Текст книги "Сердце ночи"

Автор книги: Михаил Лопатто

 
Последние подняли судно волны,
Машина стала, чинно мы сошли.
Серели ветхие строения вдали
Над чащей мелкорослой и безмолвной.
Все были молчаливы и покорны,
Был вверен чуждой воле каждый час.
Со звоном, я поднялся без усилья.
Послушники толпой проходят черной,
Везде кресты, скуфейки, грубых ряс
Подолы развеваются как крылья.
Окурен ладаном иконостас,
И сладко так стоять с надеждой робкой
В оцепененье, в чутком забытьи.
А вышел я – березы, воробьи,
Столы простые с нищею похлебкой.
Прибрежные отлогие холмы
Я посетил под лепеты прибоя.
И в легкой лодке он причалил стоя.
Сошлись так просто и спокойно мы.
Он был меня нежнее и моложе.
Как часто, позже, – он, бывало, спит,
Кровавый сжав в руке александрит, —
К нему склонялся тайно я на ложе.
Такому лику чужды страх и стыд!
Такие кудри и румяный рот
И щек овал бывают у кокоток!
Но карий взор и прям и дивно кроток,
И сладостно меня к нему влечет.
Какие дни настали и недели!
Он пел, а я садился за рояль,
И, как наполненный вином хрусталь,
Весельем песни чувственным звенели.
Мы посещали вместе рестораны,
Где вся богема до утра толклась,
Где знали все его, и полупьяный
Он часто мне рассказывал про Вас.
Вы кажетесь мне старой в двадцать два,
Хотя пленительно и гибко тело,
От Вас незримо прелесть отлетела,
В объятьях Вы вздыхаете едва, —
И необычным я горю огнем.
Он выпил Вашу легкость, Вашу радость,
Но тайная мне в Вас открылась сладость,
Слова, движенья – все твердит о нем!
Мы миновали остров Голодай,
На веслах я, он с песней на руле.
Прозрачный с небом слился моря край,
Без рябины, в немом и мертвом штиле.
Все спало на военном корабле;
Неслись на Стрелку лишь автомобили,
И вкрадчив был ночной бестенный май.
Он смолк, и я в безбрежности эфира,
Спиной к нему, высматривал Кронштадт.
Уж к северу продвинулся закат,
И стало вдруг невесело и сыро.
Я вспомнил годы книг и отреченья, —
Так редко посещал теперь я храм.
Поднялась глухо скорбь к моим устам,
Запретные узнавшим наслажденья.
Вдруг слабый плеск, и словно оборвалось
Во мне родное что-то: он исчез!
На финском берегу купался лес,
В воде эфирной таял неба край.
«Прощай» я крикнул. Тихо отозвалось
Мне эхом жалостным: прощай, прощай!
 

 
Косметика космоса, ты
Слоем золотистой пыли
Легла на обветшалые листы,
И ветер шелестит поблекшею бумагой.
Твои слова, как демоны сухие,
Застыли
За летаргическим стеклом.
Четыре стихии —
Воздух, огонь, земля, влага,
В едином множество, одно во всем,
И в мире, радостью объятом,
Дух проросший плоти разрушенье,
И как последнее освобожденье,
Все разложивший, неделимый атом,
Все течет, все мгновенно,
Души томленье в чуждом теле,
И ты, возврата круг блаженный,
Круг повторений, ритм бессменный, —
Вы истлели!
С прекрасного таинственного Лика
Вы сходите, вчерашние румяна,
Для новых игр, шелков, румян.
С зарею так царица Береника
Окутала кудрями звездный стан,
Роняя плащ, как роза, рдяный.
Ты шепчешь, Демон вечных изменений,
Пророча юность навсегда,
Открывши мне слепительное «да»
В лунных чарах скользких отражений,
В весеннем плене,
В расточенье без счета.
Не всем ли, радостью гонимым
В желанной пристани ворота,
Дано быть ясным и неутомимым?
 

<1917>

Ио орана Хина!

Гоген

 
Хрупкая Хина, раковина луны,
Все корни зыби и покоя
В тебе блаженно сплетены.
Ты – гул набухшего прибоя
Из мрака льдистой глубины,
Ты – тамариск душистый рано,
Ты – гладкое, гибкое тело
В сонных объятьях моих,
И ты в кудрях цветок шафрана.
Я – твой незаемный, слепительно белый
Источник сиянья.
Твой сумрак душно, сладостно затих,
Тебе не остудить смертельного пыланья.
Оранжевой, лиловой, голубою
Радугой умирая,
Я завтра не вдохну чужое,
А ты будешь всегда купать золотистые члены
В маленьком озере у подножия Пайа,
Ничего не зная, ничего не помня.
Но что мне
Твои измены?
Завтра заря не моя – чужая,
Осиянней не будет,
Когда прохлада вздохами разбудит
Твоего попугая,
Над морем голубым и ясным:
Одно сегодня мы зовем прекрасным!
 

<1918>

 
Бывает, Леты сладки нам долины,
Зачатий влажность, мертвенность и жуть.
В студеность вод и в лихорадку тины
Всю солнечность отрадно окунуть.
 
 
В бесплодье пыль пустынь томится жаждой,
Природа пламени суха, мертва,
Но ливнем облак пал, и в капле каждой
Рождаются живые существа.
 
 
Как все пленительно и томно в бане:
Горячий пар, бассейны и тела;
Из крана бьет струя, гремят лохани,
Стекают капли с потного стекла.
 
 
Порою отрока крылами тронет
Перед рассветом чуткий полусон.
Он в мути вод, захлебываясь, тонет,
А поутру и нежен и смущен.
 

<1916>

 
Ты ли, сердце, полное веселья,
Разбилось в кристаллы-комочки?
Все огнистей, осиянней
Радужные грани
Ярких звезд, видных в окно моей кельи.
В хрупкой оболочке
Любви ты билось,
И вот распылилось
В ледяном разреженном пространстве.
Ты забывалось в сладком постоянстве,
Верило с любовью,
Любило верно,
Вливалось биеньем, дыханьем, кровью
В сердце чужое,
А после в покое
Облака-рая,
На родной груди засыпая.
 
 
Сердце мое ночное,
Гонимая сворой серна,
Бьется четко и безнадежно.
Пустынна, безмерна,
Мятежна
Фосфорическая сыпь
Зияющего зева.
Кровавый щит Марса, мертвенность Рыб,
Охотник и Дева,
Как собрать и слить вас воедино
В тесный комочек
Сердца, жаркого рубина?
 
 
Из лопнувших почек
Слетает бессонный мотыль —
Огромное сердце ночи,
Роняя с крыльев серебряную пыль.
Что же, ты был светлей и кротче
И стал пустынным?
В сердце золотом винным
Намечен твой путь золотой!
 
 
Вставая с ложа ласк, Аврора
Шафранной рукой
Приподняла бледнеющего неба окрай.
Радуйся, скоро
Поблекнет звездный рой!
Осиянна голубизна,
И лишь одна
В поле золотом золотая звезда…
О сияй мне, сияй
Всегда, всегда!
 

<1918>

 
Громады ущелий,
Горячие скалы – вход в Аид.
Как волчья шкура, по камням сухая трава.
Солнце печет, пьянит, слепит,
Разлив лучей истому в теле.
Ветер вздохнет едва-едва,
А море плоское – там.
Шелест, шлепки, ропот, урчание, гам,
Разноголосые, все мятежней.
Из полой сердцевины
Раковины, зеркала радуг,
Знакомый голос легкий, прежний
Так сладок,
Но слаще, звонче, неизбежней
Забвение.
Не слово пленное – дуновение,
Легче паутины
Забвение.
 
 
В чаще сухих маслин
Звонок стрекот цикад.
Сзади белеют каймой стены Афин.
Пьяней, чем от крепких вин,
От крепкой тоски
Алкивиад.
«Прочь, помятые венки!
Слепые волны, вернитесь назад,
Время – назад!
Вся твоя мудрость, Сократ,
Забвение».
Бежит вдоль прибоя, пьяный и жалкий,
Разрывает плащ, упав на песок.
Волны разлетаются пылью у ног,
Лепечут, плещутся, шуршат,
Цикады верещат,
И – сладкое тление —
Смешали с йодом запах свой фиалки.
Тигель, реторты, маленький горн, пожелтелые свитки,
Фальшивого золота слитки.
Сицилийский граф,
Маг, музыкант, кондотьер,
Бредит музыкой сфер,
В кресло упав.
На огне сопит и лопается пузырями коричневый сплав,
Стекая в граненые флаконы.
Солнце малиновым диском,
Золотя спелые лимоны,
Прохладно в дымное золото село.
Огласила филомела
Рокотом, трелью, писком
Рощи блаженный приют.
 
 
Кто мы, скитальцы?
Сколько лет, часов, минут
Цепко частицы этого тела —
Горло, мускулы, пальцы —
Будут держаться, одна другую питая?
Что для мертвых музыка рая?
 

<1917>

 
Словно тысячи тысяч стеклянных иголок
Ломались с шорохом и звоном,
И каждый радужный осколок
С живым сливался снова лоном,
Чтоб глухо зазвенеть опять,
Чуть всколыхнуться, засиять,
 
 
Уже утопая в взволнованном хоре,
В зеленой плесени отлива,
В пустыне зыбких плоскогорий,
Под легкий лепет, вздох счастливый,
Роняя волн косматых ткань
В эфирно радостную рань.
 
 
Шорох волн в нарастании длительном гула,
Песок с налетом влажной соли,
И море близко вдруг блеснуло
Сквозь листья лаковых магнолий.
Текуче – все. Покоя нет!
И, словно зарево побед,
 
 
Тысячи тысяч жемчужных скорлупок,
Упав на синь, зарозовели,
И ропот грозен, и шелест хрупок,
И сладострастно пухнут мели —
Чтоб в муке замереть на миг,
Из вод являя рдяный Лик.
 

<1918>

 
Из пустыни, сожженной и знобимой
Бесовской, похотливой лихорадкой,
Бежал я ночью, тайно одержимый
Желанием коснуться жизни сладкой,
Как пояса или волос любимой.
 
 
Я поцеловал землю у городских ворот.
Свежий воздух прозрачной рани
Смешался с запахом гари, рыб и нечистот.
Изможденные женщины предместий
Выливали на улицу лохани
И развешивали на заборах белье.
Все было на прежнем месте,
Но все уже было не мое,
Десять лет
Искуса, молитв и бдений
Отделяли меня от конских побед,
Пирушек, стихов и праздничной лени,
Малиной пахнущих губ
И речи щебечущей, звонкой, картавой
Спутницы прелестной и лукавой.
Мой лик был темен, голос дик и груб,
И песни так пустынно величавы.
И только в сердце, радостном и кротком,
Иная с миром связь восстановлялась.
Была ли это нежность или жалость?
Из рдяных зорь ему покров был соткан,
И сладко, отрекаясь, сердце сжалось.
 
 
Я сбросил истлевшую милоть,
Сменив ее на простое платье.
Казалось, в одно объятье
Заключил я солнечную плоть
И дух, подобный восковой свече,
Благословив и святость и грех,
И лилий белизну и золото павлина.
Послышались шаги и легкий смех
Женщины в лиловом плаще:
«Если ты носильщик, снеси корзины».
Я сказал: госпожа, я готов.
Воздух был прозрачен и звонок,
Веял холодом мрамор домов.
В нише голубей стерег котенок.
Пройдя колонн воздушный строй,
Вступили мы в прозрачный садик,
Где поливали дорожки фиалковой водой
И розы жались к ограде…
 

<1916>

 
Нас ужас вяжет сталью паутины,
Забыли мы о радостях земли.
Буравят высь бескрылые машины,
И мясом пушечным полки легли.
 
 
Но павшие под одурь трескотни,
К земле пришибленные черным градом —
Что в миг последний обрели они —
Свой рай, кафешантан с открытым садом,
 
 
Ночь без зари иль в сладостных мечтах,
Где голос нежен, а стихии хрупки,
Герой воскреснет и убудет страх
И пир картонные запенит кубки?
 

 
Наш рок и труден и туманен,
И свежей далью дух пленен,
Неутомимый англичанин,
Тебя любил я, Робинзон.
Беспечно все мы уплываем
До света в розовый туман
И вольной грудью разрезаем
В соленых брызгах океан,
Но берег дик, необитаем,
И видим мы в пустыне лет
Все ту же неба синь, и дюны,
И волн зеленый караван,
Порой обломки мертвой шхуны, —
А в Англию возврата нет,
Виденья все неуловимы,
И к зову дальний парус глух.
В тревогах закалится дух
Упрямый и неутомимый.
И только детства призрак нежный,
На Темзе вечер золотой
В твой сон безгрезный и мятежный
Вплетется сладостно порой.
 

<1917>

Из сборника «СТИХИ» (Париж, 1959)

 
Города проплывают в тумане —
Золотистые арки и башни.
По холмам между лестниц и зданий
Виноградники, рощи и пашни.
 
 
Понемногу сгущается вечер.
Не грусти! в синеве за горами
Ждет усталого путника встреча
После долгой разлуки с друзьями.
 

<1952>

 
Кукушка за холмом кукует.
Прошли снега, дожди, циклоны,
Зазеленели нежно склоны,
И непокорно мысль кочует.
 
 
Там за холмами – воздух синий,
А за равниной – море, волны,
Весь мир, движеньем жизни полный,
Долины, реки, Аппенины.
 
 
Охвачен путник новой дрожью
Предчувствий светлых и счастливых,
Благословляет землю Божью,
И облака, и гнезда в ивах.
 

<1956>

 
Как встарь, о жизни быстро тающей
Люблю я в сумерки грустить.
Мечтаю, словно утопающий,
Спасясь, по-новому зажить.
 
 
Как скопидомы-собиратели,
Мы в ящик мира не запрем.
Одни бездомные мечтатели
Везде находят отчий дом.
 
 
Восторг и нежное волнение
Не просветляют гордеца,
Но перед смертью примирение
Нисходит в кроткие сердца.
 
 
В теснине войн, в пути, в изгнании
Я веры бодрой не терял.
Я видел ангелов в сиянии
И каждый день благословлял.
 

<1952>

 
От прежних дней – пустыни сладкой,
Что сохранил стыдливо ты?
Немного в сердце теплоты,
Портрет поблекший, да закладкой
Давно засохшие цветы.
 
 
Дни тают, словно дуновенье,
Друзья редеют что ни год,
И одиночество растет.
Но вечно каждое мгновенье,
Все, что трепещет и цветет.
 
 
Преодолей свои печали,
Болезнь, разлуку, темный труд.
В тебе ушедшие живут.
Сияют солнечные дали
И обещают и зовут.
 

<1952>

 
Я вздрогнул, встретив на витрине
Рекламной радости слова.
Блеснул наклонно купол синий
И отразилась голова.
 
 
Звонок прозвякает ненужный,
Кровь хлынет в мозг, в ушах звеня.
Но ты над ниткою жемчужной
Уже забыла про меня.
 
 
Мне не припомнить, стоя рядом,
Где мы встречались и когда.
И, обменявшись быстрым взглядом,
Мы разошлися навсегда.
 

<1920>

 
Повисла жужжащая птица.
Недвижна эфирная стужа,
И море, как мертвая лужа,
В пустынное небо глядится.
 
 
Земля – отвлеченная схема.
Нет радости дикой полета.
Здесь люди – безличные кто-то —
Растеряны, жалки и немы.
 
 
Стрекочет биением сердца
Минутная стрелка столетий.
Порвать бы тоскливые сети,
Вернуться на землю, согреться!
 

<1952>

 
О формы хрупкие руки,
Прозренья кротости в морщине!
Как нежно радостны, легки
Соединенья чутких линий!
 
 
Одна – доверие судьбе,
А в этой пленено пространство.
Моя рука, есть на тебе
Упрямство и непостоянство.
 
 
Печаль – случайна. Разожмешь
Ладонь – стирается унынье,
И лень, и ложь, и злобы дрожь,
И обольщение павлинье.
 
 
Мне сладко вместо дневника
Иметь попутчика такого.
Но выдает моя рука,
Чего назвать не смеет слово.
 

<1920>

 
Ни звезд, ни звука. Воздух влажный
Дохнет порой из темной чащи.
Лес полон жизни шелестящей,
Ползучей, робкой и отважной.
 
 
Покинул зверь свою берлогу,
И гриб встает, взрывая хвою.
К любовному готовясь бою,
Выходит жаба на дорогу.
 
 
Скользит змея; на лапах ели
Притихла белка осторожно.
Гроза надвинулась тревожно,
Застыв в угаре серной прели.
 
 
Спешит к ночлегу путник редкий,
Расставшись вдруг с мечтою нежной:
Как призрак смерти неизбежной,
Сорвалась птица с черной ветки.
 

<1959>

 
Я дни берег ревниво, как червонцы,
Часы, минуты – темный скопидом!
Ловец глубин чужих, забыв про солнце,
Живую душу проверял стихом.
 
 
Я думал жить, весь мир преображая
Усильем воли, мысли остротой.
Гармония мне снилась неземная,
Сиял бесплотно лик любви большой.
 
 
Игрок за полночь ставок не считает,
Не веря счастью и не в силах встать.
Как смутен дух! Как дни безумно тают!
А я готовлюсь, все хочу начать.
 

<1932>

 
Уйти б на волю в ночь из клетки душной,
Бродить бесцельно между хвой и скал,
И чтобы дождь, отвесный и воздушный,
Как слезы счастья по лицу стекал.
 
 
Бежать из комнат людных без оглядки,
Забыться, все забыть и все посметь,
Покинуть зыбкий плен и шаткий,
На воле петь и вольным умереть.
 

<1956>

 
Чуть звезда блеснет над чащей,
Приходи ты на поляну.
Я костер зажгу и стану
Говорить, что всех ты слаще,
 
 
Что твои глаза – зарницы,
Что твой голос – наважденье.
Сердце будет в исступленье
Замирать и снова биться.
 
 
Приходи, я изнываю!
Мы притихнем, словно тени.
Обниму твои колени,
Зацелую, заласкаю.
 
 
На заре ты встрепенешься,
Лишь проснутся птицы в чаще.
Будет сердце биться чаще:
Ты уйдешь и не вернешься.
 

<1941>

 
Ты мне волосы ласкаешь,
Завиваешь, теребишь.
Что прошу, все обещаешь,
Быть печальным не велишь.
 
 
Но в глазах твоих – измена,
Лжет мне голос твой грудной.
От объятий, как из плена,
Рвешься ты к любви иной.
 
 
Есть и у меня другая,
Мне верна, меня все ждет,
Золотая, дорогая
Бродит у моих ворот.
 
 
Не могу любить другую,
Знаю сам, что ты пуста,
И без памяти целую
Эти лживые уста.
 

<1943>

 
Мы живем на отлете, как птицы.
Эта жизнь – небывалый провал.
Что другим не прощалось, простится
Тем, кто душу за ближних отдал.
 
 
Не вернуться мне к ясности прежней,
Не увидеть родные края.
Но чем дни впереди безнадежней,
Тем хмельнее влюбленность моя.
 
 
И в кого я влюблен, сам не знаю:
В окрыленную радость, в тебя ль.
Ничего не найдя, все теряю,
Все люблю, ничего мне не жаль.
 
 
Если смерть разлучит нас с тобою,
По ушедшему ты не грусти.
Если сердце пленится другою,
Ты беспутного друга прости.
 
 
Он не бегал от счастья и боли,
Но подолгу зажиться не мог,
Очарованный дикою волей
В неизвестность ведущих дорог.
 

<1943>

 
Тех дней, тех песен выдохся угар,
Влюбленный бред, вино, ожог мороза.
Иных щедрот исполнен дух и чар.
Сухая выпала из книги роза,
Чтоб в сердце вновь вдохнуть предчувствий жар,
 
 
Чтоб томная в нем процвела заноза,
Чтоб труд унылый встретить, словно дар.
Блаженно все: задор, и хмель, и поза
Тех дней!
 
 
Тех смуглых солнц на лепестках загар
Поблек в дыханье гробного хлороза.
Подносит время всем цикуты взвар.
Что в ней открылось вдруг: упрек, угроза
Иль облик легкий, как зарею пар,
Тех дней?
 

<1921>

 
Отраженье блаженного жара —
На усопшем лице поцелуй.
В наплывании ватного пара,
В ледяном лепетании струй.
Опьяненье исход всем печалям.
Утомленно смежается взор.
В очарованной лодке отчалим,
Рассекая астральность озер.
И слияний смертельных пустыни,
И сверкание лунных чешуй,
Все потеряно в звоне и сини.
В преломленье глубин – поцелуй.
 

<1932>

 
Что осталось мне делать на свете,
Разве только свой век доживать?
Ночь тиха. Я очнусь на рассвете,
Но как прежде мне уж не певать.
 
 
Выйду молча на луг я росистый
Заревой улыбнуться звезде,
Побродить по тропинке лесистой,
Пошептать шелковистой воде.
 
 
И щемит мое сердце желанье:
Перед тем, как отправиться в путь,
Среди милых теней на прощанье
Посидеть, помолчать, отдохнуть.
 

<1953>

 
Пройди холмы цветущие, мечтая.
С тобою буду я одна в пути.
Я жду тебя. Луна взошла большая,
Тропинку сможешь ты легко найти.
 
 
Я не зажгла свечи в окне прихожей.
Вокруг меня летают светлячки.
В тени узнаю я тебя по дрожи
Правдивой, властной и родной руки.
 
 
Пройди холмы, чуть слышно напевая
Ту песню, что сложил ты для меня.
Я жду тебя, все о тебе мечтая.
Приди один, без друга и коня.
 

<1954>

 
Поймешь ли, чем она жива,
Как зарождается,
В какие новые слова
Любовь слагается?
 
 
Лишь взор один, тревожно мил,
Случайно встретится,
И все, что долго ты таил,
В тебе засветится.
 
 
Уж тонут будни и года
Борьбы безрадостной,
И всходит утренне звезда
Той встречи сладостной.
 

<1927>

 
Небо пустынно бледнеет
Меж золотеющих крыш.
Свежестью в улицах веет.
Друг, неужели ты спишь?
 
 
Робко гитара томится,
Шепчет: «Розина!» мой рот.
Уж пробуждаются птицы,
Солнце румяно встает.
 
 
Солнца другого не надо!
Там, за окошком, мой рай.
Выйди и жаркой отрадой
В небе пустом засияй!
 

<1925>

 
Не поза и не любованье,
Но лишь прозрачная печаль.
В душе есть тайное дрожанье,
Как в песне, все чего-то жаль.
 
 
Два-три стиха, не слов потоки,
Мои, быть может, не умрут,
Но сарт иль чукча косоокий
Их переливов не поймут.
 
 
Очарованье есть в паденье,
И мы, последние из бар,
Мы пили нежное томленье,
Забав предгибельных отвар.
 
 
Но мы же встали над землею
Распыленной в чаду, в крови,
И с обновленною душою
Мы бодро в жизнь, как в бой, пошли.
 
 
Мир жив, ночь сладострастно дышит,
А утро жадно ждет других.
Но нет, никто уж не услышит
Стихов пленительных таких!
 

<1927>

 
Моих стихов за трелью плещет трель.
В окне раскрытом – ночь и звезд лампадки.
Я Вам пишу, вдыхая воздух сладкий,
Холмов нагретых днем и гарь и прель
Под птичий свист и ржавых жаб сопель.
 
 
Мое рондо и резвая газель
Вам скажут на упрек в больном упадке,
Что рвется радость, словно солнце в щель
Моих стихов.
 
 
Весь мир здесь рядом в смуте лихорадки.
В кофейнях – свет, игрок уж сел на мель,
Стыдясь, любовники спешат в постель.
Ночь входит в комнату, душисты грядки.
Рокочет, ропщет и журчит свирель
Моих стихов.
 

<1920>

 
Для нас в эфирных волнах голос пел
О нежности воздушной и условной.
Притихла ночь в условности любовной.
В окне по листьям теплый дождь шумел.
 
 
Ты не смеялась больше, вдруг застыв
И кутаясь в накидку сиротливо.
Мы сблизились беспечно, торопливо
О таинстве сближения забыв.
 
 
То песня или дождь смутили нас?
Сознание, что дальше – невозможно,
Что в жизни нашей все смешно и ложно?
Иль, может, мы любили в первый раз?
 
 
Дождь лил, все лил на листья и цветы,
И мы в окне стояли молча рядом.
И вся преобразясь, счастливым взглядом
На обновленный мир смотрела ты.
 

<1946>

 
Чем дорог я тебе? Ни дутой славы,
Ни денег не принес тебе я в дар.
Когда все жаждет лишь густой отравы,
Не я введу тебя, глуша, в угар.
Пусть варвары сотрут мои октавы
Как заклинания враждебных чар.
Во мне все стройно, сладостно и ясно,
И жизнь проходит мимо так напрасно!
 
 
Мир втянут в зыбь воронкою сомнений,
Рефлекс и зуд стоят в углу всех схем.
И никому средь новых поколений
Не будет дорог блеск моих поэм,
Но через годы оживет мой гений
В иных устах и станет внятен всем.
Тогда и ты, о только призрак, имя,
Заговоришь словами вновь живыми.
 

<1925>

 
Вокруг – стена волшебного тумана.
Я выключил мотор, затормозил.
Плестись так наощупь нет больше сил.
Закурим, постоим, еще так рано.
 
 
Исчезли горы в ватной оболочке.
Вода стекает меж камней, журча.
Плечу тепло от твоего плеча.
Весною пахнут синие цветочки.
 
 
И тонкий звон серебряной кампаны,
И дух полей, и воркованье струй…
И ты и я – мы пленники тумана.
Как сладок был наш долгий поцелуй!
 

<1933>