгрудилась в кучку. Отец Алексей, у

которого от страха затряслись руки, державшие книжку, продолжал читать шестопсалмие.

Но когда служба кончилась и прихожане вышли со страхом из церкви, то английские суда,

с которых последовал выстрел, уже ушли и только белелись на горизонте.

Затем они не показывались вплоть до 26 июля. Накануне этого дня, вечером, к нашей

бабушке, Александре Ивановне, пришел отец Алексей Шарков и предупредил ее, что на

горизонте опять появились белые корабли. Он сам влезал на соборную колокольню и

видел их оттуда {43} стоящими

Евфросинья Емельяновна Чехова.

Рисунок С. С. Чехова, 1956. Публикуется впервые.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове. {44}

на рейде. Он советовал ей увезти на всякий случай из города мою мать, которая в то время

была беременна моим старшим братом, Александром. На следующий день было

воскресенье, и мой отец и дядя Ваня отправились к обедне. Когда после ее окончания они

взошли на «валы»23, то есть на самый край высокого берега над морем, то действительно

увидели прямо перед собой английскую эскадру. Они стали с любопытством

рассматривать диковинные суда, из труб которых клубился дым, как вдруг с них раздался

залп. Мой отец со страха покатился вниз, а дядя Ваня со всех ног пустился бежать домой.

На дворе, у входа, прямо на воздухе грелся самовар, Александра Ивановна только что

поставила вариться суп из курицы. Моя мать лежала. В это время бомбы уже летали через

весь город, и тогдашние хулиганы стали врываться в дома и разбивать зеркала и ломать

мебель... Дядя Ваня схватил кипевший самовар и стал его вытряхивать. Встревоженные

женщины не знали, что им делать. Как раз к этому времени подоспел мой отец,

прихвативший по дороге деревенскую подводу. На нее усадили тещу, мою беременную

мать и Фенечку, и, бросив все, женщины выехали в деревню. Сидя на телеге и слыша

отдаленные выстрелы, Александра Ивановна то и дело вздыхала:

– Курица-то, курица-то моя там в печи перепарится...

Доехали до слободы Крепкой24, за 60 верст от Таганрога, остановились у местного

священника отца Китайского, и там 10 августа 1855 года моя мать, Евгения Яковлевна,

разрешилась от бремени первенцем – сыном Александром25.

Это был впоследствии интереснейший и высокообразованный человек, добрый,

нежный, сострадательный, изумительный лингвист и своеобразный философ. Он был

литератором и писал под псевдонимом «А. Седой». Бла-{45}годаря своим всесторонним

познаниям он вел в газетах отчеты об ученых заседаниях, и сами лекторы специально

обращались перед своими выступлениями к редакторам газет, чтобы в качестве

корреспондента они командировали к ним именно моего старшего брата, Александра.

Известный А. Ф. Кони и многие профессора и деятели науки часто не начинали своих

лекций, дожидаясь его прихода. Но точно в подтверждение того, что он родился в такие

тревожные дни, – так сказать, под выстрелами неприятеля, – он страдал запоем и сильно и

подолгу пил. В такие периоды он очень много писал, и то, что выходило у него во время

болезни из-под пера, если попадало в печать, заставляло его потом сильно страдать. Так,

его воспоминания о детстве Антона Чехова, о греческой школе и многое другое написаны

им под влиянием болезни, и в них очень мало достоверного. Во всяком случае, к тому

биографическому материалу, который напечатан им об Антоне Чехове, нужно подходить с

большой осторожностью. Но когда он выздоравливал, когда он опять становился

настоящим, милым, увлекательным Александром, то его нельзя было наслушаться: это

была одна сплошная энциклопедия, и не могло быть темы, на которую с ним нельзя было

бы с интересом поговорить. Он умер в 1913 году, оставив после себя сына, моего

крестника Михаила Чехова26, известного артиста Художественного театра.

В мае 1857 года у моих родителей появился на свет второй сын, будущий художник,

Николай27. Это также был высокоодаренный человек, превосходный музыкант на скрипке

и на рояле, серьезный художник и оригинальный карикатурист. Он выступал на выставках

с огромными полотнами («Гулянье первого мая в Сокольниках», «Въезд Мессалины в

Рим»), его работы находились в московском храме Христа-спасителя. О том, как легки,

изящны и остроумны были его рисунки и карика-{46}туры, могут свидетельствовать кое-

какие остатки, собранные в московском Чеховском му-

Павел Егорович Чехов.28

Рисунок С. М. Чехова, 1956. Публикуется впервые. {47}

зее, а также картина и две-три акварели, находящиеся в ялтинском доме писателя А. П.

Чехова. Он умер в самом расцвете лет, тридцати одного года от роду, и теперь мирно

почивает на Лучанском кладбище, близ города Сум Харьковской губернии.

17 января 1860 года родился Антон Чехов, будущий знаменитый писатель, а годом

позже – брат Иван29, известный московский педагог. Затем появились на свет моя сестра,

Мария Павловна30, и я. {48}

II

В Таганроге. – Наши соседи. –Экзекуции на Митрофаниевской площади. –

Похищение девушек для турецких гаремов. – Антоша и Ираида Савич. – Переезд в

собственный дом. – Наше образование. – Неудачное учение в греческой школе. –

Домашние досуги. – Как шла торговля у отца. – Путешествие в Криничку. – Домашние

спектакли. – Болезнь Антоши. – Отъезд старших братьев в Москву. – У нас отняли дом. –

Антон один в Таганроге. – Поездки в имения Кравцова и Зембулатова. – Посещение

театра. – Чтение. – Издание рукописного журнала «Заика». – Эпизод у одинокого колодца

по рассказу Суворина.

В то время, когда я стал сознательно относиться к окружающему и уже научился

около братьев сам читать вывески, старший брат, Александр, был в пятом классе

гимназии, а три других – Николай, Антон и Иван следовали за ним двумя классами ниже в

нисходящей арифметической прогрессии31. Тогда мы жили в доме Моисеева на углу

Монастырской улицы и Ярмарочного переулка, почти на самом краю города. Мы занимали

большой двухэтажный дом32 с двором и постройками. Внизу помещались магазин нашего

отца, кухня, столовая и еще две комнаты, а наверху обитало все наше семейство и были

еще жильцы: некий Гавриил Парфентьевич, столо-{49}вавшийся у нас же (о нем будет

речь впереди), и гимназист восьмого класса Иван Яковлевич Павловский. Этот

Павловский уехал затем в Петербург, где поступил в Медицинскую академию, но вскоре

же был арестован, судим по известному процессу 193-х и заключен в Петропавловскую

крепость. При депортации33 в Сибирь он бежал в Америку и некоторое время был

парикмахером в Нью-Йорке, о чем директор таганрогской гимназии, которому Павловский

оттуда писал, рассказывал своим питомцам с чувством горького разочарования в человеке.

Из Америки Павловский переселился в Париж, где в одной из местных газет напечатал

статью о своем пребывании в Петропавловской крепости. Статья эта обратила на себя

внимание жившего тогда в Париже Тургенева, который и принял Павловского под свое

покровительство. С его легкой руки Павловский стал писать и на французском и на

русском языках и скоро сделался видным литератором. Писал он под псевдонимом «И.

Яковлев» и был деятельным сотрудником «Нового времени», где вел постоянные

парижские фельетоны и корреспондировал по знаменитому делу Дрейфуса. Его перу

принадлежит большая книга «Маленькие люди с большим горем» и очень интересные

«Очерки современной Испании». Много лет спустя, когда Антон Чехов был уже большим

писателем и жил в Мелихове, Павловский получил амнистию, приезжал в Россию и

навестил брата в его усадьбе. Вспоминали о Таганроге и о том времени, когда Павловский

жил на хлебах у моей матери.

Рядом с нашим домом, бок о бок, жила греческая обрусевшая семья Малоксиано.

Она состояла из отца с матерью, двух девочек и мальчика Афони. С Афоней я дружил, а с

девочками играла моя сестра Маша. Одна из этих девочек34 впоследствии сделалась

видной рево-{50}люционеркой, была

Евгения Яковлевна Чехова.

Рисунок С. М. Чехова, 1956.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове. {51}

судима и затем сослана в каторжные работы. Там за нанесенное ей оскорбление она, как

говорил мне брат Антон, ударила надзирателя по физиономии, за что подверглась

телесному наказанию и вскоре затем умерла.

Ярмарочный переулок соединял в Таганроге две площади: Ярмарочную и

Митрофаниевскую, так что из окон нашего углового дома были видны они обе. На

Митрофаниевской площади был новый базар, на котором совершались экзекуции над

преступниками. Устраивался черный помост со столбом, вокруг которого собирался во

множестве народ. Затем, с барабанным боем, на высокой черной колеснице мимо нашего

дома провозили несчастного преступника с закрученными назад руками и с черной доской

на груди, на которой была написана его вина. Когда кортеж подъезжал к выстроенному на

новом базаре эшафоту со столбом, то преступника переводили с колесницы на эшафот,

привязывали к столбу, читали над ним приговор и, если он был дворянин, ломали над его

головой шпагу. Все это мы видели из окон нашего верхнего этажа, причем наша мать,

Евгения Яковлевна, всегда глубоко вздыхала о преступнике и крестилась. Для нее это был

несчастный, достойный сострадания человек, над которым глумились сильные, и в таком

именно духе она воспитывала и нас. Вообще сострадание к преступникам и заключенным

было очень развито в нашей семье. Мой дядя Митрофан Егорович всегда в день своего

ангела посылал в острог целые корзины французских хлебов по числу заключенных, а

наша мать, Евгения Яковлевна, пока мы жили в доме Моисеева, каждый год 24 октября, в

день престольного праздника, ходила в острожную церковь ко всенощной. При каждом

возможном случае она расспрашивала заключенных об их нуждах и за что они сидят.

Один из них рассказал ей, что он сидит уже 16-й год и только потому, что о нем забы-

{52}ли. А посадили его

«Иоанн Богослов».

Картина работы П. Е. Чехова (разведенная тушь), 1860-е годы.

Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. {53}

за то, что он собирал без разрешения начальства на построение храма.

Я помню, как в один из таких вечеров, 24 октября, наша мать отправилась в острог и

долго не возвращалась. Там затянулась служба, но дома забеспокоились, и, взяв меня с

собой, наша няня, Агафья Александровна, вышла за ворота на тротуар и стала с тревогой

поджидать мать. Было уже совсем сумеречно. По противоположному тротуару шла

молоденькая девушка, очевидно спешила домой; как вдруг по улице промчался экипаж,

затем вернулся и, поравнявшись с девушкой, остановился. Двое мужчин выскочили из

него, прямо у нас на глазах схватили девушку, бросили ее в экипаж, прыгнули в него сами

и помчались далее. Девушка в отчаянии кричала изо всех сил: «Спасите! Помогите!» И я

долго еще слышал ее голос, пока он не затих, наконец, в недалекой от нас степи. И ни одна

душа не выскочила и не поинтересовалась, только няня Агафья Александровна почесала у

себя за ухом спицей от чулка, вздохнула и сказала: «Девушку украли».

Для меня, мальчика, это было не совсем тогда понятно, но потом я узнал, что

похищение девушек для турецких гаремов в то время в нашем городе очень процветало.

В 1874 году мы переехали в свой собственный дом, выстроенный нашим отцом на

глухой Елисаветинской улице, на земле, подаренной ему дедушкой Егором Михайловичем.

Отец был плохим дельцом, все больше интересовался пением и общественными делами, и

потому его собственные дела пошли на убыль, и самый дом вышел неуклюжим и тесным,

с толстыми стенами, в которые подрядчиками было вложено кирпича больше, чем было

необходимо, ибо постройка оплачивалась с каждой тысячи кирпича. Подрядчики

нажились, оставив отцу невозможный дом и непривычные для него долги по век-

{54}селям. Вся семья теснилась в четырех комнатках; внизу, в подвальном этаже,

поместили овдовевшую тетю Федосью Яковлевну с сыном Алешей, а флигелек, для

увеличения ресурсов, сдали вдове Савич, у которой были дочь гимназистка Ираида и сын

Анатолий. Этого Анатолия репетировал мой брат Антон Павлович. Кажется, Ираида была

первой любовью будущего писателя. Но любовь эта проходила как-то странно: они вечно

ссорились, говорили друг другу колкости, и можно было подумать со стороны, что

четырнадцатилетний Антоша был плохо воспитан. Так, например, когда в одно из

воскресений Ираида выходила из своего флигелька в церковь, нарядная, как бабочка, и

проходила мимо Антона, он схватил валявшийся на земле мешок из-под древесного угля и

ударил им ее по соломенной шляпке. Пыль пошла, как черное облако. Как-то,

размечтавшись о чем-то, эта самая Ираида написала в саду на заборе какие-то

трогательные стишки. Антон ей тут же ответил, написав мелом следующее

четверостишие:

О поэт заборный в юбке,

Оботри себе ты губки.

Чем стихи тебе писать,

Лучше в куколки играть.

Семья нашего отца была обычной патриархальной семьей, каких было много полвека

тому назад в провинции, но семьей, стремившейся к просвещению и сознававшей

значение духовной культуры. Главным образом по настоянию жены, Павел Егорович хотел

дать детям самое широкое образование, но, как человек своего века, не решался, на чем

именно остановиться: сливки общества в тогдашнем Таганроге составляли богатые греки,

которые сорили деньгами и корчили из себя аристократов, – и у отца составилось твердое

убеждение, что детей надо пустить именно по греческой линии и дать им {55}

возможность закончить образование даже в Афинском университете. В Таганроге

Таганрог. Дом, где родился А. П. Чехов.

Рисунок С. М. Чехова, 1958.

Дом-музей А. П. Чехова в Ялте.

была греческая школа с легендарным преподаванием, и, по наущению местных греков,

отец отдал туда учиться трех своих старших сыновей – Александра, Николая и Антона; но

преподавание в этой школе даже для нашего отца, слепо верившего грекам, оказалось

настолько анекдотическим, что пришлось взять оттуда детей и перевести их в местную

классическую гимназию. О пребывании моих братьев в этой греческой школе в семейных

воспоминаниях не осталось ничего достоверно определенного, а к тому, что {56} было

напечатано моим покойным братом Александром в «Вестнике Европы», повторяю, нужно

относиться с большой осторожностью.

День начинался и заканчивался трудом. Все в доме вставали рано. Мальчики шли в

гимназию, возвращались домой, учили уроки, как только выпадал свободный час, каждый

из них занимался тем, к чему имел способность: старший, Александр, устраивал

электрические батареи, Николай рисовал, Иван переплетал книги, а будущий писатель

сочинял... Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пение хором: отец любил петь

по нотам и приучал к этому и детей. Кроме того, вместе с сыном Николаем он разыгрывал

дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепьяно. Мать,

вечно занятая, суетилась в это время по хозяйству или обшивала на швейной машинке

детей. Всегда заботливая, любвеобильная, она, несмотря на свои тогда еще сравнительно

молодые годы, отказывала себе во многом и всю свою жизнь посвящала детям. Она очень

любила театр, но бывала там не часто, и когда, наконец, вырывалась туда, то с нею вместе,

для безопасности возвращения, отправлялись и мои братья-гимназисты. Мать садилась

внизу, в партере, а братья – на галерке, причем Антон после каждого действия на весь

театр вызывал не актеров, а тех аристократов-греков, которые сидели рядом с матерью в

партере. К нему приставал весь театр, и греки чувствовали себя так неловко, что иной раз

уходили до окончания спектакля. Убежденная противница крепостного права, мать

рассказывала нам о всех насилиях помещиков над крестьянами и внушала нам любовь и

уважение не только ко всем, кто был ниже нас, но и к маленьким птичкам и животным и

вообще ко всем беззащитным существам. Мой брат Антон Павлович был того убеждения,

что «талант в нас со стороны отца, а душа – со стороны матери», хотя я лич-{57}но думаю,

что и со стороны матери в моих братьях было прилито таланта не мало.

Приходила француженка, мадам Шопэ, учившая нас языкам. Отец и мать придавали

особенное значение языкам, и когда я только еще стал себя сознавать, мои старшие два

брата, Коля и Саша, уже свободно болтали по-французски. Позднее являлся учитель

музыки – чиновник местного отделения Государственного банка, – и жизнь текла так, как

ей подобало течь в тогдашней средней семье, стремившейся стать лучше, чем она была на

самом деле.

Как я уже говорил, наш отец был большим формалистом во всем, что касалось

церковных служб, а потому мы, мальчики, не должны были пропускать ни одной

всенощной в субботу и ни одной обедни в воскресенье. Отсюда у Антона Чехова такое

всестороннее знание церковных служб («Святою ночью» и другие). Одно время мы пели в

церкви местного дворца, в котором жил и умер в 1825 году Александр I. Здесь служба

совершалась только в страстную неделю, в первый день пасхи и на троицу*. Кстати,

маленькая историческая подробность. Сад таганрогского дворца, в котором жил

Александр I, граничил бок о бок с садом дома генерала Папкова, в котором обитал при

Александре его всесильный министр князь Воронцов, заведовавший всеми делами царя.

Оба сада отделены каменной стеной, в которой имеется калитка. Полагают, что эта

калитка была пробита по повелению Александра I для того, чтобы ему было ближе ходить

к Воронцову. На самом же деле история с этой калиткой такова. Приехав с севера в

Таганрог, моя бабушка, Александра Ивановна, вместе со своими

Таганрог. Здание мужской гимназии, которую А. П. Чехов окончил

в 1879 г. Ныне средняя школа имени А. П. Чехова.

Рисунок С. С. Чехова, 1957. Публикуется впервые.

Музей Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом).

Ленинград.

дочерьми Фенечкой и Евочкой поселилась в упомянутом выше доме генерала Папкова,

когда об Александре I и о Воронцове не было в Таганроге уже ни слуху ни духу. В то

время смотрителем дворца был некто полковник Лаговский. У него была дочь

Людмилочка. Девочки перезнакомились между собой и для совместных разговоров стали

вскарабкиваться на стену. Чтобы облегчить возможность Фенечке, Евочке и Людмилочке

бывать друг у друга, Лаговский и приказал пробить в стене оз-{59}наченную калитку

(записано со слов самой Евочки, то есть моей матери, Евгении Яковлевны).

Любовь к пению, посещение церквей и служба по выборам отнимали у нашего отца

слишком много времени. Он посылал вместо себя в лавку кого-нибудь из нас, для

«хозяйского глаза», но, заменяя отца, мы не были лишены таких удовольствий, какие и не

снились многим нашим сверстникам, городским мальчикам: мы на целые дни уходили на

море ловить бычков, играли в лапту, устраивали домашние спектакли. Несмотря на

сравнительную строгость семейного режима и даже на обычные тогда телесные

наказания, мы, мальчики, вне сферы своих прямых обязанностей, пользовались довольно

большой свободой. Прежде всего, сколько помню, мы уходили, из дому не спрашиваясь;

мы должны были только не опаздывать к обеду и вообще к этапам домашней жизни, и что

касается обязанностей, то все мы были к ним очень чутки. Отец был плохой торговец, вел

свои торговые дела без всякого увлечения. Лавку открывали только потому, что ее неловко

было не открывать, и детей сажали в нее только потому, что нельзя было без «хозяйского

глаза». Отец выплачивал вторую гильдию лишь по настоянию матери, так как это могло

избавить нас, сыновей, от рекрутчины, и как только была объявлена в 1874 году

всесословная, обязательная для всех воинская повинность, эта гильдия отпала сама собой,

и отец превратился в простого мещанина, как мог бы превратиться в регента или стать

официальным оперным певцом, если бы к тому его направили с детства.

Я помню об одной далекой поездке, которую сорганизовали для нас родители, – это

путешествие в слободу Криничку35, за 70 верст от Таганрога. К этой поездке

приготовлялись задолго. Старший брат, Александр, клеил себе из сахарной бумаги шляпу

с широкими по-{60}лями, а брат Николай, будучи пятнадцатилетним мальчуганом, добыл

себе откуда-то складной цилиндр (шапокляк) и задумал ехать в нем. Добродушным

насмешкам со стороны Антона не было конца. Мать, Евгения Яковлевна, конечно, напекла

и наварила всякой снеди на дорогу. Наняли простого драгаля, то есть ломового извозчика,

Ивана Федоровича, устлали его дроги подушками, одеялами и ковром, и все семеро, не

считая самого извозчика, уселись на дроги и поехали. Я даже не представляю себе теперь,

как мы могли тогда на них разместиться и ехать целые 70 верст туда и столько же обратно.

И все время Николай сидел в цилиндре и, прищуря один глаз, терпеливо выслушивал от

Антона насмешки. Николай немного косил с самого раннего детства и ходил,

прищуриваясь на один глаз и склонив голову на плечо. Любивший всех вышучивать и

давать всем названия Антон то и дело высмеивал его:

– Косой, дай покурить! Мордокривенко, у тебя есть табак?

До Кринички добрались к вечеру, когда заходило солнце. Это было обыкновенное

село, в котором при церкви стоял колодец с очень холодной водой, почитавшейся

целебной. Около колодца был выстроен барак, в котором этой водой обливались, черпая ее

ведрами. При въезде в Криничку Антон, все время не оставлявший Николая в покое

своими шутками, наконец не выдержал и сбил с его головы цилиндр. Шляпа попала как,

раз под колесо, и ее раздавило так, что с боков повылезали наружу пружины. Тем не

менее, безропотный Николай подобрал свой головной убор, снова надел его и так, с

торчавшими из боков пружинами, продолжал дальнейший путь. А в это время Александр

кричал, сколько хватало у него сил:

– Эй, дивчина! Поди скажи батюшке, что архиерейская певческая приехала! {61}

Александр Павлович Чехов.

Фотография 1880-х годов. {62}

Не успели приехать и остановиться у какого-то крестьянина, как Александр и Антон

уже достали откуда-то бредень и пошли на реку ловить рыбу. Поймали пять щучек и с

полсотни раков. На следующий день мать сварила нам превосходный раковый суп.

Мы провели в Криничке двое суток и затем отправились к дедушке в Княжую, верст

за двадцать в сторону от Кринички. Наш дедушка, Егор Михайлович, был в то время

управляющим у графа Платова, сына известного атамана, героя 1812 года. Княжая

представляла собою заброшенную барскую усадьбу с большим фруктовым садом при

реке.

Дедушка и бабушка жили в простой хатке, выстроенной ими специально для себя

рядом с большим барским домом, так как дедушка не пожелал жить в «хоромах». Когда

мы приехали туда, нас, мальчиков, поместили в этом большом доме, где мы никак не могли

уснуть от необыкновенного множества блох, несмотря на то, что дом целыми

десятилетиями оставался необитаем. В этой усадьбе мои братья Антон и Александр

гостили уже однажды, в прошедшем году, попав как раз на молотьбу, так что, когда мы

приехали туда, они уже чувствовали себя там как хозяева. Кузница, клуня, масса голубей,

сад, а главное – простор и полная безответственность делали наше пребывание в Княжей

счастливым. Здесь же, в этой Княжей, несчастный цилиндр Николая нашел свою судьбу.

Николай не мог расстаться с ним и во время купания. Голый, в цилиндре, он барахтался в

реке, когда Антон подкрался к нему сзади и сбил с него шляпу. Она свалилась у Николая с

головы, упала в реку, ко всеобщему удивлению захлебнула воды и... утонула.

Антон вообще был из всех самым талантливым на выдумки, но и менее всех нас