Текст книги "Сердце ночи"

Автор книги: Михаил Лопатто

 
Густых, воздушных, золотистых,
Как пленной нежности ручей,
Сухих и томно шелковистых
И пахнущих весной кудрей,
Как теплых волн, меня касанье
Втянуло сладостно на дно.
В орбиту лунного сиянья
Дыханье розы вплетено,
И вин шипучих горькой пеной,
Не утоляя, полумгла
Весельем, кротостью, изменой
Меня смутила и зажгла.
Дрожали пальцы, развивая,
Как золотые кольца змей,
Как нимб бессолнечного рая,
Фиалок россыпь и кудрей.
 

<1920>

 
В несовершенстве вялых линий,
Как пар и тень, ползет озноб,
И в гаснущей, в поникшей сини
Гнездится цепких мук микроб.
 
 
И все, что было в нас наносным,
Что не хотело просверкать,
Томленьем тягостным и косным
Из пор земли взошло опять.
 
 
Казалось, вот сорвется слово,
Побег проросший жуть весны…
Созвучьем имени святого
Уста немые сожжены.
 
 
Мы чуда целый день прождали
И вдруг осиротели мы.
В молочно-мутной, зябкой дали
Застыли лунные холмы.
 
 
В долине сыпь огней желтеет,
Но сумрак ватный синь и тих.
И сердце хочет и не смеет
Сказать, что чудо – в нас самих.
 

<1920>

 
Две тени мы души одной,
Томим друг друга и тревожим.
Как сумрак твой и хмель и зной
На четкий день мой не похожи!
Мне сладок пестрый порта гул,
Блеск солнца, шорох толп на пьяцце,
И в жизни сдержанный разгул
Люблю я мирно погружаться.
Люблю друзей, мой кабачок,
Прогулки в гондоле на Лидо.
Мне раздвоений чужд клубок,
Где нежность спутана с обидой.
Порою лишь твой мутный срыв
Влечет меня и, очарован,
Над краем острых скал застыв,
Я взглядом к пропасти прикован.
Я жду, что хлынет вот в меня
Весь хаос, вызванный тобою.
Но в свете брезжущего дня
Ты вновь становишься дневною.
И сухо я прощусь с тобой,
Твоим терзаем тайно жалом,
Чтоб долго в гондоле сырой
Скитаться по кривым каналам.
 

<1922>

 
Мечта моя в загробном мире
Не топей тинистых забвенья,
Не гимнов, тающих в эфире —
Ждет робко только просветленья.
 
 
Жить, каждый миг благославляя,
Здесь не дано, но за чертою
Все в памяти пусть воскресая,
Пройдет воздушною толпою.
 
 
Пусть солнце, как и здесь, засветит,
Живя живое и колдуя,
И все, что не успел заметить
Тут на земле, там полюблю я.
 
 
И ты, прождавшая года
Нежнейших слов, больших признаний,
С каким восторгом в ясной рани
Все, все скажу тебе тогда!
 
 
Ты мне поверишь, и заслоны
Тогда падут перед Одним,
И беззаконные законы
Любви ничем не затемним.
 

<1933>

 
– Что твой взор различает вдали?
– Сквозь туман, вижу я, корабли
Покидают покой и уют,
В незнакомые страны зовут.
– Обольстительны ложные сны,
Нету сладостней нашей страны.
Что ты видишь в тумане еще?
– Я твое только вижу плечо.
Заслоняет оно корабли
И колонны развалин вдали.
– Дни бегут, не мечтай, но живи.
Что прекраснее нашей любви?
Всем уплывшим в обманный туман
Не вернуться из прибыльных стран.
 

<1954>

 
Теперь я больше не поэт,
Забыл печать, молчу в салоне,
Живу на скромной Пьер Капони.
Я не совсем бродяга, нет,
Я, с позволенья, чичероне.
 
 
Кормлюсь за мертвых счет веков,
Живыми не пренебрегая.
Все знаю – церковь где какая,
И в мир – музей ввести готов
За лиры Тиция и Кая.
 
 
Я ремеслу такому рад,
Срывая розы на могиле:
Сади знал толк в дорожной пыли,
Как бабка, повивал Сократ
И чичероне был Виргилий.
 

<1942>

 
Вагон вдруг лопнул, из дверей потек,
Киша прыщами, гной лежалых чучел.
Меж судорог утроб и наглых ног
Брюхач сигарой глаз линючий пучил.
 
 
Одеколонных лун лимонный тон,
Смесь блеклой пакли, кролика и шелка.
Работая локтями в унисон,
Не различишь, кто шведка, кто креолка.
 
 
Представить в жирной жиже можно ль Вас,
Кто жаром райской просиял мне птицы?
О если б поезд вздумал с пьяных глаз
Лететь вовсю, вдруг наскочить, разбиться!
 

<1923>

 
Пуста амфора Афродиты.
Здесь нежностью никто не пьян.
Лишь запах острый и забытый
Тревожит похоть парижан.
 
 
Лишь торопливым поцелуем
Сближаются на день, на час.
Интригой дерзкой не волнуем
Сухой, расчетливый Ловлас.
 
 
Поэты здесь профессионалы,
А дружба ценится как чек.
Природа ли являть устала
Иль в денди замер человек,
 
 
От Буа до Лувра – все пространство,
А время – мертвый капитал.
В непостоянстве постоянство,
И старость – тухлый идеал.
 
 
Уж темных, цвета глаз, фиалок
Рантье кокотке не дарит.
В автомобиле сир и жалок
Одутловатый сибарит.
 
 
И редко в строй скупой и плоский
Вплетается восторгов сеть,
Чтоб с дряхлой грустью замереть
В устах волшебницы Милосской.
 

<1920>

 
Шторы гремят. В барах тушат огни.
Запоздалые гости, в углу мы одни.
 
 
К очам мечтательным прикован, гляжу.
Плавает льдинка в золотистом Анжу.
 
 
Что за встреча! По смеху дико скользя,
Опустошенней нам быть нельзя.
 
 
Пойдем к тебе. Стол, шкаф и кровать.
В клетке подобной нельзя не мечтать.
 
 
Убьем: долг, нежность, отчаянье, страсть.
Все ниже и ниже должны мы упасть.
 
 
Нам жутко и сладко. Потушим огни.
В разгромленном мире теперь мы одни.
 

<1923>

 
Как нелегко рукою хрупкой
Схватить фортуны колесо!
То счастье мне шуршало юбкой,
Нахлынув ливнем в парк Монсо.
 
 
Все пред грозою побежало:
Подростки, няньки, сторожа.
Но сердце пело и сияло,
В избытке радости дрожа.
 
 
Какая легкая свобода
Звездою денежной течет
По небу банковского свода:
Презренный и блаженный счет!
 
 
Жизнь – лотерея. Номер вышел,
Пьянит нулей шипучий хмель.
Взорвался, грохнул гром по крыше,
Как бесшабашная шрапнель.
 

<1923>

 
Дым паровозов мне мил, как весна.
Летим вдоль Сены, заря ясна.
 
 
Я опускаю широкое стекло.
На том берегу сады Фонтенбло.
 
 
Первые звезды, первые огни.
Затихни, сердце, не бейся, усни.
 
 
Наутро Модана – только б дожить.
Раскрыл газету, но нет, лучше пить.
 
 
Иду в сияющий вагон-ресторан,
Иду обратно, воздушен и пьян.
 
 
Версингеторикс. Утренний чай.
Франции нежной земля, прощай!
 

<1923>

 
Тот полдень в памяти не стерт,
Когда, оставив пальмы парка
И сьесту Специи нежаркой,
Мы плыли на Венерин порт.
Проливы, заводи, отроги
Холмистых выжженных пустынь,
Дрожащих далей зной и синь
И щебень вьющейся дороги.
Ты помнишь гладких скал откос,
Развалин плиты и площадки,
Грот неуютный, отдых сладкий
И на кладбище рыжих коз?
Цепь лестниц легких и счастливых,
Из смуглых рук воды стакан,
Над морем белый ресторан
И стаю рыб внизу пугливых?
Как мы на катер заспешили,
Канат отвязан, рев, толчок.
Уж в колыханье винной пыли
Тускнел рыбачий островок.
Нам пленную прорезал тень
Маяк планеты, суеверен.
Проходит все. Но был Венерин
Тот пестрый и бездомный день.
 

<1923>

 
Пред завтраком толпа пестрит
Вдоль Арно, медленной прогулкой
Весенний будит аппетит,
И полдень встречен пушкой гулкой.
 
 
Февральский воздух свеж и прян,
Рука рукой у локтя сжата.
Жужжа, слетает звон кампан
С холмов зеленых Сан Миниато.
 
 
Куда мы денемся с тобой?
В твоей петлице вянет роза,
И ослепляет синевой
Оснеженная Вальомброза.
 

<1920>

 
Поставив сбоку башню Синьории,
Прозрел Арнольфо дерзкий идеал,
Прекрасного нарушил симметрию
И новый зодчества канон создал.
 
 
Под аркой лоджии Персей Челлини
Лоснится медно, выхолен и пуст,
И мрамор групп в изломе сытых линий
Сближением разбужен наших уст.
 
 
Лишь то, что неожиданно, нам сладко.
Из-за палаццо выплыла луна.
Не все в любви, как этот мрамор, гладко,
Но, безрассудная, милей она.
 
 
Не симметрично любим мы и зыбко:
Сближенья нежные после обид.
Но бледная пьянит мой дух улыбка,
И сердце, счастья полное, дрожит.
 

<1924>

 
Молитв Беато, трепетных икон,
И рук и крыльев, онемевших свято,
Пыланьем вечер золотой сожжен,
И в огненной пыли полота заката
Дрожит и рдеет серебристый звон.
 
 
Над гущей улиц тенистой и сжатой
Созвучьем легких башен повторен
Дух нежности пронзенной и крылатой
Молитв Беато.
 
 
Мелеет день, но мглистый медлит сон.
В прозрачности холмов голубоватой
Проходит хор бесполых, кротких жен,
Припухлых, розовых и тепловатых.
И тайной прелести исполнен он
Молитв Беато.
 

<1920>

 
Я не пишу теперь стихов беспечных.
Не разрешив практических задач
И отложивши ряд ненужных вечных,
Бездумно я брожу в прохладе дач,
В тени садов приморских и приречных.
 
 
На розовом песке играю в мяч
У Адриатики зелено-млечной.
Оранжев парус, ветра вздох горяч.
Я не пишу.
 
 
Мне странным кажется притворный плач,
Ужимки лирики и чувств увечных
И вывих разложений бесконечных.
И чтобы рифма утлая без встречных
Не рвалась по волне за лодкой вскачь,
Я не пишу.
 

<1920>

 
О незнакомые салоны,
Куда вас вводят первый раз!
Из всех углов тайком влюблено
Косится на хозяйку глаз.
 
 
Дымится кофе, лампы глухо
Горят меж чашек и гвоздик,
И друг нашептывает в ухо
Чуть переперченный дневник.
 
 
Ах, в сердце жизни есть запасы,
Остроты рвутся с языка,
А геммы, кружева, атласы
Кружат мне голову слегка.
 
 
Окно раскрыто на каналы,
Дрожит бродячий гондол свет,
И баркароле запоздалой
Гитары вторит жаркий бред.
 
 
Чудесно все, что незнакомо,
В любви мы любим узнавать.
И трепет пальцев, жар, истома
Привычкою не могут стать.
 
 
Взгляд любопытный не устанет
В чужих глазах искать до дна,
И рот целованный не вянет,
Лишь обновляясь, как луна.
 

<1920>

 
Голубки Марка, вечер осиян,
С кампаной слился робко вальс под аркой.
Ложится солнце в сеть каналов жарко.
Окрай лагуны плоской сиз и рдян.
Насмешница, и ты – голубка Марка.
 
 
Все тот же он – задор венециан,
Дворцов линялых плесень, рис, пулярка,
Абат-атей, родосского стакан,
Голубки Марка.
 
 
Но полночь уж. Сгорели без огарка
Гитары, маски, жирный лоск румян,
Вся в пестрых платьях золотая барка.
Стал шалью черной радужный тюльпан.
Но рокот ваш как радостный пеан,
Голубки Марка!
 

<1920>

 
Кто так надменно, так покорно,
Так упоительно любя,
Сквозь гамму ласк и примирений,
Обид и долгих опьянений,
Тереза, нежный, хищный, вздорный,
Другой кто мог вести тебя?
 
 
Где блеск другой, на мой похожий?
Мой хмель и жар, моя любовь
Создали профиль злой камеи,
И эти локоны у шеи,
И мушку в матовости кожи,
И чуть приподнятую бровь.
 

<1927>

 
Густое черное вино
Прилило к щекам терпким жаром.
Мне ненавистно казино,
Скитание по ярким барам.
 
 
В тебе есть странная черта,
Противочувствий дрожь и сила.
Мучительно вдруг складка рта
Небесный облик исказила.
 
 
Пойдем на воздух, ты бледна
От карт и давки, ламп и дыма.
Смотри: лагунная луна
Влияньем древних чар томима.
 
 
Лепечет плоско у крыльца
Волна отрады запоздалой,
И хрипло окрики гребца
Несутся в темные каналы.
 
 
Мосты горбятся, фонари
Тускнеют, и набухло платье.
Тоскливо тени ждут зари
В угаре хилого зачатья.
 
 
Я стал блаженно нем и тих,
И словно растворилось тело,
Волос каштановых твоих
Рука коснуться не посмела.
 

<1920>

 
Ты – эхо душ, ты – сердце карнавала,
Кристалл столетий, в неизвестность нить.
Нагорного достигнув перевала,
В тебя смотрюсь, чтоб мир в себе открыть.
 
 
Осколки буйства, воли и гармоний,
Скрещенье рас, узлы святых судеб,
Пустынный храм и огненный вертеп,
И все тщеты измеривший Петроний.
 
 
Лепные призраки безумств Бернини,
К забвению фонтанов пыль зовет,
И над раскопкой тень от круглых пиний.
Но город новый уж вокруг встает
В упрямом сдвиге плоскостей и линий.
 

<1925>

 
Предутренний бодрит нас холод.
Мы, как солдаты, будим Рим,
Шагая в такт по мостовым.
Нет, старый мир чертовски молод!
Порой с гитарою под мышкой
Пройдет компания гуляк,
И гармонирует синяк
На лбу с растерзанной манишкой.
Как пахнут лужи переулка
Вином и пылью дождевой!
Каскады Треви за стеной
Спешат и, ширясь, плещут гулко.
На площади, на перепутке —
Тень обелиска от луны.
Кровавой славы нежа сны,
Сквозит скелет развалин жуткий.
Но будь кем хочешь – денди, вором
Иль просто другом кабачка —
Жизнь радостна, хмельна, крепка
Тем, кто зарей идет на форум.
 

<1923>

 
Отель, два бара, банк, антикитэ
И дыма над Везувием воронка.
Гора как мамонт, снящийся ребенку,
В морщинистой дебелой наготе.
Решетка сада, пальмы, Антиной,
Трескучий говор, рев рожков, трамваи,
И фиг лотки, и море за стеной.
Я понемногу робко вспоминаю:
Здесь проходил я в этот ранний час —
Когда? В Неаполе ведь я впервые!
Здесь останавливался много раз,
Воспоминанья вспомнив круговые.
О счастье! Я еще увижу вас,
Здесь путником бредя счастливым,
И море с тихо плещущим приливом,
Везувий, бронзу, пальмы, улиц чад.
И вновь мне приоткроется круженье
Миров и сладостный всего возврат,
Чтоб воплотиться через миг в забвенье
И так блуждать под солнцем наугад.
 

<1924>

 
О перебой тревожных излучений,
Неутоленных теней пестрый гам!
Со всех сторон назойливо из рам
Здесь гения оспаривает гений.
Здесь пьяный Рубенс рядом с фра Беато,
Легчайший Липпи, темный Тициан.
Зевак приплывших из далеких стран
Стада, всегда спешащие куда-то.
 
 
Уйдем скорей! есть храмы и часовни
Лепящихся по кручам деревень.
Послушаем орган, присевши в тень.
Мадонна кротче, отрок здесь любовней.
Тогда как отзвук стонущий хорала
Тех, кто забвенье жаждал одолеть,
Готовя тайне хрупкой формы сеть,
Прорвется жалоба, что жизни – мало.
 

<1923>

 
В рюмке светлой предо мною
Брызжет, пенится вино.
 

Пушкин

 
В рюмке светлой предо мною
Брызжет, пенится вино.
Льдистой сковано струею,
Рои искр рождает дно.
Ум мой ясен, мне не спится,
Заплыла, дрожа, свеча.
Полночь бьют часы ворча.
Гость за стол ко мне садится.
И рукой слегка дрожащей
Гостю рюмку я налью.
Сердце радостней и чаще
В грудь колотится мою.
 
 
Кто ты, чьею вызван силой
К жизни из небытия?
Что таишь ты от меня,
Призрак женственный и милый?
Гибель, счастье ли, измены —
Что пророчишь мне без слов?
Острой бритвой вскрыть ли вены
Ложной жизни ты готов?
Иль на запах наслажденья
Рвешься, памятью смущен,
Волей злой осилив сон
Фосфорического тленья?
Если ты забвеньем мучим,
Брат мой милый и двойник,
Пусть причастье струй шипучих
Жизнь в тебя вдохнет на миг!
 
 
Но свеча уж догорает,
Блекнет ночь, поет петух.
Тайный гость мой исчезает,
Грустен, женственен и глух.
Тих весь дом, любви звездою
Вдруг волшебно зажжено,
Брызжет, пенясь предо мною,
В рюмке светлое вино.
 

<1923>

 
Весел и ясен твой дух.
Чем же смутился ты вдруг?
 
 
Малостью ранен какой?
Жалостью, негой, тоской?
 
 
Слишком темна и тепла
Эта тревожная мгла?
 
 
Или владеет тобой
Ропщущий вечно прибой?
 
 
Гулом и плеском волны
Сонные уши полны.
 
 
Мы ночевали у вод.
Слышишь, цикада поет.
 
 
В зеленоватую рань
Легок и радостен встань.
 
 
С лепетом трав и ветвей
Трепет предчувствия слей.
 
 
Видишь, из мертвенных вод
Солнце медяно встает.
 

<1921>

 
За окном туман как вата.
Прожит день, еще один.
Старый друг мой, пес лохматый,
Щурит взор свой на камин.
Оба дремлем, оба знаем
Все, что в жизни знать дано.
Не смутим напрасным лаем
Тишины. Ведь все равно
Распадется в жар полено,
Тени лягут на портрет,
И до ранних звезд из плена
Нам не вырваться на свет.
В полусне перебираю
Каждый месяц, каждый день,
Об ушедших вспоминаю,
О тебе, родная тень.
 
 
Завывала в поле вьюга,
Стекла вздрагивали туго,
Мы сходились на пиры.
Как дышали розы югом,
Как нас нежили ковры!
Вырез бархатного платья,
Кожа матовая плеч.
Поцелуи и объятья
И замедленная речь.
 
 
Обнимала, целовала —
Счастье было навсегда —
И потерянно шептала
Ослепительное «да».
Где ты, друг незаменимый,
Твой смешливый карий взор?
Голос твой умолк любимый,
Опустел мой дом и двор.
 
 
Стало вдруг холодновато.
Тускнет пепельный камин.
Спи и ты, мой пес лохматый,
Как уснет твой господин.
Но чуть солнце в щель проглянет,
Пес разгонит лень мою.
За рукав с постели тянет,
То бросается к ружью…
Вся в нежданности охота.
Уж пастух выводит скот.
Облака, леса, болота,
Буйный выводка полет.
Мы пройдем по бездорожью.
Только спустимся с крыльца,
Дрожью счастья, жизни дрожью
Наполняются сердца.
 

<1958>

 
Эфирной стужи
Свирельны трели.
Фиалок запах —
Каймы террас.
Зеркальны лужи.
Заиндевели
Олив курчавых
Сухие листья.
Чернь кипариса
Над кубом зданья
Томит, томясь.
 
 
Твой голос дрогнул.
Каким желаньем?
Открой балкон.
Все серебристей
Вдоль при дороге
Кусты нарциссов
И анемон.
Тускнеют ромбы
Полей чернильных.
Озябшим нимбом,
Ртутью пыльной
Валы взволненных
Холмов жужжат.
 
 
Уступы сини.
Лощины мглисты.
Заворожено
Застыл в пустыне
Стеклянный взгляд.
Ни слов, ни свиста,
Ни сдвига линий,
Ни поцелуя.
Восторг Дианин —
Холодный жар.
Твой голос странен
И полн, тоскуя,
Летейских чар.
 

<1923>

 
Я верил ясно, что вы живы,
Что слух о вашей смерти – вздор.
Ваш локон бледный и счастливый,
Прекрасный рот и синий взор
Без удивления я встретил,
Благославляя ваш приход, —
Лишь вскользь отчетливо заметил,
Что комната темна, как грот,
В гостинице пустой, убогой,
Что дождь шумел и в окна бил.
Но накопилось слов так много,
Что я встревоженно спешил.
 
 
Мы шли потом во тьме по молу.
Чернела рябью моря гладь.
Мне странно было локоть голый
Рукой озябшей пожимать.
Я в очертаньях видел милых
Смущенья тень, я слышал стон,
И вдруг я понял, что не в силах
Вернуть вам жизни легкий сон.
 
 
Лишь редко в полночи слепые
Воскреснет облик ваш во мне.
По-детски плакал я впервые
Не наяву и не во сне.
Заокеанский пароход
Скользил, светясь во мгле лиловой,
Как призрачный Харона плот.
И в мире мертвом одинок
Я заслонить тоской суровой
Глубин отчаянья не мог.
 

<1923>

 
За кисейной занавеской
Лампа синяя сияла.
С книжкой на коленах в детской
В ожиданье милой мамы
Робко девочка мечтала
Об огнях и платьях бала,
Забывая о метели,
Что по трубам завывала.
Наверху играли гаммы,
Сани по снегу скрипели,
Бубенцы в дуге звенели.
 
 
Быстро сутолокой стройной
Дни сменялись в сладкой лени,
В тишине, тепле, веселье.
Ангел светлый сновидений
Ночью реял над постелью…
Стало в мире беспокойней.
 
 
Быстро годы пролетели.
Где та девочка, жива ли?
Вижу светлые косицы,
Вазу, ноты у рояля.
Или все мне только снится?
 
 
Быстро годы пролетели,
Иссушили дух печали,
Запорошили метели.
Где тепло родных объятий?
Лампа тухнет, песни спеты,
Жизнь моя уж на закате…
Ангел мой крылатый, где ты?
 

<1953>

 
Комфорт опрятной томной люкс-кабины,
Огни салона, скрипки, табльдот.
Оголены для корчи плоско спины,
Оркестр угарен, виски горло жжет.
С рассветом – фрак, цилиндр и берег Сены,
В трущобе бедный друг Люси забыт,
На бирже паника, купе летит,
Долларов пачки, легкие измены
И ты, искусственный и тошный рай,
Полграмма зелья, путь ночной к химере,
Где пустырем земли очерчен край.
Фальшивый чек, спасительница Мери,
И кактус Фиджи, красный попугай,
И джонка в зыби голубой Шанхая:
Туда бы нам, где жизнь, как тихий сад!
Но фильм капризен, и в пустой квадрат
Летим по чьей-то воле, забывая,
Не находя себя, теряя нить:
Все некогда собраться, уяснить.
Под рев и вой и барабан гудящий,
Глотая искры вин – смешно любить!
Но гибель упоительна, и вот
Тоска утраченного «я» все слаще
И дух захвачен спешкою: вперед!
 

<1924>

 
На голых сучьях, как хлопья снега, цветет миндаль.
Ручьи набухли, скрипит телега, цветет миндаль.
 
 
Утишен лаской дымящих пашен, душист февраль,
Алеют щеки от игр и бега, цветет миндаль.
 
 
Мимозы гроздья в окне поникли, прозрачна даль,
Во взорах – солнце, любовь и нега, цветет миндаль.
 

<1920>

 
Подушек жар, хранящих формы тела,
Чуть уловимый привкус тлена,
Холмы, поднявшие, как облак, платье.
Мечтаешь ты, обняв колена,
Как удивленны и несмелы,
Как свежи каждый раз обьятья.
 
 
Мрак улиц, зноем зыблемых, затих.
Полна предчувствий острых и желаний
Прохлада комнат нежащих твоих,
Где слуги в воздухе колеблют ткани,
Где птицы пестрые щебечут в клетке
И руки смуглые полны кудрей,
Из золотой опавших сетки.
 

<1919>

 
Властитель бредит жемчугом Пенджаба,
Каменьями, и деревом цветным,
И кораблем трехъярусным немым,
Собравшим паруса при ветре слабом
И спящим в бухте. Позабыв про сон,
На крышу плоскую выходит он
Встречать зари перистые румяна.
Но густо мрак покрыл затворы жен,
Резьбу колонн, бассейны и фонтаны.
Властитель шепчет: сон. Все грезит. Рано…
 

<1919>

 
Недвижный ночи жар в дурмане грядок,
Роз лепестки,
Воздушный шелк рассыпавшихся складок
И дрожь руки.
Вздохнуть не смея, крадешься к беседке,
В тени скользя.
А мысли бьются, словно стрепет в клетке:
Нельзя, нельзя!
Покой террас прозрачностью волнуем,
На сердце – лед.
Какая сладость входит с поцелуем,
Как сух твой рот!
Безумье дышит сладостно и пряно
И горячо.
И кудри выбились из-под тюрбана:
Еще, еще!
 

<1919>

 
– Еще поцелуй – о последний!
– Еще одну песню, мой брат!
– Как звезды меж листьев горят,
Свистят соловьи в иступленье.
 
 
– Пора мне, сиянье рассвета
В твоих отразилось глазах.
– В объятья пленительный страх
Вплетается розой запрета.
 
 
– Умру я – влюбленней воскресну,
Ты к смерти меня не ревнуй.
– Как жжет мне плечо поцелуй!
– Еще одну грустную песню!
 

<1919>

 
Как сердце просится из плена,
Круженья в приторном кругу!
Тебя я отроком одену
И кудри круто подстригу.
Кивнет лукаво нам прохожий,
Приметив общий наш наряд.
Лицом, движеньями мы схожи,
Как с младшим братом старший брат.
Переплывем в челне озера
И междуречья тихий рай.
В тени твоих садов, Бассора,
С дворцами, лавками, прощай!
Румяна, шарфы и каменья,
Надменный выезд – все забудь.
Какая радость ширит грудь
При входе в кроткие селенья!
 
 
Зарей брести за пыльным стадом,
Вдувая нежный вздох в свирель.
Иль засыпать к полудню рядом,
Из мягких трав сплетя постель.
Зайдем и к бедным и богатым,
Заплатим сказкой за обед.
Ты будешь только младшим братом
И отроком в пятнадцать лет.
Бежим! С властителем суровым
Тебя делить я не могу.
Все станет сладостным и новым,
Лишь эти кудри подстригу.
 

<1919>