Текст книги "Вокруг Чехова"

Автор книги: Михаил Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

разошлись, каждый поплыл своей дорогой. Каково же было разочарование потом, когда на

«Петербурге» вспомнили, что забыли на радостях взыскать с французов тысячу рублей за

порванный перлень (все спасательные средства ставятся в счет спасенному), и, таким

образом, эта тысяча рублей была разложена на всех подписавших протокол о спасении

французского судна, в том числе и на моего брата Антона. Третий случай – купание его в

Индийском океане. С кормы парохода был спущен конец. Антон Павлович бросился в воду

с носа на всем ходу судна и должен был ухватиться за этот конец. Когда он был уже в воде,

то собственными глазами увидел рыб-лоцманов и приближавшуюся к нему акулу

(«Гусев»). За все эти перипетии он был вознагражден потом на острове Цейлон, в этом

земном раю. Здесь он, под самыми тропиками, в пальмовом лесу, в чисто феерической,

сказочной обстановке, получил объяснение в любви от прекрасной индианки.

После грандиозного путешествия жизнь в Москве показалась Антону Павловичу

неинтересной, и он уже через несколько дней105 уехал в Петербург повидаться с

Сувориным. Затем оба они вместе уехали за границу. До этого он еще ни разу не бывал в

Западной Европе.

Антон Павлович побывал в Вене, но «голубоглазая Венеция» превзошла все его

ожидания. Он пришел от нее в детский восторг. Ее каналы, здания, плавание в гондолах,

площадь святого Марка и прекрасные вечера заставили его, побывавшего в земном раю на

Цейлоне, сознаться, что ничего «подобного Венеции он еще не ви-{232}дал. Хочется здесь

навеки остаться», – писал он брату Ивану. Из Ниццы он отправился в Монте-Карло, где

проиграл в рулетку 900 франков, но этот проигрыш он ставил себе в заслугу. Он получил

благодаря ему новое впечатление, вероятно, подобное тому, какое он испытывал в

Индийском океане, когда бросался на всем ходу с парохода в воду: это было его купанием.

Он писал мне по поводу проигрыша: «Я лично очень доволен собой». Побывав в Неаполе,

где он влезал на кратер Везувия, и в Париже, где вкусил всей его премудрости, Антон

Павлович повернул, наконец, обратно в Москву.

А тем временем подкрадывался уже май, когда необходимо было подумать о даче,

так как нельзя же было прожить все лето в Москве.

И вот мне было поручено найти дачу под Алексином – «во что бы то ни стало». Мои

поиски помещения в чьей-нибудь усадьбе оказались безрезультатными, а время не ждало,

и я снял одну из тех жалких ковригинских дач у железнодорожного моста на берегу Оки, о

которых писал выше.

3 мая, всего только на другой день по возвращении своем из-за границы, Антон

Павлович уже был в Алексине. Конечно, моя дача ему не понравилась, так как при ней не

было даже забора, а стояла она одиноко у опушки леса, было вообще неуютно и невесело,

и, к тому же, с первого дня задул такой ветер, что не хотелось выходить на воздух.

Поселившись под Алексином, мы тотчас же выписали «прекрасную Лику». Она

приехала к нам на пароходе через Серпухов вместе с Левитаном, и, откровенно говоря,

нам негде было их обоих положить. Начались смех, неистощимые остроты Антона

Павловича, влюбленные вздохи Левитана, который любил поманерничать перед дамами.

Вообще у нас на берегу Оки сразу как-то повеселело. {233}

Богимово. Усадьба Е. Д. Былим-Колосовского. В этом доме

А. П. Чехов написал повесть «Дуэль».

Рисунок С. М. Чехова, 1957.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове.

Вместе с Ликой и Левитаном ехал на пароходе, тоже до Алексина, молодой человек в

поддевке и в больших сапогах, оказавшийся местным помещиком, некто Е. Д. Былим-

Колосовский. Они познакомились. Узнав от Лики, что она едет к Чеховым, которые

поселились на даче у железнодорожного моста, Былим-Колосовский принял это к

сведению, потому что не прошло и двух дней, как он уже прислал за нами две тройки,

приглашая нас к себе. Это было ново для нас, и мы поехали. Путешествие было довольно

интересное и загадочное, {234} так как этого Былим-Колосовского мы, Чеховы, не видали

в глаза. Проехав 10–12 верст, мы увидели себя в великолепной запущенной барской

усадьбе Богимово, с громадным каменным домом, с липовыми аллеями, уютной рекой,

прудами, водяной мельницей и прочим. Комнаты в доме были так велики, что эхо

повторяло слова. В гостиной были колонны, в зале – хоры для музыкантов. Кончилось

дело тем, что, побывав в Богимове, Антон Павлович так пленился им, что решил

переселиться туда.

Неделю спустя он уже писал той же Лике, которая уже успела возвратиться обратно в

Москву: «Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика... мы оставляем эту дачу и

переносим нашу резиденцию в верхний этаж дома Б.-Колосовского, того самого, который

напоил вас молоком и при этом забыл угостить вас ягодами», а на следующий день после

этого письма отправил к А. С. Суворину следующие строки: «Ликуй ныне и веселися,

Сионе... Я познакомился с неким помещиком Колосовским и нанял в его заброшенной,

поэтической усадьбе верхний этаж большого каменного дома. Что за прелесть, если бы Вы

знали! Комнаты громадные, как в Благородном собрании, парк дивный, с такими аллеями,

каких я никогда не видел, река, пруд, церковь для моих стариков и все, все удобства». И

еще через три дня – ему же: «Я перебрался на другую дачу. Какое раздолье!.. Когда мы

устанавливали мебель, то утомились от непривычного хождения по громадным комнатам.

Прекрасный парк, пруд, речка с мельницей, лодка – все это состоит из множества

подробностей, просто очаровательных».

В Богимове мы уже застали «готовых» дачников; это были В. А. Вагнер,

впоследствии известный профессор зоологии, живший там с женой и тетушкой, и семья

известного художника, академика А. А. Киселева, кото-{235}рая состояла из премилых

детей-подростков, угощавших Антона Павловича спектаклями из ими же самими

инсценированных его рассказов. Таким образом, в интеллигентной компании недостатка

не было, и жизнь потекла далеко не скучно.

Лидия Стахиевна Мизинова.

Фотография 1890-х годов.

Брат Антон занимал в Богимове бывшую гостиную – громадную комнату с

колоннами и с таким невероятных размеров диваном, что на нем можно было усадить

рядком с дюжину человек. На этом диване он спал. Когда ночью проносилась гроза, от

ярких молний вспыхивали все громадные окна, так что становилось даже жутко. Каждое

утро Антон Павлович поднимался чуть свет, часа в четыре утра, и вставал вместе с ним

спозаранку и я. Напившись кофе, Антон Павлович усаживался за работу, причем всегда

писал не на столе, а на подоконнике, то и дело поглядывая на парк и на подымавшийся за

ним горизонт. Писал он свою повесть «Дуэль» и приводил в порядок сахалинские

материалы, что действительно представляло собой каторжную работу. Занимался он, не

отрываясь ни на минуту, до одиннадцати часов утра, после чего ходил в лес за грибами,

ловил рыбу или расставлял верши. В час дня мы обедали, причем на моей обязанности

лежало приготовить какую-нибудь {236} вкусную горячую закусочку, о чем всегда

просила меня мать, – и я изощрялся на все лады и достиг такого совершенства, что из меня

выработался потом довольно сносный и изобретательный кулинар. И сам брат Антон

настолько привык в Богимове к моему творчеству, что всякий раз, выходя к обеду,

обращался ко мне с вопросом:

– Миша, нет ли у тебя чего-нибудь такого-этакого подзакусить?

Часа в три дня Антон Павлович снова принимался за работу и не отрывался от нее до

самого вечера. Вечером же начинались дебаты с зоологом В. А. Вагнером на темы о

модном тогда вырождении, о праве сильного, о подборе и так далее, легшие потом в

основу философии фон Корена в «Дуэли». Интересно, что, побывав на Сахалине, Антон

Павлович во время таких разговоров всегда держался того мнения, что сила духа в

человеке всегда может победить в нем недостатки, полученные в наследственность.

Вагнер утверждал: раз имеется налицо вырождение, то кончено, возврата обратно нет, ибо

природа не шутит; а Чехов возражал: как бы ни было велико вырождение, его всегда

можно победить волей и воспитанием.

Между прочим, в Богимово были перевезены также и мангус с пальмовой кошкой.

Как-то в июле мангус дал нам представление. Мы сидели большой компанией в парке, в

одной из липовых аллей, как вдруг выползла длинная, в метр величиной, змея. Дети

художника Киселева испугались и повскакали с мест, да и нам, взрослым, стало противно.

– Мангуса сюда!– крикнул брат Антон. – Скорее!

Я сбегал за зверьком и спустил его на землю. И едва он увидел змею, как

превратился вдруг в круглый шар и так и замер на месте. Со своей стороны змея, почуяв

невиданного врага, свернулась клубочком и подняла го-{237}лову кверху. Произошла

долгая немая сцена взаимного гипноза. Затем мангус вдруг точно очнулся от него,

бросился на змею, схватил ее зубами за голову, разгрыз и потащил за собою в траву.

Здесь, в Богимове, Антона Павловича посетил Суворин, приезжала из Сум Н. М.

Линтварева, но главной нашей гостье – «прекрасной Лике» – так и не удалось к нам

приехать. Это нас очень огорчало.

Было и еще одно развлечение в Богимове, это – устроенная Антоном Павловичем

рулетка. Он так писал Суворину: «...Мы устроили себе рулетку. Ставка не больше копейки.

Доход рулетки идет на общее дело – устройство пикников. Я крупье» (27 мая, 4 часа утра).

Наконец жизнь с мангусами стала прямо невозможной. Один из мангусов убежал,

долго пропадал, о нем уже стали забывать, когда нашли его далеко от нас, верст за семь, в

каменоломне, толстого и разжиревшего. Он сам пошел в руки нашедшего его человека.

Возвратившись осенью из Богимова в Москву, еще кое-как дотерпели до зимы, а потом

Антон Павлович написал письмо в Зоологический сад с просьбой принять от него этих

зверей в дар. Был трескучий мороз, приехал какой-то молодой человек в золотых очках,

приехал – и с той поры мангус и его спутница, пальмовая кошка, сделались украшением

Зоологического сада. Сестра Мария Павловна не раз там их навещала. {238}

IX

Покупка Мелихова. – Дневник отца о мелиховской жизни. – Медовый месяц

землевладения Чеховых. – Чеховское «герцогство». – Антон Павлович – мелиховский

врач. – «Водяной» вопрос. – Зимой 1893 года. – Потапенко в Мелихове. – «Валахская

легенда». Брага и история создания «Черного монаха». – Наплыв гостей. – Приезд М. О.

Меньшикова. – Негласный надзор за Антоном Павловичем. – Картограмма доктора

Куркина. – Иван Германович Витте. – Новые постройки. – Флигель, где писалась «Чайка».

– Сотский Бавыкинского волостного правления.

Еще живя в Сумах Харьковской губернии, брат Антон задумал купить свой

собственный хутор. Два раза он ездил с этой целью в Полтавскую губернию, где чуть не

состоялась эта покупка в Сорочинцах, близ гоголевского Миргорода, а после лета,

проведенного в Богимове, желание поселиться навсегда в имении перешло в твердое

решение.

Зимою 1892 года это решение осуществилось на деле: Чехов стал землевладельцем.

Прочитав в газете объявление о продаже какого-то имения близ станции Лопасня

Московско-Курской железной дороги, сестра и я отправились его смотреть. Никто никогда

не покупает имений зимою, когда оно погребено под снегом и не представляется ни

малейшей возможности осмотреть его по-{239}дробно, но мы оба были тогда совсем

непрактичны, относились доверчиво ко всем, а главное – Антон Павлович поставил нам

ультиматум, что если имение не будет куплено теперь же, то он уедет за границу, и потому

мы, по необходимости, должны были спешить. От станции имение отстояло в 12–13

верстах, и какова была к нему дорога, можно ли было по ней проехать в слякоть, – этого

мы узнать не могли, так как ехали на санях по глубокому снегу, по пути, накатанному

напрямик. К тому же ямщики, которые возили покупателей осматривать это имение,

считали себя обязанными его расхваливать.

Мы приехали. Все постройки были выкрашены в яркие, свежие цвета, крыши были

зеленые и красные, и на общем фоне белого снега усадьба производила довольно

выгодное впечатление. Но в каком состоянии находились леса, были ли они еще на корню

или состояли из одних только пней, мы этого узнать не могли, да, признаться, это нас и не

интересовало. Мы верили. Нужна была усадьба более или менее приличная, чтобы можно

было в нее въехать немедленно, а эта усадьба, по-видимому, такому требованию могла

удовлетворить. Мы видели кругом постройки, но принадлежат ли они к этой именно

усадьбе или к другой, соседней, мы спросить не догадались; нас беспокоило только одно –

это близость деревни, которая находилась тут же, по ту сторону решетки, составлявшей

собою одну из сторон улицы этой деревни. Называлась эта усадьба «Мелихово» и

находилась в Серпуховском уезде Московской губернии106.

Мы вернулись домой, рассказали, и тут же было решено это Мелихово купить.

Условия показались Антону Павловичу приемлемыми. Большое цензовое имение в 213

десятин, с усадьбой, лесами, пашнями и лугами, которые он сам же называл «великим

герцогством», досталось ему, в сущности говоря, всего только за 5 тысяч {240} рублей.

Условная цена была 13 тысяч рублей, но остальные

Мелихово. Дом А. П. Чехова. Рисунок С. М. Чехова, 1959.

Публикуется впервые.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове.

8 тысяч рублей были рассрочены продавцом по закладной на 10 лет. Не наступил еще срок

и первого платежа, как бывший владелец прислал письмо, в котором умолял оплатить

закладную до срока, за что уступал 700 рублей. Тогда я заложил Мелихово в Московском

земельном банке, причем оно было им оценено в 21 300 рублей, то есть в 60% его

действительной стоимости. Я взял только ту сумму, которая требовалась для ликвидации

закладной, выданной продавцу, и таким об-{241}разом Антон Павлович освободился от

долга частному лицу, и ему пришлось иметь дело с банком и выплачивать ему с

погашением долга всего только 300 рублей в год. Какую же квартиру можно было нанять в

Москве за 300 рублей в год?

Брат Антон уплатил за имение деньги, так сказать, зажмурившись, ибо до покупки

он не побывал в Мелихове ни разу107: он въехал в него уже тогда, когда все формальности

были закончены. Оказалось, что во всей усадьбе негде было повернуться от массы

решеток и заборов – так неудобно было в ней расположение угодий и построек. Все было

под снегом, и за неясностью границ нельзя было разобрать, где свое и где чужое, но,

несмотря на все это, первое впечатление Антона Павловича было по-видимому,

благоприятное. Белый снег, близость весны и все новые и новые сюрпризы,

открывавшиеся благодаря таянию снега, нравились ему. То вдруг оказывалось, что ему

принадлежал целый стог соломы, который считали чужим, то в саду вдруг появилась

целая липовая аллея, которой недосмотрели раньше за глубоким снегом. Началась

трудовая созидательная жизнь. Все, что было дурного в усадьбе, что не нравилось, тотчас

же уничтожалось или изменялось. В самой большой комнате со сплошными стеклами

устроили для Антона Павловича кабинет; затем шли: гостиная, комната для сестры,

спальня писателя, комната отца, столовая и комната матери. Была еще одна комната,

проходная, с портретом Пушкина, которая носила громкое название Пушкинской и

предназначалась для случайных гостей. Несмотря на все эти недостатки усадьбы, на

отвратительную дорогу от станции (13 верст), наезжало столько гостей, что их негде было

разместить, и приходилось иной раз устраивать постели в прихожей и даже в сенях.

Едва только сошел снег, как уже роли в хозяйстве {242} были распределены: сестра

принялась

Мелихово. Дом А. П. Чехова. Гостиная.

Линогравюра С. М. Чехова, 1961.

за огород и сад, я – за полевое хозяйство, сам Антон Павлович – за посадку деревьев и

уход за ними. Отец с утра и до вечера расчищал в саду дорожки и проводил новые; кроме

того, на нем лежала обязанность вести дневник: за все долгие годы «мелиховского

сидения» он вел его самым добросовестным образом изо дня в день, не пропуская записи

ни одного числа. После его смерти дневник этот был собран в одно целое и представлял

собою нечто милое, почти детски наивное, но имевшее большой семейный интерес. Он

находится108 сейчас в Московском музее {243} имени А. П. Чехова. Вот некоторые из его

записей, взятые мною по памяти на выдержку:

«2-го июня. Клара Ивановна109 приехала.

3-го июня. Клара Ивановна уехала.

4-го июня. Сколь тягостен труд земледельца.

5-го июня. Пиона расцвелась.

6-го июня. Елки перед окнами Антоши срублены».

И так далее.

Работниками были братья Фрол и Иван, они же шли и за кучеров. Почти ежедневно я

объезжал верхом на своем скакуне все имение и наблюдал, все ли в нем было в порядке.

Нового землевладельца увлекало все: и посадка луковиц, и прилет грачей и скворцов,

и посев клевера, и гусыня, высидевшая желтеньких пушистых гусенят. С самого раннего

утра, часто даже часов с четырех, Антон Павлович был уже на ногах. Напившись кофе, он

выходил в сад и подолгу осматривал каждое фруктовое дерево, каждый куст, подрезывал

его или же долго просиживал на корточках у ствола и что-то наблюдал. Земли оказалось

больше, чем нужно, и пришлось поневоле вести полевое хозяйство, но работали общими

силами, без всяких приказчиков и управляющих, и работы эти составляли для нас

удовольствие и потребность, хотя и не обходилось, конечно, без разочарований. Иногда до

нашего слуха долетали такие фразы мелиховских крестьян:

– Что и говорить, господа старательные!..

– А что, это настоящие господа или не настоящие?

Антон Павлович съездил в Москву и привез от Сытина целый ящик его народных

изданий. Книги были сданы в людскую. Каждый вечер грамотей Фрол собирал вокруг себя

всю дворню и читал вслух. «Капитанская дочка» Пушкина и «Аммалат-Бек» Марлинского

приводили горничных Машу и Анюту в восторг, а ста-{244}рая кухарка Марья

Дормидонтовна, доживавшая у нас век, залива-

Мария Павловна Чехова.

Рисунок С. М. Чехова, 1956.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове. {245}

лась в три ручья.

Вставая рано, с солнцем, наша семья и обедала рано: в двенадцать часов дня. Антон

Павлович купил колокол и водрузил его в усадьбе на высоком столбе. Раз в сутки, ровно в

двенадцать часов дня, Фрол или кто-нибудь вместо него должен был отбить двенадцать

ударов, и вся округа по радиусу верст в шесть-семь, услышав этот колокол, бросала работу

и садилась обедать. Уже в одиннадцать часов утра, успев наработаться и пописать вдоволь,

Антон Павлович приходил в столовую и молча, но многозначительно взглядывал на часы.

Мать тотчас же вскакивала из-за швейной машинки и начинала суетиться:

– Ах, батюшки, Антоша есть хочет!

Начиналось дерганье звонка в кухню, находившуюся в отдельном помещении.

Прибегала Анюта или Маша, и начинались приготовления к обеду. «Скорей, скорей!» Но

вот уже стол накрыт. Совсем идиллическая картина! От множества разных домашних

закусочек, приготовленных заботливой рукой Евгении Яковлевны, положительно нет на

столе места. Этот обильный стол воспет даже в одном из стихотворений Т. Л. Щепкиной-

Куперник. Нет места и за столом. Кроме пятерых постоянных членов семьи, обязательно

обедают и чужие. После обеда Чехов уходил в спальню, запирался там и обдумывал

сюжеты, если его не прерывал Морфей. А затем с трех часов дня и вплоть до семи вечера

трудились снова. Не нужно забывать, что это был тогда медовый месяц землевладения для

Чеховых, в крови которых все-таки текла крестьянская земледельческая кровь.

Самое веселое время в Мелихове – это были ужины. За ними, устав за день, вся

семья отдыхала и велись такие разговоры, на какие был способен один только Антон

Павлович, да еще в присутствии «прекрасной Лики», {246} когда она приезжала. Затем в

десять часов вечера расходились спать. Тушились огни, и все в доме затихало, и только

слышно было негромкое пение и монотонное чтение Павла Егоровича, любившего

помолиться.

Это идиллическое распределение времени приведено только к примеру. Оно не

всегда протекало так идиллически. Прежде всего – уставали ужасно: по новости, все

схватывались за сельское хозяйство с таким пылом, что к вечеру едва доволакивали ноги

до постелей. Я, например, выходил в поле каждый день в три часа утра, еще до восхода,

солнца, и сам пахал. Один раз так устали, что проспали колоссальный пожар рядом, бок о

бок с усадьбой, и никто во всем доме так и не услышал, как его тушили, как звонили в

колокол. Проснулись, – глядь, а сбоку вместо соседской усадьбы один только пепел.

– Братцы, куда девалась кувшинниковская усадьба?

Мы только переглянулись друг с другом.

Затем, с первых же дней, как мы поселились в Мелихове, все кругом узнали, что

Антон Павлович – врач. Приходили, привозили больных в телегах и далеко увозили

самого писателя к больным. С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и

дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал, выслушивал и никого

не отпускал без лекарства; его постоянной помощницей, «ассистентом» была сестра

Мария Павловна. Расход на лекарства был порядочный, так что пришлось держать на свои

средства целую аптеку. Я развешивал порошки, делал эмульсии и варил мази, и не раз,

принимая меня за «фершала», больные совали мне в руку пятачки, а один дьячок дал даже

двугривенный, и все искренне удивлялись, что я не брал. Будили Антона Павловича и по

ночам. Я помню, как однажды среди ночи проезжавшие мимо Мелихова путники привезли

к нам человека с проколотым вилами животом, которого {247} они подобрали по дороге.

Мужик был внесен в кабинет, в котором на этот раз я спал, положен среди пола на ковре, и

Антон Павлович долго возился с ним, исследуя его раны и накладывая повязки.

Первая весна в Мелихове была холодная, голодная и затяжная. Пасха прошла в снегу.

Затем началась распутица. Дороги представляли собой нечто ужасное. При имении

находились только три заморенные клячи, при этом одна из них была с брачком: не шла

вовсе со двора. Другую, когда она была в поле, подменили дохлой, точно такой же масти:

вместо кобылы подложили мерина. Таким образом, пока мне не удалось дождаться первой

ярмарки и купить там сразу семерых лошадей, пришлось долгое время ездить на одной

только безответной кляче, носившей имя «Анна Петровна». Сена на десятки верст вокруг

не было ни клочка, пришлось кормить скотину рубленой соломой, но «Анна Петровна»

ухитрялась бегать на станцию и обратно, возить Антона Павловича на практику, таскать

бревна и пахать.

Надвигался голод.

Но никто из нас не унывал. Не прошло и трех месяцев, как все в усадьбе

переменилось: дом стал полной чашей; застучали топоры плотников; появилась скотина;

все весенние полевые работы были выполнены без опоздания и по всем правилам науки,

вычитанным из книжек. На огороде у Марии Павловны творились чудеса: зрели на

воздухе баклажаны и артишоки. Антон Павлович повеселел. Он уже мечтал о том, что

имение даст ему тысячу рублей прибыли, но засушливая весна и лето свели урожай на нет;

но и это никого из нас глубоко не затронуло. На огороде по-прежнему было прекрасно, а

тут вывелись гусенята, появилась новая телка альгаусской породы. Лейкин прислал из

Петербурга двух изумительных щенков, названных «Бромом» и «Хиной». Собранную

рожь, давшую едва сам-три, отмолотили на сво-{248}ей молотилке, отвеяли и тотчас же

послали на мельницу в Да-

В Мелихове. В тачке – А. П. Чехов и М. П. Чехов. Везет тачку В. А. Гиляровский.

Стоят: слева – А. А. Долженко, справа – И. П. Чехов.

Фотография И. И. Левитана, апрель 1892. {249}

выдовский монастырь. Привезенную муку, ввиду голодного времени, Антон Павлович

поручил мне продать мелиховским крестьянам по полтора пуда за пуд, но так, чтобы об

этом у нас в усадьбе не узнал никто, что я и исполнил в точности. Но об этом все-таки

узнали: вероятно, кто-нибудь из крестьян перевесил дома свою покупку, потому что я сам

слышал, как в разговоре между собой мужики называли меня «простоватым».

Бром и Хина были таксы, черненький и рыженькая, причем у Хины были такие

коротенькие, все в сборах ножки, что брюхо у нее чуть не волочилось по земле. Каждый

вечер Хина подходила к Антону Павловичу, клала ему на колени передние лапки и

жалостливо и преданно смотрела ему в глаза. Он изменял выражение лица и разбитым,

старческим голосом говорил:

– Хина Марковна!.. Страдалица!.. Вам ба лечь в больницу!.. Вам ба там ба полегчало

ба-б.

Целые полчаса он проводил с этой собакой в разговорах, от которых все домашние

помирали со смеху.

Затем наступала очередь Брома. Он так же ставил передние лапки Антону Павловичу

на коленку, и опять начиналась потеха.

– Бром Исаевич! – обращался к нему Чехов голосом, полным тревоги. – Как же это

можно? У отца архимандрита разболелся живот, и он пошел за кустик, а мальчишки вдруг

подкрались и пустили в него из шпринцовки струю воды!.. Как же вы это допустили?

И Бром начинал злобно ворчать.

К первой же осени вся усадьба стала неузнаваема. Были перестроены и выстроены

вновь новые службы, сняты лишние заборы, посажены прекрасные розы и разбит цветник,

и в поле, перед воротами, Антон Павлович затеял рытье нового большого пруда. С каким

{250} интересом мы следили

Александр Павлович и Иван Павлович Чеховы в Мелихове.

Фотография середины 1890-х годов.

за ходом работ! С каким увлечением Антон Павлович сажал вокруг пруда деревья и пускал

в него тех самых карасиков, окуньков и линей, которых привозил с собой в баночке из

Москвы и которым давал обещание впоследствии «даровать конституцию». Этот пруд

походил потом больше на ихтиологическую станцию или на громадный аквариум, чем на

пруд: каких только пород рыб в нем не было! Был в Мелихове, в самой усадьбе, как раз

против окон, еще и другой пруд, гораздо меньших размеров; каждую весну он наполнялся

водой от таявшего снега и не отличался особой чис-{251}тотой. В первое же лето

приехали к нам в Мелихово П. А. Сергеенко и И. Н. Потапенко. Увидев этот прудок, уже

начавший покрываться зеленью, Сергеенко разделся, бултыхнулся в него и стал в нем

плавать110.

– Потапенко! – кричал он из воды. – Чего ж ты не купаешься? Раздевайся скорее!

– Ну зачем я буду купаться в этой грязной луже?

– А ты попробуй!

– Да и пробовать не хочу. Одна сплошная грязь!

– Но ведь в химии грязи не существует. Взгляни оком профессора!

– И глядеть не желаю.

– Ну, сделай Антону удовольствие, выкупайся в этой его луже! Сделай ему

одолжение. Ведь это ж невежливо с твоей стороны. Приехать к новому землевладельцу в

гости и не выкупаться в его помойной яме.

Еще раньше был выкопан в Мелихове колодец, и Антону Павловичу непременно

хотелось, чтобы он был на малороссийский лад, с журавлем, но место не позволило, и

пришлось сделать его с большим колесом, как у железнодорожных избушек,

попадающихся на пути, когда едешь в поезде. Колодец этот вышел на славу, вода в нем

оказалась превосходной. Антон Павлович самодовольно улыбался и говорил:

– Ну, теперь водяной вопрос для Мелихова решен. Теперь бы еще выстроить новую

усадьбу у пруда или перенести эту в другой участок. Вот было бы хорошо! Воображаю,

как будет на земле великолепно через двести – триста лет.

И он серьезно стал помышлять о постройке усадьбы. Творческая деятельность была

его стихией. Он сажал маленькие деревца, разводил из семян ели и сосны, заботился о

них, как о новорожденных детях, и в своих мечтах о будущем был похож на того

полковни-{252}ка Вершинина, которого

«А. П. Чехов перед своим портретом в Третьяковской галерее».

Шарж А. А. Хотяинцевой. Акварель, 1898.

Дом-музей А. П. Чехова в Москве.

сам же вывел в своих «Трех сестрах».

Зима 1893 года была в Мелихове суровая, многоснежная. Снег выпал под самые

окна, отстоявшие от земли аршина на два, так что прибегавшие в сад зайцы становились

на задние лапки перед самыми стеклами окон кабинета Антона Павловича. Расчищенные в

саду дорожки походили на траншеи. Мы зажили монастырской жизнью отшельников.

Мария Павловна уезжала в Москву на службу, так как была в это время учительницей

гимназии, в доме оставались только брат Антон, отец, {253} мать и я, и часы тянулись

необыкновенно долго. Ложились еще раньше, чем летом, и случалось так, что Антон

Павлович просыпался в первом часу ночи, садился заниматься и затем укладывался под

утро спать снова. Он в эту зиму много писал.

Но как только приезжали гости и возвращалась из Москвы сестра Маша, жизнь

круто изменялась. Пели, играли на рояле, смеялись. Остроумию и веселости не было

конца. Евгения Яковлевна напрягала все усилия, чтобы стол по-прежнему ломился от яств;

отец с таинственным видом выносил специально им самим заготовленные настоечки на

березовых почках и на смородинном листу и наливочки, и тогда казалось, что Мелихово

имеет что-то особенное, свое, чего не имели бы никакая другая усадьба и никакая другая

семья. Антон Павлович всегда был особенно доволен, когда приезжали к нему

«прекрасная Лика» и писатель Потапенко. Мы поджидали их с нетерпением, то и дело

поглядывая на часы и отсчитывая минуты. Когда слышались, наконец, бубенчики и скрип

снега под полозьями саней, подъезжавших к крыльцу, то мы все бросались в прихожую и,

не давая раздеваться гостям, заключали их в объятия. Тогда уже дым поднимался

коромыслом, ложились спать далеко за полночь, и в такие дни Антон Павлович писал

только урывками, только потому, что это было его потребностью. И всякий раз, урвав

минутку, он писал строчек пять-шесть и снова поднимался и шел к гостям.

– Написал на шестьдесят копеек, – говорил он улыбаясь.

Случалось, что в это же самое время, по другую сторону его письменного стола,

усаживался писать срочную работу и Потапенко. Пока Чехов сидел за пятью-шестью

строками, Потапенко отмахивал уже целые поллиста, а то и больше. {254}

И я однажды слышал такой их разговор:

Чехов. Скажи, пожалуйста, Игнатий Николаевич, как это ты ухитряешься так скоро

писать? Вот я написал всего только десять строк, а ты накатал уже целые поллиста.

Потапенко (не отрывая глаз от бумаги). Есть бабы, которые не могут разрешиться от

бремени в течение целых двух суток, а есть и такие, которые рожают в один час.

Вообще Потапенко писал много и быстро. Его произведения появлялись почти во

всех тогдашних толстых и тонких журналах, но у него было столько обязательств, столько

ему приходилось посылать алиментов туда и сюда, что никаких заработков ему не хватало.

Он вечно нуждался и всегда был принужден брать авансы под произведения,

находившиеся еще на корню и даже еще копошившиеся, а может быть, даже и не

копошившиеся у него в голове. По части умения «вымаклачить» от какой-нибудь редакции

аванс он был вне всякой конкуренции. Никто, кроме него, не мог сделать это так

артистически. При этом он умел получить непременно крупную сумму, тогда как от всех

прочих сотрудников редакторы отделывались только крохами.